Ничейный час

Глава 6

ХОЛМЫ

Под копытами жирно чавкала мокрая земля. Звук гулко отдавался от потолка и стен огромной пещеры. Насколько она была велика, Вирранд видеть не мог. Светильники Ночных были слишком слабы для его глаз, а свет дня он последний раз видел три перехода назад, обернувшись перед тем, как окончательно погрузиться во тьму.

Онда распростился с ним у входа в подземелья, у руин среди Леса, неподалеку от того самого места, где много лет назад Анье встретила Ночного. До этого места они доехали почти спокойно, красноглазыве волки нападали только два раза, полудницы плакали, но не рисковали появляться в виду, только последний всадник, обернувшись, увидел, как мелькнули между деревьями белые волосы. Никто не погиб, никто не был ранен. А вот какие твари ждут здесь, во мраке?

Они переправлялись сейчас через неглубокую подземную реку, пронизывающе холодную. С потолка капала вода, струилась по стенам, выходила из-под скал, стремилась непонятно куда и снова уходила под скалу. В мелкой воде над желтым дном сновали слепые рыбы.

"И что они тут едят? В воде вообще ничего нет".

— Эти не опасны, — послышался голос коренастого седого Ночного. Он словно угадал мысли Вирранда. Или Онда уже задавался таким вопросом? — Дурное место будет позже.

— Это ты на Болотах в Восточной четверти не бывал, — буркнул еще кто-то из темноты.

Язык Ночных почти не отличался от языка Дня, хотя оба рода людей давно уже жили обособленно. Вирранду язык Ночных казался немного устаревшим, что ли, но вполне понятным. Ну, и небольшой акцент присутствовал — Ночные слегка растягивали гласные. Вирранд не был особо ученым человеком, но немного знал о том, как учат бардов, о старинном языке, который сохранился еще со времен до Камня, о совсем древних преданиях, в которых слова вроде были понятны, но смысл их, похоже, был иным, чем сейчас. Онде, наверное, было легче, но и Вирранд уже привыкал к говору Ночных.

— Сейчас ты начнешь травить про гигантских пиявок, — засмеялся седой.

— Если бы одни пиявки. Там хватает… всякого. Эти Болота уходят до самой Стены, говорят.

— Как и Пустыня.

— Или Море.

Вирранд перевел коня через подземную речку и остановился на другом берегу — плоском, из желтой глины, смешанной со щебнем. Вода помутнела, по течению плыли куда-то в темноту желтые клубы мелкой мути. Старший отряда, спокойный и молчаливый Хантейя — бледный, как все Ночные, черноволосый и скуластый, остроносый и бровастый, сказал, наконец:

— Здесь безопасно.

"Как ребенка успокаивает". Вирранд усмехнулся краем рта и ничего не ответил.

— Безопаснее, чем если идти поверху, — закончил фразу Хантейя. — Под землей власть короля, а он держится Правды.

"Посмотрим. Если так, то Деанте легче будет добраться до столицы".

Река словно отрезала его окончательно от Дня. Впереди была Ночь.

Сколько прошло дней — Вирранд не считал. Время перестало существовать, когда исчезла смена дня и ночи. Кони Ночных шли спокойно, видимо, подземные пути им были привычны. Конь Вирранда, Шелковник, нервничал, но присутствие хозяина пока успокаивало его. Глаза коня давно были закрыты шорами, и шел он исключительно повинуясь Вирранду.

Потолок пещеры вскоре стал ниже, стены сдвинулись, пол стал ровнее, и Вирранд понял, что они вступили в рукотворные туннели. Когда он спросил Хантейю, кто построил эти туннели, тот ответил:

— Не знаю. Они очень старые. И мы так не строим. Может, боги.

И большего от него Вирранд не дождался. Стены были гладкими, камни были словно сплавлены. Маллен рассказывал, что в гнездах стрекотунов есть такие ходы — совсем гладкие, но стрекотуны склеивают слюной песок, и он становится ровным как стекло. А в древних логовах драконов камни оплавлены. Может, драконы?

Вирранд поежился. Хорошо, что их почти не осталось. Правда, кто знает, времена сейчас дикие, все может быть.

