Ничейный час

Глава 7

ПУСТЫНЯ

Ночи в пустыне становились невыносимо лютыми. Райта закрывал лицо меховой маской Пустынных. Ее сделала мать из черной кожи, расшила бисером, расписала особыми красками и подбила мехом. Маска оставляла открытыми только щелки для глаз, носа и рта.

Самое неприятное было в том, что палящий жар дня ничуть не ослабевал — только день становился короче, и жар держался не так долго. Райта говорил, что лучше мороз, чем жар.

— Этак мы к ночной жизни перейдем, — жаловалась Льенде. — Совсем как Ночные станем.

Это заставило Райту вспомнить, что скоро, совсем скоро настанет пора Деанте уходить. Он все больше времени проводил с Малленом и Сатьей, а также непонятными людьми, прибывавшими с севера. Райта умирал от любопытства, но задавать вопросы считал ниже своего достоинства.

Райта молчал до конца их стражи. Льенде даже обиделась. Или почти обиделась, но Райте было не до того. Они вернулись в шерг на заре, в тот самый ничейный час, когда наступающая жара и уходящий холод смягчают друг друга.

Эти минуты нежны, свежи и прекрасны, и кажется, действительно слышно дыхание богов, спокойное дыхание глубокого сна.

Райта нашел Деанту ближе к вечеру, когда, отоспавшись, пошел в кухни поесть чего-нибудь. Они столкнулись на пороге — один выходил, другой входил.

— Ты скоро уходишь, — сказал Райта.

— Да, — ответил Деанта. — Я всегда это знал, вот и пора.

— Ты этого хочешь?

— Я даже и не думал, хочу или нет. Я должен, и все. Я поеду, сделаю то, что должен сделать, и вернусь.

— Я хочу ехать с тобой.

— Твой отец не позволяет. Я не вправе менять его решение.

— Ты король, ты можешь!

— Я еще не король, Райта. Да Пустынные и не подчиняются королям.

— А я вот сейчас дам тебе клятву! Что, не примешь? Хочешь оскорбить?

— Райта, — Деанта взял его за руку, — давай-ка сядь. Давай-ка поешь. — Райта покорно сел. Никогда он никому так не был готов подчиняться, как Деанте. — А зачем ты хочешь туда пойти?

Райта набрал в грудь побольше воздуху, чтобы заорать:

— Да потому, что я хочу! Потому, что ты мне нравишься, ты мой брат, потому, что я хочу участвовать в великом деле и совершить такой подвиг, чтобы отец, наконец, сказал — Райта, я тобой горжусь!

— Боюсь, не будет там подвига никакого, — покачал головой Деанта. — Если хочешь знать, мы сидим, карты рассматриваем, чтобы найти лучший путь под землей и по земле, чтобы как можно меньше встречаться с кем бы то ни было, пройти незаметнее и быстрее. Чтобы встать на Камень — и все. Какие уж тут подвиги. — Он сел, облокотившись на стол и подперев щеку ладонью. Смотрел, как угрюмо ест Райта. — Я вот не знаю, — негромко добавил он, — что потом будет. Может, я даже умру.

Райта резко вскинул голову. Сглотнул похлебку.

— Как это?

— Да понимаешь, я не могу представить, что будет дальше. Я знаю, что живу, чтобы встать на Камень. А дальше — ничего не могу представить и ничего не вижу.

— Ну ты… ведь все должно исправиться? Пустыня расцветет, уйдет хьяшта, люди станут добрыми…

— Вот ты знаешь и видишь. А я не знаю. Значит, ты живешь для большего. Для потом. А я не вижу этого самого потом.

Деанта встал и ушел.

Райта остался сидеть над миской с похлебкой. Есть хотелось, но он просто не мог.

ХОЛМЫ

Асиль остановила белую кобылицу над невысоким обрывом. Снег еще не улегся и был полон воды. Настоящий мороз не приходил еще даже по ночам, и, проламывая хрупкую корочку нежного ледка, копыта коней проваливались в желтоватую глинистую жижу. Вирранд Тианальт ненавидел это неопределенное время, но над погодами и временами человек не властен. Остается только перетерпеть и дождаться хрустальной прозрачности настоящего мороза и ясного неба.

И кровавой луны. Она раскрывалась в небе как незаживающая рана. И над этим Вирранд тоже не был властен. Оставалось ждать. Только вот что будет после Кровавой луны, он думать не хотел.

Асиль Альдьенне смотрела вниз, на речку, гортанно журчавшую в каменистом русле. Вирранд тихонько подъехал и остановился рядом.

— Здесь я встретилась с Эринтом, — тихонько проговорила госпожа Холмов. — Луна тогда была яркая и белая. — Она подняла голову. — Скажи мне, господин Тианальт, неужели правда близится конец времен?

Вирранду хотелось бы успокоить ее, но врать он не мог, потому постарался смягчить ответ.

— Времена с самого начала идут к концу.

Асиль чуть улыбнулась и покачала головой.

— Ты же понимаешь, господин Блюститель Юга, что я не об этом.

Вирранд помолчал.

— Я помню белую луну, как и ты, госпожа. Родись я под Кровавой, может, и не задумывался бы. Но я помню белую луну. И…, - он снова замолчал, подбирая слова, — я никогда, никогда не думал, что так быстро рухнет то, что казалось незыблемым. Что мы, Дневные, лишимся короля, что четверти пойдут войной друг на друга, что снова появятся ойха, что нельзя будет никому доверять, что я сам начну вешать людей. У меня до сих пор это в голове не умещается. Я порой не верю тому, что вижу. — Он повернулся к госпоже. — И я не уверен даже в том, что если День снова обретет короля, что-то исправится.

— Но ведь надо что-то делать, — тихо покачала головой Асиль. — Мы помним белую луну.

— Но я не знаю, что делать, и не знаю, правильно ли то, что я делаю.

— Но ведь ты все же что-то делаешь? Так делай, что должно, и будь что будет.

Вирранд хмыкнул.

— Ты прямо читаешь мои мысли, госпожа.

— Значит, это верная мысль.

Асиль подняла голову и посмотрела, наконец, на Тианальта.

— Знаешь, почему вон то озеро называется Горьким?

