Новичок

Глава 8

Понедельник, 10 декабря. День

Липовцы, улица Ленина

Пятым, последним уроком шел «русиш», и Анна Михайловна, заполняя журнал, покосилась на меня, одиноко скучавшего за партой.

– А соседка твоя где?

– Не знаю, – развел я руками. – У Аллы, вроде, день рождения…

– Прогулять решила, что ли? – проворчала классная. – Или заболела? Скопин, навестишь болящую!

– Или гулящую! – хихикнул Андрюша.

Я развернулся, холодно глянув на коротышку, но Аня, делившая с ним парту, уже проводила воспитательную работу – саданула мелкого локтем в бок. Андрей громко икнул, и по классу пересыпалось сдавленное хихиканье.

– Навещу обязательно, Анна Михайловна, – вежливо наобещал я, подумав, что не худо было бы заглянуть по дороге в ДК, подняться в библиотеку.

С недавних пор я пристрастился к старой советской фантастике. Никто в будущем ее не переиздавал, да и не знал, а книги попадались замечательнейшие. «Конец подводного города»… «Альфа Эридана»… «Властелин мира» – только не Беляева, а Дашкиева. Классика!

Грянул звонок, и все пришло в движение – запритопывали резвые ноги, зашелестели учебники-дневники-тетради…

– Кто сегодня дежурит? – повысила голос «русичка».

– Мы, – страдающе вздохнула Ленка.

– Хорошо протрите доску, а то разводы.

– Ага…

Собрав свой портфель, я сочувственно улыбнулся Манякиной – и вышел на свободу.

* * *

Ровно месяц минул с «ноябрьских». А скоро сорок дней, как Кирш почил… Нет, лучше так – «пал смертью храбрых». Тут Иванов прав.

Первые недели я еще вздрагивал, накручивал себя, наружку высматривая, но мало-помалу угомонился. Счастливая безмятежность, которую совершенно не ценили одноклассники, на меня не сошла, но хоть тревоги опали, выветрились из души.

Да и чего бояться? Если КГБ и станет меня искать, то лишь на позитиве – вот, захочется чекистам проверить, как там сиротинушка поживает, не обижает ли кто внучка деда Вани?

И вот тут спрашивается: где будут искать Антоху Кирша? Правильно, на дедовой жилплощади. А в «Серой лошади» меня нет! И не было – уж об этом соседи полковника расскажут обязательно, с выражением, и в красках.

Мало того, я и следы замел – никуда из Хабаровска не полетел, на фиг надо. Даже к автовокзалу не совался. Для этого автостоп придуман: на «КамАЗе» с громыхающим прицепом-«жадником» я доехал до Дальнереченска, где благополучно пересел на «совгаванский» поезд. Затемно сошел в Уссурийске, и…

«Ищи его, свищи его!», как дружно скандировали лиса Алиса и кот Базилио.

Разумеется, вероятность того, что двое неприметных товарищей в плащах и шляпах ткнут мне под нос свои красненькие книжечки и вежливо скажут: «Пройдемте, гражданин Скопин», не равна нулю. Но исчезающе мала. У КГБ ничего на меня нет – ни отпечатков, ни фото, ничего. «Антошу Кирша» найдут только в одном-единственном случае – если я сам подставлюсь.

И каким будет мой ответ на сие предположение? Правильно, «не дождутся!»

Ободренный своими рассуждалками, я вошел в знакомый подъезд, и поднялся на третий этаж. Дверь двадцать девятой квартиры, обитая дощечками, переливалась лаком. Даже стучать в такую жалко.

Кнопка звонка вызвала к жизни биенье колокольчика, и до меня глухо донеслось: «Открыто!»

Да-а, узнаю блаженные семидесятые… Время хитроумных замков и решеток на окнах еще не пришло.

Аккуратно вытерев ноги о половичок, я зашел в тесную прихожку. Из «зала», сквозя через стеклянные двери, наплывал печальный Вивальди. Явно не «деньрожденная» композиция…

За волнистой мутью стекол обозначился силуэт, и на пороге замерла Алла. Музыкальные перепады зазвучали громче, будто обтекая девичью фигурку, наряженную в старые треники и растянутую футболку.

Меня кольнуло беспокойством – лицо у Комовой было зареванным и припухшим.

– Что случилось? Алла?

Девушка сложила руки под грудью, и прислонилась к косяку. Пожала плечиками в безучастье, моргнула слипшимися ресницами, и уставилась куда-то в угол.

