Ничейный час

Глава 4

ПУСТЫНЯ

В шерге у многих не было отцов. У Андеанты тоже. Зато у него была мать и целых двое дядьев, причем оба — великие. Великий Тианальт и великий Маллен. Второго Деанта знал лучше, потому, что великий Маллен жил в этом же шерге. Тианальта он видел редко, зато слышал много. Говорили о нем с придыханием и называли "наш Тианальт".

Маллена он видел каждый день, но все равно трепетал перед этим могучим человеком, которого почитали даже Пустынные — Шенальин, не признающие ничьей власти и не имеющие единого вождя. Маллен раз показывал Деанте всадников на шилорогах на горизонте, в студенистом дневном мареве. А иногда Маллен надолго уезжал в Пустыню один — и всегда возвращался. Иногда он привозил подарки Пустынных — костяные и каменные фигурки, вязаные и меховые маски, и всякое такое.

Даже тот шерг, в котором они сейчас жили, некогда принадлежал Пустынным. Это они вырезали в песчанике хранилища, стойла, цистерны, жилые пещеры и галереи. Это они пробили в каменистой почве скважины. Это их рисунки до сих пор виднелись на окружающих шерг скалах, и вырезанные их мастерами звери, пляшущие люди, птицы, звезды, луна и солце, и даже рыбы и растения украшали потолки, стены и дверные проемы. Почему они покинули этот шерг — никто не знал. Может, Маллен знал, но с такими вопросами к нему приставать никто не осмеливался.

Деанта знал, что сначала они с матерью жили в Тиане. Тианы он почти не помнил — смутный образ какого-то огромного замка и лесов вокруг, вот и все, что сохранилось в детской памяти. Да еще причитания матери о каком-то белом облачке. Это потом он узнал, что тогда у матери появились первые признаки помрачения ума. Рассказал ему Дайя, один из дядиных охотников, который там был. Она все пыталась уйти в лес, потому, что там ее должен был встретить ее супруг, рыцарь на прекрасном белом коне, в серебряных доспехах и золотой короне. Она слышала, как он ее зовет, рвалась туда, умоляла, но ее не пускали. И однажды не уследили, и Анье исчезла.

— Мы тогда сорвались, прям как собаки со сворки. Дядя твой сказал, что прежде она тоже убегала, и нашли ее тогда у старых копей. Мы туда со всех ног. А места-то вокруг Тианы и тогда уже дурнеть стали. По лесу едем, а время-то близко к полудню, в зарослях детский плач, хоть уши затыкай.

Деанта кивнул. Плач полудницы, так они заманивают.

— А тут слышим впереди — словно пение, низкое такое. Можно сказать, что даже голос красивый, только мелодии нет, просто звук в звук переливается, и слов нет. И тут господин Тианальт как рявкнет — туда, мол! Мы — туда. А там госпожа Анье идет. Руки распахнув, да прямо к гарпии, а та поет, поет!

Гарпий Деанта видел в книге. Только издали можно ее принять за человека в плаще, да еще в сумерках или тумане. Ничего человеческого не было в лице с широко поставленными круглыми глазами с вертикальным зрачком, жестким клювообразным хрящом над носовым отверстием и широким клыкастым ртом с тонкими губами. Голову покрывали темные длинные перья, как и кожистую перепонку между руками и телом.

— А тварь как нас увидела, так пенье-то бросила и попыталась взлететь, но мы ее забили. Просто вмесиво забили. А госпожа-то твоя матушка кричит, вырвается — вы убили моего господина! Будьте вы все прокляты! А дядя твой как даст ей кулаком-то по голове — не со зла, а чтобы успокоить, понимаешь, она и сомлела. Тот ее на руки вот так вот бережно взял, да и повез домой. А потом велел, чтобы тебя с матушкой, значит, увезли в Уэльту. Там лесов таких нету. А в Тиане, значит, гарнизон стоит, весь рубеж по границе леса держит. Теона Анральт, Лис одноглазый там сидит. Хитрый, сволочь, ну прямо сил нет! — Дайя восхищенно покачал головой и поцокал. Морщинистое коричневое лицо расплылось в щербатой улыбке. — Да, Лис — он, можно сказать, тоже великий.

Уэльту Деанта помнил немного лучше. Это был самый большой и самый красивый город, который он только видел. Но и там ему с матерью приходилось жить почти как в заточении, вечно среди стражи. И дядя строго-настрого запретил ему рассказывать о безумных речах матери. А она всегда повторяла:

— Он был прекраснее всех мужчин, твой отец, он был король. Вот, книгу взять и открыть, и там будет рыцарь в серебряных доспехах, на белом коне, а над ним синее небо, а под ним зеленая трава. А впереди девица в алом платье. Это я! И он дал мне перстень! Вот, это королевский перстень, без него король не король! И я отдам его тебе, когда ты отправишься, чтобы сесть на престол отца. Ты будешь такой красивый, в золотой короне, в алой мантии…

Каждый раз она рассказывала свою историю по-иному, она обрастала новыми подробностями и мелочами, украшалась, словно рукопись расписными виньетками и буквицами, пока причудливые линии не начали перевешивать текст и смысл.

