Ничейный час

Глава 13

ПРИНЦ БЕЗ ИМЕНИ

Мокрый снег превратился в дождь. Земля под копытами размокла, и конь, и принц были забрызганы грязью с ног до головы. Конь, милый, драгоценный конь словно понимал стремление хозяина и упорно следовал за ланью, а та неуловимо скользила вперед и вперед. Сколько дней они не ели и не спали? Сколько дней он не сходил с седла? Сколько дней конь лишь хватал пожухлую траву по пути или начавшие наливаться ранним соком ветки?

— Держись, милый, держись, — шептал принц.

Дни и ночи смешались в голове. Может, всего час прошел с того момента, как он увидел лань, а, может, целая неделя. Он уже не узнавал местности, да и не пытался. Он видел только белую лань. Он настолько уже привык к ней, что когда она вдруг исчезала на миг, он тосковал без нее. Во время кратких мгновений отдыха она ложилась рядом, но на расстоянии руки. Принц поил ее из ладоней, ощущая трепетню нежность. А потом она резко вставала и снова неслась, неслась вперед.

И когда раз уже стало совсем невмоготу догонять ее дальше, она остановилась. Они были в лесу. Черном лесу теней, том самом, о котором говорил дядя. Нельзя оглядываться. Он положил руку на голову коню, успокаивая испуганное животное.

— Тихо, милый, тихо, друг. Я не брошу тебя.

Ночь ползла к рассвету, но сейчас стоял самый стылый, самый тяжелый для сердца час.

Перед ним поднимался пологий склон невысокого холма, поросшего дубами. И хотя стояла лишь ранняя весна, ветви их были покрыты листвой, источая крепкий, пряный запах дубовой рощи. От него нежно трепетало сердце, наполняясь странной радостью и надеждой. Но подножие холма окружал кустарник. Темно-красные, почти черные лакированные ветви с длинными острыми шипами в ладонь длиной были намертво заплетены ежевикой. Колючая стена поднималась выше человеческого роста.

И на этой колючей стене висели наколотые на шипы как мошки сорокопутом, люди.

Тела некоторых уже истлели, распались и осыпались на землю белыми костями. Другие умерли не так давно. Кто-то совсем недавно.

Кто они были? Из каких холмов? Зачем они пришли сюда?

Или их тоже привела белая лань?

Стена кустарника пошла волной, когда белая лань остановилась перед ней, глядя на принца, словно просила помощи. С глухим стуком сорвался вниз распятый на шипах скелет и упал грудой костей и кольчужных колец.

— Нам туда? — посмотрел он на лань. Ее взгляд был напряженным и испуганным. Она оглядывалась по сторонам, словно ждала опасности.

— Значит, туда, — мгновенно осипшим голосом прошептал принц, спегшиваясь. Потрепал коня по шее. — Береги ее, ладно?

Лань забилась под бок коню.

Принц нащупал рукоять клинка — подаро дяди-государя. Редкая вещь, очень дорогая. Работа Дневных. Дядя говорил, что в целом оружие Дневные делают похуже, чем в Холмах. Хотя бы потому, что магии в них нет и не было никогда. Но даже мастер Холмов хорошо если хоть раз в жизни создавал заклятый клинок, что уж говорить о Дневных? Однако, вот эти клинки, темно-серые, тусклые, с синим отливом, сами по себе были великолепны. Их мало привозили, и даже в землях Дня они считались редкостью, так что подарок был поистине королевским. Таких было мало в мире, наперечет. Говорят, делали их еще в Грозовые годы из небесного железа, которое очень редко находили в Пустыне… Это был довольно короткий клинок, чуть изогнутый, с удобной рукоятью, приятно-тяжело лежавшей в руке. Такие клинки рубили с легкостью почти все — от тонкой ткани до железного прута, сохраняя свою остроту.

— У меня все равно ничего больше нет, — пробормотал принц. — Буду тупо рубить.

"И не буду оборачиваться", — внезапно подумал он. Это всплыло откуда-то из глубин памяти, из детских сказок. Нельзя оборачиваться.