– Я видела вас… вчера, – сказала она тускло. – Тебя и… эту… Цареву.

– И что? – прищурился я, ощущая непонятное облегчение.

– Ничего, – Алла шмыгнула носом. – Вы целовались!

Надрыв в ее тоне меня умилил, но виду я не подал, начиная «вечный» разговор:

– Послушай…

– Я не собираюсь выслушивать все эти оправдания! – запальчиво выдала девушка. – Ненужные объяснения! Как в кино, да?! «Ты все не так поняла!»

По квартире гуляла парная теплынь – батареи жарили исправно – и я расстегнул куртку, сказав ровным голосом:

– Ты все правильно поняла.

Алла вздрогнула и побледнела, шаря по моему лицу больными глазами.

– А… мы? – выдохнула она. – Как же мы?

– Никак. Аллочка, послушай… Чтобы «я» и «ты» превратились в «мы», одного поцелуя мало, – ощущая нетерпение, я заговорил проникновенно: – В чем моя вина? В обмане? Никто тебя не обманывал. Да я даже в любви никому не признавался! Ни тебе, ни Томе. Просто… Ну, тянет меня к ней! Понимаешь? Аллочка, ты очень хорошая девочка, очень красивая, но… Прости, но не хочу я тебе лгать! А честно всё объяснить… Не могу.

– Уходи, – тяжело упало слово.

Меня резануло жалостью. Я лишь качнулся, наметил шажок навстречу – обнять, привлечь, утешить, – но девушка вжалась в притолоку, и закричала, срываясь в отчаянный визг:

– Ненавижу! Ненавижу!

– Прости. – я развернулся и вышел вон.

* * *

Не сразу до меня дошло, что куртка нараспашку. Зажав портфель между ног, застегнул тугие пуговки. Стало потеплей, а вот настроение ушло в минус.

Обида на Аллу не заедала. Жалко было девчонку. Влюбилась, глупышка… Хотя при чем тут ум? От него одно лишь горе. Счастье – в ином…

«А вот не надо было к ней подсаживаться! – крякнул я досадливо. – Вот, как чувствовал… И что теперь делать?»

В похотливом сознании всплыла пикантная картинка на тему l`amour a trois, и я скривился в порыве раздражения.

– Не то время, придурок, – выцедил я, – и не те нравы!

Вздохнув, свернул к ДК. В гулком фойе зависла неустоявшаяся тишина, лишь из танцевального зала едва слышно сочился плавный, уводящий мотив.

По скруглению лестницы я поднялся в библиотеку. Шапку в карман куртки, куртку на вешалку, книгу из портфеля…

Две тетушки-культработницы негромко переговаривались на фоне большого полукруглого окна, почти не тронутого инеем. Занятый невеселыми мыслями, я не вслушивался в женские ахи и вздохи. Пока не присмотрелся к свежему номеру «Правды» – половину первой страницы обводила жирная траурная полоса.

«Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с глубоким прискорбием сообщают, что 7 декабря в авиакатастрофе погибли видные деятели Коммунистической партии и Советского государства – член Политбюро ЦК КПСС, секретарь ЦК КПСС Андрей Павлович КИРИЛЕНКО; член Политбюро ЦК КПСС, Первый секретарь ЦК Коммунистической партии Украины Владимир Васильевич ЩЕРБИЦКИЙ; член Политбюро ЦК КПСС, Секретарь ЦК КПСС Константин Устинович ЧЕРНЕНКО; кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, заместитель Председателя Совета Министров СССР Николай Александрович ТИХОНОВ…»

Библиотекарши «убрали звук» до пугливого шепота. Я улавливал обрывки фраз о «диверсии ЦРУ», о «бомбе в «Ту-154», но не вслушивался особо – в моей голове вертелись мысли, будто картинки на игральном автомате. И вдруг – бинго! – звякнуло, щелкнуло, и паззл сложился.

«Хохлов» убрали. Иванов расстарался, а «лично Леонид Ильич Брежнев» дал добро на ликвидацию.

Знал ли Андропов, кто именно из «днепропетровцев» причастен к гибели Кирша? Наверное, нет, иначе зачем «не прощать им»? Хотя в месячный срок чекисты вполне могли бы взвесить вину каждого, и все же не пожалели авиалайнер, чтобы с гарантией угробить всех.

Во мне раскрутилось злое торжество: отомстили-таки за Ивана Павловича! Да и Юрию Владимировичу задышалось свободней – лишние фигуры сброшены с шахматной доски, полегче стало выйти в ферзи.

