Ничейный час

Глава 9

ЧЕТЫРЕ ПОХОДАРАЙТА

Райта смотрел вслед всадникам, уходившим на север. Стоял предрассветный час, скоро начнется самое хорошее время, когда солнце начнет потихоньку нагревать ледяной ночной воздух. Им надо идти как можно быстрее, пока солнце не раскалит пустыню до невыносимого, смертоносного жара. Насколько знал Райта, в той стороне, куда они уходят, есть скалы, в которых можно будет хоть как-то переждать самый жар.

— Удачи и тени, — он нарисовал в воздухе охранный знак Пустынных. Показалось ему или вправду один из всадников — в темно-синем плаще — обернулся и помахал ему рукой? Он поднял руку в ответ. — Удачи, тени и воды, Дин.

Солнце медленно поднималось над краем мира, из-за Стены. Райта почувствовал, как к глазам подступают слезы, сердито нахмурился и сбежал вниз. Скоро ему самому в поход.

Он вернулся к себе, в нишу в круглом зале Маллена. Тут лежали его немногочисленные пожитки, меховой мешок для сна. Прижиться еще не успел здесь, а уже уходить. Он не тосковал — мужчина не должен прирастать к месту. Мужчина должен воевать и умирать в бою, завоевывать женщин и убивать врагов, держать землю и зачинать женам сыновей.

Он бы взял в жены Льенде, она такая красивая, такая добрая, такая белая. Но она хочет отца, и тут с ней он спорить не мог. Маллен велик, его признал вождем родной клан Райты. Эх, если бы еще он бросил всем вызов на Круге! И победил бы! И в Пустыне стал бы свой король!

Райта мыслью был уже далеко, в Пустыне. Завтра он выйдет с наступлением ночи — так сказал великий Маллен. Отец. Райта усмехнулся. Он найдет Потерянный шерг. Он увидит, что за хьяштой. Он всем покажет!

На четвертый день местность начала повышаться. Как ни странно, но пустыня словно вымерла. Ни днем, ни ночью никакие твари не попадались на пути. Можно был испугаться, а можно было и решить, что ему покровительствует судьба. А еще можно было подумать, что хьяшта слишком близко, и твари сами ее боятся. Райта решил не бояться ничего.

Передвигался он по ночам, потому как терпеть холод, пусть самый лютый, было легче, чем опаляющий зной. А лучшие часы были на рассвете и на закате. Ночью из воздуха вымораживалась влага, и на рассвете шилорог слизывал воду с камней, и Райта тоже находил на свою долю немного. А на закате из земли выныривали, словно змеи, колючие стебли, расцветавшие бледными мелкими цветами. Шилорог съедал вершки, а Райта выкапывал сизые клубни, горьковатые, но сочные. На закате и рассвете выбирались из камней ящерицы и мелкие зверьки — тоже еда. Райта знал, что не пропадет, если только не собьется с пути и не зайдет в какие-то неведомые края. Туда, куда он направлялся, люди предпочитали не захаживать, но места эти все же были известны. Плато Аншара. Там есть источник. И где-то там — Потерянный шерг.

А дальше он поедет на юго-восток, к Дороге и хъяште. Говорят, на плато есть высокая скала, откуда можно увидеть Стену. Может, он и увидит ее.

На восьмой день подул ветер, который с каждым часом все усиливался. Небо затянули черные тучи, от чего к жаре прибавилась еще и страшная духота. Шилорог беспокойно принюхивался и порой гортанно кричал. Они пережидали жару в небольшом гроте под обрывом. Правее начиналось ущелье, прорезавшее плато, но Райта туда не собирался, потому как нормального подъема тут видно не было, и звери тут не ходили. Так что и ему туда незачем. Но теперь он начал подумывать, не спрятаться ли в этом ущелье. Там точно найдется укрытие от ветра и песчаной бури.

Черные жгуты смерчей уже прошивали горизонт. Райта натянул маску, чтобы сберечь глаза. Шилорог вдруг вскочил. Райта едва успел взгромоздиться ему на спину, как животное быстро помчалось в каменный разлом. Ветер выл где-то над головой, тучи песка летели вверху, закрывая небо. Дышать было нечем. Райта положился на чутье зверя. Ничего, переждут. Ну, потеряет пару дней, а потом он двинется в путь снова. Он ведь не будет заходить далеко. Только переждет бурю.

Райта проснулся ночью. Проснулся от тишины. Над головой, высоко в небе, светились колючие звезды. Райта осмотрелся — вроде, все было спокойно — и поднялся, стряхивая с себя песок. Он двинулся к выходу из ущелья, но очень скоро увидел, что выхода нет. Видимо, ветер стронул какой-то небольшой камень, а там пошло-поехало. Оползень завалил выход, так что теперь придется выбираться на плато, а потом спускаться где-то еще.

Шилорог неохотно поднялся, встряхнулся, вытряхая песок и мелкий щебень из длинной густой шерсти. Райта взялся за повод и пошел впереди.

Подъем был долгим и тяжелым, зато Райта хорошо разогрелся. Правда, есть тоже захотелось, но он привык терпеть голод. Надо найти спуск. И воду.

Наверху стояла какая-то живая тишина. Словно что-то или кто-то прислушивалось и присматривалось к нему. Райта очертил себя охранным знаком и тихо, под нос запел охранную песню. Шилорог трусил сзади, пофыркивал и урчал, но не особо беспокоился, однако, у Райты мурашки по спине бежали. Луна заливала красным светом каменные громады, отбрасывая черно-багровые тени. И Райта остановился, изумленный. Он попал в место, которого даже не мог себе представить. Это был огромный шерг. Тут могли бы жить сразу три или четыре племени. Причудливые колонны и площади, испещренные пещерами скалы, глубокие провалы колодцев и русла, огромные русла рек, шире любых вади, которые видел в своей недолгой жизни Райта. Если бы здесь текла вода… Он облизнул губы. Вода еще плескалась в бурдюке, но надо было найти источник, если он хотел ехать дальше.

