Никогда не было, но вот опять. Попал 4

Глава 26

С Хруновым мы просидели за столиком в ресторане почти час. После его вопроса о возможности самому порулить самолётом, мне пришлось заверить его, что это вполне возможно и что лично я на самолёте уже летал. Сказал так же, что занятие это, хотя и кажется на первый взгляд опасным, но если подходить к этому делу основательно, то риск разбиться не слишком большой.

— А девка тоже летает на самолёте? — спросил он, указывая на фотографию нашей валькирии в пилотском кресле.

— Летает! — заверил его я. — И у неё это очень хорошо получается.

— Это она царского сына летать учит?

— Учит, но не на самолёте. То на чем они с Его Высочеством летают, называется паралётом. Кстати можем и вас на паралёте покатать.

— А чем самолёт от этого паралёта отличается? — полюбопытствовал Фрол Никитич.

— Устройством. Но главное отличие в предназначении, — ответил я.

— В предназначении? — с недоумение произнёс Хрунов.

— Паралёт это игрушка для богатых молодых людей, которым хочется пощекотать свои нервы. Самолёт же — серьёзная машина и прежде всего боевая, но может иметь и гражданское применение. Например, если вы на некоторых своих далеких приисках сделаете взлётно-посадочные полосы, то можете без особого труда туда добраться. Ведь скорость нашего первого самолёта около ста вёрст в час. Следующий же будет летать быстрее.

Хрунов задумался, вертя в руке рюмку, куда я плеснул изрядную порцию коньячка, затем залпом выпил благородный напиток, покопался вилкой в закуске и произнёс.

— Ну что же я, пожалуй, готов поучаствовать в ваших делах, только у меня есть к вам один вопрос.

— Вопрос? — переспросил я и добавил. — Ну, если есть вопрос, то вопрошайте!

Юмор мой Хрунов не оценил, но вопросом ошарашил.

— Это ты Ефима Голубцова ограбил? — вперил он взгляд своих глазок в мою физиономию.

Ни фига себе вопросик! Неужели до чего-то докопались? Аж сердце ёкнуло! А впрочем, чем мне это грозит? Да ничем! Особенно после такого заявления. А вот Хрунову эти знания могут обернуться боком. Я ведь не христианский праведник, чтобы щёки для битья подставлять. Одним покойником больше будет на моей совести. Так и что? Жаль если не удастся воспользоваться его деньгами. Ну, так я и не особо рассчитывал.

Все эти мысли пронеслись в голове мгновенно. Надеюсь, что это никак не отразилось на моём лице. Я, не спеша выпил коньяк, закусил долькой лимона и, подняв взор, на внимательно смотрящего на мои неспешные действия Хрунова, спросил вполне равнодушно:

— Что это на вас нашло, уважаемый? Откуда такие дикие фантазии? Или вам их Щелкан нашептал? — кивнул я на столик где сидел упомянутый Щелкан со своими быками и они пялились на меня во все глаза.

— Щелкан? Ты его знаешь? — насторожился Хрунов.

Я ухмыльнулся и, глядя ему в переносицу, сказал намеренно жёстко:

— Видите ли, уважаемый господин Хрунов, в последние три года разные нехорошие личности несколько раз пытались меня убить. Пришлось заняться обеспечением собственной безопасности. И когда мы заметили, что за моими родственниками, приехавшими в Барнаул из Томска, таскаются подозрительные люди с повадками уголовников, то проследили за ними, послушали их трёп друг с другом и установили, что это некто Прохор Шаркунов, с погремухой Щелкан, пытается, что-то про меня и какого-то Сивого вызнать. Поскольку нам особо скрывать было нечего, то мы их не трогали, но без внимания не оставляли. А вот теперь вижу, что это были ваши люди.

— Не мои, — поморщился Хрунов. — Это Ефима люди.

— Что «вассал моего вассала — не мой вассал»? — процитировал я средневековое изречение. — Мне, уважаемый, без разницы, чьи это люди, ваши или Ефима. Главное они, чтобы они держались от меня подальше и не лезли в мои дела.

— А разве Ефим Голубцов в твои дела лез? — набычившись спросил Хрунов.