Они ночевали — или дневали? — в больших нишах, словно нарочно сделанных для отдыха. В них имелись очаги, запас угля, и везде был источник воды. Они ехали мимо арок, открывавшихся в непонятную пустоту, по краю обрывающихся в бездну пропастей, мимо уходящих куда-то каменных лестниц и гладких пандусов. Подземелья были полны звуков. Спутники Вирранда были спокойны, постепенно и Вирранд привык к вечному голосу пещер. Но иногда привычную ткань звуков глубины нарушало нечто иное, и тогда Ночные останавливались или ехали медленнее, от отряда отделялся маг и пара воинов, и уходили вперед или в сторону, откуда шел звук. Несколько раз Хатейя приказывал двигаться с чрезвычайной осторожностью. Маг, видимо, заговаривал лошадей, затем им заматывали тряпьем копыта, и животные шли очень-очень тихо.

Два иди три раза гулкое пещерное эхо приносило человеческие голоса, искаженные настолько, что невозможно было понять, откуда идет звук и что говорят. Запах факельного чада говорил о том, что это Дневные, но кто именно — проверять никто не спешил. Может, рудокопы, может, вовсе не рудокопы.

Порой вдруг ощущалось движение воздуха и откуда-то приходили странные запахи — порой отвратительные и вызывающие невольный страх. А один раз, когда туннель некоторое время спускался вниз — Вирранду казалось, что спуск этот бесконечен — на него внезапно, как приступ тошноты, накатило непонятное. Странная слабость. Как в детстве, от внезапного страха, тошнота, пронизывающий холод и бессилие. И шепот, чужой шепот в голове. Вирранд вцепился в гриву коня, одурев и валясь вниз.

Когда он снова начал соображать, ему было худо как после перепоя. Холодная желчь подступала к горлу, голова болела и кружилась, его всего трясло. Они остановились, двое спешенных Ночных поддерживали его. Ночные тоже не очень хорошо выглядели, но все равно куда лучше него. Кони были спокойны — маг поработал хорошо.

— Выпей, господин, — говорил участливо коренастый, тот самый, что рассказывал тогда про пиявки и болота, Тагера звали его, как успел усвоить Вирранд. — Бездна шепчет. Вам. Дневным, непривычно, а мы что, мы у Провала с юности стоим. Ты, господин, еще хорошо держишься.

Вирранд, не отвечая, присосался к фляге — пить хотелось жутко. Питье явно было наговоренным, потому как полегчало очень быстро.

— Бездна шепчет, — морщась, проговорил Хантейя. — Провал близко.

Маг, молодой человек с широким лицом и жесткими, торчащими в стороны черными волосами, ничего не говорил. Он просто посмотрел на Вирранда, пожевал губами, и снова поехал вперед вместе с двумя воинами.

Наконец, через много часов, или дней, или недель бесконечной тьмы, когда Вирранд уже почти забыл, что есть еще какой-то мир, кроме мира темноты, холода, странных звков пещер и подземелий, и даже что-то начал видеть во мраке, их встретил дозор Ночных. Через несколько часов они проехали заставы, и Хантейя с видимым облегчением сказал:

— Ты в Холмах, господин. И моя голова останется при мне.

Это был один из малых Холмов, чьи хозяева были прямыми вассалами королевского дома Полной Луны. Гонцы в Королевский холм были отправлены сразу же, и хозяин — пожилой и худой, с длинным лицом — сказал, что не пройдет и пяти дней, как прибудет почетная свита, а пока он будет рад принять у себя гостя.

Радушие Ночных казалось Вирранду скорее холодной вежливостью. Но они вообще были сдержаннее Дневных, не поймешь, о чем думают.

Хозяин, высокородный Ирэйя Эрвинельт, был вдовец. Есть ли у него сыновья или дочери — об этом Вирранд не спрашивал, а хозяин не считал нужным говорить. Хотя они и встречались за ранней и поздней трапезой — хозяин и гость старались приспособиться к распорядку жизни друг друга — но это ничуть не сближало. Хозяин был вежлив и предупредителен, но предпочитал не расспрашивать и сам не говорил лишнего.

Двое пажей — юноши лет пятнадцати — следовали за Виррандом повсюду. Они не спали днем, таскаясь за ним по полупустому холму, зевая, но не сдаваясь. А когда он желал выйти из холма днем — сопровождали его, прикрывая глаза капюшонами. Бедняги.

Темноволосого, широкоплечего с желтыми кошачьими глазами звали Берайя, хрупкого, похожего на девочку зеленоглазого — Йерна. Йерна, похоже, очень страдал от своей внешности и сложения, потому в нем таился какой-то вызов и желание доказать всем, что он не хуже других. Лучше других.

"Делать нечего, так ты начал людей читать, Тианальт, — невесело усмехнулся себе самому Вирранд. — Единственное, что тебе осталось сделать — послать птицу, когда настанет пора выступать". Перед отъездом Вирранд был настолько в заботах, что сейчас, когда цель путешествия была достигнута, и все теперь было не в его руках, он не знал, куда деваться. В голову лезли мысли и воспоминания.