Райта медленно шел, отпустив шилорога. Животное найдет воду, если она тут есть. Место странно очаровывало, страх уступал место любопытству и восхищению. Райта осторожно ступал по камням, словно боялся потревожить шумом шагов это место. Дажелютый холод ночи не пробирал его — так от возбуждения горела кровь. Однако, шилорога он из виду не упускал — если потерять животное, то Райте придется умереть здесь.

Под ногами каменные плиты сложились в подобие низких широких ступеней. Он поднялся к плоско срезанной каменной скале и застыл, наткнувшись на взгляд.

Со скалы смотрела женщина. Кто-то нарисовал белой краской гибкий контур и огромные глаза. Больше ничего. Но женщина смотрела на Райту из камня, и юноша дрожал. Он с трудом отвел взгляд — и увидел другие изображения. Все скалы вокруг были покрыты рисунками. Райта ахнул. По скалам скакали звери, которых они никогда не видел в жизни, но слышал о них в сказках. Он шел по шергу, касаясь рукой выбитых на камне или нарисованных козлов и лошадей, пустынных кошек и собак, быков и журавлей, колесниц и повозок. Он видел крылатых дев и крылатых барсов и коней, он видел мужчин и женщин в непривычных одеждах, видел странных чудовищ, которых никогда в жизни не встречал. Огромные нетопыри с человеческими головами, горбатые волосатые двуногие твари с длинными, до земли, когтистыми лапами, шестиногие, покрытые панцирем твари с хоботом — у Райты аж мороз по коже прошел, он почему-то был твердо уверен, что этот хобот для того, чтобы высасывать кровь. Смотреть на череду уродливых тварей, похожих на те тени, что рождаются в мозгу, если посидеть в курильном шатре, было тошно. Но ни стрекотунов, ни червей, ни прыгающих змей, ни черных ос, ни гигантских сороконожек, ни каменных ящеров ни, упаси боги, драконов — ничего такого он не видел на этих рисунках.

Потом он увидел совершенно непонятный рисунок — круг, вписанный в другой, большего размера. Белая полоса рассекала оба круга снизу до самой середины, а там, где эта полоса отходила от внешнего круга, красным была нарисована дуга. А ниже изображались какие-то битвы, над людьми летели крылатые фигуры, а под их ногами лежали чудовища и похожие на людей существа с круглыми головами и круглыми глазами. Особенно подчеркнуто неведомый художник изобразил их рты — красной охрой, словно засохшей кровью.

Райта шел дальше, забыв обо всем — о ночи, о холоде, о шилороге, об опасной славе места. Он не задумывался, почему здесь нет песка — словно над плато Аншара никогда не пролетают песчаные бури. Камень был чист, как вылизанная временем кость. Буря словно бы проплясала вокруг плато, но не посмела ступить на эти камни.

Или это и есть Потерянный шерг?

Кровь ударила в голову так внезапно, что он на мгновение ослеп.

Но тогда здесь должно быть озеро! И надо взять отсюда что-нибудь, чтобы доказать — он был здесь. Он должен вернуться героем. И вот тогда никто, никто не посмеет ничего ему сказать! Герою все можно!

И тут он увидел озеро.

Оно было изображено на скале. Черными волнистыми линиями изображалась вода, и в ней плавали неведомые существа. Райта предположил, что это и есть рыбы. А вот это точно деревья, он видел такие в оазисах, где были шерги племен. Только деревья выглядели по-другому, а таких, как сейчас, тут не было. Вот это реки — он вдруг застыл, вспомнив вади на этом плато, которые он видел сверху, вон с той скалы… Это были они, бывшие реки! А вот и источник нарисован… Он есть? Он высох? Это должно быть вон там… Рисунки были понятны, настолько понятны, словно бы их оставили нарочно для того дурня, что придет сюда со стороны и ничего не будет ни знать, ни понимать.

"Это для меня, для меня", — думал Райта, идя все дальше и не выпуская из виду шилорога.

Картинки уводили все дальше. А вот уже совсем другие рисунки. Это явно рисовал кто-то совсем другой. Это была целая история, как рисуют на бубнах Шенальин. Вот всадник — уже на шилороге — увозит женщину. У всадника волосы прокрашены яркой охрой, и в руках его красное копье. Красное копье!

А вот шерг, нарисованный как круг, и в нем распростерта женщина, а над ней сидит, склонившись, мужчина с огненными волосами, и в руках его ребенок. Райта невольно коснулся собственных волос. Он подошел к следующему рисунку. На нем был странный рисунок — тройной круг, синий, красный и белый. Белый, как силуэт той женщины, что смотрела на него с дальнего конца прохода между плоскими скалами с рисунками. И из середины синего круга шла красная полоса, словно вонзившаяся стрела.

Райта оглянулся на женщину на первой скале и двинулся дальше, ощущая затылком ее белый взгляд. А потом увидел под ногами тело. Вернее, мумию. Когда-то это был рыжеволосый мужчина, крупный, в боевой одежде и золотом тяжелом поясе. Золотые серьги, браслеты и гривна говорили, что это знатный воин, может, даже вождь. Райта наклонился ближе. По гривне тянулась замысловатая плетенка узора. Райта узнал узлы Хаальтов. Когда-то это было сильное племя, они жили западнее… В руке мертвеца был намертво зажат боевой нож, горло распялилось в усмешке от уха до уха. Сам? Почему? Обезумел от жажды? Как он сюда попал? Зачем?

Да тоже Копье искал, — сам собой пришел ответ.

Сколько он здесь пролежал? Пустыня быстро высасывала воду из трупов и высушивала их. Так что он мог умереть и пару дней назад, и неделю, и год. Зверей тут не было, сожрать свежее мясо было некому.

