Ничейный час

Глава 12

Иште медленно выпрямилась и опустила руки. Сиэнде подняла голову, тоже поднялась и, не сводя взгляда с лица Иште, отряхнула руки от земли и вытерла о подол. Никто не обращал на них внимания. Люди молча, спокойно собирали плоды, выросшие за ночь — хлеб, мясо, одежду. Завтра вырастут новые.

Солнце светило сквозь тонкую неприятную дымку, похожую на подцвеченную кровью мутную воду. Неестественно яркая зеленая листва Садов резко обрывалась мертвой чертой леса. Он был близко, очень близко.

Люди не разговаривали и не пели. Юные и Дети работали вместе со всеми. У них были гладкие красивые лица с бесстрастными улыбками и пустые муравьиные глаза.

Иште закусила губу, вспомнив, как в детстве пели за работой. И мама, и отец. Но тогда луна была белой. Теперь не пели.

Сиэнде шагнула к лесу. Остановилась. Потом сделала еще несколько шагов. Иште не сразу пошла за ней, но когда сделала первый шаг, стало легче, и страх смешался с совершенно непонятной отчаянной радостью и ощущением свободы.

— Будь что будет, — прошептала Иште и побежала следом. Люди поднимали головы, бесстрастно, муравьиными глазами смотрели им вслед. Затем снова принимались за работу.

***

Это было хорошее место. Тут прежде жил гордый человек, довольный и собой, и своим хозяйством, и своим положением. Не бедный человек.

Стены были сложены не так давно — прежде здесь была бы обычная ограда от мелкого зверья. Но теперь усадьбу окружала грубая, тяжелая стена, такая чуждая здесь, возле легкого, красивого белого дома.

Ворота усадьбы тоже были тяжелыми. Все угрюмо говорило об опасности и страхе.

Когда они подъехали ближе, стало видно, что окна дома заложены кирпичом, и лишь наверху зияли узкие проемы, из которых удобно было отстреливаться.

Эта усадьба могла быть прибежищем многих и обороняться долго.

У всех в голове была лишь одна мысль — что же тут произошло?

Сатья с Юэйрой и Деантой стояли перед воротами.

Хелья Ночной, Руа из шерга и Сохора, человек Анральта, остались внизу.

Адахья остался на страже у входа в Подземелья вместе с Тэриньяльтом и ночными, охраняя Майвэ, еще одного человека королевской крови, если вдруг что-то случится с Андеантой.

Юэйра спешился. Конь замер, как статуя. Юэйра толкнул ворота. Деанта вздрогнул, когда тяжелая ржаво-черная створка с омерзительным скрипом поехала внутрь. Застыл.

Деанта подошел, тронул его за плечо.

— Идем. — Юэйра резко повернул к нему голову. — Если ты сам не увидишь, ты до смерти будешь мучиться. Идем. — Он пошел внутрь первым, потянув за собой Юэйру, серого и безвольного. И сразу же остановился, потому, что ступать было почти некуда.

Двор был завален телами. Умерли они недавно — или просто тление в этом мертвом мире не касалось тел. Умирали они тоже по-разному. Некоторые сидели, прижавшись друг к другу, словно пытались найти друг у друга защиту и так уснули и ушли в смерть. Некоторые покончили с собой, другие лежали рядом, убив друг друга. И все они были страшно истощены.

Ворота закрыли перед чем-то страшным, но не перед врагом с руками-ногами копьями-мечами. Перед ЧЕМ-ТО.

Они спрятались, чтобы долго, много дней умирать от отчаяния, жажды и голода, не смея выйти. Это были смелые люди, наверное. Они долго держались, прямо в виду у города, выживали, отбивались от врага. Упрямо не покидали свой дом. И умерли.

Блеклое солнце, как мертвый рыбий глаз, смотрело сквозь сукровичную дымку на неподвижный и безжизненный мир. Деанта тоже смотрел.

На ветке яблони в безветренном мертвом воздухе неподвижно висел труп девочки со сломанной петлей шеей. Внизу лежала женщина с перерезанным горлом, зажимая в тощей руке нож. Кровь была ржаво-черной, как металл ворот. Она, похоже, умерла последней. У девочки было спокойное грустное лицо. Видимо, мать сильно дернула ее за ноги, чтобы сломать шею и убить девочку быстро и без мучений.

Деанта поражался своему тупому спокойствию. Или это было за пределом ужаса? Он помотал головой, не давая чувствам вырваться на волю. Нельзя. Нельзя.

Но Юэйре было можно. Юэйра столя несколько мгновений, застыв, оцепенев, а потом подбежал к повешенной девочке и стал дергать, дергать эту проклятую веревку, лающе рыдая без слез и выстанывая какое-то имя. Деанта сорвался с места. Рванул Юэйру за плечи, полоснул ножом по веревке, и девочка упала на Юэйру, он отшатнулся, заьем рухнул на колени перед ее тельцем и женщиной с ножом в руке. Он медленно раскачивался из стороны в сторону, зажмурив глаза и оскалившись, словно пытался выжать из себя слезы. Но их не было, и облегчения не приходило. Юэйра сунул кулак в рот. Потом повалился на мертвые тела, обнимая их, и тут его пробило, и он заплакал.

Деанта встал. Пусть поплачет. Пусть. Так надо. Он продолжал всматриваться в неподвижные тела. Вот воин сидит, опустив голову на грудь. Лицо его хмуро, тусклые мертвые глаза смотрят куда-то на землю. В грудь по рукоятку всажен нож. Худой старик. Глаза закрыты. Можно подумать, что спит, если бы не перерезанное горло. К его плечу привалился юноша с седыми волосами. Как у Тэриньяльта. Одна прядь чуть дрогнула. Деанта не сразу понял, что такого не может быть. Здесь нет ветра.

Через мгновение он уже поднимал к себе лицо юноши. Тот был еще жив — умирал. В черном рту дергался распухший сухой язык.

— Что здесь было? — крикнул Деанта. — Ты можешь говорить?