— Держись на виду, — сказал он лани. Уверенный, что она понимает его.

Он примерился и ударил по веткам, просекая первую полосу в переплетении колючих ветвей. И еще. И еще.

Кто-то отчаянно закричал.

Не оборачиваться.

Конь дико заржал, почти взвизгнул, увидев что-то жуткое, и умчался прочь. Лань метнулась чуть ли не под ноги.

Не оборачиваться.

Ветки трещали, как сухие кости, рвали одежду, впивались в тело. "Это всего лишь царапины", — говорил он себе. Но другая часть его сознания отвечала — они глубокие, их много. Ты истечешь кровью.

Он рубил. Он продвигался.

Ночь истекала, наступил тусклый предрассветный час рассвет, а он рубил, как одержимый, ломал ветки, продавливался туда, внутрь, понукаемый страхом, потому, что сзади было это самое нечто. Или их, этих "нечто", было много?

Он рубил и рубил. Он понимал, что нельзя, нельзя останавливаться, как только остановишься, поймешь, что ты смертельно устал…

Он вдруг понял, что сзади — тишина. Никого нет. Он чуть не обернулся, но лань ткнула его в бок, и он вовремя спохватился, что это очередная ловушка.

Не оборачиваться. Осталось совсем, совсем немного. Он уже видел просвет…

Приближающийся топот копыт. Конь остановился, фыркая. Тихое "ах!", прыжок, быстрый топот ног.

— Как же ты мог! — горестно воскликнула госпожа Асиль. — Как ты мог!

Он вздрогнул — и обернулся.

Вот и все, — сказал голос у него в голове.

Стоявший перед ним человек был вроде бы живым. Принц не мог сказать, что с ним не так. Но от одного взгляда на него пробирал мерзкий, липкий страх. Он был в старинной кольчуге, пробитой на груди — но крови не было. И одет он был тоже по-старинному. Роскошные такни его одежд были тусклыми, словно выцвели от времени, но не висели лохмотьями. Его серое лицо рассекла злая улыбка.

Короленок… Ну вот и все. Скоро настанет власть Мертвого Холма.

Принц понял, кто перед ним. И кто говорит его устами.

— Ты не смеешь выходить из круга, — задыхаясь, проговорил принц. — Не смеешь!

В мертвых глазах замерцал и стал медленно разгораться алый огонек.

Не надейся на силу дядюшки. Скоро он сдохнет. И тогда я выйду из круга.

— Не выйдешь.

Выйду. Потому, что больше не будет короля. Ты обернулся.

Принц судорожно сглотнул. Он отчаянно пытался найти выход. А он был, он был, он чувствовал. Почти знал…

А воля моя может выйти в мир и сейчас. Свеженький покойничек — это хорошо… Это почти живой. Годный боец. Ты обернулся. Сражайся.

Только теперь он понял, почему все мертвецы лежали спиной на шипах. Они сражались. Сражались с тем, что сейчас смотрело на него из тусклых мертвых глаз. И проиграли. Все проиграли. И теперь они, эти мертвые, были в его воле — как та женщина, что однажды пришла увести его деда на неравный поединок.

Он тоже проиграет. Он тоже умрет здесь. Спиной на шипах.

Сражайся!

"А почему он просто не убьет меня?"

Здесь была какая-то игра. Принц даже не понял до конца, почему он сказал эти слова. И он ли сам их сказал? Или это было вложено ему душу? Кем?

— Я не буду подчиняться твоим правилам. Я не буду подчиняться твоим правилам!! Ты здесь не хозяин!!

Он изо всех сил уперся спиной в колючую стену, продавливая ее, проваливаясь в зелень, раздвигая шипы, чтобы лань чтобы лань протиснулась внутрь, когда мертвец нанес удар. И отразить его принц уже точно не успевал. Он только и успел поднять левую руку, чтобы меч не пришелся в голову.