Райта коснулся кинжала, и труп рассыпался. Как пепел. В груде праха тускло блестели золотые украшения. Райта не стал их трогать. Нечестно брать чужое. Он повертел в руках кинжал. Наверное, если показать кинжал Хаальтам на Круге, они признают, что их родич был в Потерянном шерге. Нет, вряд ли. Мало ли, где он мог найти этот кинжал. Но его надо вернуть племени. Пусть знают, как и где сгинул их родич, чтобы не остался он без оплакивания и чести. Райта сказал слово почета и прощания над останками и пошел дальше. Сердце колотилось. Сейчас откроется какая-то тайна, все не просто так… Он снова обернулся. Женщина смотрела на него. Он кивнул ей и медленно повернул голову. И наткнулся на охранный знак.

У Пустынных нет магов и нет бардов. Но каждый Пустынный умеет петь охранительные песни и рисовать знаки-обереги. Так здесь был именно такой. Колесо с ходом противусолонь. Запирающий знак. Что-то было внутри. И оно было заперто.

Райта остановился. Женщина смотрела ему в спину.

Райта постоял — и сделал еще один шаг.

И шагнул в тишину. Даже не в тишину, а какую-то вязкую глухоту, которой было трудно дышать. Она была полна такой тяжелой, сокрушающей, всеобъемлющей тоски, что у Райты стянуло грудь. Несколько секунд он стоял, разевая рот, пытаясь вздохнуть затем услышал не то шепот, не то стон. Шепот шел откуда-то из его головы, полз по позвоночнику, пощипывал жилы крохотными когтистыми пальчиками, общупывал его всего, словно оценивал. Хотелось вывернуться из собственного тела. Райта стиснул зубы зажмурил, завертел кулаками. Попятился.

Вывалился под ночное небо.

Тишина стояла обычная. Прямо перед ним был охранный камень с запирающим знаком. Он посмотрел чуть дальше. Ничего особенного, круглая каменная площадка, шагов двадцать в поперечнике. За ней, вне круга, виднелись закругляющиеся стены с галереями и лес не то выветрившихся колоннообразных скал, не то действительно колонн. Райта пошел вокруг площадки. Наткнулся на второй запирающий знак. Всего их оказалось восемь. Райта вернулся к прежнему месту и снова посмотрел на женщину на скале.

— Ну скажи же что-нибудь!

День в Потерянном шерге не был испепеляюще-знойным, как в Пустыне. Здесь было как в Ничейный час. Но ничего не вырастало, чтобы взахлеб пробиться вверх, расцвести, вызреть, дать плоды и новую жизнь. И воды тооже не было. Райта начинал думать, что его шилорог тут умрет. И он тоже. Отчаяние и безнадежность накрывали его. Он не знал, что делать.

Райта весь день просидел в тени черного камня у ног нарисованной женщины, прижимаясь к нему, как ребенок к материной юбке. Госпожа на камне молчала, хотя Райта был готов поручиться, что она слышала его перепуганные, совсем детские слова. Стыдно было, но уж очень он боялся.

А, может, зря он боится? Настоящий мужчина не сидел бы вот так, он пошел бы вперед без страха, и всех победил…

И этот, Хаальт… У них лет восемь назад была вражда с Файнуальтами, после чего от обоих кланов остались почти одни дети да калеки, потому друг друга и не дорезали. Круг пытался их замирить, но Уэшва Хаальт дал клятву окончательной мести. Видать, это тот самый Уэшва и есть. Поклялся мстить, пока не дорежет всех Файнуальтов вплоть до младенцев. Говорили, он ушел искать большую силу, а то, что осталось от его клана, вымирало в нищем шерге. Если бы они не отдались в клан Имарайальтов, вымерли бы совсем… И хорошо еще, что Имарайальты приняли к себе лишние рты…

И что же тут Уэшва такое узнал и увидел, что сам себе глотку распорол? Он вспомнил о той мучительной, вытягивающей душу безнадежной тоске, которая обрушилась на него внутри охранного круга. И безнадежность до сих пор не выветрилась из него. Может, пробудь он там подольше, он тоже не захотел бы жить и распорол себе глотку?

Нет, не надо нам такого…

Он обошел круг и обошел весь шерг. Тут не было ничего — ни озера, о котором говорил отец, великий Маллен, и тем более, копья.

Ты подвел отца, Райта. И Деанту. И всех. Тебе нельзя возвращаться, Райта. Ты опозорен. Ты должен умереть.

Он заплакал. Потом посмотрел на Белую Госпожу — так он назвал ее. Она смотрела на него. Это было странно — куда бы он ни отошел, она смотрела всегда на него.

— Что же мне делать-то? — вытирая нос, спросил Райта. — А?

Он ни к кому в особенности не обращался, но все же думал о Белой Госпоже. И снова посмотрел на нее. И ее взгляд на сей раз был устремлен прямо на круг охранных камней. Райта судорожно вздохнул, покорно кивнул и шагнул туда. Он был Пустынным. Он верил в знаки.

…Голова закружилась, затошнило. Никогда ему не было так худо. В глазах вспыхивали огненные круги, шепот в голове говорил — умри. Нет надежды. Нет справедливости. Все умрет. Умри и ты.

Райта страстно не хочел умирать. Он попятился, шлепнулся на задницу, упал на бок, на каменную ступеньку. Огненные круги перед глазами погасли. Теперь он мог видеть.

Прямо перед носом торчал охранный камень.

Не сон.

Стояла ночь. Тихая. Холодная — но совсем не такая лютая, как теперь всегда бывало в Пустыне.

Он обернулся. Женщина на скале опять смотрела на него. Он задрожал, глубоко вздохнул, осторожно, пытаясь прочувствовать свое тело — все ли в порядке. Ему стало холодно, но не так, как обычно бывает в пустыне ночью. Дыхание выходило белым парком, но было вполне терпимо.

Райта, боком, на полусогнутых запрыгал прочь, как длиннорукий пустынный оборотень, опасливо оглядываясь. Остановился у скалы с Белой Госпожой, привалился к ней плечом. Камень казался теплым. Почему-то он тут ощущал себя в безопасности.

