Новичок

Глава 13

Вторник, 15 апреля. День

Польша, Легница, улица Владислава Грабского

Иванов поднялся на третий этаж штаба Северной группы войск, озираясь и приглядываясь. Нервозности, а тем более страха не чувствовалось. В лицах офицеров, сновавших по штабным коридорам, читалась озабоченность, не более. Хотя изредка попадались молодые лейтенанты, зло кривившие губы – дай только приказ, и мы этим пшекам покажем! И кузькину мать, и кузькиного папу – со всей родней познакомятся, белополяки недобитые!

На стенде с вывешенной газетой СГВ «Знамя Победы» постоянно толклись штабные, вполголоса переговариваясь. Голоса серьезны и напряжены, но боязливых ноток не слыхать. Благо, Борис Семенович не стал щеголять генеральским мундиром, и вот – сновал кругом, как невидимка.

Заглянув в выделенный его операм кабинет, он выдал глубокомысленное: «Ага! Все тут…» Перешагнул порог, и аккуратно прикрыл дверь за собой.

– Давайте сразу в работу, товарищи, – выбрал Иванов деловитый тон, – без реверансов и расшаркиваний. Многих из вас я знаю лично, с остальными познакомлюсь по ходу дела. Андрей, как обстановка?

– Приближенная к боевой, товарищ генерал-лейтенант, – забасил матерый человечище, которому явно не хватало стула.

– Без чинов и званий, – быстро добавил Борис Семенович.

– Ага, – рокотнул Андрей. – Всё готово к введению военного положения. Северная группа войск находится в полной боевой, на учениях «Союз-80» пятнадцать наших дивизий отрабатывают задачи по переходу польской границы и окружению крупных городов. Генерал Станислав Прохазка, командующий чехословацкой дивизией, рапортует о немедленной готовности к вторжению, еще две восточногерманские дивизии срочно подтягиваются к исходным рубежам. Маршал Куликов выбрал под резиденцию замок в Хеленуве, под Варшавой. Министр обороны Польши Войцех Ярузельский каждый день там…

– Не хреново девки пляшут, по четыре сразу в ряд… – тяжко вздохнул Иванов. – От себя добавлю, в качестве политинформации, что нашего военного атташе в Варшаве, полковника Рытова, едва не отозвали.¹⁴Этот вояка прямо заявил, что «Польша – это вам не Чехословакия, и здесь дело может дойти до большой крови». В Генштабе и впрямь склоняются к тому, что пятнадцатью дивизиями не обойтись, как бы все тридцать задействовать не пришлось! И с этого дня, товарищи, чтобы не пролилась большая кровь, опергруппам КГБ дозволены прямые действия… – с ухмылкой переждав одобрительный ропот, он продолжил. – Необходимо беспощадно выбить все руководство распоясавшихся профсоюзов! Ликвидировать особо говорливых клерикалов, вроде кардинала Вышиньского, а боевые группы… Так, что у нас там по боевикам и провокаторам?

– У нас тут сто восемьдесят военных городков, – бодро загудел Андрей. – Так вот, в большей части гарнизонов зафиксированы стычки с местными. Наших провоцируют, а когда мы даем отпор, поляки открывают стрельбу. Причем, гады такие, палят по своим же, по гражданским, чтобы потом всё свалить на русских! Жень…

Лобастый крепыш в «эксперименталке» кивнул, шелестя исписанными листками.

– В Свентошуве убито двое, – ровным тоном зачитал он, – в Тщебене, прямо в нашей восьмилетке, тоже двоих кокнули. В Шпротаве, Бжеге – по трое в каждом случае, а во Вроцлаве четверых положили. У наших «двухсотых» нет, пятеро «трехсотых».

Мрачнея, Иванов кивал, а затем с усилием вытолкнул:

– Это не простые поляки открывают огонь, а боевики вражеского подполья. Именно так и надо к ним относиться, товарищи. Иначе мы действительно дождемся партизанской войны. Выяснили, где вся эта сволочь кучкуется?

– Да, – прогудел Андрей, – вычислили почти всех. Местные, по большей части, не скурвились, сообщают, кто да что.

– А теперь этих «почти всех», – хищно оскалился генлейт, – надо помножить на ноль!

Опера довольно заулыбались.