Вирранд посмотрел вдаль.

— Темно, а я Дневной. Я не вижу озера. Там тень, в долине.

— Прости, господин. Я невежлива.

— Я начинаю привыкать к Ночи, — усмехнулся Вирранд. — Так почему оно Горькое?

— Это связано с древним соперничеством наших домов. Ущербной и Полной Луны. Теайна Тэриньяльт и племянница восьмого короля Даэссе полюбили друг друга, и он просил ее руки.

— Король отказал?

— И король, и тогдашний глава дома Ущербной Луны, Шьясса. Тогда они сбежали в леса, заключили "брак без уговора" и долго скрывались. Их объявили вне закона. Потом наступила зима. Ни один великий холм им не давал приюта, но им были рады в малых холмах, в охотничьих убежищах, в пастушьих укрытиях. Много написано песен и сказаний о преследовании Теайны и Даэссе. Они прожили в изгнании несколько лет. У Теайны в лесах была своя дружина вольных молодцов, а дом его, — Асиль показала куда-то на северо-восток, — был вон там, в скалах посреди лесов. То место в сказаниях так и называют Лесной крепостью. О, про эту вольницу много легенд сложено. Их любили. Как бы то ни было, они прожили в диких краях много лет, у них родились двое сыновей.

— И как же это кончилось?

— Плохо, как всегда в легендах. Они были как некоронованные короли, но кто же такое позволит? Особенно когда пошли раздоры внутри вольницы, когда на них ополчились великие холмы, когда, наконец, их сыновья похитили двух знатных девушек себе в жены. Тогда на них началась настоящая охота. Их сыновья погибли, их соратники были либо перебиты, либо покинули их. Они остались вдвоем, как и в самом начале. Их загнали к озеру, и тут они поняли, что им конец. Им предлагали сдаться, но тогда им пришлось бы разлучиться, а Теайне грозила бы жизнь в вечном заточении. Они не захотели такого. Теайна сказал, что они слишком хорошо жили, чтобы так дурно доживать. Он убил жену, потом взял ее на руки и бросился с обрыва в озеро. Разбился насмерть о валуны внизу. С тех пор озеро называют Горьким.

— После этого была вражда? Война?

— Да, — кивнула Асиль. — Шьясса обвинил короля в убийстве сына. Многие погибли тогда в Холмах. Восьмой король тоже был убит. И тогда-то впервые и было Королевское испытание, чтобы прекратить вражду. И Девятый король вернулся, а Тэриньяльт нет. Но зато вражды больше не было. Хотя и приязни тоже.

Вирранд понял то, что осталось недосказанным. Именно тогда король Лунного дома заключил сделку с Жадным. И это проклятье лежало на Холмах, пока Ринтэ Злоязычный не вернул благость королей. Значит, и Дневной король сможет все исправить? И луна снова станет белой? И мир вовсе не погибнет?

— И любовь и предательство — всему причиной, — негромко сказала Асиль.

— Забавная штука, — усмехнулся Тианальт. Асиль, нахмурив брови, посмотрела на него. — Забавно, что в легендах причиной великим событиям почти всегда становится любовь. Но наяву никто не верит, что она вообще может хоть что-то. Мы ищем более великих причин для великих дел. Мы не верим, что страсть какой-то женщины и какого-то мужчины может что-то значить в этом мире.

— Хотя все великие рождаются всего-навсего от страсти какой-то женщины и какого-то мужчины, — еле заметно улыбнулась Асиль.

— Более того, сейчас все вдруг бросились искать истину в старых преданиях. А там любовь — причина почти всего. Странные мы, люди, правда, госпожа?

— Я ведь тоже человек, господин Тианальт, — улыбалась Асиль.

Вирранд кивнул и замолчал. А ведь давно уже Дневные считают Ночных совсем иными. Почти не людьми. Они и живут почти вдвое дольше Дневных, и маги у них…

— Госпожа, а у вас тоже есть сказки о том, что Ночной, положим, попал к Дневным? Как у нас — про то, как охотник попал в Холм и провел там триста лет?

— Есть, — удивленно вскинула брови Асиль. — Конечно, есть.

Вирранд засмеялся.

— Стало быть, когда я вернусь, мир Дня изменится так, что никто уже не будет помнить не то чтобы обо мне, но и о наших временах. Я несуществующий человек, госпожа.

Госпожа Асиль чуть двинула поводом, и белая кобылица переступила стройными ногами.

— Даже если впереди нас ждет конец всего, — тихо сказала она, — я не могу не надеяться. Я не могу проводить ночи, думая только о том, что все кончится. — Нахмурилась, словно сдерживая слезы. Тряхнула головой. — Я хочу, чтобы нынешняя ночь была полна музыки, и веселья, и пированья. Я так желаю.

Вирранд не сразу решился заговорить.

— Я надеюсь. Не спрашивай — на что. Просто надеюсь.

— На то, что твой племянник спасет Дневных?

— Я не могу сказать. Даже если этому миру и суждена гибель, что-то говорит мне, что это не конец, и мы еще увидим белую луну.

Асиль посмотрела на него странно.

ЗЕМЛИ ДНЯ. СТОЛИЦА.

Люди Дня боятся ночи. Они запирают двери и окна, зажигают свечи и прячутся под перинами в холодную пору — у кого есть дом, а в доме есть двери, чтобы их запереть, и перина, под которой можно спрятаться от темноты и того, что ходит вокруг дома. А если нет ни стен, ни того, чем укрыться, человек прячется в сокровенном убежище сна — пьяного, дурманного, сна глухого, непробудного.

Айрим уже давно боялся ночи, потому что не мог заснуть. А если засыпал, то просыпался в самый глухой час. И тогда приходили мысли.

Уже некоторое время он чувствовал себя обманутым. Это унижало и раздражало. Айрим всегда стремился сделать мир лучше. Справедливее. Избавить его от неправильности. Он твердо знал, к чему стремится и как он это сделает, потому, что нашел единственного бога, который выиграл игру у всех и не погрузился в сон. Он играл с этим богом. Он выиграл. По крайней мере, Айрим так считал.

И теперь он все неотвязнее ощущал, что обманут. Он не мог понять, в чем, где, как, и это бесило.