В побелевших, тусклых глазах юноши блеснуло сознание.

— Ыиоооххх… — прохрипел он. — Иииххх…

Деанта нашарил дрожащей рукой на поясе флягу. Юноша просто наделся на горлышко, но глотать не мог. Уже ничего не мог.

— Ооохь…, - снова простонал он. — Ыаеееаааххх…

И умер. Деанта замер. Голова юноши упала.

"Я поздно пришел. Я не успел их спасти".

От ворот негромко позвал Сатья.

— На дороге двое. Женщина и девочка.

Юэйра вскочил, раскрыв рот, и бросился наружу, размахивая руками. Деанта кинулся было за ним, но Сатья задержал его.

— Деанта, господин. Хочу, чтобы ты знал. Земля мертва. Нам неоткуда взять сил, кроме как из себя. На много не хватит, и мы, скорее всего, умрем, и я, и Нельрун, и Науринья. Знай и не очень надейся.

Деанта вздрогнул. Сатья говорил спокойно, буднично.

— Я понял, Сатья. Благодарю тебя.

Женщина и девочка-подросток на бледно-желтой дороге. Они шли странно — почти бежали. Похоже, так было уже долго. Потом появились еще люди. Они шли за женщинами на некотором расстоянии, охватывая их полукругом, не нагоняли и не отставали. Но когда женщины остановились, люди останавливаться не стали. Они опустили копья и так же неспешно, не убыстряя и не замедляя шага, продолжали двигаться. Женщины снова побежали. Люди продолжали идти за ними. Люди были в белом. Их было восемь. Двое были очень молоды. Почти дети. И лица у них были спокойны — ни радости, ни ужаса. Просто спокойствие. У тех, что постарше, была хотя бы злоба, хотя бы ухмылки.

У Деанты вся кровь словно собралась в середине груди и оттуда с жаркой силой ударила в руки и ноги.

Порой из шерга выгоняли преступника в Пустыню, гнали, не давая останавливаться, пока он не падал. Гнали на шилорогах. И оставляли там. Он помнил, как сам гнал в пустыню Шаарху. Ему было не больше лет, чем этим, белым. Но он уже прошел обряд и потому был мужчиной. А мужчина должен отвечать за свои проступки. Мать Шаархи выла и волоклась следом за Малленом, хватая его за ноги. Но великий Маллен не слушал. Если хочешь выжить в шерге — блюди его закон. И если изнасиловал десятилетнюю девчонку — отвечай за свою мерзость по полной.

Но они гнали преступника, пока он не падал, и оставляли там. А эти просто загоняли женщин. Поднимали и гнали, не удосуживаясь прикончить…

А Юэйра уже несся вниз с воплем. Оставалось только рвануть за ним — своих не бросают.

***

Майвэ проснулась от какой-то шумной, тревожной возни и суеты. Вылезла из мехового мешка, пригладила волосы и пошла к невысокой арке. Там шумели. Тревожно, суетливо. Короткие фразы, чей-то плач. Глухие, сдерживаемые стоны. Майвэ на всякий случай нащупала нож на поясе.

На земле лежали тела. Она быстро подошла. Нельрун, Сатья. Оба бледны, словно из них выпустили всю кровь, неподвижны. Руа и Сохора.

— Они живы… госпожа…, - выдохнул почти беззвучно Науринья. Он сидел, его поддерживал кто-то из Дневных. Голова его падала, он не был ранен, но терял сознание на глазах.

Юэйра тоже был ранен. Он дико дергался, куда-то рвался, лицо его было в крови, глаза белые и безумные. Полуголый, растерзанный, словно побывал в клыках у огромного хищника. "Тварь, наверное", — рассеянно подумала Майвэ. Над ним нависал Тэриньяльт, а Юэйра цеплялся за него, что-то сбивчиво бормотал и рыдал.

Адахья молча, скрестив руки, стоял у стены и мрачно смотрел на все это вместе с хмурым старым Эдеанной. Дневные окружали кого-то, сидевшего у стены. Это были девушка лет тринадцати и молодая женщина, обе в странных просторных белых одеждах. Грязных белых одеждах, запятнанных кровью. Еще двое в белом, двое мужчин, связанные, сидели в дальнем углу, и на них молча смотрел Деанта.

— В чем дело? — прохрипела Майвэ. Закашлялась.

Никто не отвечал ей. Все о чем-то говорили — она не понимала слов, возились с ранеными — она не могла понять, кого видит. Деанта, словно ощутил ее взгляд, подошел к ней.

— Сестрица, — сказал он, — давай поговорим с этими женщинами. Ты женщина, идем к ним, им легче будет при тебе.

Они подошли к женщинам.

— Не бойтесь, — сказал Деанта. — Теперь вам никто не причинит зла. Я — Деанта, сын короля и Анье Тианаль, пришел чтобы встать на Камень. А это госпожа Майвэ, дочь короля Ночи, моя сестра. Если мне не удастся, она встанет на Камень.

Девушки смотрели на них в каком-то помутнении. Они словно не могли поверить в то, что живы, что вот это все — на самом деле.

— Ты король? — сказала младшая. — Ты правда король?

Деанта сел на корточки, глядя ей в глаза.

— А ты что-то знаешь о короле?

Девочка-подросток закивала головой, не сводя с него темных распахнутых глаз. Старшая обняла ее и прижала к себе, молча глядя на Деанту.

— Да, в сказках говорят, что он должен прийти и встать на Камень. Но это же сказки. Кто им верит?

— Никто не верит?

— Почти не надеются, — хрипло ответила старшая, прижимая к себе девочку.

Деанта кивнул.

— А эту воду можно пить? — вдруг тихо-тихо сказала младшая, глядя на подземный ручеек в каменном желобе. Майвэ улыбнулась.

— Ты можешь без опаски пить эту воду. Здесь течет сила моего отца, короля Ночи, а он блюдет Уговор. Пей без опаски, сколько угодно пей!