– Ну, вас учить – только портить, – проворчал Борис Семенович. – Выметайтесь, и приступайте! Только давайте сразу условимся: привлекаем как можно больше поляков – из Службы безопасности, из ЗОМО… Грязную работу пусть делают сами! Всем ясно?

– Так точно! – загуляло по кабинету, шарахаясь эхом.

Стало пусто и гулко. Иванов приблизился к окну, оперся ладонями о подоконник, и вжал лоб в завиток рамы. Затаилась Легница…

Вообще-то, Лигниц. Немецкий городишко, пожалованный полякам товарищем Сталиным вместе с прирезанными землями Рейха. А стоило? Борис Семенович неласково усмехнулся.

Может, подсказать идейку Ю Вэ? Дескать, как разберемся с «белополяками», так сразу вернем отобранное – ГДР будет не против возвращения Щецина-Штеттина, и Гданьска-Данцига, и Вроцлава-Бреслау.

Множество немцев не забыло, как их выселяли в сорок пятом, и гнали на запад, а вступиться за них было некому – мужчины сидели в плену. Вот уж когда поляки себя показали во всей красе! Поиздевались вволю над женщинами, над детьми и стариками – отбирали скарб, били и убивали тысячами! Повторилась та же позорная, подлая история, что и прежде с евреями.

Недаром Устинов так озабочен! Если придется-таки вводить войска, хватит ли у немецких дивизий выдержки?

Оттолкнувшись от подоконника, Иванов нахмурился, даже потер лоб, словно облегчая воспоминания. Какая-то мысль не давала ему покоя еще в самолете, зудела и зудела в голове, пока «Ил-62» снижался, метясь в Домодедово.

– Склеротик хренов, – буркнул он, и мысль, словно обидевшись, тут же всплыла.

Генерал-лейтенант медленно, боясь спугнуть явленную идею, снял трубку и накрутил номер.

– Алло? Москву, пожалуйста. Добавочный… – он продиктовал цифры, и стал ждать, изнывая от протяжных гудков.

– Алло? – отозвалась трубка. – Пост охраны объекта «Москва-четыре» слушает.

– Иванов говорит.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!

– И вам не хворать. Володя, случаем не на дежурстве?

– Здесь он!

– Дай мне его…

Провод донес возню, а затем молодой, слегка запыхавшийся голос заскребся в ухо:

– Слушаю, товарищ генерал-лейтенант.

– Слушай, слушай… М-м… Володя, помнишь того пацана? Ну, якобы внука Иван Палыча?

– А-а… Ну, как же, помню, конечно. Я ж его и привел.

– Вот-вот-вот! Что он говорил, помнишь? Мне сейчас всё годится, любое оброненное слово этого… Лжеантона.

– Хм… – затруднился дежурный. – Да ничего такого…

– Вспомни все, что он говорил, – настоял Иванов.

– М-м… Ну, он сказал, что ему надо к Юрию Владимировичу… А! Он еще, когда я его скрутил, пыхтел: «Пусти!» Я ему: «А лягаться не будешь?» А он: «Я не лягался! Я самбо занимаюсь!»

Пальцы генерал-лейтенанта непроизвольно сжались.

– Точно – самбо?

– Точно! Этот… который как бы Антон, все четко выговорил.

– Ага… Всё, спасибо, Володя!

Положив трубку, Иванов тут же ее снял, мельком глянув на часы. В Приморье раннее утро… А не фиг спать!

– Алло! Мне Владивосток. Начальника Управления КГБ Григорьева.

– Соединяю, – толкнулся мелодичный голосок телефонистки.

Понедельник, 28 апреля. Позднее утро

Около границы Красноярского края и Кемеровской области

– Privet, Dan! – смешливо воскликнула Агнета, осваивая русский. Хороший слух помогал – акцент почти не замечался.

Фрекен Фельтског развеселилась к обеду, хотя с утра выглядела безрадостной. А всё оттого, что женщины тяжелее переживают развод – еще год назад к ней надо было обращаться со словом «фру», как и полагается замужней даме. Они с Бьорном разошлись, и я даже не знаю, каково это – выступать с бывшим на одной сцене, изображая полное довольство жизнью.

Ничего личного, только бизнес. Шоу должно продолжаться…

– Привет, Агнета, – улыбнулся я.