Подземелье было старым, как Камень, как шепчущая бездна. Может, вовсе не люди вытесали эти гладкие, закругленные ступени, может, странный безглазый червь точил чрево красных скал, поднимаясь наверх, на запах жизни и крови, чтобы погибнуть под копьем Силлаты.

Айрим спускался сюда столько раз, что мог бы пройти сюда даже будь он слепым. Он знал запахи и шорохи этого подземелья, знал камни его на ощупь босыми ногами, кожей тела знал все мгновения его холода и тепла, сырости и сухости.

Здесь не был слышен шепот бога. Почему-то под землей было тихо.

Айрим вспоминал тот ясный, сияющий день, когда в их дом пришел страж болот и сказал, что отца сожрали болотные черви. Он помнил, как кричала мать. Но хуже всего — он представлял, как черви жрут отца, а тот еще живой, а острые зубы-иглы уже вошли в плечо, и кровь заливает грудь, и отец понимает, что с ним будет, и он не хочет, не хочет умирать…!

Это было чудовищно неправильно. Именно тогда он выкрикнул в лицо стражу — почему твари еще существуют, если у нас истинный король? Правильный? Настоящий?

Мать перестала кричать и пыталась заткнуть ему рот, но Айрим вспал в истерику. Страж хмуро посмотрел на него и, вздохнув, ушел. Им ничего не было.

После этого дня он поймал себя на том, что видит черные зерна в людях. Он даже не сомневался, что и в нем такое есть. Только в одних людях зерна так и не прорастали никогда, а в других вырастали во вторую тень. Айрим это видел.

Теперь он уже знает, что не он один видит такое, но тогда-то он считал себя особенным. Забавно узнать, что ты — выродок.

Он усмехнулся.

Айрим спустился еще на несколько ступенек вниз. Сел на каменную скамью. Когда-то в этом подвале под Домом бардов его держали накануне казни. И где теперь этот Дом? Нет его. А он жив.

К бардам Айрим не испытывал ненависти — он вообще ни к кому не питал ненависти. Враги — лишь препятствия к высшей цели, к лучшему миру. А препятствия надо устранять, на них нельзя гневаться. Смысла нет. А бардам он был даже благодарен. По крайней мере, бардам Даррамы. Да, у него не было способностей. Но первые три года бардов учат еще и грамоте, истории, поэтике, литературе, теории. Айрим учился прилежно. При его целеустремленности, усердии, великолепной памяти он скоро стал помощником архивариуса, а это доступ к книгам. К самым древним записям, сделанным лет через восемьдесят после битвы на поле Энорэг. К записям древних песен и преданий, которые уже более чем наполовину были непонятны. Кроме прочего, это был доступ в другие архивы по всем землям Дня. Он был одержим мечтой найти, где и когда что стало неправильно, почему твари продолжают существовать, почему люди не обрели той земли, о которой говорили самые старые предания — текущей млеком и медом, земле вечного лета, неизменного счастья? Где протяни руку — и возьмешь с дерева все, что нужно, где нет ревности и зависти, ибо все равны и равно оделены?

Не было такой земли.

Была земля "солнца бледного как глаз рыбы и луны обагренной. Не пей там воды, ибо не утолит жажды. Не ешь ничего, ибо не утолит голод. Не дыши там воздухом, ибо не даст жизни". Вот что получили люди, придя сюда. И тварей. Боги обманули…

Он бы понял, если бы со временем становилось лучше. Но твари оставались, и меньше их не становилось. Значит, короли не могут распространить Правду на всю землю.

Или нет у них Правды?

Но почему тогда их признает земля?

Айрим не искал Неспящего бога. Все боги были лживы. Он просто был самым мудрым среди них. Айрим уважал его, но не искал. Он просто знал, что Неспящий сам его найдет, как находил многих до него. Вернее, те, кто был до него, искал Неспящего. А Айрима он найдет сам. Если у бога будет в нем нужда. А тот, кто нужен, всегда сильнее того, кому он нужен.

То, что по его следу идут, он понял тогда, когда стал чувствовать на себе взгляды. Это было уже в Столице, куда его прислали из архива Даррамы. Когда он познакомился с принцессой. Несчастной, испуганной… Айрим улыбнулся от нежности. Она была жертвой несправедливости, и потому Айрим сразу полюбил ее, и еще за то, что ее он мог спасти и справить несправедливость…

Взгляды были ощутимыми. Сначала он просто их чувствовал. Потом начал перехватывать. Потом предугадывать. Он видел этих людей. Мужчин, женщин, старых, молодых, белых северян и черных жителей Закатных островов. Их лица были одинаково застывшими, а взгляды одинаково пугающими — словно кто-то смотрел сквозь них, двигал ими, и все они истекали тенями.

Черный всадник, Жадный, Могильный плясун, Поводырь теней. У него было много имен.

Он пришел в Ночь Ночей. Айрим был почти готов — он уже успел понять, что это любимое время его появления, самая долгая ночь в году. Не зря во всех селениях Дневных в эту ночь не гасят огня до рассвета. Не выходят за порог и не спят. А кого эта ночь застала в пути, тот холодным железом обведет посолонь круг вокруг костра и не даст ему погаснуть до зари, и не будет спать. И не заговорит с пришельцем, который не посмеет перешагнуть круга.

Как он шел, как прекрасно, торжественно, осознавая свое величие он шел! Он двигался, размываясь и снова становясь определенным, мазками волоча за собой тени. Черты лица его были подобны текучей воде, запомнить которые было невозможно.

— Ты можешь гордиться, Айрим, сын Эрва. Обычно приходят ко мне, но к тебе я пришел сам.

Бог медленно кивнул — почти склоняя голову.

Голос его звучал странно в этом гулком пространстве — без эха. Так он мог бы звучать в голове у Айрима.

— Ты приложил много усилий, чтобы я нашел тебя. Зачем? Чего ты желаешь? — в голосе бога чудилась еле уловимая насмешка. Айрим внутренне улыбнулся.

"Смейся. Не я пришел к тебе, а ты ко мне". Айрим понимал, что перед ним не человек, а существо гораздо более могущественное и древнее. Но — он пришел к Айриму.

— Я желаю спросить.