Потом, после шестого покушения на Вирранда, дядя сказал ему, что они уедут в пустыню. Деанта уже начал понимать, что с его происхождением все не так просто, и, собравшись с духом, однажды задал вопрос дяде. Тот не стал ничего скрывать, сказав, что все равно когда-то он все узнал бы. Деанте было уже тринадцать, и дядя решил, что ему уже можно доверять большие тайны. Но в устах Вирранда Тианальта это была не повесть из красивой книжки. Это был рассказ о случайной встрече и случайной ночи, и женщине на одну ночь, которой и оказалась Анье. Женщина, которая была нужна, чтобы выносить и родить истинного короля. Великий Тианальт не скрывал, что сам поступил дурно, и Деанта восхищался его честностью. И вообще восхищался дядей Тианальтом.

— Сейчас пытались убить меня. И будут еще не раз пытаться, — говорил Вирранд.

— Кто?

— Да мало ли кто, — отмахнулся Вирранд. — Я хотел сказать о другом. Я — не самое главное. Если там — он указал на север — узнают о том, что ты есть, то убить будут стараться в первую очередь тебя. А твоя мать в помрачении, она может выдать, кто ты такой. Пока о твоем отце не спрашивают, а те, кто знает, то люди верные. Да и немного их осталось.

В последних словах Деанте почудилось что-то недоброе и темное, но, наверное, просто почудилось.

— Когда ты будешь готов — а такое время настанет, если ты уцелеешь — ты пойдешь в Столицу, заявишь свои права и встанешь на Камень, и он крикнет под тобой, и ты исправишь неправду. — Дядя говорил так, что Деанта и не думал возражать. И с тех пор он просто принял, что так и должно быть. Настанет день, и он исправит неправду мира. Как — он не задумывался. Он просто знал свой долг.

Здесь, в шерге, его окружали только верные люди. Личные вассалы Маллена или Тианальта, люди, обязанные им чем-то по гроб жизни или связанные словом до самой смерти. Здесь не было тайной происхождение Деанты, и, честно говоря, мало кто ему завидовал. Здесь Анье могла открыто плакать и причитать, и вспоминать мужа.

И здесь Деанта был одним из многих — в шерге было слишком мало людей, и всем приходилось трудиться по мере сил, чтобы выжить. И Деанта трудился, как все. И его любили. И он был счастлив. По крайней мере, для этих людей, людей шерга, он готов был пойти к Камню. Они того стоили.

От осенней луны осталась крошечная алая стружечка, но и она ослепительно плавилась в ночном небе, беспощадно разделяя мир на свет и тени. Деанта лежал в темноте, затаив дыхание, прислушиваясь к сухому звенящему шелесту и стрекоту. Звук то удалялся, то приближался. Несколько мелких камешков скатились с каменистой гряды. Деанта быстро посмотрел на четкую зубчатую тень скалы. Луна беспощадна. Но сейчас она друг. Тень выдаст тварь. Он не сомневался, что стрекотун его чует, не запах, так тепло. Деанта беззвучно, одним плавным движением достал из-за спины зазубренное копье, опустил на глаза прозрачную пластину из запетого бардами стекла. Луна союзник, но она же и враг. А так он не промахнется.

Многоногая круглая тень выросла над краем тени скалы. Деанта подобрался. Поднял голову. Стрекотун четко виднелся сквозь пластину — ярко-красный, с ядовито-зелеными полосами между пластинами костяного панциря. Восемь зеленых шаров-глаз вращались и дергались в стороны совершенно хаотично, затем вдруг все собрались в одно большое фасеточное пятно — стрекотун увидел его. Деанта ощутил в груди знакомый щекочущий холод. Время растянулось. Вот стрекотун резко отталкивается всеми двенадцатью многочленистыми колючими лапами, подбирает их под брюхо, подскакивает, взлетает и в полете, растопырив лапы, выпускает из пасти облачко паутины. Медленно-медленно. Деанта успеет увернуться.

Тварь опускается плавно, как перо, Деанта движется быстро, в груди зарождается смех — он уже видит, что успеет.

Паутина, раскрываясь, скользит, едва не задевая щеку, он даже почти чувствует ее нежное смертельное прикосновение. Сейчас. Копье стремительно входит в щель между пластинами на груди. Деанта выпускает копье и отскакивает в сторону, хватая заранее подготовленный арбалет.

Стрекотун опускается, вгоняя копье в грудь, пружинит, подпрыгивает — но уже поздно, копье торчит в круглой туше, и яд уже начинает проникать в тело и отключать нервы твари. Деанта стоит в стороне и смотрит, как тварь, безумно прыгая, тоненько вереща от боли и предчувствия смерти, пытается судорожно вырвать из себя страшное копье. Из зада и из пасти исторгается лужа вонючей жидкости, из ядовитой сумки дергаясь, то выдвигается, то вновь втягивается в тушу граненое жало. Деанта наблюдает.

Агония продолжается еще несколько минут, затем тварь испускает странный звук, похожий на стон, и затихает. Лапы еще немного дрожат, но это уже конец. Деанта поднимает забрало, жмурится от беспощадного света луны. Тишина. Стрекота нигде не слышно — значит, взрослая тварь была только одна. Он переводит дух. Теперь остается только уничтожить кладку — пока не вывелись новые твари. А сюда вряд ли сейчас хоть одна тварь сунется — стрекотун воняет так, что за много верст разит. Никто со стрекотуном связываться не захочет, так что сейчас труп врага — лучшая защита для охотника.

Деанта тихо-тихо свистит. Ответный свист. Четверо охотников и бард возникают беззвучно. Бард кивнул, обошел застывающую лужу крови, наколол ледяной крошки и засыпал во флягу из вощеной кожи.