Он провалился на ту сторону, в зелень и терпкий запах дуба, зажимая фонтанирующий кровью обрубок левой руки. Под его ногами был мох, над головой прозрачной зеленью светились сомкнувшиеся куполом ветви. Боль настигла его, и он закричал, валясь на траву и сжимаясь в комок. Лань, тяжело дыша, стояла над ним на дрожащих ногах, из ее глаз текли слезы.

Нельзя, нельзя терять сознание — а так хотелось нырнуть в темноту забытья, убежать от боли. Перед глазами плыло, звенело в ушах. Нельзя, нельзя… кровь надо остановить… Он сунул в сгиб локтя ножны, сложился пополам и навалился всем весом на обрубок руки, прижимая его к колену. Как он сумел стащить с себя пояс — он потом так и не мог вспомнить. Человек, как говорил дядя, в таких обстоятельствах способен на чудеса. Действуя зубами и правой рукой, всхлипывая от страха, он примотал согнутую руку к предплечью, перетянув так, что кровь почти совсем перестала течь. Это было плохо, неправильно, он понимал, но сейчас, пока сознание еще не ушло, надо было просто остановить кровь.

Теперь можно было сдаться. В глазах потемнело, и на какое-то время он потерял сознание.

Он очнулся от холода и пульсирующей, мучительной, какой-то тяжкой, тяжелой боли. Его била дрожь. Рука распухла и почернела. Плохо.

Лань стояла прямо перед ним, словно охраняя. Небо светлело.

— Я ссссейчас, — стуча зубами, проговорил он. Рот оказался сухим, язык деревянно терся во рту. Она подсулуна голову ему под руку, изо всех сил помогая подняться. Он поднялся, встал, пошатываясь. Переждал, пока голова перестанет кружиться. Шагнул. Еще. Еще. Идти можно.

Лань вела его, толкала, тащила за одежду. "Бедная девочка", — думал он.

Склон быстро кончился, перейдя в почти ровную верхушку. Если над мшистой тропой ветви дубов сходились аркой, то здесь они образовывали ровный купол, обступив поляну почти правильным кругом. Посередине из красноватых кремней была выложена чаша, в которой бурлил чистый, ледяной ключ. По одному виду воды было понятно, насколько она холодная. Она чуть заметно отливала студеной синевой. Лань изо всех сил толкала, толкала его туда. При взгляде на этот веселый, смеющийся ключ принц вдруг осознал, насколько он хочет пить. Он просто упал возле чаши и начал глотать, хлебать эту воду, пронзительно-ледяную. Пусть дико заломило зубы — он хотел пить.

Он умирал и понимал это.

Лань стояла над чашей, глядя на него темными влажными глазами. Ему показалось, что она плачет. Значит, и правда скоро все кончится. Совсем. Неужели все это лишь для того, чтобы умереть именно здесь, у ледяного ключа?

— Все? — спросил он у лани. — Зачем?

Лань прижалась к нему, вся дрожа, словно пыталась согреть его, поднять. Что-то еще надо было сделать, что-то еще.

Он стоял на коленях, озираясь по сторонам. Тени, зеленые, золотые, голубоватые причудливо, медленно перетекали друг в друга, складываясь в мимолетные образы, меняющиеся медленно и неудержимо, как облака. Но было нечто неизменное. Он тряхнул головой, заморгал, сгоняя с ресниц наваждение. Вокруг поляны тянулись ложа. Покрытые серебристо-зеленым мхом земляные ложа. Их было двенадцать. Он видел мерцающие лица, тонкие покрывала, струящиеся волосы. Мужчины и женщины. Он забыл обо всем — даже о том, что умирает. Он встал, медленно поворачиваясь, рассматривая спящих. Они не могли быть мертвы — иначе зачем он здесь? Мертвый среди мертвых? Они были слишком прекрасны для смерти, настолько прекрасны, что слезы наворачивались на глаза. Он шел — и почти узнавал их. Узнавание пыталось пробиться из глубины его сознания, пробиться именами, какими-то звуками, обрывками песен…

Лань смотрела на него.