Девушки переглянулись, и старшая осторожно зачерпнула воды горстью и сделала глоток. Застыла, прислушиваясь к себе. затем улыбнулась младшей.

— Пей.

Они пили так, как будто каждая из них была самой иссохшей пустынной землей. Майвэ смотрела на них и с радостью, и с жалостью. А Деанта подошел к раненому Юэйре.

Юэйра стонал и мычал сквозь зубы, еле сдерживая боль, как телесную, так и душевную. Майвэ видела, как он мотает головой, зажмурив глаза, пока из его плеча вырезали обломок зазубренного копья. Деанта стоял над ним вместе с Арнайей, суровый и неподвижный, но Майвэ почти физически ощущала исходящую от него ярость.

— Мне жаль твоих родных, Юэйра, — отрывисто, сухо говорил Деанта. — Но ты ослушался приказа. Из-за тебя погибли двое воинов, а барды, считай, еле живы. А нам нужна их сила завтра. Как ты возместишь урон?

Юэйра снова застонал, потом вскрикнул и обмяк. Деанта отвернулся от него к сидящим у стены двоим. Один был юношей с чистым, жертвенно-бесстрастным лицом. Второй — мужчина в годах, затравленно крутивший головой. Оба были в бригантинах поверх кольчуг, оба в белом, оба связаны. Юноша сидел неподвижно, равнодушный к своей судьбе, мужчина часто, неглубоко дышал и от него пахло страхом.

Деанта молча смотрел на них. Науринья, пошатываясь, подошел и встал чуть позади него и Арнайи, который тоже смотрел на пленных. Он явно видел что-то незримое другим.

— Почему вы гнали этих женщин? — спроси Деанта.

Юноша даже не пошевелился. Он словно не слышал ничего и вообще не осознавал, что происходит. Один из воинов пнул его, но тот лишь шатнулся как кукла, по-прежнему глядя широко раскрытыми глазами неведомо куда.

Науринья хмыкнул.

— Он не ответит, государь Дня. Он пустой. Шелуха. И наполнить ее нечем.

Деанта коротко глянул на него и кивнул.

— Говори ты, — бросил он мужчине в белом.

Мужчина сглотнул, облизнув сухие губы.

— А я что? Мне было приказано! Я не могу ослушаться, я служилый человек… а они нарушили!

— Но почему вы их просто не убили?

Глаза мужчины забегали, он глянул на соседа, но тот не реагировал.

— Они убили бы меня, — кивнул он на него. — Юных все боятся. Они не люди! Они хуже тварей! А мне некуда было идти!

— И что сделали эти женщины?

Пленный посмотрел на беглянок. Долго мялся.

— Они молодые. Им запрещено уходить.

— Почему?

Он лишь дернул плечом. А потом его прорвало.

— А почему, почему они должны уйти? Другие не могут, а они, видишь ли, сбежали! Неет, пусть все терпят, все! Я старый, мне только подохнуть, а эти суки — они для нового мира! Им все! Все им! А они бегут! Меня из жалости, как пса! Когда буду сдавать, лапы ослабнут — просто прирежут, добренькие! Такие же, как они и прирежут! Пусть сдохнут! Пусть, пусть! Ты им даже воды дал, а мне — нет! Я и для тебя дрянь! — орал он, багровея, и жилы на его лбу и шее вставали буграми. — А я жить хочу! Жить! — его вопль переполнял пещеру.

— То есть, вы загоняли их потому, что они сделали то, чего не посмели сделать вы, — тихо сказал Деанта. Майвэ уже научилась понимать его. Деанта был в бешенстве. — Что ты скажешь, если я тебе скажу, что пришел встать на Камень и все исправить?

Мужчина сначала застыл, затем его брови изумленно полезли на лоб, и он как-то глухо заухал, а потом стало понятно, что он хохочет.

— Ты? Ты? Это ты тот самый королевский выблядок, которого все ждали-ждали, а потом уже и перестали? Ты где был-то? А? Чего ж тебя мамаша-сучка сразу не предъявила-то? Поставила бы на Камень-то, и все! Кому ты нахрен нужен, теперь-то кому ты нужен, не осталось никого! Ни моих не осталось, никаких других не осталось, все, все кончено! — он рвался и скалился, рычал и выл, словно пытался дотянуться до глотки Деанты, бился, словно в припадке, пуская пену.

Науринья шагнул к нему, схватив его за волосы. Присел, глядя прямо в бешеные и смертельно испуганные глаза пленника. Оскалился.

— Говоришь, воды не даем. Ну, пей, — почти шепотом произнес он. Пленник внезапно затих. — Пей. Ну? Ты же жить хочешь? А не будешь пить — убью, — с улыбкой сказал он.

Пленник прижался к стене. Науринья поднес к его губам флягу.

— Пей.

Пленник сделал несколько глотков. Потом задергался, отплевываясь и выкатив глаза на лоб.

— Ну, я так и думал, — выдохнул Науринья и прежде, чем кто-то что-то успел сделать, вогнал ему в глаз стилет. — Он не может уже пить воду людей. Боюсь, и еду тоже не сможет есть. Он все равно что мертв.

— И зачем ты это сделал? — воскликнул Деанта. — Теперь мы ничего не узнаем!

— Узнаем, — спокойно сказал Науринья, вытирая клинок о белую грязную котту покойника. — Эти женщины могут пить воду людей. Они расскажут.

Майвэ вместе с девушками из города омыла лица Руа и Сохоры, расчесала их волосы. Воины уложили их в спальной нише, сложили их руки на груди и положили на грудь их мечи. Деанта стоял над ними, и желваки на его скулах бешено плясали, когда он пытался загнать назад слезы. Это добавит ему горечи, добавит ему гнева и решимости.

— Прощайте, братья мои. Мы встретимся за снами богов. Пусть дорога ваша будет чиста, и вас не терзает ни жара, ни стужа, и всегда будет сладка ваша вода. Да не будут забыты ваши имена.