— До рассвета найдем логово, если постараемся, — сказал старший охотник. — День переждем там, к ночи вернемся. А ты молодец, парень.

Деанта улыбнулся, хотя никакой радости не испытывал — устал до мозга костей.

— Поедешь домой, — приказал бард. — Льенде, ты с ним.

Девушка вздохнула, скривилась — но подчинилась. До шерга была пара часов езды, а Деанта устал — вдруг какая еще тварь вылезет? Времена злые.

Охотники взяли каждый немного ледяной кровавой крошки и обсыпали себя и коней. Привычные ко всему лошади лишь чуть пофыркивали. Запах стрекотуна отпугнет любую тварь. Ну, почти любую.

Деанта и Льенде добрались до шерга еще до рассвета.

На скалах в предрассветном сумраке чернели охранные знаки, между ними другие, выложенные на земле из камней. Деанта посмотрел налево, и, как ему показалось, различил движение в тенях. Внешняя стража. Здесь было уже спокойно. Норы ледяных змей были только снаружи, да и то редкие. А змеи эти, считай, совсем безопасны, разве что в нору провалишься.

— Надо будет почистить, — мимоходом заметила Льенде. Они перешагнули круг, и Льенде выдохнула. Белое облачко пара тут же осело на мех капюшона ледяной пылью. — Вот мы и дома…

Деанта кивнул. Здесь уже была власть дяди Маллена.

Деанта проспал целые сутки. Когда он вылез наружу, солнце уже клонилось к закату. Наступало краткое время, когда отступал жар, и только начинала наползать стужа. Ничейный час. Тогда из-под земли поднимались травы и цветы, на кустах раскрывались жесткие коконы и из них выстреливали листья, ловя последние отблески солнца. Из нор выползало мелкое зверье, а за мелким зверьем — крупное, а за крупным — еще более крупное. Вокруг шерга, внутри кольца охранных знаков выгоняли скот и коней. Шилороги умели добывать себе траву из-под песка в любое время. На то они и шилороги. Всего несколько часов между светом и тьмой, солнцем и кровавой луной.

Красные скалы, окружавшие шерг, отбрасывали на каменистую почву острые тени. Внизу, на круглой площадке, молча и неподвижно сидели в кругу барды. Деанта убрался внутрь нижней галереи — хотя он не мог им никак и ничем помешать, но как-то святотатственно ему казалось маячить перед их глазами в такие минуты. Барды все равно его не увидели бы — они были в каком-то своем мире, и о чем сейчас были их мысли — одним богам ведомо.

У самого Деанты не было даже намека на талант барда. У него вообще никаких талантов не водилось. Он был не лучше и не хуже других, он был хорошим стражем, хорошим охотником, почтительным сыном — и этим его достоинства заканчивались. Он никому не завидовал, ему нравилось быть таким, какой он есть, и большего он не хотел. Он знал о том, что ему предстоит когда-то встать на Королевский камень и стать королем. Он все это знал и принимал, но это как-то не задевало его сердца.

Деанта много читал. Дядя Вирранд и Сатья-бард позаботились о его образовании. Детская его память прочно заполнялась, но знал он наощупь, на вкус, сердцем только пустыню. Короткие часы ничейного времени, когда можно было выходить под небо и не искать ни тени, ни укрытия. Неразличимые лето и зима, выбеленные ветрами кости, раскаленные до невыносимости дни и ледяные ночи, испепеляющий жар хьяшты и заброшенные шерги, полные истлевших костей людей и тварей. Логова стрекотунов и оплавленные желоба-следы огнезмей, переливчатая студенистая дрожь воздуха вокруг почти невидимого пламенно-белого дракона. Рисунки на камнях. Кремнистый блеск белой дороги, уходящей в никуда. Говорят, к Стене. Но никто не прошел этого пути до конца. Другим концом дорога упиралась в Средоточие мира в Холмах, но Холмы тоже были только картинкой из книги. Как и легенды об Озере Исцеления.

Деанта представлял себе озеро как огромную-огромную медную чашу вроде той, которая была у его матери для умывания. Ни у кого в шерге такой не было. Но ведь Анье Тианаль была особенной. Деанта спустился из комнаты вниз, туда, где стояла та самая чаша. Он постоял, глядя на воду, попытался представить озеро. Ничего не получилось. Вообразил просто огромную чашу и не более. Деанта вздохнул, зачерпнул обеими ладонями воды, умылся, затем по узким ступенькам поднялся на площадку над скалами и сел там, пытаясь проснуться окончательно.

Дядя Маллен рассказывал, что прежде пустыня была не такой. Сейчас, говорил он, весь годовой круг умещался в сутки. Весна на рассвете, зима ночью, лето днем и осень на закате. А прежде весна тянулась много дней. И летняя жара не была такой опаляющей, а ночь не замораживала кровь в жилах. И тварей было меньше, и не такими они были.

— Я видел один шерг, — говорил он, — всего раз видел, случайно там оказался и больше не нашел туда дороги. Там все скалы в рисунках. Люди, звери, деревья. Когда-то там все цвело. Там когда-то было озеро, огромное озеро. И еще там была на скале нарисована женщина — один контур, белый такой. Но мне все время казалось, что она смотрит на меня, что все там живое, только затаилось в камне. Это и страшно и прекрасно. Я ушел оттуда, а вернуться уже не смог. Пустынные говорят, что это и есть Потерянный шерг, и в нем то самое озеро исцеления — но я озера не видел, честно скажу. А в шерг снова вернуться мне не удалось. Говорят, туда можно попасть только раз в жизни, если ты не избран судьбой.