— Так! Уважаемый! Что-то наш разговор не туда зашёл. Если у вас есть, что мне предъявить то предъявляйте, а не пересказывайте нелепые домыслы ваших клевретов. Если уж на то пошло, то у меня есть, что предъявить и вам, и вашему Голубцову, будь он жив.

— Предъявить мне! — вдруг вскипел Хрунов. — Ах ты сопляк…! — стал приподниматься он со стула.

— Сидеть! — повысил я голос, и холодно добавил — Успокойтесь! Уважаемый! Вы же деловой человек, к чему эти половецкие пляски! Если вы думаете меня напугать, то совершенно напрасно. Я уже мало чего пугаюсь.

Я говорил это, глядя на Хрунова своим фирменным взглядом, которого так боялся Мишаня Гуревич. Но Фрол Никитич был слеплен из более крутого теста и моего взгляда не испугался. Однако сел на место и, чуть, помолчав, проговорил:

— Прошу прощения, господин Щербаков! Вспылил!

Я кивнул и продолжил тем же холодным тоном:

— Не хотел я, уважаемый Фрол Никитич, говорить об этом, но придётся. Хочу, чтобы не осталось между нами никаких неясностей. Вам знакомы такие прозвища как Рябой и Голован? Вижу, что знакомы! Так вот, оба они умерли буквально у меня на руках.

Я глянул на Хрунова и криво ухмыльнулся. Похоже, что моя ухмылка очень не понравилась Фрол Никитичу. Он вдруг помрачнел и непроизвольно сжал зубы.

— Перед смертью они мне много чего рассказали друг о друге и вашем помощнике — Ефиме Голубцове. Очень, знаете, их рассказ меня впечатлил. Прямо захотелось и с Ефимом Голубцовым побеседовать. Мне не удалось его встретить в Барнауле. Я даже было хотел в Томск наведаться, но, трезво поразмыслив, от этой идеи отказался. И знаете почему?

Похоже, что мой визави знать это совершенно не хотел, но я, тем не менее, с некоторым пафосом продолжил:

— Я решил прошлое оставить в прошлом, жить настоящим и думать о будущем. Я не призываю вас следовать по этому пути. И у вас есть выбор. Вы можете стать моим врагом и вредить мне, можете плюнуть и забыть о моём существовании, а можете стать другом, и вместе мы свернём горы ну или создадим авиапромышленность. Выбирайте! Только помните, что те, кто пытается мне вредить, долго не живут, а друзей я никогда не бросаю и не предаю. За сим, разрешите откланяться.

Я оглядел зал и, увидев официанта, позвал:

— Любезный!

Рассчитался за всё и, оставив щедрые чаевые, двинулся на выход. Проходя мимо столика, где расположились охранники Хрунова, произнёс негромко:

— Щелкан! Рот закрой!

Не обращая внимания на удивлённую гоп-компанию, вышел из ресторана. Лишь зайдя за угол и убедившись, что меня никто не преследует, немного расслабился. Да! Фрол Никитич Хрунов это не Михель Гуревич. Этот ни взглядов, ни прямых угроз не пугается, сам кого хочешь напугать может. Интересно, что он и его клевреты сейчас в ресторане делают? Скоро узнаю, ведь Архипка с Петькой за мной не пошли, а как было заранее обговорено остались в ресторане понаблюдать. Так что расскажут.

Поймав извозчика, отправился в гостиницу. Нужно было переодеться. Разговор с Хруновым дался мне не легко. Я конечно держал марку изображая из себя неимоверную круть, но рубашка на спине была мокрая от пота. Жаль конечно, что эта сибирская акула сорвалась с крючка! Очень его денежки могли бы ускорить работы по созданию нормального самолёта.

Но как говорится «на нет и суда нет». Я все-таки надеюсь, что удостоюсь аудиенции у государя-императора, и мне удастся добиться государственного финансирования работ, что по радиотелеграфу, что авиации. Но что-то последнее время я надежду встретиться с первым лицом империи стал терять. Я тут наванговал кое-чего, но, видимо, мои предсказания царя не слишком впечатлили.

Хотя наследнику престола Николаю Александровичу по голове саблей досталось. Ещё бы знать, как сильно ему прилетело? Будем надеяться, что прилетело изрядно. А впрочем, если конечно удастся Савватеевне подлечить действующего царя-батюшку, то и выздоровление наследника от травмы будет бедой небольшой.