Они постояли возле мертвых и отошли, остались только Науринья и Майвэ. Майвэ сосредоточилась, ловя нити силы. Земля, вода и ночь были рядом, и она потянулась к ним, и они ответили, струясь через нее и забирая свое. Прах ушел к праху, вода ушла к воде, и ночь окутала темнотой нишу. Это было нетрудно — здесь была сила отца. Она слышала его далекий-далекий отзвук, как еле слышное эхо.

"Папа. Папочка. Прости. Я вернусь. Я обязательно вернусь"…

Науринья криво улыбался, по левой его скуле катилась слеза. Майвэ знала, о ком думает он и у кого просит прощения. Он смотрел своим магическим зрением вслед этим двоим, уходящим из мира, той дорогой, куда собрался идти и он.

"Он не вернется со мной", — окончательно осознала Майвэ, и ее сердечко сжалось, и она посмотрела на Арнайю Тэриньяльта. Тот медленно повернул к ней незрячее лицо.

"Я вернусь с тобой, госпожа моя".

— Мы жили в Амре. Это небольшой город, к северо-востоку от Столицы. Когда все случилось, — говорила Иште, — мне было около года. — Она помолчала. — Смуту я толком и не помню. Все время была война, понимаете. Потом, когда все как-то утихомирилось, Амра подчинилась принцессе, да… Много народу погибло, был голод. Кто-то ушел на юг, к Тианальту, кто-то остался, ну, как везде. Много было сирот. И принцесса собирала их к себе, многие и просто отдавали детей, чтобы с голоду не померли. Ну, и лишние рты тоже… Знаете, они брали охотнее тех, кому было не больше пяти или семи лет, остальных не очень, не всех. Айрим сказал, что в Столицу возьмут всех, кто захочет строить новое. Тогда-то земля и начала умирать. И мы пошли. Мне тогда двенадцать было. Мы были готовы все делать, — она замолчала, словно ей было стыдно.

— Говори, девушка, не бойся, — сел рядом с ней на корточки Деанта. — Мне надо знать, чтобы все исправить.

Иште кивнула.

— Принцесса всех принимала. Все Юные — ее дети. Но самых младших забирали в Дома Детей, и оттуда они выходят вот такими, — она показала на второго, бесстрастного, пустого пленника. — Айрим говорит, что лишь они чисты. У них нет привязанностей, и они могут стать Юными, которые будут жить в Городе Грядущего века, он так говорит. — Она помотала головой. — Всех детей, таких вот маленьких, собирали по всем землям, где могли. Дети принцессы, да. — Сиэнде прижалась к ней, словно утешая, погладила по руке. — Кто постарше, вот как она, тоже брали, но мало кто из них становился Юным… Айрим говорит…

— Кто такой Айрим? — спросил Деанта. Он хотел знать, кто для Столицы этот человек.

— Айрим? Он муж принцессы, он просто Айрим. Наставник всех. Да. Юные понимают его без слов, они любимые Дети его и принцессы, да.

— А остальные?

Иште не сразу ответила.

— В город принимают всех. Всем есть еда и вода, и одежда, и кров. Но избранные — только Дети и Юные. Новый мир принадлежит им, да. Остальные недостойны, они просто доживают. Служат Новому миру как могут. Все должны служить Новому. Есть такие, кто добровольно отдает себя новому миру и становится боговнимателем. — Ее передернуло. Майвэ чувствовала, что за этими словами стоит нечто большее, чем ей уже известно.

— Как становятся? — мягко сказала она.

Иште опустила глаза, видимо, собираясь с мыслями.

— Айрим говорит, что все имеет свою цену, и ее надо заплатить.

— И?

— У каждого своя цена. Они становятся почти как Юные. Только не перестают стареть, просто медленнее стареют. Для этого им приходится…занимать жизнь у кого-нибудь.

Это было настолько тошнотворно-очевидно, что Майвэ даже не удивилась. Она помнила рассказ матери, когда ее готов был убить родной брат.

— Они правда слышат богов?

— Так говорят. Но лет двадцать уже боги молчат, и боговниматели сходят с ума… Айрим велит Юным их убивать, когда так случается.

Двадцать лет. Майвэ переглянулась с Науриньей. Тогда отец запер Жадного…

— Еще старших берут в Белую стражу. Как вот этого, — она кивнула на мертвого.

— Войско?

— Ну, те, кому дозволено убивать.

— Другим не дозволено?

— Нет, что вы, жизнь в городе священна, — в ее голосе прозвучала странная горечь, почти насмешка. — Но жизнь — это когда служишь.

— А чем служили вы? — тихо спросила Майвэ.

Иште глубоко вздохнула. Помолчала.

— Мы… Я молодая. Сиэнде тоже. Мы можем рожать детей. Они будут Юными. Потом мы постареем. Мы будем собирать урожай и жить, жить, жить, пока не станем бесполезны. Вот тогда нас скормят земле, да. И земля будет давать воду, вино, хлеб, всякую еду, и одежду, и оружие, и вообще все, и все мы это соберем в Садах. И воспоем земле, и восславим Новый мир, — нараспев сказала она и подавилась словами. — А из города никто уйти не может, да. Мы славим Новый мир каждое утро и вечер, и кормим землю бесполезными, а раз в месяц — по жребию. А у меня двоих детей взяли в Юные. И скоро меня должны были спарить с Юным, и я умерла бы в родах. И Сиэнде скоро забрали бы спариваться. Да.

Иште больше не говорила. В подземном зале воцарилась почти полная тишина, нарушаемая лишь журчанием воды и затаенным дыханием людей.

— Скажи мне, — наконец, заговорил Деанта. — Есть ли в городе те, кто еще ждет короля? Кто верит в… исправление?

Иште ответила не сразу.

— Все боятся. Но ведь нужна же надежда! — почти крикнула она. — Многие придут к тебе, если ты… объявишься.

Деанта кивнул.

— Девушка, я клянусь — я встану на Камень.