Ох, какая азартная движуха начнется в Политбюро! Кое-кто не усидит, другие пересядут. Тому же Андропову остается сделать два хода – сначала занять место Суслова, а затем умоститься во главе стола…

Зайдя в уютный промежуток между книжных шкафов, дабы не смущать тетушек с абонемента (те сразу оживились, зашушукались бойчее), я оперся ладонями на полку.

«Мало того, что войну в Афгане затерли… Тьфу-тьфу-тьфу! – я тихонько постучал по деревянной стойке. – Так теперь реальность еще раз об колено…»

«Хохлов» было не жалко, даже Щербицкого. Нормальный, вроде, дядька был, националистов гонял, однако и при нем не спадала ползучая украинизация. Шелест, тот и вовсе нациком слыл, так ведь и Щербицкий держал в уме идею о самостийности та незалежности. А, вообще… Забавно выходит.

С одной стороны, Брежнев сам затаскивал украинцев в высшие сферы, а потом боролся с ними. «Ушел» Шелеста и Полянского, выгнал на пенсию Подгорного… И не по его ли указанию ликвиднули Гречко? А теперь, значит, сразу «серия»…

Сфокусировав взгляд, я долго скользил глазами по затрепанному корешку. Юрий Слепухин. «Киммерийское лето».

О! То, что нужно!

Высвободив книгу, зажатую томами Семенова и иже с ним, я зашагал к столу. Тетушки, похоже, наговорились вдосталь, и теперь их сухонькие лица как будто светились изнутри, словно у посвященных.

– Запишите вот эту, пожалуйста.

Библиотекарша, восседая, как администратор на рецепшене, одобрительно кивнула, и выдвинула ящичек в поисках формуляра. А на меня плавно и незримо сходило великолепное ощущение того, что мироздание совершенно.

Что? Правительственный борт разбился? Ай-я-яй… Ничего, будет траур и пышные похороны, западные брехливые газетенки вволю посудачат о кремлевских интригах, а затем соберется внеочередной Пленум, и те же «таймсы» да «цайтунги» начнут глубокомысленно ковырять в носу, изображая наимудрейших.

И ни одному толстопузому аналитику, важно глаголящему в интервью, даже в голову не придет, что его глазки, заплывшие за сильными очками, зрят потрясение основ – скрипучая арба истории сворачивает на новый путь…

Несколько лет пройдет, пока изменения обретут значимость, но высмотреть то, что мир стал другим, будет дано лишь одному человеку. Мне. А я никому об этом не расскажу.

Вторник, 25 декабря. Вечер

Москва, район Ясенево

Андропову давно полюбились выезды «в лес» – в белой «книжке» ПГУ работалось отчетливей, чем на Лубянке. Да и вид из окна способствовал вдохновению – не в затылок мерзнущему Феликсу упирался взгляд, а скользил по чересполосице раздетых догола деревьев, угадывая за черными стволами заснеженный простор полей. Хорошо!

В кабинет заглянул порученец, глядя преданными глазами.

– Василь, принеси, наверное, чаю, – зябко потер ладони председатель КГБ, и уточнил: – На троих!

Минуты не прошло, а уже простелилась салфетка на овальный столик. Сверху пристроился осанистый самовар с выдернутым шнуром. Василь звякнул жостовским подносом, и молча удалился, напоминая хозяину кабинета немого Герасима.

Полированная створка не успела закрыться – на пороге замер полковник Лазаренко. Широкие и грубые, словно рубленные топором, черты его лица собирались в образ бойца, а тяжелый твердый взгляд, немножко исподлобья, как будто подчеркивал холодную безжалостную силу, присущую воину. Правда, обширная залысина смазывала впечатление, но дань времени платят все…

– Могу? – лапидарно спросил полковник.

– Прошу, Александр Иванович, прошу! – Андропов сам шагнул навстречу, и пожал сухую, жесткую руку. – О, и ты здесь…

В дверях нарисовался генлейт Иванов.

– Куды ж без меня? – хмыкнул он.

– Чай подан, господа диверсанты! – повел Ю Вэ рукой.

– И бараночки… – плотоядно заурчал Борис Семенович. – И конфеточки…

Лазаренко, тая улыбку в морщинках у глаз, молча налил себе полкружки.