— А что там будет, если ты избран?

— Не знаю. Я случайно туда попал тогда. Я ехал к хьяште.

Деанта понял, что он говорит о Великой Хьяште, не о тех, что возникали порой сами по себе, предвещая появление дракона.

Великая Хьяшта теперь словно вторая Стена охватывала пустыню. Прежде тоже так не было. Это говорили и Бешеный Маллен, и Онда-бард, и Виннет-охотник, и вообще все, кто был старше Деанты лет на пятнадцать-двадцать. Тогда, говорили, по дороге можно было дойти до Стены. Или увидеть Стену так близко. Как это только можно человеку.

Андеанта не очень верил в это.

Виннет говорил, что дальше в пустыне были жилые шерги. Есть ли они теперь там, за хьяштой, никто сказать не мог. Но когда Деанта позволял себе подумать, что было бы, если бы их поселение окружила хьяшта, ему становилось жутко, и он срочно начинал думать о чем-нибудь другом. Например, о стрекотунах, песковертах и кожекрылах, безлицых, похожих издали на людей. Об огненноволосых пустынных жителях, в конце концов.

— Так раньше не было, — это всегда говорили те, кто был старше. Кто видел Золотой Век.

Этого Деанта тоже не мог представить вживе. Только картинкой в книге. Золотой Век был сказкой. Но его великие дядья, мать, старшие барды, все, кому было больше тридцати лет, помнили его, видели его. Деанта смирялся с этим, потому, что так действительно было, но представить не мог. Его век был другим. Веком кровавой луны и пустынного ледяного волка с голубыми глазами, прозрачными клыками и студеным дыханьем, от которого застывал в костях мозг.

Сатья сейчас сидел внизу, на плоской площадке, в позе сосредоточения в центре идеального круга, составленного из шести других бардов. Неподвижные, словно изваяния, они тянули бесконечную низкую ноту, широко раскрыв невидящие глаза. Люди поговаривали, что в такие моменты они молча говорят друг с другом, и не только с тем, кто рядом, а и с теми из них, кто далеко. Деанта уважал бардов и испытывал перед ними священный трепет. Может, даже боялся. Барды были единственными людьми, кого он по-настоящему побаивался. Он не боялся даже великого Вирранда и великого Маллена, а их — боялся.

— Аааээээааа! — послышался крик снизу. — Деанта!

Мать. Он, вздохнув, начал спускаться. Какая бы ни была — она его мать. Полубезумная и несчастная. Она стояла внизу, заслоняя глаза от низкого солнца рукой, в развевающемся алом платье, с распущенными волосами, босая.

— Деааааантаааа!

— Я иду, матушка! — крикнул он, и пошел вниз.

Мать кричала на служанок, чтобы те скорее несли еду, выхватывала у них из рук посуду, ставила перед сыном, хлопотала без толку, подсовывала еду и убирала блюдо сразу же, как только он успевал что-то съесть, совала его в руки служанкам и приказывала унести. Это чрезмерная, нервная хлопотливость появилась в ней не так давно, но все понимали, что безумие грызло ее уже много лет, потихоньку, незаметно, и теперь неотвратимо овладевало ей.

Она жила почти все время в каком-то своем мире, мало соприкасавшимся с реальным. Деанта жалел ее, и в то же время стеснялся. Ему было стыдно за себя — ведь она его мать. Стыдиться матери — подлое дело.

Давно уже она рассказывала ему об отце так, словно Деанты и не было рядом. Он спокойно мог уйти, она и не заметила бы. Но это тоже было бы подло. И он слушал, не слишком веря ее словам. Потому, что об отце рассказывали и его дядя Тианальт, и дядюшка Маллен Ньявельт, бешеный глава стражей, и Сатья Королевский Бард, и много еще кто.

Мать сидела, зажав руки в коленях, и чуть запрокинув голову, раскачивалась и говорила, говорила и на лице ее блуждала счастливая улыбка.

— Он выбрал меня, меня! Он приехал на белом коне, прекраснейший из мужчин, ради моей красоты. Он услышал о моей красе, и полюбил меня, и поехал тайно из дворца, чтобы встретиться со мной…

И Деанта слушал, слушал, пока мать не засыпала или служанки не уводили ее. Ему было стыдно. Как и великому Тианальту. Деанта помнил его слова:

— Я не думал о сестре, честно признаюсь. И это мой второй великий грех. Я всегда любил ее как-то неправильно, все время считал дурочкой, все за нее решал. Боюсь, в том, что с ней сейчас произошло, виноват я.

Деанта всегда слушал дядю с внутренним трепетом. Он знал, кто такой Правитель Юга, знал, что он единственный, кто отказался заявить права на престол. Он хотел вернуть Правду земли. Может, потому Южная Четверть еще держалась.

А еще к нему подсылали убийц. Но судьба словно хранила Тианальта.

Мать продолжала, улыбаясь и глядя в пространство говорить о своей воображаемой любви, и это было слушать куда тяжелее, чем если бы это было на самом деле и кончилось великим горем.