— Ты?

И тут он узнал ее, хотя на гобеленах, фресках и мозаиках ее изображали по-разному, но везде у нее были эти нежные ланьи глаза. Она была — Единственная. Он опустился перед ней на колени, чувствуя, как тает, плавится и течет тяжелыми золотыми каплями его сердце — и вместе с этим тихо гаснет в нем жизнь. И сделал то единственное, что должно было сделать. Он поцеловал ее. Все. Больше он не мог сделать ничего. Теперь он был не нужен.

— Ничейный час! — почти пропела она. — Ничейный час!

Он сел на мох, глядя, на бронзовые крылья ее ресниц, на развевающиеся белые рукава. Она шагнула к нему в струящемся мерцающем белом и подхватила его, падающего с открытыми глазами. Пусть он так и умрет, глядя на нее, испивая ее образ так же жадно, взахлеб, как он глотал воду из ледяного ключа.

А с лож поднимались пробудившиеся, их лица кружили над ним как листья, они говорили друг с другом — и с ним, но он не понимал их речи. Он видел сменяющие друг друга образы, слышал музыку, шум ветра и грохот волн, и смех грозы, чувствовал запахи летнего сада, и яблок, и сена, зимнего холода и морской соли. Мужчина с грозным и прекрасным лицом цвета серой стали с голубоватым отливом и огненными глазами. Женщина с волосами, переливавшимися как морская вода, с серебряным телом, мерцающим сквозь янтарное сияние платья, высокий юноша с молнией в глазах и буйными черными волосами, подобными туче; похожий на вырезанную из кости статуэтку хрупкий в кости мужчина с тяжелым взглядом, от которого хотелось упасть на колени и закрыть лицо руками, другие, столь же прекрасные, и каждый — особенный…

И его лань.

Боги проснулись.

Лань положила его голову себе на колени и запела самую прекрасную на свете колыбельную, мать всех колыбельных.

Принц уснул. А когда он снова отрыл глаза, он чувствовал себя живым как никогда. Боли не было. Он быстро посмотрел на руку — она была холодной. Из темной тусклой стали с голубоватым отливом. И он чувствовал ее, хотя ощущение это было странным и немного пугающим.

"Господин Кузнец", — вспомнил он имя, глядя в улыбающееся стальное лицо с пламенными глазами.

— Аньяра, — как дуновение ветра в яблочном саду, прозвучало имя. — Это твое имя.

Лань улыбалась.

Аньяра. Возлюбленный.

Он задохнулся, борясь со слезами и улыбаясь.

— Теперь все будет хорошо? Все исправится?

Они собрались вокруг. Они снова заговорили образами, звуками, ощущениями и запахами, и он увидел то, что знали и видели они, и сердце его стало подобно расколотому дереву, надломившись от печали.

***

В стене когда-то было двенадцать врат, по числу братьев и сестер. Аньяра не помнил — вернее, не понял, как они оказались здесь в одно мгновение. Госпожа Яблок просто взяла его за руку, а за другую — Лань, и под их ногами словно бы возник прозрачный, слегка мерцающий мост, он сделал шаг — и задрожал от внезапного сырого холода после теплого зеленого уюта поляны сна.

Госпожа Яблок пошла к вратам, переступила через камни обрушившейся арки. На них виднелись остатки разбитой резьбы — усыпанное яблоками дерево.

— Это мои врата, — сказала Госпожа Яблок. — Это были мои врата. Это был мой дом.

Ее речь была запахом яблок и летним теплом.

У богов странная, чарующая походка — текущая, неуловимая, мерцающая. Даже могучие Господин Ветра и Господин Огня, буйная Госпожа Моря при той чудовищной мощи, которая исходила от них, струились, подобно охотящимся котам. Аньяра казался себе неуклюжим, тяжелым и слишком плотским. Но Лань держала его за руку как женщина, которой нужна помощь. Так порой хватались за его руку Майвэ или мать. Аньяра сжал ее гладкую, теплую, как крепкое летнее яблоко, ладонь.