Майвэ смотрела на него, и в ее сердце загоралась странная гордость. Это юноша странным образом стал дорог ей как брат, тот, что ушел за белой ланью. Она улыбалась.

— Тогда нам надо найти способ тайком пробраться к Камню, — сказал Эренна из дружины Маллена.

— Нет, — решительно ответил Деанта. Он сжал губы, глядя куда-то в темноту. Снова желваки плясали на его скулах. — Я должен явиться туда открыто, громко, чтобы все знали. Чтобы те, кто боится, но еще верит, получили надежду. Если я встану на Камень тайком, в чем мой смысл в этом мире? Если все изменится, но никто не будет знать, почему, то никто даже не поймет, что именно случилось. И они будут продолжать бояться и подчиняться. — Он помолчал. — А если Камень крикнет подло мной, но ничего не изменится, то… то я уведу тех, кто захочет пойти со мной. На юг, в Холмы, куда угодно… Но я обязан явить себя, громко. Это мой город. Это мой народ. Короли не прячутся.

— Тебя убьют, — просто и свинцово ответил Хелья Ночной.

— Мы пойдем с ним, — сказала Майвэ, обмирая от страха и в то же время ощущая какой-то радостный трепет правильности своего выбора. — Магов же нет в городе? Бардов?

Иште покачала головой.

— Вырезали давно, как и выродков. Почему-то боговниматели и Юные их не переносят.

— Ну вот. А мы есть.

Деанта не стал спорить. В нем снова горел гнев решимости.

— Науринья, прошу, скажи мне, почему ты сказал, что он пуст? — он кивнул на Юного.

— Потому, что в нем нет ничего. Нет своей воли. Может, там, наверху в нем что-то и было, но здесь сила моего господина. Все, что в нем было, изгнано.

— Скажи мне, почтенный маг, а могу ли я вложить ему в голову мою волю?

Науринья скривился.

— Это нехорошее дело. Но такое возможно.

— Науринья! — воскликнула Майвэ.

— Прости, госпожа, но это необходимо. Мне уже все равно, я не вернусь, и это я сделаю. — Он посмотрел на Деанту. — Что ты хочешь, чтобы он сделал?

СТОЛИЦА

Рассвет был блеклым, как все рассветы теперь. Как блеклы были и дни. Возможно, такими и должны быть дни нового мира. Хорошо это или плохо? Для детей нового мира это должно быть хорошо.

"А мы? Мы люди старого мира. Как бы нам ни хотелось, мы должны уйти. Нам придется уйти. Пища и вода нового мира не для нас, и это не трагедия, это закон. Новое приходит, старое умирает".

Айрим повернулся к спящей принцессе. Щемящая нежность, та самая, что поразила его при первой их встрече, когда он приехал в Столицу совсем юным архивариусом даррамского Дома бардов, снова нахлынула на него.

Тогда она была такой красивой, такой испуганной. Несправедливость. Вот как все это называлось. Несправедливо было то, как отец раз за разом ломал ее жизнь. А ведь он был королем, держателем земли.

С ней опасались разговаривать, потому что за ней уже была недобрая слава. "Если мужчина молод, ему лучше не приближаться к принцессе. Она — смерть".

Одинокая среди толпы. Несчастная, сломленная. Она так жадно смотрела на детей — а у нее никогда не будет детей. Она сама боялась мужчин — боялась, что снова принесет смерть.

Несправедливость.

Тогда он, юнец из свиты Блюстителя Востока, чувствовал себя вторым Ала Алариньей. Он осмелился подойти к ней.

На них никто не смотрел, и она была одна. Кругом шумел пир, крутились акробаты и жонглеры, звучал смех, а она сидела в золотом платье почти рядом с отцом и братом, и вокруг нее была пустота, в которой глохли звуки и тускнел свет. И он вошел в круг этой пустоты и сказал — позвольте мне, госпожа, прислуживать вам на этом пиру.

И никто в той пустоте не заметил этой дерзости.

— Вы не должны говорить со мной, — сказала она тогда, затравленно глядя на него. — Уходите. Вы умрете. Я приношу несчастье.

— Ала Аларинья не боялся смерти. И я не боюсь.

Она робко подняла голову — как же она сутулилась тогда.

— Они же у меня вас отнимут. Они всегда отнимают, — губы ее задрожали в улыбке, она заморгала.

— Вы больше боитесь, что я умру или что у вас меня отнимут?

Она замотала головой, снова растерянная и испуганная. Губы ее задергались. Она была готова заплакать. У Айрима снова свело грудь от жалости и чувства несправедливости.

— Не плачьте. Я не знатный человек, меня нет смысла убивать. Позвольте мне просто быть при вас…

Ее отец и правда не стал мешать. Айрим был слишком ничтожным, чтобы показаться опасным. Брат же принцессы был хорошим человеком и жалел сестру. Жаль, что потом все так случилось…

Он погладил ее по темным бронзовым волосам с сильной проседью. Улыбнулся. Он по-прежнему видео в этой седой грузной женщине тогдашнюю — нежную, красивую, несчастную. Как она обвилась вокруг него, как вьюнок! Она была готова убить ради него.

И убила. Убила своего брата. Это еще больше надломило ее и так хрупкое душевное равновесие. И ее разум не хотел признавать ее вины. Когда Айрим благодарил ее тогда за спасение и сожалел, что ей пришлось убить — она кричала — нет! Нет! Нет! Это они его убили, они, они!

Кто были эти "они" он с тех пор не спрашивал. Она верила, что не убивала брата, и этого было достаточно.

Но главное, что все было несправедливо. Несправедливо было то, как с ней обходились. Несправедливо было то, что королем был человек недостойный и даже не вставший на Камень. Несправедливо было, что короли веками вроде бы держали землю, а твари все еще ходили по земле, и убивали, и плодились, и размножались. Несправедливо было, что боги… а боги спали. Боги проиграли свою игру. И лишь один, выигравший, был настоящим владыкой мира сего.