Деанта знал отца только по рассказам Тианальта и королевского барда. Они-то короля знали близко. Но представить его и, главное, полюбить, как он любил дядю Тианальта — обожая его, или дядю Маллена — восхищаясь, или мать — жалея, он не мог.

Он поцеловал мать и вышел, а она все продолжала сидеть и тихо говорить.

Деанта чувствовал себя подлецом, но ничего не мог поделать. Он не мог оставаться при матери. На то есть служанки, приставленные дядей Тианальтом. А он воин. Его дело охранять шерг, ходить на разведку в пустыню, истреблять тварей. Он не знал другой жизни и не представлял ее. Иногда, думая о своем происхождении и предназначении, с которым он спокойно соглашался, он представлял себе, что вот настанет срок, он сходит в Столицу, встанет на Камень, все в мире сразу станет на свои места, и он спокойно вернется сюда, чтобы продолжать жить так, как живет сейчас. Со временем он станет таким же великим стражем, как Маллен. Поскольку все станет на свои места, он пройдет сквозь хьяшту и дойдет до Стены, истребит всех злобных тварей. Найдет себе жену…

А сейчас надо идти к Маллену, чтобы рассказать ему о ночном стрекотуне и обсудить вылазку к гнездам тварей. Кладки надо уничтожить, пока не наплодилось новое поколение, иначе туго будет.

Он сбежал по спиральной лестнице во двор и натолкнулся на Льенде, тоже отоспавшуюся, веселую, румяную. Деанту всегда тянуло улыбнуться при взгляде на простое лицо девушки. Крепкая, ширококостная, всегда радостная, эта охотница была любимицей шерга. Среди охотников было много женщин — людей везде недоставало, так что и женщинам приходилось браться за оружие — но Льенде была лучшей и самой любимой.

— Привет, принц ты наш! — помахала она ему рукой. — Ты новость знаешь?

— Нет, — остановился Деанта, — а что?

Льенде выкатила глаза и сказала страшным шепотом:

— У нашего господина Маллена Пустынные! Представляешь?

Льенде всегда называла дядю Маллена либо "великий", либо "наш господин", да еще и с придыханием. Она просто млела от одного упоминания о Маллене. Впрочем, многие к нему так здесь относились. А Деанта был просто "наш принц". Даже то, что великий Маллен приходился ему двоюродным дядей, лишь немного выделяло его. Деанту ценили не за это. Просто он и правда обладал редким свойством вызывать доверие, так что многие приходили просто поговорить с ним по душам. Деанта мало говорил, просто слушал — и этого хватало. Потому и был он "наш принц".

— Пустынные?

— Да! Ты сам знаешь, что они ведут дела только с господином Малленом.

— Пустынные здесь? Сейчас?

— Да! И наш господин тебя зовет!

— Иду уже! — воскликнул Деанта, прибавив шагу — его разбирало любопытство. Посмотреть на Пустынных вблизи мало кому удавалось, а слухи о них ходили один другого невероятнее. Их даже считали не совсем людьми. Человек не может находиться на дневной жаре. Ночной лютый холод как-то еще можно было пережить, но день в пустыне был смертоносен. Однако, Пустынные как-то умудрялись выживать и под открытым солнцем, не только под кровавой стылой луной… А сейчас уже остывший, но еще не ставший невыносимо студеным воздух был полон запахами зелени и цветов, шорохом и криками животных и птиц… Скоро закроются жесткие кожистые почки и уйдут под землю травы и цветы, спрячутся в норы мелкие грызуны и хищники, забьются в укрытия птицы. И люди уйдут в катакомбы шерга, закрыв наглухо входы и выходы.

Тиво Ньявельт оставил двоих сыновей. Старшего брата Маллен убил лично восемнадцать лет назад. Потому, что Арьен Ньявельт убил отца и подался в столицу, чтобы просить у принцессы-регентши наместничества на Юге. Дал клятву верности, получил войска.

Маллен хмыкнул, вспоминая тот кровавый день у стен Уэльты, когда злое войско Юга, в рядах которого чуть не каждый пятый был беженцем из Западной четверти, разбило врага в пух и прах. Погибших было много с обеих сторон — Вирранду стоило немалых трудов удерживать людей, они рвались в бой как охотничьи псы на добычу. Дай он тогда слабину, победа далась бы куда большей кровью. Но Вирранд Тианальт не знал слабости.

Пленных было мало. Арьен был среди них. Он ползал в ногах у брата, плакал, хватал за ноги, и Маллен, не слушая, чтобы не размякнуть, снес ему голову.

— Теперь мы с тобой одним грехом повязаны, — сказал тогда Тианальт. — Двое братоубийц.

Вот тогда к Тианальту начали прибывать посланцы от всяких сильных людей, предлагая союз, земли, долю богатств и прочее за помощь в достижении престола. А то и просто предлагали корону. И тогда же стали подсылать убийц. Вот после этого Вирранд и решил отослать в безопасное место сестру и сына.

Но пока судьба хранила правителя Юга.

Маллен не завидовал кузену. У него, Маллена, было свое Великое Дело, которого никто другой сделать не мог бы. Даже Тианальт. Когда-то Маллен Ньявельт сбежал из дома, чтобы стать стражем на границе с пустыней, полной тварей и тайн. Теперь, когда ему сравнялось сорок лет, и землю топтало с полдюжины его отпрысков разного возраста и пола от разных женщин, вряд ли кто мог сравниться с ним в его Деле. Он знал пустыню, он чувствовал ее. Именно он первым нашел легендарных пустынных изгоев, и теперь те снисходили до беседы только с ним. Именно ему довелось попасть в Потерянный шерг к Озеру. И именно ему Пустынные дозволили взять себе во владение вот этот, самый северный шерг, который ныне назывался шергом Маллена.