Они вступили в дом.

Радужная мозаика не померкла, хотя и выкрошилась, и двенадцать фигур на полу стали малоузнаваемы. Но Госпожа Яблок встала у белой фигуры с крыльями и алым яблоком в руках. Круг богов сомкнулся, и в центре его оказались очаг и котел с двенадцатью пляшущими фигурами по краю, и тот, кто сидел у очага. Некто с переменчивым текущим лицом. И лишь глаза без зрачков, черные как Провал, оставались неизменными.

— Вы не можете оставить меня здесь, — сказал он.

В котле неподвижно стояла студеная до синевы вода.

— Вы не можете оставить меня здесь! — крикнул он, и в голосе его Аньяра ощутил отчаянье.

— Ты сам выбрал для себя день и ночь этого мира, — заговорил Господин Ветра. Сейчас речь богов казалась принцу обычной, только еще однозначно и четко ощущался смысл мыслей, стоявших за словами.

Жадный боялся.

— Заберите их назад!

— Мы не можем взять того, что отдали до скончания мира, — ответил Господин Ветра, шевеля гудящими синими крылами.

— Мы не можем освободить тебя, — сказала Госпожа Урожая, с золотисто-зеленой кожей и глазами цвета весенней травы. — Король заточил тебя, и только король может тебя освободить. Ты это знаешь сам. Такова Правда.

— Ты победил, брат, — сказал хрупкий бледный Господин Смерти. — Мы покидаем этот мир и отдаем его тебе наввеки.

— Вы не можете уйти, — прошептал Жадный.

— Настал ничейный час. Солнце и луна в небе вместе. Не день и не ночь. Нас пробудили — теперь мы уходим.

Текучий, неуловимый взгляд Жадного остановился на Аньяре.

— Не верь им, — лицо его перестало течь и сделалось прекрасным. — Останови их. Ты можешь. Тебе следует лишь взять этот мир себе. И ты все сделаешь так, как захочешь! Я помогу тебе!

Аньяра покачал головой. То, что он не будет слушать Жадного, он решил настолько заранее, с самого детства, что все речи его сейчас были бесполезны.

— Думаешь, они такие чистенькие и наивные?

— Что вы сделали не так, госпожа? — отвернулся от него Аньяра, глядя в раскосые бирюзовые глаза Госпожи Яблок.

— Да то же, что и все, — хохотал Жадный. — Иначе она не была бы заперта здесь, как и все они! Им не пришлось бы просить подмоги у вас, смертных, унижаться перед вами! Скажи, скажи ему, что ты молчишь, сестрица? Ну будь честной! — его смех был полон страха.

Аньяра осторожно отодвинул в сторону богиню и деву-Лань и вышел вперед.

— Говори со мной, — обратился он к Жадному. — Ты ведь очень хочешь мне что-то сказать. Так говори, я тебя слушаю.

Жадный лениво скрестил руки на груди. Только сейчас Аньяра заметил за его плечами пеньки крыльев.

— Что ты хочешь мне сказать — говори.

Жадный оперся руками на край Котла. Его губы раздвинулись в усмешке, а лицо текло, текло…

— Ты смертен. Эта — он указал на Лань, — убьет тебя своей страстью. Просто высосет досуха, и станешь ты как сморщенное гнилое яблоко. Они все, и их дети, — он кивнул головой на Господина Огня, — убивают ради своей страсти. Она не отречется ради тебя от своей божественности, нет, никогда. Ни за что! Но ты не плачь, она даст тебе яблочко. И ты останешься вечно молодым. А еще она даст тебе воды бессмертия — и ты никогда не умрешь. Ты будешь юн и полон сил. И ты увидишь, как станет дряхлой и уродливой твоя мать — и умрет. А ты будешь жить. Станет дряхлой и уродливой твоя сестра, твои друзья, все, кого ты знал — умрут. А ты будешь жить. Один. Это не у тебя будут братья и сестры — у нее. Ты чужой им. Ты им не нужен. Ты смертный.