— Я тут переночую, Госпожа? — Женщина смотрела на него. — Ну, и ладно. Все равно ж переночую…

Он улегся под скалой, завернувшись в меховой плащ. Лег носом к скале, опасаясь, что если посмотрит на охранные камни, то его опять потянет в круг. Здесь было очень спокойно, почти ощутимо спокойно. Он незаметно задремал, а проснулся от тепла, странного будоражащего запаха и звука текущей воды. И шагов.

Он открыл глаза и увидел Госпожу со Скалы.

Она была светло-прозрачная. Она переливалась золотистым, зеленым и голубым, струилась, как вода. И на черных камнях шерга оставались еще более черные — влажные следы босых ног.

Райта приподнялся на руках.

Прозрачная женщина шла через шерг, касаясь рукой камней, и изображения зверей оживали и сходили с черных скал, такие же прозрачные и струящиеся. Они шли за ней, шли к охранным камням. Райта поднялся, плача от странного ощущения счастья, и побрел следом. Сейчас он нутром понимал, что сила Госпожи такова, что никакая дрянь, засевшая в кругу камней, его не достанет.

Мокрые следы госпожи, мокрые отпечатки копыт и лап становились все гуще, скоро их уже нельзя было различить — сплошная темная влажная полоса тянулась по дну высохшего русла. Потом она превратилась в тонкий слой воды, почти пленку, и с каждым шагом Госпожи вода становилась глубже, текла быстрее, радостнее. Госпожа шла по шергу посолонь, камни раскалывались, из них тянулись к рассветному небу ветви, а на них распускались листья, расцветали цветы, набухали плоды. Райта сходил с ума, идя по колено в драгоценной воде, и вода текла по его лицу — он плакал и не стеснялся слез, хотя и был воином Пустынных, огнеголовым.

Райта протянул к ней руки.

— Госпожа…!

Она обернулась. Лицо ее было прозрачным — и в то же время определенным, словно отлитым из стекла, и по этому стеклу струилась вода, мерцая в предрассветных сумерках.

— Госпожа!

Женщина улыбнулась и пошла по воде к Райте.

— Это здесь то самое озеро, да? — задыхаясь, проговорил Райта. Душа его была полна восторга и слез.

"Не всем дано его увидеть".

— А он… Хаальт? Он что…?

"Он совершил ошибку".

— И потому умер?

"Да".

Райту пробрала дрожь.

— Он туда, внутрь ходил?

"Да".

— Это была ошибка?

"Нет".

— А что тогда?

"Пока не пойдешь туда — не узнаешь".

— Нет уж, Госпожа, я не пойду! А то вдруг ошибусь? Нет уж!

"Тогда ты не пройдешь через хьяшту".

— А… А он тоже хотел пройти через хьяшту?

"Каждый приходит за своим великим желанием. Ты ведь тоже?".

— Скажи, госпожа воды, ну что ж мне делать? Я не хочу, как он!

"Тогда иди".

— Но если я ошибусь?

"Думай не об этом".

— Ну подскажи хоть немного, ну… Не пойду я!

Госпожа вдруг стала невыразимо печальной, и у Райты даже сердце обмерло от жалости и раскаяния — а вдруг это из-за него?

— Я иду! Иду! Только не плачь! — крикнул Райта, испугавшись, что она заплачет, и бросился в круг.

И проснулся. Начинался день. Не было ни озера, ни деревьев, ни зверей. Были только рисунки на камнях. И шилорог, выглядевший вполне удовлетворенным и сытым. Зверь спал.

Райта втянул воздух и двинулся вперед. Остановился перед охранным камнем. Оглянулся — не подумает ли Госпожа, что он струсил? А ведь струсил. Потому, что охранный камень истекал тягучим холодом и жутью. Но он сказал слово. Он мужчина, он должен!

Райта вытянул руку и осторожно, словно ступая по краю воронки с песчаным заглотом внизу, скользнул ногой в круг. Отпрянул, глотая воздух. Только сейчас понял, что не дышал там, в кругу.

Взгляд женщины со скалы почти жег между лопаток. Райта побагровел, щеки запылали от стыда и злости. Еще чего, будет он бояться!

— Я только посмотрю сначала, — сказал он себе, и шагнул вперед, к камню. И пошел против солнца, касаясь рукой каждого охранного камня. А потом набрал побольше воздуха в грудь, мотнул головой, шагнул внутрь круга и исчез.

Какое-то мгновение было ощущение, что он продавливает собой взкую стену тоски и боли. Он сделал еще шаг — и прорвал непонятную преграду. Уши заложило от неестественной тишины.

Райта оказался внутри какого-то круглого помещения, словно отлитого из камня — швов он не видел. Стены уходили вверх и сходились в темноте идеальным куполом. Внизу было светлее, но откуда шел свет — было непонятно. Когда Райта смотрел на стены, они казались прочными, настоящими. Когда отводил взгляд, на грани зрения клубился и колыхался серый туман.

А на полу лежали двое. Мужчина обнимал свернувшуюся калачиком женщину, словно оберегал ее от лютого холода пустынной ночи и смертоносного зноя пустынного дня. Его очень длинные, густые, сияющие волнистые волосы темно-медного цвета раскинулись ореолом, окружая их обоих и закрывая лицо и мужчины, и женщины.

А прямо в изголовье этого невероятного ложа светилось красным вонзенное в камень копье.

И все это окружала невыносимая тоска и безнадежность, которая теперь не просто шептала, она кричала — умри. Ничто не может жить, ничего не исправить. Потеря. Великая потеря.

Райта помнил легенду.

Райта видел рисунки на скалах.

Райта стоял в этом коконе тоски и смерти, и внутри него теплым родником, потом потоком забилась жалость. Райта заплакал. Здесь некому было видеть, и здесь было правильно жалеть и плакать. Он оплакивал великую любовь и великую несправедливость мира, оплакивал чужую, такую далекую и древнюю потерю, потому что в нем, потомке Шенаэль, текла их кровь, потому что не мог исправить уже свершившегося.