Забавляясь подобными размышлениями, походил по своему гостиничному номеру, в ожидании новостей от Архипки с Петькой. Не дождавшись, решил заглянуть к своим инженерам. Тех на месте не оказалось. Черников пропадал в лаборатории Попова, а неразлучная троица Ярошенко, Гехт и Сухов были на нашем аэродроме, где вместе с Катькой Балашовой учили летать на паралёте высочество и его двоих свитских, Зубова и некого Бельского. Вспыльчивый Голицын на аэродроме больше не появлялся. Сильно подозреваю, что последний имел нелицеприятную беседу с Мещеряковым, а то и с самим Дурново Петром Николаевичем.

До меня тоже довели через нашего куратора Прудникова, что и мне нужно как меньше мелькать в обществе аристократических друзей великого князя, ибо дерзок и невоздержен в высказываниях. И слава богу! Не слишком то большое удовольствие общаться с этими мажорами, изнывающими от безделья и ищущими приключений на свою пятую точку.

В дверь номера постучали и это явно не Архипка, тот бы ввалился безо всякого стука. Я открыл дверь. В коридоре стоял наш куратор. Посторонился и впустил его в номер. Войдя, тот с интересом осмотрелся и сказал:

— Тесноват номерок-то ваш, Алексей Софроныч.

— Мне приёмы не устраивать. А для нормальной жизни здесь всё есть. Да, пожалуй, уже и домой пора в Барнаул, — намекнул я представителю Департамента полиции, что теряю здесь время понапрасну. — Вы, Иван Николаевич, ко мне по делу или так, поговорить зашли?

— Не буду от вас скрывать, что разговоры с вами и есть одно из составляющих моих дел. Но я пришёл не только кое о чем вас расспросить, но сообщить вам приятное известие!

— Неужели уже время аудиенции назначено?

— Экий вы быстрый, господин Щербаков! — засмеялся куратор. — Нет, про аудиенцию мне ничего не известно, но Государём вам пожаловано личное дворянство! Указ подписан соответствующие бумаги будут вам вручены чуть позже. Так что я вас поздравляю!

— Благодарю! — без особой радости ответил я.

Дворянство это конечно неплохо, но лучше бы государь деньжат на производство самолётов подкинул.

— Не вижу радости на вашем лице, — ухмыльнулся Прудников.

— Да нет! Я рад, — вяло запротестовал я. — Теперь, значит, я обязан с любым высокородным балбесом, который, страдая от безделья, вызовет меня на дуэль, стреляться. Иначе урон чести! Так что ли?

— А вот от этого я вам советую воздерживаться! — посуровел Прудников. — Дуэли указом Государя запрещены!

— То-то я гляжу, даже купцы нынче на дуэлях друг в друга палят, — не сдержался от сарказма я.

— Это вы на Хрунова намекаете? Так для него ещё не всё кончилось и, потом, у вас столько денег нет, сколько тому пришлось потратить, чтобы тюрьмы избежать. И кстати о Хрунове! Что он от вас хотел?

— Желаете знать, что ему от меня нужно? — переспросил я.

— Хотелось бы! — подтвердил тот.

— Ну что ж, извольте! Мне, кажется, он хочет, чтобы я вернул ему утраченный смысл и радость жизни.

От этого моего заявления у господина Прудникова глаза поползли на лоб:

— Шутить изволите! — произнёс он.

— Ни в коей мере! Я серьёзен как никогда, — ответив, я полез в карман, вынул хруновскую золотую визитку и подал её Прудникову.

Тот взял золотую пластинку повертел её в руках, провёл пальцем по тиснению и, положив на ладонь, пытался определить вес.

— Надо же! Слышать о них слышал, но никогда не видел, — сказал он, протягивая мне визитку.

Я взял золотую пластинку и достал из кармана бумажник, вложил в него раритет и засунул бумажник в карман. Всё это я проделал нарочито медленно. Прудников внимательно следил за мной и когда бумажник с золотой визиткой оказался у меня в кармане спросил:

— Всё это интересно! Но какое отношение эта злосчастная визитка имеет к вашему заявлению об утрате Хруновым смысла жизни?

— Самое прямоё! — заявил я.