Вот что значит чувствовать себя заложником. С тобой обращаются как с дорогим гостем, но это гостеванье, это безделье, эта тревога при невозможности хоть что-то изменить, на что-то повлиять, сводила с ума.

Ты сделал, что мог и должен был сделать, Тианальт. Тебе не под силу сделать все одному. Признайся себе в этом. Теперь очередь других.

Но, боги, как же тяжко это, когда всегда привык все решать и делать сам!

Еще утомляла пустота в холме в светлые часы — разве что кое-кто из слуг и дневная стража попадались в коридорах холма. Вирранд пытался как можно дольше спать и как можно позже ложиться, но пока удавалось не очень. Так что дни тянулись долго и тоскливо. Скорее бы прибыли за ним из Королевского холма. А пока он выходил и сидел под тусклым осенним небом, под мелким холодным дождем, а порой и мокрым снегом. Настоящие холода еще не пришли, все было мерзко, мокро и серо. Гулять вокруг холма в условном одиночестве скоро надоедало — за ним следили всегда, и вряд ли из-за недоверия. Просто опасались, что вдруг какие-нибудь твари набегут, и конец заложнику. Тогда мокрый, продрогший, злой и усталый Вирранд уходил в библиотеку. Еще дома он себе постоянно обещал — вот расквитаюсь с делами, вот приведу все в порядок и прочту все, что не успел. Часто в беседах даже обычные люди — ну, из знающих грамоту, конечно — разговаривали о записках или путевых заметках, или стихах, или рассказах о чудесах, или повестях о странном, или о романах такого-то и такого-то, и Вирранд чувствовал себя полным мужланом и дурнем необразованным. А ведь он из знатной семьи, и пусть папаша у них с Анье был неважный, все же у них были хорошие учителя. Особенно, у Анье, он сам их нанимал для сестры, чтобы была под стать столичным дамам.

Но читать толком Вирранд не мог — сразу набегали тяжелые думы о том, как справятся Энниельт и Маллен, Лис и Деанта, как они без него.

— Ты что тут сидишь? — послышался суровый детский голос. Вирранд вздрогнул и поднял голову. — Ты Дневной, да?

"Умеют эти Ночные появляться из ниоткуда", — подумал Виранд, разглядывая вошедшую в библиотеку девочку.

— А ты чего не спишь? Ведь день, — ответил вопросом на вопрос Вирранд.

— Не хочу, — сказала девочка. — Ты не думай, я умылась!

— А ты кто?

— Я Тилье, — гордо сказала она. — Тилье Эрвинель.

Вирранд усмехнулся. Забавная девчушка. Вирранд не очень разбирался в детях, так что не мог сказать, сколько ей лет. Может, шесть, может, восемь. Черные волосы девочки были опрятно подстрижены надо лбом, а по вискам и на спине едва доходили до плеч. Бледная, как все Ночные. Только бледность у них нездоровой не назовешь, не кажется она такой. И румянец у них загорается быстро и во всю щеку. Девочка была в темно-синем льняном платьице, поверх которого был надет пестрый запан с множеством карманов. Ноги в толстых носках были всунуты в растоптанные красные кожаные башмачки. В розовых ушах сверкали сережки с маленькими голубыми камушками, и такая же голубая бусина висела на шее на кожаном шнурке.

"Ты не раз пахал чужое поле, Тианальт, — с внезапной грустью подумал он. — Ты даже не знаешь, каков урожай. Есть ли у тебя дети, и сколько их. Разве что про сына Аранте из Уэльты тебе известно. Да и видел ты его всего раза три… Надо будет, как вернусь, поехать к ней. Хотя она и замужем за добрым человеком, все ж ребенок это мой…"

— Ты хочешь есть? — сказала Тилье тоном хозяйки. — Хочешь, угощу?

— А что у тебя есть?

Тилье подошла ближе, устроилась в соседнем кресле за тяжелым столом. Сунула руки в карманы, и из одного вытащила лепешку.

— Это ореховая! Вкууусная! Я, — сказала она с заговорщическим видом, — умылась и пошла на кухню. И стащила! Вот!

Вирранд взял лепешку. Ореховые лепешки быстро черствеют и крошатся. Он отломил кусочек.

— Ты не думай, она даже когда грызная вкусная!

— Грызная?

— Ну, да! Я больше грызные люблю, а не мягкие! Грызные вкуснее, они хрустят!