Блондинка, растиражированная в миллионах фото по всему миру, притиснула меня чисто по-приятельски, и это было как сигнал – Алла тоже здесь. Агнета, быстренько разобравшись в наших отношениях, любила подшучивать над Комовой. Наверное, ей нравился злой проблеск ревности в девичьих глазах. Я даже удостоился пары поцелуев, хоть и в щечку – любой папарацци душу бы продал за фото «совращения малолетнего». А мне было приятно – от Агнеты исходил слабенький аромат духов и легчайшее тепло женского тела. Оно ощущалось не обонянием даже, а каким-то шестым чувством. И ведь милой фрекен еще тридцати нет, а двое детей не слишком испортили фигуру…

– Привет, – буркнула Алла, проходя мимо.

Я легонько придержал ее за талию.

– Аллочка, не ревнуй, – сказал негромко, – мы просто дружим.

– Ага, – желчно усмехнулась Комова. – Вопрос: «Может ли мальчик дружить с девочкой?» Ответ: «Может. В светлое время суток!»

– Близость красивой девушки всегда волнует, – проговорил я серьезно. – Ведь такой восхитительной вещи, как влечение, никто не отменял. Но, если хочешь знать, к тебе меня тянет куда сильнее, чем к Агнете.

Алла порозовела.

– А к Томе куда сильнее, чем ко мне? – вытолкнула она на остатке непримиримости, однако и жалобная нотка прозвучала в ее голосе.

– Не подобает юной деве предаваться мыслям распутным и суетным, – зажурчал я назидательно.

– А ну тебя! – Комова надулась, и зашагала по вагону-салону к синтезатору, пошатываясь и хватаясь за спинки кресел.

Я уловил понимающую улыбку Агнеты. Со вздохом возвел очи к матовому потолку, уныло качая головой – мол, одно мучение с этими красотками.

Бубня по-шведски, из тамбура шагнули Бьорн и Бенни, впорхнула Тома, мимолетно погладив меня по плечу, и явилась Анни-Фрид, «темненькая» вокалистка. Отчего-то она мне не благоволила. Сперва я гадал, отыскивая причины, но потом махнул рукой. Да какая разница, спрашивается? Кто они мне? Да никто! Даже Агнета. Отгремит последний концерт в Ленинграде, и вся четверка вернется в Стокгольм. А я останусь. И долго ли продлится дружба между мальчиком и девочкой? Ответ отрицательный.

Я уселся в сторонке, теребя струны роскошной «Франкенстрат», и поглядывал на звезд первой и второй величины. Агнета и Анни-Фрид как раз собрались у маленького рояля «миньон» – распеваться. Округлые нижние тона «темненькой» и высокий дерзкий вокал «светленькой» переплетались мягко и чисто. Прав был Бенни Андерссон, когда шутил на днях: «Мы с Бьорном не «АББА» без наших дам, а так, инициалы Брижжит Бардо!»

Блистала четверка, затмевая скромное сиянье «подтанцовки». В углу небрежно жонглировали палочками «ударники» – Ола,¹⁵ Роджер и Пелле. Перемежались басы и соло гитар. Вечно смущенный Мишка Тенин сидел рядом с тезкой Майком, а в сторонке наигрывали соло-гитаристы, Янне и Лассе. На полусогнутых прибежал Рутгер, еще один басист. А этот, что на кресле развалился… черт, все время забываю, как его окрестили… А, Маландо! Этот отвечал за колокольчики, тамбурины и прочую перкуссию, а… Ага. А Комова любезничает с клавишником Андерсом. Ишь, как щечки зарделись…

Зря стараешься, Аллочка, улыбнулся я, на меня это не действует. И загляделся в окно. Леса и перелески, долины и взгорья… Глухомань.

Тома рассказывала – сперва шведы не отлипали от окон, с жадностью разглядывая величественную и пугающую Сибирь, но понемногу привыкли, изумляясь лишь неохватности просторов. Уж сколько дней в пути, а дремучая тайга, высокие горы и широкие реки никак не кончатся…

В салон заглянул Стиккан, учтиво поклонился мне, масляно улыбнулся Томе, пошептался с костюмерами, с гримерами, и удалился со всей своей ратью.

– Первый прогон! – крикнул Бенни на инглише. – Тишина!