— Многие просят, но ты первый, кто хочет спросить. Это любопытно. — В голосе бога послышались насмешливые нотки, хотя он продолжаль звучать так же плоско. — Спрашивай.

Айрим ответил не сразу. И слова, и мысли вдруг разбежались, как перепуганные овцы, и пришлось сгонять их.

— Спрашивай! — в голосе уже звучало раздражение.

Айрим даже удивился, хотя, наверное, следовало испугаться. Но изумление и любопытство было все же сильнее в ту ночь.

— Я хочу спросить, почему этот мир так неправилен.

— Да? — Изумление и даже какое-то одобрение. — И в чем же?

— Если короли праведны, то почему до сих пор не исчезли твари? Почему люди погибают и болеют? Почему земля не течет млеком и медом, как было обещано? Скажи мне!

— Зачем? Ты ведь не просто так спрашиваешь?

"Ну, как и ты не просто так пришел". В Айриме все сильнее разгорались азарт и гордость. Бог оказался совсем не так пугающ и всесилен, как Айрим представлял себе. Иначе он давно раздавил бы его как муравья.

— Я хочу исправить этот мир.

Смех. Бесцветный и пугающий.

— Неет, ты хочешь власти, как и все.

— Это не так.

— А как ты иначе исправишь этот мир? Если у тебя не будет ни сил, ни власти?

— Если я пойму, я сумею убедить других.

— Ты наивен и глуп. Но я расскажу тебе. Ты развеселил меня. Мир этот крив потому, что он изначально построен на обмане. Братья и сестры обманом лишили меня моей доли в этом мире.

— Но …

— Я знаю, что ты скажешь. Не ты первый говоришь со мной об этом.

Бог попал в точку. Айриму стало неприятно. Он уже не казался себе единственным и великим.

— Все ли предания правдивы? — продолжал Неспящий. — И даже если правдивы — то до конца ли? Они обманули меня, я обыграл их. Это разве не справедливо? И разве управлять должен не тот, кто умнее? Это правильно.

— Но когда нас, людей, дети богов призвали в этот мир, он был полон тварей. Получается, что ты наполнил ими мир, когда боги уснули. Ты ведь уже завладел миром.

Лицо бога пошло рябью, как вода под ветром, но на кратчайший миг оно застыло в раздраженной маске.

— Вы пришли со своей Правдой, чтобы сделать этот мир лучше, как ты говоришь. В вашей Правде нет ни моей части, ни их, — Айрим понял, что Неспящий имел в виду своих братьев. — Она чужая этому миру. А те, кого вы называете тварями, всегда жили здесь. Вы лишь орудие моих сестер и братьев, которые просто хотели отнять у меня то, что мое по праву. Твари не стали бы убивать вас, если бы вы не пришли сюда. Разве ты не вырвешь из тела щепку? Вы — та самая щепка. Заноза. Вы одним своим существованием переделали этот мир. Перекосили.

— Ты хочешь уничтожить нас? — Айрим впервые испугался, хотя быстро взял себя в руки. если бы мог — давно уничтожил бы.

— Да почему вы все такие идиоты? — расхохотался Неспящий. — Нет же! Я хочу исправить перекос! И все!

— Чтобы вернуть власть тварей?

— Зачем? Мир уже изменился, им не выжить и так, в конце концов. — В его голосе звучала спокойная задумчивая печаль. — Но в мире не будет справедливости, пока не изменятся люди.

Айрим молчал. Это были его мысли. Вот теперь ему действительно стало страшно. Бог ЗНАЛ.

— Ты хочешь знать, как?

Айрим молчал.

— Хочешь. Ты ради этого и пришел.

Он приблизился к Айриму, и тот ощутил странное оцепенение. Тело не повиновалось ему. Паника.

— Не бойся. Я не намерен тебя убивать. Я скажу тебе, как надо… ты никогда не сможешь переделать людей, если не оторвать их от всего, к чему они привыкли. Воспитывать с самого начала иначе. Нового человека. Которому будет мерзостна неправда этого мира. Взрослых трудно переделать, даже если они и будут преданными. Нужны дети. Дети, которых будут воспитывать без влияния их тупых родителей, привыкших бояться, вцепившихся мертвой хваткой в старые традиции, старые ценности, неспособных переступить через старые устои. Дети, которые не будут знать ничего этого, которые отвернутся и перешагнут… Ни о чем не жалея. И мир будет меняться. Они смогут пить его воду, есть его пищу, дышать его воздухом — а те, прежние, не смогут. И не надо. Ради высшей справедливости и исправления всего надо отсечь корни. Отсечь! Безжалостно. — Айрим ощутил на своем лице текучий взгляд бога. — И я готов стать твоим союзником.

"Он не пытается у меня ничего требовать?" — Айрим растерялся. Он прекрасно помнил старинные предания.

— А что взамен?

— Я хочу лишь вернуть свое. Я хочу землю. А живущих на земле возьмешь ты. И когда я получу землю, я заставлю ее течь млеком и медом для нового человека.

— Но ведь ты и так владыка мира сего?

Лицо бога снова на кратчайший миг застыло, и такой ненависти Айрим в жизни не видел.

— Они отдали мир людям. Камень кричит под королями Дня, и земля служит ему. Короли Ночи объезжают Холмы, и земля повинуется им. Это месть моих братьев и сестер. Я владею миром, но я в нем не волен. Я не могу покинуть Холмы, ибо в землях Дня у меня нет уговора с королями. Даже в Холмах моя власть ограничена, ибо короли не повинуются мне, хотя и пошли на… уступки. Но у меня много времени, — почти прошипел он. Он снова посмотрел в глаза Айриму. — Ты не единственный. Многие приходили и многие вступали в союз со мной. Даже владетели земель.

"Тевара, — вспомнил Айрим. — От меня ты такого не дождешься".

— Но мне нужны короли… Сделай как я сказал. Найди детей, воспитай их. Воспитай короля. Для нового мира. И земля потечет млеком и медом, и свершится древнее обещание, и люди не будут болет и умирать, и мир исправится… Что ты дашь земле, тем она и воздаст тебе…

Айрим стиснул зубы. Он воспитал Детей. Но короля он не воспитал. Он даже не сумел его убить.