Вирранд засмеялся.

— Давай погрызем.

Они сидели и грызли зачерствелые ореховые лепешки, а потом пошли к источнику, стекавшему по каменному желобу в большую глубокую чашу, и стали оттуда пить. А потом ходили угощать грызной лепешкой Виррандова коня. А потом пошли на кухню, и тут на них набежала нянька, вся растопыренная, даже рот у нее был какой-то растопыренный, и она начала ахать и охать, и ругать Тилье, а Вирранд смеялся и говорил, что очень доволен маленькой хозяйкой. Тилье отказалась идти спать, потому что еще не показала гостю всех самых чудесных местечек в холме, а потом еще надо было посмотреть игрушки и рукоделие, а потом все проснулись, и хозяин позвал гостя к столу. На сей раз дозволили и Тилье. И она была страшно благодарна Вирранду. Между ними был теперь тайный союз, скрепленный грызной лепешкой. И это был их самый-самый страшный секрет.

Хотя уже настала глубокая ночь, Вирранду не хотелось спать. Он думал о хорошем и улыбался. Думал о девочке из холма, о своем сыне в Уэльте, о маленькой Анье, с которой они вместе прятались под дырявой крышей Знаменной башни или в подземельях Тианы, рассказывая друг другу страшилки, подъедая поджаренный на костре хлеб.

Он думал о Деанте.

— Господин, — оторвал его от размышлений нежный голос Йерны. — Господин Ирэйя велел спросить, не угодно ли вам поразвлечься охотой? Его люди нашли гнездо шилохвостов. Не желаете ли?

Вирранд желал. Чтобы думать поменьше.

Стояла на диво тихая для этого времени ночь, земля и опалая листва схватились ледком. Луна истаяла до узкого серпика, но ее пронзительного расплавленного алого света было достаточно, чтобы видеть. Лес был прозрачен, но игра теней обманывала зрение. Ночным, видимо, все это было привычно, а Вирранд вдруг понял, что если он отстанет от охотников, то вряд ли выберется сам. А ночные твари ему незнакомы, и на что он тут нарвется — неведомо. Хорошо, что оба пажа держались рядом с ним. Глаза у Ночных были огромны и совершенно темны. Он понимал, что это из-за расширенных до предела зрачков, но все же было непривычно и страшно.

Когда-то у его стремени ехал Фарна. Капитан погиб двенадцать лет назад, когда беженцы в Эннише возле Уэльты взбунтовались. Людей не хватало, война с Западной четвертью и Королевским уделом шла упорная, и Вирранд велел забирать мужчин в войско. Тогда беженцы были еще сытые и не очень пуганые, но Правда среди них уже пошатнулась.

Фарну они просто растерзали. Труп еле узнали потом. Айса приказал тогда перевешать всех мужчин в мятежном поселении. А женщин выгнать назад, через реку, в Королевскую четверть, под стрелы и мечи королевской конницы. Жестоко, но Вирранд не видел иного выхода.

Больше бунтов не было. Те, кто приходили позже, были готовы служить как прикажут, только бы подальше от Королевского удела.

Они спустились к неширокой бурной речке. Копыта коней глухо ударяли по каменным плитам на дне. Кони шли осторожно — будь их воля, никогда не пошли бы в воду. Белые псы мчались вперед, перемахивая через поваленные стволы и камни, перепрыгивая через ручьи. Но они не лаяли.

На противоположной стороне глубокого оврага чернели кедры. Полоса мертвых деревьев с голыми ветвями, прозрачная, напоминала заросшую старинную дорогу. Но, как понял Вирранд, здесь лет десять назад прошел пожар. А кедры — они крепкие, они даже мертвые держатся за землю, торчат среди молодой поросли.

Они выехали из ущелья в широкую долину. Глава охоты приказал остановиться у маленького мелкого озерка, образовавшегося после того, как камни запрудили выходивший из оврага ручей. Озерко разлилось, охватив полумесяцем небольшой пригорок, поросший кедрами. Впереди тускло светились голые холмы, широким кольцом охватывая долину с лесами, и озером, и рекой.

— Как красиво это озеро, — тихо вздохнул кто-то рядом. Вирранд посмотрел на сияющее в алых лучах ущербной луны молодое лицо. Глаза Ночного ярко блестели. Почти светились. Красным.

— Там, — резко указал на круглый полуостров глава охоты. Откуда-то подъехали еще четверо. Как понял Вирранд, они следили за гнездом шилохвостов.

— Какие они? — шепнул он Йерне.