Даже Деанта не сможет.

Райта даже не понимал, что страшная тоска уже не гнетет его, и нет шепота в голове. Жалость и сочувствие окружали его незримым щитом.

Райта присел на корточки, заливаясь слезами, и осторожно отвел волосы с лиц мужчины и женщины. И вздрогнул. Лицо мужчины было живым. Женщина же была иссохшим скелетом.

— Как же вы друг друга любили, — сквозь слезы поговорил Райта. — Зачем же так случилось, что она умерла? Праотец, Торамайя сын Огня, как бы я хотел помочь тебе, но я не могу. Прими мои сожаления, прими мое сердце, праотец. — Слезы текли по его щекам, оставляя солноватые стянутые дорожки. — Дай мне свое копье, праотец. Я хочу…, - "хочу все исправить" хотел сказать он, но ведь нельзя исправить то, что уже случилось, — …хочу, чтобы было не так. Чтобы… чтобы правильно.

Он помолчал, ожидая хоть какого-то ответа. Но не услышал и не увидел, и не почувствовал ничего. Тоска затаилась, и никто больше не шептал — умри, нет надежды.

Райта встал, затаил дыхание. Шагнул к копью, зажмурился, сжал древко. Дрожь прошла по телу, и голова закружилась от предчувствия неизведанного. Он закрыл глаза и рванул копье. Оно вышло неожиданно плавно, хотя и не то чтобы легко. Райта отскочил, сжимая в руке алый луч.

"Аххх…".

Райта заозирался, но кроме этого вздоха абсолютную тишину этого места больше н нарушало ничего.

Мужчина по-прежнему лежал на полу. Женщины не было. Даже легкого праха. Только длинная темная прядь осталась в руке мужчины, той, которая лежала на ее волосах.

В руке. ТОРАМАЙЯ СЖАЛ ЛАДОНЬ.

Райта застыл, вцепившись в копье. И почти не дрогнул, встретив пронзительно-лазурный взгляд, который буквльно вытолкнул его из круга.

Он упал на четвереньки, задыхаясь и дрожа, как щенок. Поднял голову — над пустыней бледнело небо, начинался Ничейный час. Сколько он пробыл в круге? Он заплакал. А копье гудело и вибрировало в его руке.

Госпожа стекла с камня, как вода. Вода заструилась по высохшим руслам, со скал сходили звери, в воду прыгали рыбы, взлетали птицы, и зацветали травы, а на месте охранного круга разливалось озеро.

— Он…? — дрожащим тоненьким голосом спросил Райта.

"Этот шерг цвел, когда он привез сюда женщину. Они любили друг друга. Но любовь детей богов может оказаться чересчур большой для смертных".

— Ой, — изумленно сказал Райта, охваченный озарением. — А я-то думал, почему в легендах всегда кто-то да умирает… но это же неправильно! Когда все друг друга любят, это должно кончаться хорошо! Это НЕПРАВИЛЬНО! — выкрикнул он, стукнув копьем о камень шерга. Копье загудело в его руке.

"Да. Этот мир, увы, с изъяном. Брат думал, что всесилен. Но не смог разбудить ее от смертного сна. Он уснул вместе с ней в великой тоске и скорби, надеясь, что пойдет вместе с ней по тем дорогам, которые за Снами Богов".

— И он пошел?

"Если вместо надежды пришла безнадежность, то…, - она не закончила. — Его тоска, безнадежность и боль убили этот шерг".

— И что теперь будет? Пустыня расцветет? Все будет как тут? — он показал на стекшие со скал живые рисунки.

"Нет".

— А как? — сказал Райта, вдруг ощущая дикую усталость и опускаясь на колени, опираясь на копье.

"Не знаю".

— Ты же дочь богов? Так что же не знаешь?

"Я знаю только то, что если ушла безнадежность, то пришла надежда".

Госпожа подошла к нему по воде. Провела рукой по его рыжим непокорным волосам. Струйки воды потекли за ворот, Райта вздрогнул.

"Пей вволю. Ты сделал так, как надо. Пей, спи. А потом ты возьмешь копье и поедешь к хьяште. Копье теперь твое, Райта. И моя вода всегда будет с тобой".

Райта стоял на коленях, разинув рот. Голова раскалывалась от мыслей, восторгов и страхов.

— Госпожа, а ты пошла бы со мной, а? А ты вышла бы из этого проклятого шерга, раз уж сторожить никого не надо, а? И в пустыне будет вода, и все будет хорошо!

"Я не могу уйти".

— Ну почему? Почему же?! Тебе же больше не надо его стеречь! Идем со мной!

"Я привязана к этому месту, Райта".

— Да почему?

"Слово и долг, Райта".

Райта чуть не плакал. Это было несправедливо, чудовищно. Он опять один, опять всего лишь мальчишка, пусть и с божественным копьем.

— И мы… мы больше не увидимся? Да?

Госпожа улыбнулась.

"Ты пей воду и спи, Райта. Набирайся сил. Тебе еще долго идти и много сражаться. Мы увидимся — моя вода с тобой".

— Подожди, — отстранил ее полные воды ладони Райта. — Уэшва, — он показал на перемешанное с прахом золото. — Он почему умер?

"Он хотел Копье".

— Я тоже за ним пришел. Я объединю племена, я рассеку хьяшту, и все будет хорошо, и вот такого, — он мотнул головой в сторону бывшего охранного круга, — больше не будет.

"Ты сам все сказал. Твоя жалость и доброта для всех стала тебе защитой. А у него ее не было, потому он и умер. Теперь прими мою воду".

Райта послушался. Смиренно, как детеныш шилорога, он выпил воды из сложенных ладоней госпожи. Затем лег на землю, свернулся калачиком и сразу уснул.