– Поделюсь информацией для зачина, – энергично проговорил председатель КГБ, осторожно усаживаясь за стол. – Комиссия по расследованию не выявила ни единого подозрительного момента. Эксперты признали, что левая мотогондола «тушки» загорелась в маршрутном полете, пошла вразнос, и пожар сразу же перекинулся на средний двигатель, выводя из строя управление рулями направления и высоты… Короче говоря, поздравляю.

– Шлужим Шоветшкому Шоюжу, – выговорил Иванов с полным ртом. Заметив неодобрение Ю Вэ, добавил, давясь: – Да я серьезно!

– Верю, – сухо вытолкнул Андропов, и вольнее откинулся на спинку. – Повторю еще раз: ликвидация прошла успешно – и по заслугам. Раньше всю эту группу расстреляли бы по 58-й, и всего делов, а нам вот пришлось изворачиваться. Только вы уж простите, Александр Иванович, я вам не назову источник информации, доказавшей вину… м-м… «врагов народа».

– Переживу, – мягко улыбнулся Лазаренко, щепетно беря сушку.

– Правильно… – заворчал Борис Семенович. – Меньше знаешь, крепче спишь.

Покосившись на него, Ю Вэ усмехнулся. Сцепив пальцы, прижал руки к груди, и уткнул подбородок в костяшки.

– Я собрал вас для того, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие, – продекламировал он, и криво усмехнулся. – Мы хорошо выспались в шестидесятые, и дрыхнем до сих пор, прокемарив польский кризис. Его можно было купировать лет пять назад, а теперь… А теперь Устинов стягивает войска.

Тут даже бесстрастного Лазаренко пробрало.

– «Дунай»?⁹– хищно прищурился он.

– Хуже! – буркнул Андропов. – Чехи не сопротивлялись, а вот пшеки за оружие возьмутся. Уже берутся! И нужно принимать срочные меры! Ну, малевать «полосы вторжения» на танках не нам, лучше займемся тем, в чем знаем толк – «прямыми действиями». Необходимо срочно «гасить» вожаков КОС-КОР, КНП, оргядер забастовочных комитетов, подготовленных подпольем, наиболее активных функционеров антисоциалистических и антисоветских групп. В том числе «польского папу» Иоанна-Павла II, ибо бесхребетная ПОРП уступила массы клерикалам!

– Займемся, – невозмутимо кивнул Александр Иванович.

* * *

Уже под вечер, одурев от планов громадья, Юрий Владимирович задержался вдвоем с Ивановым. Удобно развалившись в кресле, он блеснул очками на генлейта.

– Борь, а что там с Кирш… м-м… с Натальей Ивановной?

Генерал-лейтенант заерзал.

– Оч-чень любопытная ситуация, Юра, просто бесподобная! – затянул он, оживляясь. – Понимаешь, в списках эвакуированных такой фамилии не значится. Вообще! Зато среди раненых спецов, которых бортом марокканской РАМ доставили в Касабланку, зарегистрирована некая «Н. Альварадо»!

– Ага! – каркнул Андропов, шлепая ладонями по столу. – Что, подженился-таки дон Педро?

– Ох, дон Педро… – с чувством застонал Иванов. – Ох! Это был такой мужчина! Это что-то…

– Уволю, – угрожающе насупился Ю Вэ.

– Да это всё нервы, Юра! – Борис Семенович прижал к сердцу пятерню. – Я уже через оба плеча сплевывал! А то мало ли… Вдруг ошибка? И арабы вывезли вовсе не Наталью, а какого-нибудь обволошенного «барбудо» по имени Наталайо?

– Ищи, Боря, ищи… Тебе зачтется.

– Да ищу я, ищу… Может, по коньячку? А? – подмигнул Иванов. – Расслабиться унутре!

– А давай! – председатель КГБ отмахнулся от врачебных табу, и воззвал: – Василь!

Верный порученец тут же выглянул из приемной, как будто дежурил у двери, держась за ручку…

Понедельник, 31 декабря. Вечер

Липовцы, улица Ленина

Люблю канун Нового года! Дневная суета, все эти судорожные закупки мандарин, шампанского, елочек меня утомляют. И вечерняя ударная суматоха на кухнях, где налаживается массовое производство оливье плюс селедок под шубой, прельщают мало.

Самое лучшее время наступает часам к девяти, когда заполошные женщины снимают фартуки, чтобы переодеться в нарядное, подобающее празднику. И телевизор уже не мелькает фоном на третьем плане, а приковывает взгляд. Особенно, когда фотогеничный Державин приглашает в кабачок «13 стульев»…

Я сверился с тикающим будильником. Пани Монику и пани Каролинку еще час дожидаться. А больше никого и нет.