— Они похожи на огромных крыс, господин, — ответил тот. — Ростом с хорошего кабана. Мех у них жесткий и колючий, и если ударишь мечом, то и не рассечешь. Лучше всего копьем или стрелами.

— Ну, впотьмах я все равно промахнусь.

Йерна не сразу понял, потом брови его весело округлились, и он кивнул.

— У нас хватит хороших лучников.

Вирранд хорошим лучником никогда не был. Он был хорошим мечником и копейщиком, и дракона в свое время уложил именно копьем. Хотя дракон был недоросток, да еще и после спячки, недокормленный и слабый.

— А почему шилохвост? Я таких в наших краях не припомню, хотя тварей знаю многих.

— У них хвост с ядовитым шипом. Берегись, господин.

Вирранд кивнул. Подъехал Берайя и молча встал на своем коне по левое плечо Вирранда. Хорошо, пусть прикрывают, он этих тварей отродясь не видел, а юноши наверняка с ними уже дело имели.

Охотники разделились. Основная часть отряда отправилась перекрыть тварям путь отступления по суше, оставшиеся пятеро, среди которых был и Вирранд, должны были приканчивать тех, кто бросится в озеро. Вирранд, Йерна, Берайя, еще двое. Рядом прыгали, потявкивая от азарта, три пса. Охотники готовили луки, Вирранд взял в руку копье.

Напряжение нарастало. Потом послышался яростный собачий лай, три пса ответили. Крики, визг, какой-то низкий не то рык, не то хрип доносился по воде.

— Держи! Уйдет!

— А, сволочь! Отрезай, отрезай!

— Сейчас по воде пойдут, — прошептал Йерна чуть дрожащим голосом. Вирранд вглядывался в заросли. Озерко блестело под луной. И вот — какие-то четыре черных сгустка плюхнулись в воду и быстро поплыли к берегу. Просвистели две стрелы, один из сгустков завизжал и повернул назад, но еще трое упорно плыли вперед.

Вирранд двинул коня в сторону ближайшего. Им двигал азарт и, признавался он сам себе, желание показать Ночным свою удаль. Он спешился, поджидая тварь, как на кабаньей охоте. Шилохвост тяжело фыркал, сверкая рубиново-красными светящимися глазами. "Тварь, как она есть", — подумал Тианальт. Двое крупных шилохвостов нерешительно заметались у берега, опасаясь охотников и в то же время желая прорваться за вожаком.

Тварь ощетинилась — точь-в-точь кабан — и, видимо, нащупав лапами дно, рванулась на берег, разинув клыкастую пасть. Мокрый голый хвост взметнулся вверх, извиваясь над спиной твари. Это осложняло дело, но Вирранд не испугался. И не такое встречалось.

"Мастерство не пропивается", — внутренне усмехнулся он, уворачиваясь в последний момент и всаживая в холку твари копье. Налег на древко, удерживая разогнавшегося шилохвоста. Йерна мигом оказался рядом, отбивая беспорядочные удары ядовитого хвоста. Берайя подскочил, и с яростью всадил свое копье два раза твари в пасть.

— Кончено, — выдохнул Вирранд, поворачиваясь к озеру, откуда как раз выбрались еще две твари. — Еще добыча!

Одна тварь была утыкана стрелами как еж, но, похоже, это не очень-то ей мешало. Тварь хотела жить, и любое препятствие готова была снести. Препятствием оказался спешенный Берайя. Он чуть замешкался, и шилохвост опрокинул его на землю. Берайя заорал!

— Он ему горло! — взвизгнул Йерна, и они с Виррандом бросились на помощь.

И все было бы хорошо, если бы не ночь и не обманчивая луна, и не мокрые гладкие камни. Если бы Вирранд был Ночным — он не споткнулся бы. Он упал вперед, на руки, а потом ощутил мощный толчок в плечо и такую боль, которой в жизни не знал. Он успел еще услышать собственный крик прежде, чем рухнул во тьму.

Вирранд очнулся в уютной теплой темноте. Он ощущал необычную бодрость и почти радость — как после доброго сна, даже если и не помнишь, что именно привиделось. Он попробовал пошевелить левой рукой. Боли не было, но рука не чувствовалась совсем. Он быстро пощупал ее правой рукой, выдохнул с облегчением. Левая рука была на месте, теплая, хотя совершенно бесчувственная. Он попробовал пошевелить пальцами. Они не слушались. Вирранд провел по плечу и груди, ощутил плотную повязку. Рука была перебинтована от плеча до запястья.