Айрим вспоминал, как Неспящий явился перед ним из теней, сам как тень. Он шел, перетекая, размазываясь в медленных движениях, волоча тени за собой. Он был ужасен и прекрасен. Как он тогда сказал? Не ты первый искал меня.

Но Айрим был первым, к кому Жадный пришел сам.

Айрим встал. Нет, он не искал ни власти, ни выгоды. Только справедливости и исправления неправды. И он научился верить сказкам и преданиям, а потому не собирался играть в игры с Неспящим, не собирался ничего просить и ничего отдавать. Но Неспящий не просил ничего и ничего не обещал. Он был насмешлив и весел. Он просто говорил. И Айрим понимал, что он прав.

Хотя он и не понимал тогда, что проиграл игру, даже не вступая в нее. Потому, что бога не обмануть и не обыграть. И шепот Неспящего навсегда остался в его голове. И тень преследовала его, насмешливо дергаясь на стене.

Ах, это отмечало всех из их маленького кружка принцессы, общества верных, готовых защитить ее и его. Тень и шепот.

А их было мало. И они погибали, когда выродки видели их. Или барды.

Айрим не питал к бардам ненависти, они просто мешали.

Неспящий был прав, как бы неприятно ни было Айриму это сознавать — справедливый мир можно построить, лишь уничтожив старый и вырастив на ровном месте новых людей. Детей.

Детей у них с принцессой не было. Боги, как она любила их, своих Детей. Как любила! Они были теми самыми, людьми нового мира, лишенными вражды, мыслящими одинаково. Один как все. И когда барды перебили самых первых из них, Айрим впервые возненавидел.

И опять Неспящий был прав — лишь только заставив всех мыслить по-новому, мыслить всех одинаково можно было создать тех, кто станет жить в новом мире. А старых людей так переделать было нельзя… Город был полон таких. Они, как и он сам, могли хотеть нового, но стать новыми уже не могли. Только детей можно было изменить так, как советовал Неспящий. Айрим боялся, даже не хотел — но отдать бесполезного человека ради рождения человека нового мира оказалось необходимым, пусть и отталкивающим условием. Бесполезные все равно не смогут измениться, не смогут пить воду нового мира и есть его пищу. Они все умрут, как и он сам. Он не роптал. Это было нестрашно. Он был готов к такой жертве.

Но он оказался не готов к тому, что получилось.

Юные-девочки не могли рожать. Даже от людей старого мира.

Юные-мальчики могли зачать ребенка женщине старого мира. Такие дети вызревали быстро, рождались, убивая мать, и быстро взрослели.

Но жили недолго. Очень недолго.

Но самым страшным было то, когда двое из его самых первых Детей, тех, кого перебили потом, изменились, став тварями. Он даже не сразу это заметил. Эту перемену можно сначала было заметить лишь если смотреть непрямым взглядом. Потом это становилось все более явным. Перемена происходила медленно, но неотвратимо.

Одного из них убили в лугах Синты. Он даже не знал, что ощущает — жалеет или радуется. Он не хотел ойха. Он хотел людей. Последнего пришлось держать на цепи и подкармливать остатками жертв. Но потом убили и его…

Айрим закусил губу. Изменяющихся придется убивать. Но откуда тогда брать новых детей? Их все равно придется рожать старым. А они не смогут пить воду и есть еду меняющейся земли!

Проклятый Неспящий. Он все же обманул и выиграл. А он, Айрим, как он мог быть настолько тупым, чтобы не вспомнить, что ойха появились не сразу после того, как люди пришли в этот мир! Сильно позже, очень сильно! И Майюхитта, названный брат Силлаты, через сотню лет уже желтыми глазами смотрел на своего ненавистного побратима.

"Я как Майюхитта теперь. Нет! Не хочу!"

А что делать теперь, когда уже сама земля изменилась? Неспящий опять же был прав — чем ты кормишь землю, тем она кормит тебя. Земля менялась. Лишенная короля, она менялась, становилась враждебной.

Ничто не подчинялось ему — ни земля, ни даже его Дети, его Юные. Их так мало в этом городе, переполненным попавшими в ловушку людьми старого мира. Среди которых и он сам.

И Неспящий уже давно не шептал ему — уже двадцать лет как шепот его прекратился. Остались только тени. И враждебная земля. И Дети, становящиеся ойха.

"Я буду бороться. Я найду способ. Я построю справедливый мир. Я смогу".

Откуда-то послышался тягучий крик. Громкий, как вязкий удар колокола, он тек по улицам, и Айрим понял, что это не просто крик — это была магия. Это было предупреждение.

— Слушайте! Слушайте все!

Айрим выскочил на балкон и увидел, что на красной старой башне стоит Юный, раскинув руки. Голос не был знаком — он вообще был чужим.

— Так говорит Андеанта, сын короля Ианты из рода Белой Птицы, потомок короля Аталы! Я гряду, чтобы встать на Камень! Завтра в полдень я явлюсь у врат города, встречайте же короля, верные!

Айрим знал, с жуткой неизбежной четкостью знал, что это слышит сейчас каждый человек в Столице.

Юный, раскинув руки, бросился вниз, как белая птица.

— Он возвращается! Мой племянник! Мое дитя! Мой милый племянник! — принцесса, дрожа и истекая слезами сквозь улыбку, обнимала его. — Он возвращается!

Айрим лишь улыбнулся, прижав к плечу ее полуседую голову.

***

Государь Холмов Ринтэ снова ощутил наплыв странной черной дурноты. Мир перед глазами стремительно выцветал и светлел, и это свет, гнойно-зеленоватый, нес слепоту и головную боль. Хорошо, что этот приступ настиг его не на глазах у всех, а в кабинете. Но… а вдруг он сейчас умрет? И та сила земли, которую он еще удерживает из последних сил, вытечет, как песок из ладони, и все распадется?

Нельзя. Нельзя умирать. Не сейчас. Пока не вернулась Майвэ — нельзя. Он должен держать этот слабый, хрупкий мостик, которым она идет над бездной. Он должен.