Так начался долгий, целительный сон Райты. Проснулся он именно тогда, когда пришла пора.

А Госпожа Воды сидела в шерге возле озера и пела песни воды, и звери плясали вокруг нее, а птицы летали над шергом, а рыбы плескались в озере. И огненноволосый ее брат, Торамайя сын Огня, юноша с глазами, полными лазури, сидел рядом с ней на берегу, печальный и спокойный.

АНДЕАНТА. Девочка с вилами

Тийе лежала в зарослях, не смея пошевелиться или поднять голову — с отрядом был белый страж. За ним клубились тени. Отряд был, похоже, не из столицы. Юных в нем не было. Даже белый был взрослым. Видимо, из какого-то городка, присягнувшего принцессе и Айриму. Но дело они выполняли одно — искали и вычищали поселения, такие же, как то, в котором жила Тийе, и забирали детей, подростков и способных рожать женщин. Взрослых не брали больше.

Эти были взрослые. Значит, отслуживают свою жизнь. Им все равно придется в конце концов умереть. Тийе не было жалко их. Она даже не ненавидела их. Возможно, если кого-то из них за провинность оставят привязанным у дороги, она его дорежет. Все ж человек.

— Эй, Ишья, ты куда поперся?

— Да до ветру ему захотелось!

— Дурак, тебе ж говорят — не суйся с дороги в лес, ссы тут!

— А ему стремно! Вдруг все хозяйство увидят?

— А у него что, как черенок от лопаты? — заржал кто-то. — Прям испугаемся!

— Да нет, — загоготал другой, — у него как стручок! Стыдится, небось!

— Ага, вдруг все поймут, что баба евойная с другим нагуляла!

— Не, он полудницу искать пошел!

— Дык она сама его трахнет!

Гогот.

Они боятся. Все это страх. Это страх гогочет и ржет. Она чуяла их страх. Твари тоже такое чуют. Скоро они придут.

— Да посрать он пошел.

— Жопу береги, а то полудница тяпнет!

— Или Ночной подкрадется да трахнет!

Опять гогот.

Коротенький солдат, плача от злости и ругаясь, проламывался через заросли, развязывая на ходу штаны. Он остановился прямо перед кустами, за которыми спряталась Тийе. Повернулся лицом к дороге и сел.

Тийе даже не поняла, что толкнуло ее под руку, но когда она спохватилась — что ж я делаю? — вилы уже сладострастно вошли в солдатскую растопыренную задницу. Это было мгновение злорадного, сладостного торжества.

Солдат дико, надсадно заорал. Гогот на дороге мгновенно прекратился, затем завопили все и сразу.

— Твари! Твари в лесу!

— Держи его!

— Ссукаааа!

С дороги было ломанулись в лес, затем приостановились, растерянно озираясь и переговариваясь, двое подхватили истекающего кровью и подвывающего собрата, который выбирался на дорогу. Штаны с бедолаги сползли окончательно.

— Надо глянуть, что там.

— Да ну, пусть слухач смотрит, я не полезу… ААААА!!!

— АААА!!! — взвизгнула Тийе, вдруг оказавшись нос к носу с веснушчатым ушастым парнем, вонявшим грязным телом и чесночной колбасой. Наверное, она тоже воняла после всех этих долгих неприкаянных дней.

— Полудницаааа! Полудницааа!!! — орал он, улепетывая к дороге, а Тийе ломилась напрямик через лес, мертвой хваткой вцепившись в вилы.

Невысокий крепкий чернобородый мужчина в грязном белом одеянии подошел к краю дороги и остановился, вглядываясь. Затем подошел к месту, откуда шел к дороге широкий кровавый след. Посмотрел, подергивая носом, словно принюхивался. Тени за его спиной подрагивали, словно вытягивали носы-хоботы.

— Это человек, — сказал он, наконец. — Мелкий пацаненок, скорее всего.

— Послать людей, господин? — спросил, робея нутром, десятник. Ему было очень неуютно, хотя дорога была рядом, рукой подать.

— Незачем, — он посмотрел на темнеющее небо и ухмыльнулся. — Без нас разберутся.

Тийе не помнила, сколько она бежала. Споткнулась. Упала. Несколько минут она лежала ничком, переводя дух и глотая осколки наста. Сердце колотилось в ушах, глаза заволакивала розоватая пелена, во рту стоял привкус крови. Она полежала еще немного, пока не начала чувствовать холод. Надо было вставать и идти куда-нибудь. Она поднялась на колени, опираясь на вилы. Огляделась вокруг. Она стояла на каком-то голом пологом склоне. Снег на южной стороне днем, видимо, уже подтаивал, превращаясь в стеклянистый режущий наст. За спиной высился лес, впереди, на той стороне оврага, тоже вставали деревья. Правее открывалась не то большая поляна, не то вообще опушка. Небо расчистилось, пошло вечерними ярко-розовыми и золотистыми полосами, от леса подползали длинные тени и сырой холод ночи ранней весны. А в небе уже проступал полукруг кровавой луны.

Тийе стояла, дрожа от холода, усталости и внезапного страха. Потому, что она не знала, где она. Можно, конечно, по собственным следам вернуться к дороге, там хоть понятно, как выживать, но идти-то придется через лес… А тут оставаться, на открытом месте, еще хуже. Она крепче стиснула вилы, словно так можно было заставить хоть немного утихнуть тот мутный ужас, что холодно ворочался в животе и поднимался по позвоночнику.

Полудницы уже не придут. Зато самое время для кровожорок, волколюдов и тенеловок. Тийе заозиралась, невольно всхлипывая от страха и отчаяния. Она не успеет выйти на дорогу. Она не пройдет через лес засветло. Она вообще через него не пройдет.

В лесном полумраке сверкали — или так ей казалось — красные и желтые точки. И не то действительно кто-то хихикал и выл вдалеке, не то просто падал с веток намерзший лед и ветер проводил тяжелой ладонью по верхушкам деревьев. Или кто-то лез на дерево, раскачивая ствол?