— Ой, ты проснулся! — тихо пискнул кто-то в темноте у него над головой. Темнота была пушистая и сухая. Вирранд запрокинул голову, чтобы увидеть, кто там.

— Грызная…, - пробормотал он и рассмеялся. — Грызная лепешка.

— Нет, — грустно вздохнула темнота. — Не пекли еще.

Послышались шаги.

— Ой, ой. Ой, спрячь меня!

— Где?

— Я под твое одеяло залезу. Тут, в ногах, я маленькая, свернусь.

Вирранда прошиб пот, потому, что он понял, что совсем голый.

— Нет! — шепотом крикнул он, но было поздно, потому, что ноги уже придавило что-то теплое и маленькое.

Возникла полоса тусклого света, затем она расширилась до прямоугольника. Три силуэта.

Вирранд приподнялся на локте здоровой руки.

— О, — сказал незнакомый голос. Справа вспыхнул маленький желтый огонек. Светильник на столе. Из темноты выступили лица. Хозяин холма, Эрвинельт. Второго он тоже видел, но как звали его — не знал. А третий был зрелый мужчина изумительной красоты, в лице которого было что-то неприятное. Может, еле заметная презрительная усмешка или какая-то надменность движений. Или взгляд — холодный и настырно-изучающий.

— Я рад. Иначе государь потерял бы заложника, а господин Эрвинельт — честь и голову. По счастью, в холме хороший лекарь и недурной маг, — он кивнул в сторону третьего. — Свита ваша прибыла, господин мой. Хотя вы еще и слабы, но мы должны выезжать не позже завтрашнего вечера. Мы приготовим для вас повозку, господин, — это звучало как приказ. Он повернулся к Эрвинельту. — Прикажите, господин, приготовить еду и питье для нашего гостя, сейчас он совсем оклемается и захочет есть, как зимний волк.

— И одежду, — добавил Вирранд, понимая, что он и правда страшно хочет есть.

Красавец холодно рассмеялся, и все трое вышли. Огонек продолжал гореть. Тилье выбралась из-под одеяла.

— Ну, я побегу! — сказала она. — Я скажу, чтобы тебе принесли побольше еды!

— И лепешку грызную, — тихо засмеялся Тианальт.

Девочка остановилась у дверей.

— Жалко, что ты уедешь, — сказала она. — А то со мной никто не играет. Все большие, а я маленькая. — Вирранд уже знал, что ее мать умерла родами. — А теперь совсем будет некому. Йерна-то умер…

— Как? — только и сумел выдавить Вирранд.

— Когда тебя шилохвост ударил. Он тебя так ударил, так ударил! Прямо в плечо, сверху вниз, как ножом! А Йерна стал тебя оттаскивать, когда зверюга тебя загрызть хотела. Ну, вот, его и покусали. Он кровью истек.

Девочка вздохнула.

— Берайя потом добил шилохвоста, ты не бойся, он за Йерну отомстил. — Девочка помолчала. — А Берайя так плакал, так плакал. И я тоже плакала, очень — очень…

— Ты иди, — сказал Вирранд. — Тебя уже, наверное, ищут, а мне надо одеться.

— Я потом приду, когда лепешек испекут. Я тебе принесу, чтобы в дорогу.

— Они подсохнут и будут грызные.

Оба засмеялись.

На третью ночь пути пошел снег. Легкий и нежный. Крупные редкие снежинки медленно опускались на рукав и некоторое время лежали там, пронзительно прекрасные и столь же пронзительно недолговечные. Чувствительность руки потихоньку восстанавливалась. Иногда это было крайне неприятно — приступы острой горячей пульсирующей боли пронизывали тело от шеи до кончиков пальцев. Хорошо, что приступы были нечасты и коротки. Но накатывали внезапно, и Вирранд не всегда успевал взять себя в руки. Потому пока он не мог ехать верхом, а лежал в повозке, облокотившись на здоровую руку и зарывшись в мех. Смотрел сквозь откинутый кожаный полог в ночное небо — то снежное, то прозрачно-звездное, но всегда оттененное красным. И все равно оно было прекрасным. Вирранд впервые после долгих лет просто смотрел в небо и ощущал его бесконечную глубину и огромность мира под этим небом. И все его заботы, и думы, и дела этого мира казались такими ничтожными и суетными, что ему становилось жутко. "Неужели мы так мелки в снах богов? И нам нечего надеяться на их помощь? И все эти древние легенды — просто сказки, не более, и барды ошибаются?" Ему вспомнилась госпожа Мирьенде. Хорошо, что растерзали уже мертвое тело, такое прекрасное тело. "Хорошо". Как страшно, что такое — хорошо. А она была так красива, так умна, так обольстительна… Может, стоило послушаться ее? Стоило объявить свою власть до прихода короля?