— Держись, милый. Держись, — услышал он над ухом. Ему стало теплее. — Обопрись на меня.

— Сэйдире, белая моя луна, золотая моя луна, — прошептал он.

— Я никому тебя не отдам. Я умею убивать, ты знаешь. Я убью ради тебя.

— Я не вижу тебя.

— Увидишь, увидишь, сейчас будет легче. Обопрись на меня.

— Сэйдире… Мы всю жизнь, всегда думали, что Жадный повелевает тварями, повелевает Провалом. Нет!

Сэйдире на мгновение замерла, пораженная его словами. Он слепо улыбался.

— Ты что-то знаешь? — наконец, спросила Лебединая госпожа

— Нет. Я… чувствую.

— То, что сильнее его — оно ведь и нас сильнее?

— Да.

— Оно нас убьет?

— Если есть тьма, есть и свет. И там тоже есть нечто большее. Я не знаю. Но я надеюсь. И то, что должно быть сделано — да будет сделано. Король Дневных пусть встанет на Камень. Пусть принц следует за ланью. Пусть моя дочь идет своим путем. Так должно быть… Каждый человек — ключ к чему-то. Все не просто так, и пусть все, что должно свершиться — свершится…

— А ты?

— А мне надо держать мою Правду. Чтобы и Дневной, и Майвэ, и принц имели опору. Помоги мне, любовь моя. Держи меня. Не дай… мне… упасть…

МАЙВЭ И АНДЕАНТА

Не то день, не то ночь. Под землей всегда одно время. Но наверху тоже ни день, ни ночь. Майвэ не могла спать, да и никто не мог. Все молчали. Каждый думал о своем. Майвэ лежала, глядя в круглый купол последнего зала перед выходом в мир Дневных. Говорят, там, наверху это называется Врата Ночных. Ей нравился это красивый зал с круглыми светильными камнями в стенах между колоннами. Вправо и влево под сводчатыми арками отходили туннели, впереди же виднелся главный, куда завтра пойдут их кони, стоявшие сейчас в стойлах справа и слева. Вдоль стены в желобе бежала вода, стекая в углубление, вполне способное вместить человека.

Это строили Ночные, предки, с гордостью думала Майвэ. Здесь власть отца.

А завтра они выйдут наверх, и она увидит город ее дневных предков. Наверняка кто-то из них строил главный город Дня в незапамятные времена, ведь тогда все были детьми Дня.

Арнайя Тэриньяльт крепко спал, отстояв свою стражу. У него было такое спокойное лицо, что у Майвэ сжималось сердце от нежности. Тихо подошел кто-то, сел рядом. Майвэ подняла голову. Андеанта.

— Не спишь? — еле слышно спросил он.

— Ты ведь тоже.

— Я не могу, — просто сказал он. Помолчал. — Ты помолвлена? — вдруг спросил он. Майвэ даже застыла ошеломленно с открытым ртом. В голове пролетела сразу целая стая мыслей, предположений, выводов — наверняка все были неверными. В сухом остатке осталось изумление, приправленное злостью.

— Я помолвлена даже дважды, — чуть ли не сквозь зубы процедила она, злясь на свое замешательство и охвативший ее жар.

Деанта тихо рассмеялся.

— Я не хотел задеть тебя. И не пытаюсь к тебе свататься. Просто… просто мне кажется, — он показал головой в сторону Тэриньяльта, — что ты никак не осмелишься сама поверить в то, что он тебя любит. А как это — помолвлена дважды?

Майвэ вздохнула, снова почувствовав себя виноватой.

— Меня хотели выдать замуж за моего двоюродного брата. Сына короля, с которым заключал уговор твой отец. Потом короля Ночи, моего дядю, убили.

— Как и моего отца, — тихо сказал Деанта.

— Мой отец дал клятву, что посадит на престол сына брата. И все очень хотели нас сосватать, чтобы обе линии сошлись. А мы с братом не хотели.

— Ты любишь отца? — словно не слушая ее сказал Деанта.

Майвэ даже поперхнулась.

— Глупый вопрос, — вздохнул Андеанта. — Извини. Просто я никогда не знал отца. У меня дядья, великие оба. Я преклоняюсь перед ними, но это же не сыновняя любовь… Расскажи мне о твоем отце. О короле. Понимаешь, сестра, прежде я думал, что мне надо просто встать на Камень, и все свершится само собой. А теперь я вижу, что все совсем не так просто. Они ждут короля. А я не знаю, что значит быть королем. Скажи мне, пожалуйста!

Майвэ медленно села. А что сказать? Она задумалась, вспоминая отца. Долго молчала. Потом посмотрела на Деанту.

— Отца любят. В него верят и идут за ним. Мне кажется, у тебя получится…братик.

Воины, уважая скоромность Майвэ и девушек, покинули зал. Майвэ потянулась к воде — живой здешней воде — нагревая ее.

"Если я завтра умру, то я умру чистой и красивой, — думала она. — Но я не умру. Потому, что тогда Арнайя не сдержит слово перед отцом. А он должен. Мы должны вернуться, оба".

…Прекрасна была дочь королевы, бела как снег, румяна как кровь и волосы ее были черны, как вороново крыло…

И глаза ее были как вешняя листва…

Она достала из седельной сумы завернутый в льняную ткань черный длинный кафтан, расшитый серебром, крохотными гранеными хрустальными бусинками и круглыми жемчужинками. Луны дома ее отца, лебеди дома ее матери, и звезды неба над Холмами были вышиты на нем.

И достала она свой венец из маленьких филигранных звездочек с хрустальными сердцевинками.

Когда она хлопнула в ладоши, позволяя всем вернуться, Арнайя Тэриньяльт вошел первым, и ей стало больно оттого, что он не может сейчас ее видеть. А в его руках была тонкая кольчуга и черная стеганка.

— Надень завтра вот это, госпожа, — сказал он. — Она тонкая и легкая, но прочная. Надень под свой кафтан.