Безмолвие упало, как снег с крыши, и Андерссон широким движением стронул клавиши в резкую рояльную трель. В жестком ритме заколотилась музыка, и пролился стонущий, истомленный вокал:

Half past twelve.

And I`m watching the late show in my flat all alone.

How I hate to spend the evening on my own.

Autumn winds…

Я даже глаза прикрыл, погружаясь в тоскующую, зовущую музыку.

На часах полночь… Девушка мучается от одиночества, она ненавидит свою пустую квартиру, и только осенние ветра, бьющиеся в окна, слышат ее молитву…

Gimme, gimme, gimme a man after midnight,

Take me through the darkness to the break of the day!

* * *

На «спецпоезде» я доехал до Хабаровска, успел там отбыть один концерт, и улетел в Саратов, где шестнадцатого апреля начиналась Всесоюзная математическая олимпиада. Я почему-то думал, что сначала грядет Всероссийская в Москве, ан нет, для России правила иные – кто победил «на зоне», сразу едут «на Союз».

Саратов мне не слишком понравился, хотя времена Фамусова миновали – не такая уж здесь глушь. На тутошнем заводе микросхемы всех типов пекут.

А вот сами олимпиадники… Не мне ровня, особенно ленинградцы. Редко встретишь столько математических умов на один квадратный метр!

Сначала нам устроили торжество в Саратовском дворце пионеров, мы даже в субботнике поучаствовали, а восемнадцатого и двадцатого прошли сами туры. Давали нам по четыре задачи – и пять часов времени на решение.

В первом туре я кое-как справился, а вот второй не осилил. В итоге – диплом III степени. Меня утешало, что Гриша Перельман, ныне восьмиклассник, тоже не вышел в победители. Но у него хоть вторая степень.

Правда, Рукшин, наш тренер, успокоил – для поступления в ФМШИ моих регалий более, чем достаточно! Ну, и ладно…

«Спецпоезд» я догнал в Красноярске. Здесь «АББА» тоже давала два концерта, как в Иркутске. Как раз успел ко второму – шустрил за кулисами, отпаивая Агнету с Томой холодной минералкой. И в путь, как будто и не было перерыва…

…Закатив дверь, я плюхнулся на мягкий диван. Красота! Тихо.

Миха Тенин делил купе с Пером Линдваллом, а я почивал один, чему был рад несказанно. Это зрителю хорошо – купил билет на концерт, послушал и ушел, полный впечатлений. А тут с утра до ночи варишься в этом шоу, в околомузыкальной суете. Устаешь, да и скучно.

Зато Алке с Томой приволье! Очарованные, они угодили в среду, где каждый – и музыкант, и певец, и композитор. По сути, я был занят лишь пару дней, когда сочинял немудреную текстовку к Алкиной композиции «I hope and await». Сразу наложить стихи на музыку не удавалось, мы с Бенни долго обтачивали и шлифовали слова, пока они не совпали с нотами. Ну, и все. Накатаю еще один текст, постою за сценой…

Я не прибедняюсь ничуть. Моих талантов гитариста хватало для художественной самодеятельности, а группе «АББА» подыгрывают настоящие виртуозы. Это Мишка пылает энтузиазмом, желая догнать и обогнать Пелле или Микки, а мне такое счастье и даром не нужно.

Я в это турне не за славой рвался, а за денежками. Рубли лягут на мою сберкнижку, а чеки Внешторга пускай маму радуют…

Тут дверь укатилась, пропуская Аллу с портфелем – пора делать уроки. Директор школы был тверд: восьмой класс – переводной, а посему извольте представить тетрадки с решенными задачами, с выполненными упражнениями… Вопросы есть? Вопросов нет.

Девушка молча вошла, и села напротив, поближе к столику. Губки надуты, глаза в пол… Стало быть, не прощен.

Взмах ресниц, взгляд вбок…

Подавив вздох, я пересел к подруге, обнял ее за плечи, прижал понежнее… Девичья непоколебимость растаяла в момент – Алла всхлипнула, и прильнула сама. А затем – потрясение основ! – залезла ко мне на колени, и обхватила за шею, пряча лицо на моем плече и жарко дыша в шею.