И госпожа Мирьенде была бы жива. Или все кончилось бы еще хуже?

Да что гадать. Делай, что должно, и будь что будет.

Приступ боли снова прорезал руку, Вирранд стиснул зубы, чтобы не зарычать, и лег, охваченный слабостью. Когда боль отпустила, и он снова смог видеть, его взгляд сам собой вернулся к ночному небу, ввысь, к спокойствию.

***

Тийе продрогла до костей. Вряд ли ее видно с дороги, но страх тяжелой лапой вдавливал в ледяную грязь, в мокрый снег. Она прислушивалась к страху. Когда он вдруг прыгал ей на спину, она пряталась. Может, потому и оставалась жива до сих пор. По дороге идти было страшно. По дороге ходили Белые, Юные, все с тенями. Или просто отряды из столицы, но при них всегда бывал слухач. Правда, в таких отядах были лишь взрослые люди.

И тварям, и зверям хватало падали, так что ее, скорее всего, не сожрут. А падали было много. Тийе сама чувствовала себя падальщицей. Потому, что шла следом за отрядами, а отряды выискивали оставшиеся поселки, не ответившие на призыв принцессы. А когда их вырезали, там можно было найти еду.

И еще она дорезала тех, кого оставляли за собой Белые. Это было правильно. Потому, что им перебивали руки и ноги и бросали так у дороги.

И к ним выходили твари. Твари почему-то не ходили по Королевскому кольцу и старым дорогам.

В первый раз посмотрев на пир тварей, Тийе вышла и дорезала тех, кто еще подавал признаки жизни. Так было правильно. А теперь она не дожидалась тварей. Как только Белые уходили, она выбиралась из своего укрытия, дорезала живых — быстро набила руку — находила еду, если она оставалась. И быстро уходила.

Те, кого она добивала, иногда даже благодарили ее.

Тийе старалась об этом не думать.

***

— Покажи-ка мне свою руку, господин хранитель Юга, — как всегда пугающе насмешливо говорил Науринья.

Они останавливались на ночевку — для Вирранда дневку — то под отрытым небом, то в укрытиях у охотников и пастухов, два раза гостили в малых холмах. В таком холме они остановились и сейчас. Здесь было людно, тепло, шумно и тесно. Для самых почетных гостей выделили комнаты, а простым воинам пришлось спать где попало. Зато угощение было обильным и сытным, а вино — густым и крепким.

— Знаешь, что это такое? — сказал Науринья, разворачивая кожаный сверток. Внутри лежало что-то похожее на костяную острогу.

— Нет.

— Это ядовитый шип. — Науринья взял длинную, острую плоскую кость с пилообразными краями. — Вот так шилохвост тебя ударил, сверху вниз. Между ключицами, вышло через подмышку. Повезло тебе. Мог вспороть легкое. Или сердце. Страшненькая штука? — Он осклабился.

У Вирранда от одного воспоминания мороз по коже прошел.

— Страшная.

Науринья осмотрел руку.

— Хорошо… Позволь, я еще немного ускорю дело.

Вирранд уже через такое лечение проходил. Науринья сначала сидел, сосредотачиваясь, а потом быстро прижимал ладонь к плечу Тианальта, и руку пронзала боль — не такая, как во время приступов, это была хорошая, целительная боль.

— Подвигай пальцами. Дай руку.

Науринья потыкал в кончики пальцев серебряной булавкой.

— Чувствуешь?

— Не очень.

— Ничего, скоро восстановится.

— А ты разве не можешь сразу исцелить мне руку?

Науринья уставился на Тианальта своим неприятным взглядом. Осклабился. Вирранд мог бы поспорить, что мага развлекают страдания болящего, и он просто растягивает удовольствие.

— Могу. Но тебе это не понравится.

— Почему?

— Потому, что будет больно. Гораздо больнее, чем твои приступы. И постоянно. Хочешь?

— Нет.

Науринья встал.

— Ешь, пей и спи, Тианальт. Лунный сокол прилетел. Завтра нас встретит свита Королевского холма.

Они уже несколько ночей ехали по обжитым местам. Всюду виднелись каменистые дороги, попадалось больше людей, пару раз дорогу переходили стада белых красноухих коров и овец, внизу, в долине паслись кони.