Деанта поднялся в жилье Маллена Ньявельта. Видать, когда-то тут жило куда больше людей, потому как коридоры и галереи были длинны, и много было комнат. Часть коридоров заложили камнем, чтобы не терять тепло. Деанта оставил свой кинжал Ангдару, который сегодня стоял на страже у комнаты Маллена. Ангдара он хорошо знал, как и всех людей шерга, и сражались они не раз вместе, но обычай есть обычай.

Двое Пустынных сидели, скрестив ноги спиной ко входу, завешенному толстой кошмой из шилорожьего войлока, и волосы их в свете очага нестерпимо пламенели. Между ними и Малленом стояла на жаровне чаша с горячим, приправленным пряностями вином. Пустынные не были привычны к этому напитку, но вежество заставляло хотя бы пригубить. Деанта недоумевал, зачем Маллен заставляет их пить это, ведь все знают, что от хмельного они дуреют и впадают в бешенство.

Двое Пустынных сидели перед очагом, один — в стороне, на пятках, положив руки на колени. Он был очень молод, наверное, ровесник Деанте. Худой, жилистый, ярко-рыжий, как все пустынные, и на диво белокожий. Мужчина и женщина, сидевшие перед Малленом, были сильно смуглее, с узкими ярко-голубыми глазами и огненно-рыжими мелко вьющимися волосами, облаком окутывавшими голову. Возраст обоих было трудно угадать — могло быть от тридцати до пятидесяти. Оба поджарые, мускулистые, в свободных штанах и безрукавках цвета пустыни. Обычно они еще надевали поверх широкие плащи, закрывавшие голову и лицо и оставлявшие лишь щелку для глаз. Смертоносные луки и копья они не оставили у входа — то не было в их обычае. Однако, ради уважения к хозяину, они отложили их на расстоянии вытянутой руки.

Деанта уважительно поклонился, сел чуть позади Маллена и сложил руки на коленях.

Пустынные даже не глянули на него.

Они могли очень долго жить без воды и еды, отличались нечеловеческой стремительностью и выносливостью, выживали на страшной жаре под раскаленным солнцем и в ледяной ночи пустыни. Барды говорили, что эти люди чуть ли не проходят сквозь хьяшту и не боятся яда большинства из пустынных тварей.

Сатья рассказывал о Сыне Огня Торамайе и дочери Шенаэль, которые были предками Пустынных. О Красном Копье в камне и Озере в Потерянном шерге. Шенальин были стражами пустыни. Эта порода людей давно отдалилась от остальных Дневных. Поговаривали даже, что в их жилах все же течет нелюдская кровь.

"Любопытно, у Ночных тоже есть такие особенные люди, как у Дневных — Пустынные?"

Это были люди гордые, даже надменные, смертельно опасные, не признававшие ничьей власти. Они не признавали королей, у них не было одного вождя, и не воевали они друг с другом только оттого, что их было не так много, и места в пустыне хватало на всех. И все же, все же раз в год, в начале весны их вожди съезжались в одно и то же место, которое они называли Круг. Деанта знал об этом со слов Маллена, а тот все же общался с пустынными и кое-что знал о них. Может, даже больше, чем кто-либо другой из людей. Что они решали в Кругу, Маллен не говорил. Хотя Деанта подозревал, что дядя знает больше, чем рассказывает.

— Уговор заключен, — сказала женщина.

— Уговор заключен, — ответил Маллен.

Разговор был закончен. Пустынные встали, коротко поклонились Маллену и ушли, взяв оружие. Куда они ушли, где они проведут ночь — никто не знал и не спрашивал, потому, что это были Пустынные. Остался только юноша. Маллен кивнул ему, тот вскочил одним гибким стремительным движением. Он немного отличался от остальных пустынных. У него были не узкие глаза, а круглые и немного навыкате, волосы не вились колечками, а торчали во все стороны, и кожа была светлее.

— Это Райта, — сказал Маллен. — Он останется здесь в залог уговора.

Деанта не стал спрашивать, в чем уговор. Маллен скажет сам, если сочтет нужным. И, наверное, скажет, раз призвал его сюда. Райта стоял. Ноздри его раздувались и чуть дрожали. Если Деанта что-то понимал в людях, то юноша был глубоко задет. Он прямо исходил ненавистью — к нему, Деанте. И почему?

— Они приходили просить помощи. Это гордый народ, Деанта. Никогда бы не пришли, если бы не крайность. — Маллен встал. Тяжелый, могучий, с черной бородой и красивыми женскими глазами. — Голод, Деанта. Пустыня уже не может их кормить. Они просят еды.

Райта закусил губу. Он просто жег Деанту взглядом. Как он смеет такое слышать! — почти ощущал его мысли Деанта.

— Но господин Вирранд Тианальт не сможет кормить всю Пустыню.

— Это только один род, Раштанальты. Что остальные — не знаю. Может, решат в Кругу.

— Почему именно они к тебе пришли, дядя?