Хрусть. Хрусть. Хрусть.

Это был уже совершенно отчетливый звук.

Хрусть. Хрусть.

Кто-то шел, тяжело проламывая наст. Тийе обернулась на звук, чувствуя, как слабеет живот, и как горячая волна ударяет в руки, ноги и голову, лишая способности думать и действовать.

Хрусть. Хрусть.

Следы в насте возникали сами собой.

Хрусть. Хрусть.

Тийе закрыла глаза и заорала.

— Что орешь? — зло прошептал мужской голос над самым ухом. — Тварей накличешь, дура.

Тийе, подвывая и дрожа челюстью, открыла глаза. Мужчина словно из воздуха возник, его ведь не было, только следы появлялись сами собой!

Незнакомец был не слишком высокий, крепкий и широкий, из-за меховой одежды казался еще массивнее. В руке его была рогатина, за плечом лук, на поясе висел увесистый тесак. Лицо было слишком бледно, а глаза казались совершенно лишенными белков.

— Ты Ночной? — икнула Тийе.

— Догадалась, — буркнул человек. — Не бойся. Лучше пошли отсюда, место нехорошее.

— Мне надо к дороге, — тихо пискнула Тийе.

— Вечер, не успеешь дойти. Да и что ты там забыла? Все твари туда сползаются кормиться. Тебе повезло, что ты сейчас не там. Ночью там будет большой пир.

Он как-то странно произнес эти слова, чуть ли не злорадно.

— Ты откуда знаешь?

— Слежу, — ответил он. — Пошли.

Тийе сама не поняла, почему она сразу вдруг поверила этому человеку. Ее с детства учили не верить никому, а она взяла и поверила. В любом случае, мужчина вряд ли считает ее опасной, она ведь девочка. Так что можно будет его заколоть вилами, если что. Он ведь не будет такого ожидать.

Они нашли себе убежище под корнями вывороченного дерева. Ночной натаскал туда лапника, несколько раз обошел вокруг пещерки, что-то бормоча под нос. Затем заполз внутрь, к Тийе.

— До утра никто не придет. А если и придет, то не сунется. — Помолчал. — А если сунется, то не прорвется…

Тийе сжалась в комок, готовая в любой момент кусаться, царапаться и отбиваться. Ночной словно почуял ее страх и хмыкнул в темноте.

— Тебе сколько лет?

— Ттт… четырна…дцать…

— Мелковата ты для четырнадцати. Не трясись. Не трону.

Он снял шубу.

— Подползай ближе. Да не трясись, дуреха. Я что, по-твоему, ушел из Холмов и бегаю от твраей только ради того чтобы переспать с тощим грязным недоростком вроде тебя? Ночь на носу, твари полезут, а я с тобой буду развлекаться… Возомнила… Иди сюда, не бойся, так теплее. Как ты вообще ночевала, цыпленок тощий? — Тийе опасливо придвинулась, на всякий случай сжав рукоятку ножика. Ночной хмыкнул. Тийе сообразила, что Ночные видят в темноте, но ножа не выпустила. — Рассказывай, откуда ты, куда. — Он повозился в темноте и сунул что-то в руку Тийе. — Ешь.

Она осторожно поднесла еду к носу — пахло кислым хлебом. В животе мгновенно заурчало, и Тийе вгрызлась в черствый кусок.

После еды внутри заметно потеплело, голова стала тяжелеть.

— Ну, рассказывай.

Тийе начала говорить, сначала с трудом, а потом словно само хлынуло. Она рассказала и про деревню, и про Иму, и про кота, и про вилы, и про солдата, и про то, что она идет на юг.

Ночной рассмеялся.

— Ты смелый цыпленок!

Тийе тихонько хихикнула.

Ночной вдруг насторожился. Тийе мгновенно подобралась.

— Ходит, сволочь, — прошептал он. — Сиди тихо.

Что-то тяжело дыша, сопя и похлюпывая, ходило вокруг убежища. Хрустели ветки. В нос Тийе ударила жуткая ледяная вонь, тень закрыла черно-багровый неровный кружок ночного неба. Мужчина до боли стиснул ее плечо.

"Сиди тихо", — поняла она. И она сидела тихо, неподвижно, почти не дыша.

Что-то глухо заворчало, Тийе прямо ощутила его досаду на то, что вот, где-то тут живая кровь, еда, а где — не видно, не поймешь и не поймаешь. Топот, хруст и хрюканье еще долго раздавалось вокруг их убежища, тварь пару раз наваливалась на дерево, крыша их пещерки обвалилась им на головы, но больше ничего не произошло. Потом вдали послышался не то прерывистый вой, не то плач, и тварь, взрыкнув, быстро потрусила туда.

Тийе выдохнула.

— Это кто был? — еле слышно прошептала она.

— Тебе очень хочется знать, как это выглядит?

Тийе помотала голвой и прижалась к Ночному. С ним она ощущала себя в безопасности. Тварь ушла. Тийе была сыта. Тийе было тепло. Она уснула.

Они шли уже третьи сутки. Даже если бы Тийе хотела удрать от своего спутника, она не знала, где они находятся. Он, наверное, тоже это понимал, и потому не очень опасался, что она вдруг возьмет да перережет ему ночью глотку. Он умел выживать в диких местах, она — нет. Он явно знал местность — ну не случайно же они каждый раз находили себе укрытие на ночь и на день? Он умел добывать еду. Но, главное, он знал, куда идет. Тийе решила, что пока им по пути. А там видно будет.