Он кормил землю, и она воздавала всем, что только можно было вообразить. И Дети ели ее пищу и пили ее воду, которая не годилась людям вчерашнего дня. Что за дело, им все равно не жить в новом, сраведливом мире, они заранее испорчены.

Он вырастил и воспитал Детей. Дети становились Юными. Но еще ни разу Юные не родили детей. Детей рождали лишь люди прошлого дня. И в этом был обман Жадного!

И двое Юных, самых старших, самых любимых, сделались ойха. Это было самое большое горе Айрима. Ярость охватила его.

— Думаешь, я пойду умолять? — выкрикнул Айрим. — сам справлюсь! Сам! Я ничем тебе обязан не буду! Да! — Он сткунул себя кулаком по колену.

"Если король жив, он придет. И я его встречу. И… Да. Он сделает так, как будет нужно мне."

Айрим в это верил. Он не воспитал короля. Но он сумеет его убедить.

… - Тебе ведь может просто не хватить на все времени, Айрим. Ты ведь хочешь увидеть мир будущего дня? Грядущего века?

— Я не стремлюсь к бессмертию.

Смех.

— Ты очень честен, Айрим. И ты смел. Так будь честен до конца. Если ты погибнешь, не успев сделать ничего, то к чему все это? Просто возвращайся назад и живи как жил. Но если ты перестанешь бояться меня, бояться обмана, то позови меня. Я дам тебе долгую жизнь. Не бессмертие. Ты умрешь, когда пожелаешь, когда свершишь свое дело. Я помогу твоим Детям стать новыми людьми. Я знаю. Я умею. Но я не буду понуждать тебя. Тебе будет достаточно сказать — согласен.

С того момента он слышал шепот бога всегда. Но двадцать лет назад голос бога перестал слышаться под землей. И он так и не появился в землях Дня.

Айрим усмехнулся. Он уже знал. Великий бог, Жадный, Черный всадник, Могильный плясун проиграл — и кому? Смертному, королю Ночи! Он был заперт в Холмах, как жалкий преступник! И у него просить помощи ему, Айриму? Нет. Человек справился с ним, а Айрим справится с человеком.

Удручало лишь то, что без принуждения не получалось. В этом Могильный плясун оказался прав.

ПУСТЫНЯ. ШЕРГ МАЛЛЕНА

— Отец, почему я не могу ехать с ним?

Райта не мог усидеть на месте. Он то вскакивал, то садился, то принимался вдруг бегать вокруг комнаты, то останавливался и бил кулаками по стене.

— Почему я не могу ехать? Разве я плохой воин? Или трус? Или слово держать не умею?

Маллен молча смотрел на Райту, ожидая, пока тот успокоится. Можно было бы рявкнуть на него, как всегда, и этот рыжий бесенок мигом послушается. Но не хотелось кричать на него.

Райта стоял теперь, уперевшись лбом в стену. Он выдохся. Он устал. Ему хотелось плакать.

— Сядь, сын, — негромко проговорил Маллен. — Сядь. Мне давно надо было с тобой поговорить по душам. Ты уже взрослый.

Райта вздрогнул, медленно повернул голову и удивленно посмотрел на отца.

— Сядь передо мной, сын, — повторил Маллен, особо подчеркнув последнее слово.

Райта осторожно приблизился, недоверчиво глядя на отца.

— Садись, я сказал. — Райта сел. — Я знаю, ты уже пил вино, и не раз, хотя я запретил тебе.

Райта поджал губы и уставился в пол.

— Я взрослый, — наконец, выдавил он.

— Телом, но не головой, — ответил Маллен. — Пей. Я разрешаю.

Райта покраснел.

— Не хочу, — совсем тихо проговорил он.

— Запретный плод сладок, а дозволили — так и не хочется? — усмехнулся Маллен. — Вино, сын, надо не просто хлебать, а толк понимать в нем. А этому надо учиться. Как и жизни. Дело не в дозволенности, а вот в этом, — он постучал Райту по лбу. Тот отдернул голову, рыжие волосы упали на лоб, он откинул их рукой, и снова они встали дыбом. — Это лунное вино. Настоящая драгоценность. Теперь редко его найдешь, потому как на ярмарку в Холмы в нынешние времена никто, почитай, и не ездит. Некому. Так что вино это теперь на вес золота. Я хочу, чтобы ты попробовал и сказал, что думаешь о нем.

В руке Маллена был стеклянный кубок — само по себе редкость. Райта осторожно взял его обеими руками и поднес было к губам, чтобы выпить одним глотком

— Не так. Сначала вдохни запах. Что скажешь?

Райта повиновался. Сначала ничего особенного он в этом запахе не нашел, а затем в носу легонько, мягко защекотало, словно в короткие часы цветения Пустыни с плоскогорья ветер принес розоватую пыльцу пламенеющих цветов. Райта вдохнул запах еще раз. По спине прошла легкая дрожь.

— Ничейным часом пахнет, — сипло проговорил Райта.

— Теперь немного возьми в рот.

Райте уже было интересно.

— Запах изменился. Горький немного.

Маллен ждал.

— И вкус горчит… а теперь наоборот, сладковатый…

— Вино меняет вкус, в зависимости от того, что положишь на язык, — усмехнулся Маллен. — Потому и говорят, что одно вино хорошо под мясо, другое под сыр, третье под сладости, и так без конца. Не для того, чтобы надраться, учти. Надраться ты можешь любым пойлом, для этого нечего славное вино тратить.

— А лунное?

— Лунное, — поднял стеклянный бокал Маллен, глядя на игру света в гранях и в прозрачной, чуть опалесцирующей жидкости, — лунное хорошо под размышления. И вот сейчас я хочу поразмышлять, сын. Вот скажи мне — ты зачем хочешь идти с Деантой? Ты не торопись, ты сам подумай прежде.

Райта уже все давно обдумал. Или так ему казалось.

— Он… про него потом будут слагать песни! Он должен все изменить, он будет великим! Он пойдет в великий поход! И я тоже хочу быть там! Про меня тоже будут слагать песни! И тогда, — он вскочил, — тогда я не буду полукровкой! Я буду великим! И все будут почитать меня!

— Как спутника, — негромко добавил Маллен. — Не как главного.