Родители умотали к Катанянам – следовательно, это надолго. До завтрашнего обеда, как минимум. А я еще слишком юн, чтобы встречать Новый год в тишине и покое.

Подойдя к окну, что искрилось инейными росписями, я постоял, покусал губу, и решил-таки гамлетовскую дилемму – быстро оделся и вышел. Не забыв выключить свет и запереть дверь на два оборота.

А хорошо! Морозец слабенький, и не дует. Редкие снежинки опадают в желтом свете фонарей… Смех, крики, громкий говор доносятся изредка, вырываясь из-за хлопавших дверей. Канун!

В магазине «Продукты» еще не гасли витрины, размалеванные великанскими снежинками – население торопливо затаривалось всеми слагаемыми новогоднего пиршества. Бывает…

Готовишь, готовишь, и вдруг тебя пронзает ужасающая мысль: «А хлеба-то мы не купили!» Или майонеза. Или еще какого ингридиента. И ты бежишь, полуодетый, умоляя часы не торопиться…

Свернув на Ленина, я погрузился в неторопливые размышления. Может, в ДК заглянуть? Хм… Не стоит, пожалуй. Не терплю массовиков-затейников. Они, конечно, очень стараются, но как раз это их старание весьма заметно, и оставляет неприятное послевкусие самодеятельности.

– Даня-я… – жалобный голос сбил все мои предпраздничные настройки.

У раскидистого клена, обнимая припорошенный снегом ствол, покачивалась Тамара, пьяная до изумления. И восхищения. Ведь не падала же, ворочаясь в сугробе, не мычала, лупая бессмысленными глазищами. Стойко держалась…

– Отметила? – весело сказал я, бережно притискивая девушку.

– П-проводила… – вытолкнула Тома, обвисая на мне. – Год ух… ух-ходящий… Мы там немно-ожечко… Граммулечку с девчонками… Ой, забыла… С новым годом!

– Спасибо! – натужно выговорил я, заворачивая к дому Царевой.

– Ты хороший! – убежденно высказалась девушка.

– Стараемся… – прокряхтел я.

Ступени лестницы мы одолели с огромным трудом – стройные ножки подруги постоянно путались.

– Уф-ф! Ключ где?

– Ключ? – пробормотала Тома. – Где-то тут…

Я выгреб из кармана Томиной шубейки целый ворох конфетных оберток, и нарыл-таки искомое. Маслянисто щелкая, сдвинулась сувальда, и я затащил свой драгоценный груз в тепло и уют.

Рука налапала выключатель. Зажегся свет, рождая знакомую ассоциацию в хмельных извилинах.

– Ёлочка, гори! – еле вымолвила Царева.

До спальни я дотащил девушку на руках, и уложил на кровать.

– А я еще… я еще не хочу спать… – беспокойно заворочалась Тома.

– Сейчас… – быстро скинув куртку и разувшись, я стянул Тамарины сапожки, расстегнул пуговицы…

– Да-да-да… – пролепетала девушка, неуклюже вывертываясь из рукавов.

Не знаю, о чем мне думалось – занят был. Потянулся, уложил шубку на стул… Неожиданно Тома обхватила меня, и повалила на себя. Одной рукой она суетливо расстегивала платье, другой лезла мне в штаны. Я задохнулся от дичайшего возбуждения, но и растерянность была полная.

– Миленький… Хорошенький… – срывалось с девичьих губ. – Мне сегодня можно…

В гладких руках Тамары жила немалая сила. Я оперся на локоть, лишь бы не придавить гибкое тело, что извивалось подо мной, но девушка притиснула меня, и я всем лицом сунулся в теплые упругие груди, скользя губами по атласной коже, тычась в набухшие соски.

– Я хочу тебя! – дохнули на меня винные пары.

– Я… тоже…

Трусики сползли на задранные коленки, и отлетели, повиснув на ветке наряженной елки. Ручки шаловливые нашли, что искали, направили…

– О-о-о! А-а! А-а-а…

Долгие минуты звучали лишь междометия, а я совершал самые восхитительные возвратно-поступательные движения. Никогда не верил, будто оргастического исступления возможно достичь вдвоем, но вот Тома закричала, подаваясь, запрокидывая голову, и у меня у самого вырвался полустон-полурычание. И – схлынуло.

Часто втягивая воздух, облизывая пересохшие губы, я упал на скомканное покрывало. Девушка прильнула ко мне, ее вздрагивавшая ладонь огладила мое лицо, а горячие губы коснулись уха.