— Королевский холм, — указал вперед Науринья, и Вирранд посмотрел туда, где вдалеке чернела поросшая лиственным лесом круглая вершина. Наверное, летом тут невероятно красиво. Внизу открывалась пологая широкая долина, прошитая реками, а к северу от них спокойно светилось большое черное озеро.

— Мы будем ждать здесь, — приказал Науринья. — У Горького озера.

Вирранд сидел у костра на большой кожаной подушке, укутавшись в мех. Это был костер для него и предводителей отряда — Науриньи и молчаливого, всегда остававшегося в тени Адахьи. Воины расположились у костров чуть поодаль, слуги подносили старшим вино и мясо.

Вирранд смотрел на отражавшиеся в озере звезды. Небо расчистилось, хотя и ненадолго. Науринья, свободно развалившись на подушках, смотрел куда-то вдаль, за еле различимые черные на черном горбы холмов.

У воинского костра весело переговаривались и пели. Вирранд еще не слышал песен Ночных, а ведь про Ночных певцов среди народа Дня ходили невероятные легенды. Даже барды-певцы, от песен которых перед глазами рождались живые картины, с почтительным придыханием говорили о певческом искусстве Ночных. Но певец у костра либо был не из певческого цеха, а так, либо песня была не из тех, которые приносят волшебство. По крайней мере, эту песенку Вирранд при дамах петь не стал бы.

— Госпожа! — вдруг прошептал Науринья и вскочил. Вирранд проследил его взгляд. Никто не заметил, как подъехали всадники. Женщина с лунно-белыми волосами сидела верхом на белой кобыле и слушала песню. Медленно падали снежинки со вновь затянувшегося облаками неба. За ней неподвижно стояли воины. Свита, понял Тианальт. Науринья подошел к женщине, поклонился, и та медленно повернула лицо в сторону Тианальта.

***

Королевский Объезд приближался к Мертвому холму. Это был необычный объезд, потому, что король спешил. Он велел оповестить, что не будет останавливаться ради долгого гостеванья, и да простят его хозяева. Недолго они побыли в холме Ущербной Луны — всего две ночи, одна ночь была отдана пиру, а вторая — беседам со стражами, охотниками, магами и разведчиками, ходившими в земли Дневных. Арнайя Тэриньяльт был в далеком походе — по королевскому приказу. Ринтэ не хотел думать об этом — он тосковал по Арнайе. И еще его мучила совесть.

Такой же короткой будет встреча и в Закатном холме. А с хозяевами Мертвого холма лучше никому не встречаться.

Мертвый Холм сейчас был настолько мертв, что это становилось подозрительным. Выработанное веками, наследное чутье стражей говорило о том, что эта пустота страшнее лезущих из Провала тварей.

— Что-то будет, — говорили они. — Что-то будет.

Только вот что? Это было невыносимее всего.

Ринтэ спустился в пустые коридоры в корнях холма. Пасть Провала здесь давно была мертва, как и сам холм. Твари не появлялись здесь, сколько он себя помнил. Даже твари знают смерть и боятся ее.

Ринтэ обходил холм посолонь изнутри. И казалось ему, что тот, погребенный в старину в холме, его нечестивый хозяин, которому вогнала заговоренный меч в сердце его собственная сестра, следит за ним, слушает его шаги и дыхание.

"Я здесь владыка", — повторял в душе Ринтэ.

Они вышли из-под холма, и Ринтэ объехал холм еще поверху, на белом королевском коне, с обнаженным мечом в руке. Шестнадцать лет назад он после такого упал в обморок. А теперь — теперь он выдержал. Ринтэ усмехнулся. Загордиться, что ли? Сейчас времена уж никак не лучше, а он объехал холм дважды — и ничего.

Или это тоже дурное предзнаменование?

Или правда, что все меняется? Что расползается основа и рвется узор?

Но ведь это гибель всего. Значит, надо найти хоть какую-то постоянную опору. Те простые, самые начальные основы бытия… Но кто их знает? Разве что боги. Но кто спросит богов?

— Делай свое дело и не гадай, — пробормотал он себе под нос. — Настанет беда — будем драться.

Он поднял взгляд к затянутому облаками небу. Сейчас было новолуние, в разрывах облаков были видны тусклые, стылые звезды. Но небо было черным, без примеси крови. Прежнее небо. Когда снова появится и начнет прибывать луна, она будет красной. Он это знал, но все же надеялся, что снова увидит серебряную стружечку, как двадцать лет назад.

"Ты дурак, Ринтэ. Прямо как трусливый больной думаешь, что само собой пройдет, без лекаря. Не пройдет. Только вот лекаря я не знаю…"