— И что? — крикнул Райта. — Деанта лучший! Честь быть его спутником!

Маллен засмеялся. Подошел к сундуку, сгреб на пол спальные меха, поднял расписную плоскую крышку и достал оттуда длинный сверток. Развязал бечевку и развернул у огня карту.

— Поди сюда. Вот это что, знаешь?

— Меня учили! — оскорбленно крикнул он. — Я знаю карты!

— Вот и хорошо, — спокойно ответил Маллен. Мало кто из Шенальин умел читать, но он настоял, чтобы парня этому обучили. Сдается, Пустынные презирали умения остальных людей и пользовались не письменами, а особыми знаками. И историю, и песни заучивали на память. Но Райта все же умел читать. И понимал знаки Пустынных.

— Скажи мне, что это такое?

— Это дорога богов. Белая дорога.

— Отлично. Начало ее в Средоточии, как видишь, а конец упирается в Стену.

— Я знаю.

— А если знаешь, сын, так скажи мне, можно ли дойти до Стены?

— Там же хьяшта!

— А прежде хьяшты?

Райта не сразу ответил.

— Многие пытались пройти по дороге до Стены.

— И что?

— Никто наверняка не знает. Никто не возвращался. Может, их кости истлевают где-то у Стены.

— Никто не знает? А почему?

— Никто не возвращался.

— Хорошо. А ты можешь указать место, куда точно кто-нибудь доходил?

— Могу! — гордо выпрямился Райта. Он сел на корточки у карты, показал. — Вот досюда доходили люди моей матери. Вот здесь, — он снова ткнул пальцем, — в старину в пещерах стояли наши, они сторожили дорогу.

— Зачем?

Райта пожал плечами.

— Не знаю. Так надо было.

Маллен тихо выругался, пробормотал что-то про бардов. Райта не расслышал.

— А теперь?

— Что теперь?

— Я про дорогу спрашивал.

Райта пожал плечами.

— Теперь там хьяшта.

— Можно пройти через хьяшту?

Райта выкатил глаза.

— Это же хьяшта!

— А барды могут пройти хьяшту?

— Я не бард, — фыркнул Райта. — У нас нет бардов.

— А обойти хьяшту можно?

Райта удивленно посмотрел на Маллена.

— Но никто не пытался…, - он замолчал, пораженный внезапной мыслью. А мысль привела за собой внезапный страх неизвестности.

— Вот я и хочу, чтобы ты, наполовину сын пустыни, наполовину мой, пошел туда и выяснил, насколько далеко можно пройти по дороге. Можно ли обойти хьяшту. Как ты думаешь, велика будет твоя слава, если ты совершишь этот поход?

— Я… я не про славу…

— То-то и оно. Слушать сказки про великих героев все любят, а как в настоящий поход — так страшно.

— Мне не страшно!

— А мне страшно. У вас нет Правды. У вас много мелких правд, и все эти правды враждуют, а одной Правды у вас нет. — Это Райта знал. За каждым из родов тянулась долгая история, полная крови, вражды, обмана и мести. — И потому земля вас не держит и не защищает. Потому у вас мало детей, потому вымирает скот и плодятся твари. Потому день вас испепеляет, а ночь вымораживает. — Маллен говорил спокойно, как бы между прочим, а у Райты волосы вставали дыбом. — Знаешь, почему мать тебя привезла сюда?

Райта не сразу ответил. Ему было тяжело говорить об этом.

— Потому… что я… полукровка…, - он вскинул голову. — Потому, что все мне всегда так говорили!

— А ты что?

— Я дрался!

— И как?

Райта прищурился.

— Ты не думай, они меня один на один боялись бить! Я и четверых мог! А еще у меня есть нож!

— Ну, так что же, ты показал им, что один стоишь четверых. Значит, ты вчетверо лучше любого из них. Так что половина твоей крови покрепче будет, чем вся их чистая.

Райта просто расцвел от таких слов.

— Мать привезла тебя, — спустил его на землю Маллен, — потому, что хочет, чтобы ты выжил. Ты там ел так, как здесь? Спал так? Носил такую одежду? Племя умеет лечить такие раны, как мы?

Райта помотал головой. Шерг Маллена напоминал шерги из сказок, где по одному слову появлялось все, что хочешь. Другое дело, что он даже и не знал многих вещей, чтобы их захотеть. И этот волшебный, богатейший шерг тоже был ему не чужой — ведь половина крови у него была здешняя.

— Так вот, Райта. Ты уже видел и знаешь больше, чем любой из твоих соплеменников. Вам нужна Правда и единый вождь. И когда настанет время Круга, мы поедем туда вместе. И ты бросишь вызов всем, и станешь вождем.

— Но почему я? — внезапно осипшим голосом проговорил Райта.

— Потому, что ты родился в Ничейный час, потому, что ты сын Пустыни и сын Дня.

— Но почему не ты? Ты великий, тебя знают наши племена, ты…

— Я зарубил брата. Великий Тианальт повесил брата. Я не могу стать опорой Правды. А ты можешь. — Маллен подался к сыну, стиснул плечо. — Но ты придешь на Круг не просто так. Я не могу ждать, пока ты возмужаешь, не будет у тебя великих учителей, как у героев в легендах. Но героем ты станешь. Ты придешь туда героем, чтобы все сказали — вот наш вождь, и мы пойдем за ним.

— Но…

— Ты пойдешь в Потерянный шерг, ты добудешь Копье и вернешься живым.

Райта разинул рот, закрыл. Потом опять открыл.

— Но… Копье…

— Если оно не там, то больше его нигде нет.

Райта сглотнул. То самое копье Торамайи, сына Огня. Легенды говорили, что тот, кто добудет его, станет вождем всех Пустынных.

— Но Копье…

— Ты второй раз уже это говоришь.

— Я хотел сказать, что Копье сможет взять лишь избранный…

— А ты не считаешь себя таковым?

— Нет… я просто Райта.

— Ты сын сильного клана Раштанальтов, и их узлом украшен твой пояс. Ты мой сын.

— Великого Маллена…

Маллен кивнул.

— Так и думай всегда. Ты сын великого Маллена и внук могучего Йирема Раштанальта, которого я убил в честном поединке. У избранного на лбу не написано, что он избранный. Избранным становится тот, кто оказывается в нужном месте, в нужное время и кто сделает все как нужно. Иди, попытай судьбу.