– Спасибо…

Дыша ртом, я обнял Тому. Любовная буря стихала – волны крови, вскипая благословенными гормонами, еще колыхались в нас, гонимые молодыми сердцами, но услада покоя уже нежила тела. Моя грудная клетка гуляла, как мехи, укачивая прелестную девичью головку. Я растянул губы в ласковой улыбке – Тамара задремала. Ладно, побуду подушкой…

…Оттикал час или больше, не знаю. Я ни о чем не думал, просто лежал и наслаждался близостью. Блестели шарики на елке, изредка по замерзшим окнам прокатывался свет фар. Протопали в подъезде соседи, рассылая гулкое эхо… Сытым котом заурчал холодильник…

Девушка лениво потянулась, и забормотала на выдохе:

– Тебе хорошо?

– Очень.

– Видишь, как полезно напиваться? – хихикая, Тома навалилась на меня, обнимая и бесстыдно укладывая ногу. – Ох, даже протрезвела… А теперь признавайся, – она приподняла голову, строго хмуря брови, – где это ты так нар… нарт… на-тре-ни-ровался! А, любовничек?

– «Камасутру» конспектировал! – мой голос звучал иронично и загадочно.

– Ух, ты-ы! А дай почитать!

– Никакой теории! – сурово отрезал я, укладывая лохматую голову обратно. – Будем изучать на практике!

Девушка послушно легла, целуя мою безволосую грудь, и мы опять затихли.

– Новый год уже прошел? – невнятно поинтересовалась Тома.

– Да нет, вроде…

– Давай встречать?

– Давай!

Шатнувшись, девушка встала и накинула безразмерную, растянувшуюся футболку, прикрывшую упругие ягодицы.

Уловив кроткий укор в моих глазах, Царева хихикнула, и сказала в свое оправдание:

– А то еще в окно увидят!

Ломкой поступью она двинулась на кухню, а я, как зомби, поволокся следом, глаз не отрывая от гипнотического покачивания мятого подола. Проходя, Тома зажгла свет на кухне и щелкнула клавишей маленького черно-белого телевизора. Экран разошелся, ярчея.

– Дорогие товарищи и друзья! – по кухне поплыл бурчливый, но ясный голос Брежнева. – Мы встречаем новый, тысяча девятьсот восьмидесятый год с новыми надеждами на мир и счастье для всех. Но и с уверенностью в том, что наши чаянья сбудутся. Новый год – олимпийский, год без войны, без страха и горя! Зато мы выстроим новые заводы, заложим новые города… У нас, товарищи, достаточно возможностей для того, чтобы вся наша великая страна хорошела и богатела, а ее трудовой советский народ жил лучше…

Я задрал бровь. В последние годы из череды семидесятых генсек не поздравлял народ лично, за него читал диктор Игорь Кириллов, ученик самого Левитана. Но вот же! Генсек говорит…

– Доставай шампанское! – глухо приказала девушка, углубляясь в недра холодильника. – Вон, на подоконнике, где дует… О, тут же еще салатик есть! А то так и останусь голодной… У тебя ж одна любовь на уме!

– Не ворчи, – улыбнулся я. – А бокалы где?

– Сейчас… – мимолетно чмокнув меня в щечку, Тома встала на цыпочки, вытянулась стрункой, доставая хрустальные сосуды с полочки, и сказала, не оборачиваясь: – И не гляди так на меня! Сначала Новый год встретим, поедим хоть чуть-чуть, а уже потом… Вон, на Лёню смотри!

– …Партия и правительство приложат все силы, – журчал Брежнев, – чтобы благосостояние трудящихся росло опережающими темпами, чтобы и работа, и учеба, и досуг приносили людям радость. Товарищи! Поздравляю вас с новым годом! Желаю нашим спортсменам побед, а всем нам – здоровья, добра и мира!

– Открывай! Открывай быстрее!

Маленький телик издал густой медный гул, и вот заиграли колокола, перебирая набатные звуки.

Я выкрутил пробку. Шампанское тихонько хлопнуло, пуская дымочек – и пролилось игристой струей, полня бокалы.

Увесисто, с оттяжечкой, ударил колокол. Мы считали басистые звоны, то и дело взглядывая друг на друга. Улыбаясь все шире и шире, разумея все лучше и лучше – не дадим мы себе закусить…

– С новым годом! – воскликнула Тома. – С новым счастьем! Ура-а-а!