Прудников покрутил головой и, видимо теряя терпение от моих недомолвок, произнёс:

— А по конкретнее можно?

— И золотые визитки, и дворец посреди глухой тайги и его кошмарные московские загулы с цыганами, медведями и плясками голых девок на столах, всё это говорит о том, что господин Хрунов не знает, как распорядиться своим богатством. А ведь он его не в наследство получил. Более двадцати лет он не щадя ни себя ни других добывал эти денежки. Это было его мечтой, сияющей вершиной в конце нелёгкого пути. Наконец он на эту вершину взобрался и что он там нашёл? А ничего нет на той вершине — сплошная пустота. Я не психолог, но назвал бы это его состояние синдромом сбывшейся мечты, на которую наложился кризис среднего возраста, — вещал я, не обращая внимание на всё возрастающее удивление моего собеседника.

— Однако! — покрутил тот головой, когда я выдохся и замолчал. — Однако! — повторил он. — И где же вы, молодой человек, такой галиматьи поднабрались?

— Отчего же галиматья? — сделал я обиженный вид. — Книги я читаю, а там всё это подробно описано.

— Да? — с сомнением посмотрел на меня Иван Николаевич. — А попроще, без книжной зауми?

— Попроще! — засмеялся я и добавил: — Попроще это будет звучать так — «мужик с жиру бесится». Но такое утверждение слишком абстрактно и не передаёт всех нюансов данного явления.

— Мне это только кажется или вы действительно надо мной потешаетесь? Давайте оставим шутки до лучших времён. Вы же знаете, что мне ещё отчёт писать и поэтому хотелось всё же конкретики. Что ему от вас нужно?

— Мне кажется, что он и сам до конца не осознал, что ему от меня нужно. А вот мне было нужно, чтобы он не разбрасывался деньгами без всякой пользы, а вложился в мои проекты. Целый час пел ему соловьём и почти уломал, но, похоже, не срослось.

— Вот как! И отчего же не срослось? — спросил Прудников. И было видно, что это его действительно очень интересует.

Вот чёрт! Мне вовсе не хотелось, чтобы полиция копалась в этом направлении и, поэтому я, беспечно махнув рукой, произнёс:

— Да бог его знает, какая шлея ему под хвост попала!

Прудников открыл, было рот, чтобы ещё кое о чём меня расспросить, но тут дверь с шумом распахнулась и в номер ввалился Архипка. За ним не спеша вошёл и Петька Кожин.

— Немтырь… — начал было с порога Архипка, но увидев Прудникова, замолчал и попятился.

— Заходи! — сказал я и, обернувшись к куратору от полиции, церемонно провозгласил:

— Прошу прощения, Иван Николаевич, мне…

Тот понятливо кивнул головой и произнёс:

— Не беспокойтесь, Алексей Софронович, я подожду!

После этого он отошёл к столу и взял лежащую там книгу Ольги Лиховицкой, несколько экземпляров которой я захватил с собой из Барнаула и собирался пристроить в какое-нибудь столичное издательство, но так и не удосужился. Прудников листал книгу, делая вид, что внимательно рассматривает иллюстрации. Он явно желал послушать, о чем мне будет докладывать Архипка. Меня это нисколько не обеспокоило, и принялся расспрашивать друга.

— Рассказывай что там происходило после того как я ушёл?

Архипка покосился, на греющего уши, Прудникова, но я сделал разрешающий жест «мол, говори».

— Да ничего там не происходило! — негромко проговорил парень. — Только ты вышел, Щелкан подскочил к Хрунову и что-то ему тихо сказал. Мы не расслышали, но, похоже, хотел за тобой кинуться. Хозяин ему не позволил и отослал обратно за столик, а сам подозвал официанта и заказал водки. Когда тот водку принес, Хрунов указал на стол где сидел Щелкан и приказал принести бутылку водки и им.

— Ну и дальше что? — ухмыльнулся я.

— Да ничего дальше! Надрался Хрунов как сапожник и взялся было буянить, но его успокоили и Щелкан с друзьями увезли на извозчике, хотя и они тоже изрядно надрызгались но на ногах стояли.

— Ясненько! — сказал я. — Молодцы! Можете на аэродром ехать, Катьке и инженерам помогать.