Райта упал на колени и ударил лбом в каменный пол.

— Я слышал тебя, отец. Я сделаю, как ты сказал.

ХОЛМЫ. СЕВЕРНАЯ ГРАНИЦА

Тэриньяльт обернулся, и Диэле вздрогнула — она ощутила его взгляд. Она знала, что Тэриньяльт не видит — то есть, видит не так, как обычные люди и даже маги. Об особом зрении Тэриньяльтов знали все Холмы, только мало кто был тому свидетелем. Диэле чувствовала какое-то еле заметное давление воздуха, чуть ощутимый холодок.

— Ты ведь тоже почуяла, госпожа? — негромко спросил он.

— Да, — кивнула Диэле. — Ты прикажи своим людям отойти. Пусть лучше стоят позади. Там, где еще течет сила короля.

— Отдохнем, — скорее, приказал, чем предложил Тэриньяльт.

Диэле не стала противиться. Идти дальше ей отчаянно не хотелось. Она просто боялась.

Северные подземелья выходили далеко за кольцо Холмов. Когда-то по ним можно было выйти к морским гротам. Старинные песни рассказывали о ночном море, светящихся волнах и странных рыбах, поднимающихся в лунные ночи к поверхности воды. О деве Кеньалле, песней одолевшей сирен и усыпившей морского змея, о золотой ладье Берны, который отправился искать Остров женщин, и теперь вечно скитается в ночи по волнам.

Здесь сохранились лестницы и ниши для отдыха, колодцы, порой старинные лампы, в которых масло почернело и стало вязким. В нескольких пещерах на стенах были выложены мозаичные рисунки, в которые были встроены свеьтильыне камни, а в сталагмитах можно было разглядеть очертания статуй. Провал здесь был далеко, и Бездна не шептала. Это казалось странным, поскольку силы короля она тоже не чувствовала. Здесь была ничейная земля. Диэле порой посещала крамольная мысль, что Провал — нечто живое, охотящееся за людьми. А здесь людей не было. И потому Провалу здесь нечего было делать. И эта пустота была непривычна и пугала хуже любого воя Бездны.

Еще через одну ночь под землей почувствовалось мощное движение воздуха, холодного, влажного. И они поняли, что впереди море.

Широкие ступени спускались вниз, сверху сиял крошечными искрами кристаллов высокий круглый свод. Шума моря они не слышали. Диэле почи бежала вперед, и Тэриньяльт хватал ее за руку, чтобы не убежала в опасную неизвестность и подозрительную тишину. Так, держась за руки, они и вышли к сиянию заледеневшего моря в свете кровавой луны. Льды переливались красным. Лед горбился волнами, словно море замерзло в один миг, в движении. Вода прозрачным языком лежала на смерзшемся песке у входа в высокий грот. Пол его был круглым и вогнутым, словно неглубокая чаша, в которой осадком лежала тень.

У Диэле было четкое ощущение, что это не просто тень. Она была более густой, непроглядной, тяжкой. Диэле подняла взгляд — Тэриньяльт стоял, насторожившись, и глядел незрячими глазами в эту чашу. Лицо его было напряженным. Диэле обошла чашу по краю и вышла из грота. Чаша ощущалась затылком, холдно, тяжело и свербяще.

Диэле помотала головой, стряхивая наваждение, и посмотрела на застывшие волны. Лучше бы она не смотрела. Лед был красным не только снаружи, от света полной луны. Он был красным внутри. Там, где застыли во льду тела людей. Мужчин, женщин, детей. Лед сохранил их последние движения. Выпученные глаза. Разинутые рты. Жуткие раззявленные раны, вокруг которых застыли клубы крови. Прижатые к ледяной корке ладони, словно человек пытался выдавить стекло в окне. Голова ребенка. Девочки. С золотыми волосами, вставшими ореолом вокруг спокойного личика над обрубком — точнее, обрывком шеи. Диэле села на землю. Свернулась клубком. Голова ее мутилась, из носу шла кровь. Ее била дрожь.

— Вставай! Вставай! — услышала она над ухом яростный, страшный голос Тэриньяльта. — Вставай! Оно там, оно идет!

Он слепой. Он не видит…

Или видит? Иначе почему у него такой голос?

Она встала на четвереньки, Тэриньяльт рывком поставил ее на ноги и развернул лицом от моря. Перед ней была чаша, до краев полная мрака.

— Это. Надо. Уничтожить.

Диэле смотрела во мрак. Мрак тянулся в душу, дергал за какие-то тоненькие ниточки.

"Ты слабая. Ты никому не нужна. Науринья не любит тебя, ты же сама знаешь. Вступи в чашу. Прими питье мое, и стань сильной. Ты получишь все. Ты сможешь все. Прекраснейшая, могущественнейшая, владычица Диэле!"

— Помоги мне! — отчаянно крикнул над ней Тэриньяльт.

Диэле словно стекалась внутри своего тела к сердцу. Оставалась одна оболочка. Она собиралась в тяжелое, мрачное, жестокое ядро, только не слушать.

"Науринья меня не любит. Но я его люблю. Я его отчаянно люблю. Я люблю!"

Диэле толкнула вперед тот пылающий тяжелый комок, что образовался в ее сердце, направила туда, где стоял на колене, занеся кинжал над полной тьмы впадиной Арнайя Тэриньяльт. Ровно в тот момент, когда полетели в стороны куски льда и из моря вынырнула серебряная голова морского змея и устремилась на них, Арнайя Тэриньяльт всадил кинжал в дно чаши. Он весь вспыхнул, очерченный синевато-белым светом, подобным молнии, и глаза его были полны молний.

— Здесь власть моего государя, — почти прошипел он сквозь стиснутые, пламенеющие зубы, и молния по кинжалу ушла в землю, выплескивая из нее маслянистую тьму. Змей разинул пасть, огромную, в рост человека, запрокинув голову и крича от боли, пронзительно, скрежещуще. Он бился перед гротом, свиваясь и развиваясь, охваченный молнией, и не мог ворваться внутрь.

Арнайя подхватил Диэле и почти бросил в руки стоявшим позади воинам.