— И это, госпожа, — сказал, не скрывая восхищения, Орна из Королевского Холма. — Голова-то ценнее всего. — Он протянул ей маленький круглый шлем с кожаным подвесом и кольчужной бармицей. — А венчик мы сейчас приладим, все будут видеть, что вы принцесса.

Вода собиралась, стекая из желоба, в каменном углублении. Светильные камни давали и небольшое тепло, дивно это было Иште и Сиэнде. Деанта, раздетый до пояса, мылся в холодной воде. Девушки смотрели на его спину — мускулистую, жилистую, без капли жира. Пустыня не позволяла нагулять лишнего. Сиэнде лила воду, Иште мыла ему длинные темные волосы. Это была великая честь — готовить короля к походу.

Рубаха, сшитая из белого шелка и вышитая несчастной Анье Тианаль, лежала на руках у Майвэ. Мужчины стояли в стороне, ибо этот обряд — облачение и омовение уходящего на смерть, принадлежит лишь женщинам.

Майвэ взяла гребень, и Андеанта опустился на колени, чтобы она могла расчесать ему чистые волосы. Затем уже мужчины облачили его в белый, расшитый золотом дублет с множеством золотых пуговиц на рукавах и опоясали золотым поясом, опустили на плечи белый плащ и застегнули у горла золотой фибулой.

Король должен блистать как солнце.

— Ала Аларинья, — завороженно прошептала Сиэнде. — Ала Аларинья! Лучший из всех!

Деанта положил руку девочке на голову и поцеловал ее в темя.

— Нет, милая, я другой. Я не умру. Но я буду любить тебя и всех, кто пойдет за мной, и жизнь за вас положу.

Иште потянула девочку к себе.

— Не мешай королю готовиться к бою, — прошептала она.

Перстень королей он снял с шнурка на шее и надел на палец.

— Я готов, — негромко сказал он.

— Готовы ли вы? — обратился Тэриньяльт к Майвэ, Науринье, Сатье и Нельруну.

— Найдешь ли ты дорогу в городе, государь? — спросила Иште.

Сатья положил ей руку на голову.

— Я спою ему дорогу, девушка. Я родился и вырос в Столице.

Сиэнде подбежала к Андеанте и обняла его колено.

— Возвращайся, король! Ала Аларинья!

— Выступаем утром, — сказал Адахья. — Хьярна и Юэйра, остаетесь с женщинами здесь.

— Нет! — закричал Юэйра. — Нет. Умоляю, господин… государь, я не останусь! Я…я не могу!

— Пусть идет, — на глядя на него сказал Андеанта. — Пусть идут все, кто желает. Так надо.

Иште и Саэнде обнялись. Им было страшно. Но они пойдут. Они это знали.

Майвэ и Арнайя Тэриньяльт поднялись к выходу из Ночных Врат на исходе ночи. Они стояли границе владений короля Ночи и мертвой земли.

— А я ведь тоже не помню белой луны, — сказала с каким-то трепетом Майвэ. — Или я тоже могу стать… Юной?

— А я не видел красной луны никогда, — ответил Тэриньяльт. — Но от этого я не стал ни лучше, ни хуже. Не в луне дело, дело в нас. И ты никогда не будешь неправильной, душа моя.

Майвэ осторожно шагнула черезх порог — просто попробовать. Надо же знать, как будет завтра.

Страх был настолько внезапным, что она пошатнулась.

Тэриньяльт подхватил ее.

— Ты что? — шептал он. — Что с тобой? А? Госпожа!

— Я… пустая. Оторвалось… все.

— Что?

Ее начала бить дрожь.

— Отец. Тут нет его силы. А я никогда… никогда… Я не знала, что так…

Тэриньяльт сел на корточки рядом с ней. Провел рукой по ее лицу — тихо, нежно. Обнял.

— Я не могу понять, — тихо проговорил он. — Я не маг, я просто не знаю, как это. Но я люблю тебя. Я знаю, что ты можешь взять силу у другого человека. Я так тебя люблю, что хочу, чтобы ты это сделала. Я не умру, не бойся. Я живучий.

Он улыбался, глядя слепыми глазами ей в лицо, и казалось ей — он видит.

— Я требую. Если ты хочешь меня своим мужем — слушайся. Сделай это.

— Тебе сражаться завтра. Я не могу.

Арнайя Тэриньяльт покачал головой.

— Тогда… если не будет иного выхода, сделай это там, наверху. Обещай.

Майвэ хотелось заплакать, закричать, но вместо этого она просто прижалась голвой к груди Арнайи и затихла.

Деанта стоял чуть поодаль, подойдя незаметно и не нарочно. Он смотрел на них и никогда больше он не любил ни одной женщины так, как в этот момент он любил Майвэ. Даже ее саму он больше никогда не любил так полно, самоотверженно и отчаянно, как в этот момент, понимая при этом, что она принадлежит Тэриньяльту так же полно, необратимо и неумолимо, как и Тэриньяльт — ей.

Много лет спустя, совсем в другом месте, под другой луной он поведает юному барду об этой любви. Но юный бард не сможет перенести того, что его король был отвергнут, и родится песня о прекрасной дочери короля Ночи, которая полюбила Дневного принца. Как она молила его, обещала прекрасный плащ, и золотую чашу, и корону, но юноша отверг ее. И она умерла с тоски.

Она действительно умерла за много лет до рождения этой песни. В один день со своим Тэриньяльтом, как и должно быть в правдивых сказках.

Они заметили его. Андеанта подошел к обоим и сказал:

— Благородный Тэриньяльт. Благородная моя сестра. Что бы сегодня ни случилось, я всем обязан вам. Но… если у меня не получится, ты знаешь, что делать.

Майвэ медленно улыбнулась. Подошла к Деанте, встала на цыпочки и поцеловала в губы. Коротко, легко. Он прикрыл глаза, затаив дыхание.

— Да. Я все сделаю, брат.

Утром над землей стояли и луна и солнце. Два бледных глаза в сгущающейся мгле — красный и белый.