— Потому, что я их вождь, — тяжело ответил Маллен. Сел, налил себе горячего вина. — Сядь, Райта. — Юноша повиновался, не спуская злобно взгляда с Деанты. — А это мой сын. — Он заговорил, не глядя на Райту, словно его тут и не было. — В тот год, когда твоя мать была беременна тобой, я много времени проводил на дальних заставах и часто заходил далеко в пустыню. Я искал тех, кто живет в степи и песках. Легенды о них ходили издавна, да ты и сам знаешь о потомках Шенаэль. И вообще всегда были люди, которые предпочитали жить в диких местах. Как тот же Амара-изгой или безумные барды Ланты. Эти края словно зачарованы. Кто долго живет на границе, того затягивает. Я вот уже и не могу без скал, степи и песка. Иногда я словно слышу голос, только слов разобрать не могу. Шепот пустыни. — Маллен помолчал. — Короче, я в ту пору был влюблен в пустыню, как бываешь влюблен в красивую опасную женщину. И еще у меня был повод — хьяшта. Я хотел понять, что это, от чего она возникает, что за ней и в ней, как ее обойти, в общем, все хотел знать.

— И ты узнал?

— А? Нет. Я не об этом. — Он опять помолчал. — Я видел то озеро, — сказал он, наконец. — Сам видел, хотя и побоялся подойти. Но я не об этом. В тех краях я наткнулся на Пустынных. Шенальин зовут они себя. Потомки Шенаэль. — Он усмехнулся. — Они не были рады мне. Но деваться было некуда — и меня, и их загнали песчаные волки. Так что пришлось отбиваться и отсиживаться в скалах, пока эти твари не поняли, что мы им не по зубам. В общем, выжили. Я был ранен, рана загноилась, потому они забрали меня с собой, к себе в стойбище. Так что я посмотрел, как они живут. Худо они живут, Андеанта, худо. Едят мясо и молоко, больше ничего, да и с этим негусто. Потому жрут все, что можно сожрать — насекомых, ящериц. Потому они так худы. Одежду носят из кожи и меха, женщины прядут шерсть. Ткани у них нет, ни с кем они не торгуют, детей мало, бабы мрут в родах. Это не как у нас, Деанта. Да, мы живем трудно, но Вирранд присылает нам еду, ткани, оружие, железо, словом, все необходимое. Но наше необходимое по сравнению с их необходимым — невыразимая роскошь. Они все делают сами. Они правда тяжко живут, Дин. И земля у них недобрая. Тем более сейчас, когда все постоянно меняется, и где можно было жить вчера, сегодня место смерти. Может, все их беды от того, что нету у них единого вождя, вождя справедливого и блюдущего Правду земли. Может, и так… У них и бардов-то нет, только сказители, что на память запоминают предания старины… Короче, они вылечили меня, а потом их вождь сказал — теперь я тебя убью. Стоило лечить, да?

— Зачем он хотел тебя убить? — искренне удивился Дин.

— Я чужак. Он сказал — ты должен умереть. А мне жить хотелось. И я заявил — а я пришел оспорить твое право вождя. Все же был шанс выжить, если будет поединок. Короче, я его убил. Пришлось стать вождем и взять в жены его дочь. Райта наш сын. Потому Раштанальты и слушают меня. Может, удастся как-то их приручить, что ли. — Он тяжело вздохнул. — Я привык к ним, даже полюбил. Они ведь тоже любят пустыню и слышат ее шепот…

Деанта начал понимать Райту. Полукровка. Пустынные не принимают его до конца. И здесь он чужой. Один везде. Все время приходится доказывать свое достоинство. Отдала ли его сюда мать ради его спасения или просто чтобы избавиться от напоминания о своем невольном позоре? Маллен его, наверное, редко видел и вряд ли любит. Говорит, что он — залог уговора. Оно можно понять, раз он и Пустынный, и обычный человек, он связывает два народа. Но он не принадлежит ни к одному… Деанте стало его жаль. Он встал и подошел к Райте.

— Я Деанта. Твой отец — мой дядя и господин нашего шерга. Привет тебе.

Он протянул руку.

Райта сузил глаза и сжал губы. Руки он не взял.

— Оба идите спать. Завтра идем вырезать гнездо стрекотунов. Раштанальты с нами.

Райта вздрогнул и опустил взгляд. Деанта снова понял — Пустынные обязались за еду для себя и шилорогов помогать им. Райта считал это позором и утратой свободы. Видимо, все действительно очень плохо.

Они выступили до рассвета, почти в ничейный час, и это тоже было хорошо. Деанта вывел из стойла своего вороного лохматого шилорога. Невысокий выносливый зверь жарко дышал и переступал широкими копытами. Наверное, чуял драку, а шилороги дерутся страшно.

— Тихо, тихо, — погладил он скакуна по горбатому бархатному носу. — Еще успеешь.

Их выехало двенадцать человек, во главе с Малленом — а как иначе, если в деле хотят быть еще и Пустынные. Вон, и Райта уже сидит в седле, и лицо его замкнуто и надменно. Дыхание людей и шилорогов выходило облачками пара, розоватого в свете просыпающегося солнца.

— В хорошее время выходим, — прошептал бард Виантар, молодой крепкий парень, прищурившись на горизонт. Его лицо было закрыто меховой маской с узкими прорезями для глаз, рта и носа. Отряд вытянулся цепочкой и пошел быстрой рысью.

В чистом небе еще висела яркая стружечка луны, свет ее был кровав, а краешек солнца, появившийся над черной грядой дальних холмов, был чистым и золотым.