— В подземелья! — крикнул он. — Уходим! Быстро отсюда, не останавливаться!

Они бежали, бежали, бежали, навстречу потоку силы короля, устремившейся в пустоту, оставшуюся после тьмы.

Далеко в Холмах Ринтэ Злой язык сполз с коня, чтобы не упасть, и лег на землю, свернувшись клубком.

— Не трогайте меня, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Сейчас мне только земля поможет…

***

Ринтэ Злоязычный, король Ночи, владыка Холмов, держал путь к Медвежьему холму, к дому своего детства. Объезд давался тяжело. Прежде земля давала ему силы щедро, теперь ему казалось, что она сама ждет от него опоры. А какому герою, какому великану под силу держать землю? Разве что Великое Дерево, что на картинках… Да где оно? В Средоточии он его не видел. Там — Дом. Но Древа нет…

Он уставал после объезда каждого очередного холма, и после этого ему становились понятны древние обряды подношения королю плодов земли. Так земля воздавала ему, возвращала ему силы. Но все это было тревожно. Земля не отвергала его — земля слабела. И Ринтэ понимал, почему. Нельзя сохранить Холмы, будь он хоть трижды благ. А теперь еще земля отяжелела от того, что в Холмах нашли прибежище люди Дня. И все люди — дети земли, все берут ее силу, и она в конце концов иссякнет, а земля — иссохнет. И кто тогда захватит над ней власть? И откуда взять силу, чтобы этому помешать? У кого просить? У богов? Но, будь они прокляты, они спят. Где? Кто разбудит их? И что стрясется тогда?

И с такими мрачными мыслями он ехал под кровавой луной по северным снегам. Племянник, будущий король, ехал чуть сзади за правым плечом, как и подобало, за левым плечом — верный Адахья, а за ним главы Холмов, уже получивших благословение короля. А впереди был холм, где короля ждали дед и мать.

Когда настанет Ночь Ночей, король вернется в Королевский холм, где будут ждать дочь, жена и сестра. И пусть он провалится в Бездну, если на сей раз там, в праздник окончания Объезда, не все его женщины не будут при нем. Он король. Он это сделает. На сей раз так и будет. И жена, и дочь, и сестра, и мать. Так надо.

В Холме его детства и детства его дочери его встретили с почетом, но Ринтэ чувствовал себя здесь мальчишкой — не королем. Королевой была его мать, Нежная Госпожа, и его дед, Тарья Медведь. Дед, не уступая молодым, кутил и пировал до рассвета. Огромный, седой, погрузневший — и все равно могучий и страшный.

Это Ринтэ пришлось уйти и лечь спать. Это он устал. Это его высасывала земля.

Проснувшись следующим вечером, Ринтэ знакомыми коридорами пошел к деду. Дед его ждал.

— Я знал, что ты придешь. Чуял. У нас, Медведей, чутье сам знаешь какое.

Дед, в длинной белой рубахе, босой, сидел у огня, набросив на плечи меховой плащ.

— Тепло в последнее время полюбил, — сказал он. — Садись, ешь, пей.

Ринтэ устроился рядом. Как в детстве, когда дед рассказывал любимому внуку истории, похожие на сказки, а ведь это были вовсе не сказки. Или разъяснял что-нибудь в магических сплетениях или книгах, а то просто вспоминал всякие байки времен своей юности.

— Вид у тебя, медвежонок, нехороший, прямо скажу. Ты сдал за последние полгода.

Ринтэ кивнул.

— Сам знаешь, почему, — сказал он, отпивая горячего вина со специями. — Земля слабеет. Теперь порой она сама у меня берет силы.

Старик кивнул.

— Предсказывала мне моя покойная супружница, бабка твоя, что я буду так долго жить, что переживу конец мира. Похоже, права была покойница.

Ринтэ резко поднял голову, болезненно скривившись.

— Я бы хотел, чтобы ты меня разуверил. Чтобы сказал что-то хорошее, чтобы дал надежду.

Медведь развел лапищами.

— Кто бы мне самому хорошее сказал! Ты же сам видишь все. Северянин этот, Йара-Деста Айаньельт, — тщательно и с какой-то злостью выговорил дед, — он же пошел походом на столицу, чтобы встать на Камень.

— Не встал.

— Верно. Не встал, и вернулся жив-здоров, видать, договорился. Объявил себя королем севера. Недолго прокоролевствовал, началась свара за власть, потом пришли войска из Королевской четверти. Короче, голову нашего северного королька увезли в столицу. Посадили наместника. Через полгода наместника прирезали и перебили гарнизон в Ньессе. Но войска из столицы уже не пришли… Теперь на севере каждый за себя. Ньесу штурмовали несколько раз, то одни, то другие. Теперь от города одни развалины остались, и по ним бродят твари. Я даже не знаю, что в других городах, можно ли жить не за каменными стенами. Да и остались ли вообще на севере люди. Как бы то ни было, мои ребята никогда столько тварей на границах не видели.

Недосказанное повисло в воздухе. Твари извне пока не лезли в Холмы. Потому, что король еще держал землю.

— Мне кажется, — заговорил Ринтэ, — что вся земля сейчас как вот это блюдо. — Он взял ломоть хлеба и мяса. — Один край задрался, второй идет вниз, и все скоро перевернется. А мы посередине. Жадный нас разъединяет, — говорил Ринтэ. — Загоняет каждого в ловушку и не выпускает. И пожирает поодиночке. Я хочу убить его.

— Этого не получится.

— Я знаю. — Ринтэ поднял голову. — Дед, может, ты все же скажешь что-нибудь доброе?

— Ну, если я переживу конец мира, — хохотнул Медведь, — то, значит, дальше что-то да есть? И кто сказал, что это что-то непременно дурное?

Ринтэ покачал головой.

— Никогда не думал об этом так… Возможно, ты все же сказал мне хорошее… — Он поднял взгляд. — Я решился. Я блюду Уговор. Поход будет. Все, как условлено. Делай, что должно, и…, - он махнул рукой.

— Все будет так, как должно быть, — неожиданно весомо сказал дед. — Я чую. А у нас, Медведей, чутье сам знаешь какое.

Ринтэ улыбнулся.