Парни обрадовались и быстренько из номера свалили. Я же некоторое время пребывал в раздумьях. Судя по тому, что мне рассказал Архипка, то Хрунов пребывает в раздрае и вполне может, проспавшись, обо мне вспомнить. Мои размышления прервал ехидный голос Прудникова:

— Господин Щербаков, уж не из этой книги вы набрались мудрости? — показал он книжку.

— Нет, не из этой, — засмеялся я, оценив его юмор. — Но вы напрасно иронизируете! Умные мысли там наверняка присутствуют, только предназначены они исключительно для дам. Вы держите в руках типичный женский роман, написанный женщиной и для женщин.

— Я так понимаю, что эту книгу вы даже не читали? — изумился Иван Николаевич.

— Читать я её, конечно, не читал, но внимательно просмотрел, — усмехнувшись, произнес я. — Кстати, вы можете её забрать и подарить жене или ещё кому. Уверяю вас — женщины читать книгу будут не отрываясь. А за это вы должны просветить меня насчёт столичных издателей. А то я только и знаю что был такой издатель — некий Суворин.

— Отчего же был! Он и сейчас есть. А зачем, позвольте спросить, вам издатель?

— Издать книгу, которую вы держите в руках. Я пообещал госпоже Лиховицкой пристроить её роман в столичное издательство.

— Вот в чём дело! — засмеялся Прудников. — Но я бы не рекомендовал вам обращаться к Суворину. Господин Суворин после трагедии с первой женой довольно предвзято относится к женщинам писательницам.

— А что случилось с его женой? — полюбопытствовал я.

— Его жену, мать пятерых детей, застрелил любовник.

— Вы шутите! — изумился я.

— Так и есть. Правда произошло это довольно давно, в 73 году, и ныне господин Суворин женат на другой женщине.

— Ну ни фига себе, какие у вас здесь страсти бушуют! — в полном обалдении произнёс я. — Мать ПЯТЕРЫХ детей любовник грохнул.

— Столица…! — пожал плечами Прудников.

— Тогда, может быть, мне ещё кого-нибудь посоветуете? Не один же Суворин в столице!

— Я бы рекомендовал вам с этим вопросом обратиться к Сойкину Петру Петровичу. И даже могу свести вас с ним.

— Буду премного благодарен! Когда мы сможем посетить уважаемого Петра Петровича?

— Да хоть завтра. После обеда устроит?

— Меня устроит любое время лишь бы оно устроило вас и господина Сойкина!

— Ну тогда завтра после обеда.

«Пушки не могут воевать с идеями» Екатерина Великая. Шестнадцатого сентября 1796 года императрица Екатерина II подписала указ «Об ограничении свободы книгопечатания и ввоза иностранных книг, об учреждении на сей конец Цензур в городах: Санкт-Петербурге, Москве, Риге, Одессе и при Радзивиловой таможне, и об упразднении частных типографий».

Практика же в отношении книгоиздателей оказалась не такой жёсткой — постепенно издательства наладили неофициальные связи с цензурой и согласовывали рукописи, а не готовые тиражи, исправляя указанные цензорами места, что защищало от финансовых потерь и, по сути, представляло собой неформальное возвращение к предварительной цензуре. В последующие 40 лет цензурные правила всё более и более ужесточались. С 1868 года министр внутренних дел получил право запрещать розничную продажу периодических изданий; для многих газет такое наказание было равнозначно разорению. С 1872 года Комитет министров получил право уничтожать тиражи книг без возбуждения судебного преследования; негласное разбирательство в Комитете министров оказалось более удобным для чиновников, чем открытое и формальное судопроизводство, так что с введением данной меры судебное преследование издателей и авторов книг практически прекратилось, сменившись уничтожением тиражей. С 1873 года управление по делам печати начало рассылать редакторам периодических изданий списки тем и событий, оглашение и обсуждение которых правительство полагает нежелательным, нарушение этих рекомендаций влекло за собой санкции. С 1882 года запрещать издания мог не только Сенат, но и совещание министров внутренних дел, юстиции, народного просвещения и обер-прокурора Синода. С 1897 года стало невозможным передавать разрешённое издание от одного издателя к другому без согласования с властями.

https://ru.wikipedia.org/wiki/Цензура_в_Российской_империи