Выходили они как правило незадолго до рассвета и шли, пока солнце не поднималось слишком высоко. Тогда Ночной находил укрытие, ставил защиту и заваливался спать. А когда солнце опускалось низко над лесом, они снова выходили и шли до середины ночи, пока не начинала валиться от усталости с ног Тийе. А если день выдавался пасмурным, или шли они по лесу, дневной переход бывал и дольше. Но Ничейный час Ночной считал самым спокойным для похода. Так оно и было. И Тийе покорно шла за ним, не расставаясь со своими вилами, послушно выполняя все его приказы. Ночной не особенно с ней цацкался. Но с Тийе вообще никто никогда не цацкался. Разве что Има, но он вообще был жалостливый, за то и погиб. Тийе не жаловалась, что он быстро идет, и ей постоянно приходится его догонять, не жаловалась, что не получается выспаться. Он ее защищал и кормил, разве мало? Не мало, можно сказать, даже много. Даже больше чем много. И еще он ничего от нее не хотел. Вот это было удивительнее всего.

Как родители померли, тетка Майе забрала ее к себе, говорила, что из жалости. На деле-то лишние руки в хозяйстве были нужны. Может, потому ее и прятали, когда порой из Столицы приезжали забирать сирот. Кормили плохо, одежонку тоже давали худую, куском попрекали. Тийе не жаловалась, другие жили не лучше. Зато в Столицу не забрали. Да еще братец Има, теткин сын, хороший был… А вот дядька чуть не с самого начала в углу прижать пытался. Тетка, как узнала, наорала на мужа, а ее побежала бить. Тийе укусила тетку за руку, вырвалась и спряталась. Има ей два дня еду носил, а потом, когда тетка остыла, привел домой.

К ней много кто лез. А что, девка-сирота, ничейная. Тийе знала, что мать с отцом были из Столицы, что они ушли оттуда, когда еще выпускали. Тийе тогда была совсем маленькая, родители про Столицу мало что рассказывали. А если и говорили что — она уж и не помнила по малолетству. Родители хотели скопить денег и уйти дальше, на юг. Но не сложилось. Отец умер через пару лет. Тетка сразу же начала и ее, и мать попрекать куском, потом и мать тоже померла…

А теперь все померли. И Има тоже.

Они шли уже не по лесам-перелескам-буреломам. Из земли полезли камни, по оврагам лежали валуны, а раз попалась целая каменная река, холмы подросли, и на их вершинах среди черных елей возвышались серо-коричневые слоистые останцы, похожие на развалины стен.

Погода испортилась. Холодный и сырой порывистый ветер принес с запада мокрый снег. Сначала с низкого, набухшего сырого неба падали отдельные снежинки, потом повалило так, что в десяти шагах видно ничего не было. Ночной еще с вечера сказал, что погода будет дурная.

— Тут место есть хорошее, сутки пересидим. А то сумряки такую погоду очень любят, эта сволочь стаями всегда ходит.

Тийе даже не стала спрашивать, кто такие сумряки.

Место и правда было хорошее, даже обустроенное и обжитое, что почему-то испугало Тийе. Людей она боялась больше, чем тварей. Но Ночной, как видно, бывал тут не впервые. Это не слишком успокоило Тийе — ее Ночной-то хороший, а кто знает, каковы другие будут?

Это была расщелина в крутом склоне холма. Между скальными высокими стенками застрял большой кусок камня, со временем его затянуло землей, и на ней выросла молодая елка. Внутри места хватило бы и на пять человек. Земляной пол выровняли и утоптали, в дальнем углу был сложен очаг, а возле него кучей навалены дрова. Чугунный котелок стоял на каменном выступе, на полу у стены валялся осыпавшийся уже лапник, а поверх него — несколько старых духовитых овчин. Ночной как всегда походил вокруг убежища. На земле поправил какие-то фигуры из камней, потом углем начертил непонятные закорючки по обе стороны от входа и над ним. Запалил костерок и велел Тийе натопить снега. Когда котелок был полон, он достал нож, провел перед входом черту и воткнул нож по самую рукоятку в землю.

— Теперь сидим тут и не выходим, — спокойно сказал он, завешивая низкий вход самой большой овчиной.

Внутри было уютно. Свист ветра снаружи придавал этому покою и теплу еще больше значимости. Тийе было хорошо. Вот так бы сидеть в этом тихом углу, отгородившись от всего мира, и ничего больше не надо.

Вчера им повезло, и теперь Ночной нанизывал на прутики куски мяса какой-то твари. Тийе не запомнила какой, но вчера ела мясо — ничего так. Ночной достал из своего мешка соль и какую-то траву. Траву бросил в котелок, и убежище наполнилось приятным травяным запахом.

— Это что? — спросила Тийе.

— Да разные травки. Лучше спится, и потом бодрее идешь.

Тийе взяла у Ночного уже нанизанные прутики и стала вертеть мясо над огнем.

— А почему ты ко мне не пристаешь? — спросила она и почувствовала, что краснеет. Вот уж никогда не подумала бы.

— А надо? — ответил он, не глядя на нее.

— Нет!

— Тогда что спрашиваешь?

— Все мужики лезут, — уверенно сказала она.

Он посмотрел на нее.

— Если у вас все мужики лезут к сопливкам, у которых еще и кровей не было, и если эти сопливки считают это обычным, то и правда конец землям Дня.

— А у вас что, не лезут?

— Если ты о том, тянет ли меня на женщин, то да, тянет. Но я не полезу к женщине, если она не хочет. И нашим и в голову не придет портить недозревших девчонок.

Тийе покачала головой, уставившись на Ночного.

— Прям как в сказке… Как в книжках…

— Ты что, читать умеешь?

Тийе молча кивнула. У них была одна книжка с картинками. Мама по ней учила ее читать. Сказки были красивые и хорошие. Потом книжка рассыпалась, как Тийе ее ни берегла, а потом вообще пропала. Очень захотелось заплакать.

Он снова помолчал.

— Если у вас все мужики такие, то вам и правда конец, — сказал он и больше ничего в этот день не говорил. А снаружи выл ветер. И не только ветер. Но никто не попытался войти в их убежище. А когда ветер утих, и они осмелились вылезти наружу по нужде, то увидели, что нож у порога весь пошел ржавчиной, а снег истоптан следами, от одного взгляда на которые становилось не по себе.