Солнце взобралось в зенит, заливая ослепительно-белым палящим жаром камни, песок и скалы и превращая воздух в студень, затем тени снова удлинились и повернули в другую сторону. Когда жар чуть спал, и солнце стекло к горизонту, отряд покинул укрытие и снова пустился в путь, чтобы в ничейный час вечера добраться до места, где можно отдохнуть, где есть вода и защита от тварей ночи. Конечно, секрет из железы стрекотуна отпугивал всех жаждущих человеческой плоти и крови, но лишний раз обезопаситься всегда стоит.

Солнце стекло за горизонт, и пришло краткое благословенное время жизни. Скачка продолжалась. Они успели добраться до скал, окружавших похожее на чашу каменистое углубление, на дне которого бил родник. Здесь даже росли кусты с мелкими кожистыми листьями и колючками. Весной они цвели ярко-алыми цветами, а сейчас на них висели мелкие желто-зеленые плоды, кислые и освежающие. Это было давно облюбованное стражами и охотниками и место для отдыха и ночевки. Здесь был запас корма для шилорогов, хотя эти животные могли долго не есть и не пить. Чтобы твари не опоганили и не разорили этого места, барды время от времени защищали его охранной песней и надписями, но лишь слово богов или избранных держится вечно. Да еще времена такие, когда все меняется и нет опоры… Пустынные выбивали на камнях свои сторожевые знаки, но силы в них было немного. Так что никогда не угадаешь, чисто ли еще место или здесь уже угнездились твари.

Бард Виантар вместе с одним из охотников пошел вперед, разведать. Вернулись они довольно быстро.

— Чисто пока, — сказал охотник. Виантар же взял с собой Деанту и пошел вокруг скал. Глаза у него постепенно начали светиться красным, словно угли разгорелись. Когда они завершили круг, Виантар еле стоял на ногах, и Деанта почти на руках втащил его в скалы. Сумерки уже перешли в густую ледяную ночь. Родник быстро затягивался льдом, но воды люди уже успели набрать. Ночь была полна звуков. Где-то далеко слышался вой и почти детский плач, смех и что-то похожее на жуткое пенье. Знакомые звуки. Деанта даже мог сказать, кто там, в ночи, и что творится. На самом деле, все было как всегда, и вовсе не пугало. Ничего особенного.

Маллен приказал Пустынному перегородить веревкой, пропитанной ядом стрекотуна, вход в пещеру — на всякий случай. Охотники разложили маленький костер из кизяка, чтобы выпить горячего и лечь спать. Маллен назначил сторожей. Райта получил собачью стражу — среди ночи. И до стражи не выспишься, и потом до рассвета добрать не успеешь. Почему именно он? Или Маллен усмиряет его, как дикого звереныша?

Охотники сидели кружком у костерка, от которого почти не было тепла. Льенде, сидя на корточках, зачарованно глядела в огонь, протянув к нему широкие ладони. Юньяр, как всегда, травил байки. Он был самым старшим в отряде. Поджарый как гончий пес, со щетинистой седой бородой, щербатый, с вечной ухмылкой из-за небольшого, но досадного шрама над верхней губой, он вертел головой и, блестя глазами, быстро, чуть пришепетывая, говорил:

— И озерко это белое-белое, словно молоко, потому, что со дна поднимаются пузырьки. И теплое оно, даже в самую лютую зимнюю ночь. Твари к нему не ходят. А вокруг него растет зеленая трава, и деревья высокие, как в Тиане, и птицы поют, и ночью камни там светятся тихонько, потому там светло. И не бывает там ни жарко, ни холодно. Все, кто из озера пьет, голода не чует, потому там и пустынный кот рядом с зайцем мирно лежит. А если в озеро войти, то все хвори из тела уходят, и все раны заживают, даже самые смертельные.

— Ага, и еще руки-ноги отрастают, — буркнул кто-то.

— И покойники оживают! — засмеялся чей-то молодой голос.

Деанта улыбнулся. Котелочек закипел, и можно было разливать питье. Он встал.

— А зря ржете, — негромко сказал Маллен. — Я был у этого озера.

— И где ж оно? — робко спросила Льенде.

Маллен сел, обхватив руки коленями. Его лицо в отблесках костра казалось медным.

— Его так не найти, это озеро. Туда люди попадали всегда случайно.

— Словно они не хозяева над своей землей, — пробормотал Деанта. — Как же не знать дорог в своей земле?

— Может, ты и прав, племянник, — задумчиво проговорил Маллен. — Пустынные говорят, что это место богини.

— Но боги спят.

— Может, она там и спит.

— В зеленом платье, в зеленой траве,

Прорастают цветы между пальцев ее,

Синее неба, крови алей,

С травою зеленые кудри сплелись,

Певчий дрозд в ее головах,

Серая рысь в ногах ее…

Это пропел хрипловатым голосом рыжий юноша-Пустынный. Затем он резко встал и ушел в темноту. Маллен проводил ее взглядом.

— А он ни рысей, ни дроздов в жизни не видел, — негромко сказал он. — Для него это только слова.

На некоторое время воцарилась тишина, и алый обрезочек луны как-то ярче засверкал на небе, словно рубин в королевском перстне у госпожи Анье.

"Был бы король или праведный вождь в этой земле — не наползала бы хьяшта, не терялись бы пути… И все бы могли приходить к этому целебному озеру, те, кто без злых дум, с чистой душой…"