Я платонически гладил стройное бедро, моя ладонь гуляла от круглой коленки до ягодицы, тугой, как мячик. Ну, я же не виноват, что юбка задралась? Мои пальцы касались трусиков, но заходить дальше я мудро остерегался. Рано ей в экстазе сливаться, пущай подрастет ишшо, хоть на годик…

Алкины губы присосались к моей шее, а затем тонкий, срывающийся голосок вытолкнул:

– Поможешь мне по геометрии?

– Yes, – я был сама мягкость. – Оf course I can.

* * *

Поезд несся вслед закату, но не поспевал за солнцем – отгорел багрянец, тени смешались в сумеречную синеву, незаметно сгущаясь в черноту ночи, и пала тьма. Лес за окном скорее угадывался, чем виднелся – отсветы из вагонных окон мельтешили по бесконечной гребенке стволов и прогалов.

Наступило время скончания дня, когда незачем спешить. Шлепая тапками, я сходил к вагонным удобствам, и обстоятельно почистил зубы. По коридору метнулась проводница, живущая в режиме восторженного остолбенения. Будь она верующей, то ощущала бы себя так же, разнося чай архангелам и серафимам.

Даже Томочка, уж на что независимая натура, но порой, когда вижу ее только я, пищит от радости, как маленькая сластена, которой отдали на поток и разграбление целую кондитерскую.

Она не верила, что моя ирония по отношению к «мегазвездам» натуральна. Да нет, я признаю, что Фрида или Бьорн – профи высшего класса. Просто живу в иной системе координат. В Саратове я видел академика Колмогорова – вот перед ним я реально благоговел, как истый фанат. Вот кто настоящий «суперстар»!

Откатилась дверь, в купе юркнула Тома в пушистом, туго перепоясанном халатике. Клацнула замком, улыбчиво взглядывая через плечо.

– Я соскучилась! – сообщила она, и развязала пояс, оставшись в одних меховых тапочках.

Четверг, 8 мая. Вечер

Владивосток, улица 25 октября

Григорьев постоял у окна, отирая ладонями лицо. Стареет он, что ли? Ну, лег в два, встал в четыре… И что? Ну, две ночи подряд. Подумаешь… Раньше, вообще, бывало, не спал! А тут…

Константин Александрович переложил трясущуюся стопку папок на подоконник, и закопался в фотоснимки, завалившие его стол, как осенние листья.

Дважды съездил в Уссурийск, один раз в Спасск. Если честно, то не по делу вовсе, а лишь бы проветриться, вырваться из прокуренного кабинета на свежий воздух. Весь Первомай проторчал в кабинете! Куда это годится?

Да пустяки… Задание выдалось не шибко сложным. Секций самбо по краю немного… Хм… Ну, это, если принять за аксиому, что двойник Антона Кирша проживает в Приморье. С другой стороны… А где ему еще прописаться? Неужто он из Хабаровска мотался во Владивосток, чтобы зайти в гости к Ивану Павловичу? Во-от…

Где у нас самбистов тренируют? В самом Владивостоке, в Уссурийске, в Липовцах, в Спасске, в Сибирцево, в Дальнереченске… Всё? А, нет, еще в Пограничном. Студентов и малолеток отсеиваем…

– Так… – буркнул Григорьев. – Что мы еще не просматривали? Ага…

Секция Сулима Ахматовича Бехоева… Хм… Старый знакомец… Начальник УКГБ усмехнулся. Ух, и гордец был… Жаль, что ушел. Хотя… Вот уж у кого честь – прежде всего! Да-а… Такие не сдают. И не сдаются…

– Кто тут у тебя? – пробормотал Константин Александрович, зорко проглядывая строчки. – Так… Ага… Все погодки, и в одной школе учатся… Да там всего одна школа и есть. Ага…

Помощник прикрепил к списку две большие общие фотографии. Восьмой «Б»… Восьмой «А»…

Вооружившись лупой, Григорьев внимательно разглядел мальчишек на снимках. Лупатый… Ушастый… Щекастый… Стоп.

Чекист даже привстал. Мальчишеское лицо, серьезное и даже чуть печальное, расплылось во всё увеличительное стекло. Ясная черточка отмечала щеку. Шрам!

– Попался, что ли? – вытолкнул Константин Александрович. Разобрав фамилии на обороте, сделанные карандашом, он медленно прочел: – Даниил Скопин.