— Ты уже это сказал. Еще что?

Жадный потянулся к нему.

— Я могу сделать так, что ты и все, кто ты пожелаешь, будут жить вечно. И править! Я знаю, что должен тебе за смерть деда и отца! Я уплачу виру, какую пожелаешь!

— Он не лжет? — спросил Аньяра.

— Он не лжет, — прошипел Господин Огня. Госпожа Яблок кивнула.

— И как это будет?

Жадный раскинул руки.

— Как пожелаешь, так и будет.

— Он не лжет?

— Он не договаривает, — сказал Господин Смерти.

— Молчи, братец! Он спросил — я ответил!

— Чего он не договорил?

— Я все сказал, как есть! Не слушай их! Все будет именно так, как ты захочешь! Только освободи меня, и мы заключим договор.

— Чего ты не договорил?

— Позволь мне, — сказал Господин Огня. — Я договорю? Позволишь? — Он повернулся к Аньяре. — Мне все равно, что ты будешь думать о нас, что ты сделаешь. Но я скажу тебе, без утайки скажу. Он сможет тебе даровать такую власть, что ты сможешь словом делать все, что пожелаешь. Но это будет в замкнутом кругу. Даже если этот круг будет до самой Стены — это будет круг, из которого ты не выйдешь. И в обмен на силу ты будешь должен давать ему кое-что. Вот уж тут я не знаю, чего он попросит, но даром ведь ничего не дашь, так, братец?

Аньяра слушал и молчал. Боги бранились. Он не хотел слушать их перебранки и погружаться в их древние распри, которых он, смертный, не мог понять. Аньяра думал о том, что рассказывал Вирранд Тианальт, заложник короля. О замкнутых кругах городов, из которых не могут выйти люди. О круге Холмов среди мертвых земель. О круге терний, в котором спали боги. Круги. Круги. Как выйти из круга?

— Я тебе нужен, чтобы выйти из круга. А тебе? Вам? — он посмотрел на Госпожу Яблок. На Господина Ветра. На Госпожу Воды. На Лань, нежную, прекрасную деву-Лань из древних песен. А боги смотрели на них — на него и Лань.

— Аньяра, возлюбленный мой. Он не лжет, когда говорит, что моя любовь убьет тебя, если ты не станешь бессмертным. И он не лжет, когда говорит, что я не стану смертной. Не потому, что не хочу. Я не смогу. Этот мир был создан для нас, детей богов. Мы не можем уйти из него и стать иными. А вы, люди, не связаны с ним, у вас есть свобода. Он не лжет, когда говорит, что сделает все так, как ты хочешь. Он даже может сделать меня такой, как хочешь ты…

Аньяра улыбнулся, подняв руку.

— Я понял. — Он посмотрел на свою металлическую руку. — Я готов платить, любовь моя. Я не буду королем, ибо я увечен. И, значит, я волен выбирать. Я останусь с тобой. — Он повернулся к Госпоже Яблок. — Давай мне твое яблоко и твой напиток. Я хочу быть с моей Ланью, а королем я быть не хочу и не смогу. Между нами не будет договора, — он отвернулся от Жадного. Больше он не хотел ничего слушать.

— Вы бросаете меня здесь, — Жадный выпрямился. — Хорошо же. Милосердные, всемогущие, благие-преблагие! А куда вы денете людей? А?

Аньяра подобрался.

— У людей есть короли. Кто пойдет за ними — тот пойдет.

— А остальных выбросите как падаль, а? Тех, кто остался в столице? Кто останется в пустыне? В Холмах? Кто не пойдет, а?

Аньяре это начинало надоедать.

— Не говори, что тебе дороги люди. Они сами решат, что им делать. Выбор есть у каждого. И у тебя был.

Жадный повернулся к нему. Лицо его менялось, но красные глаза и ухмылка оставались неизменными.

— Не ты, так другой. Я все равно выйду из круга. Все время мое!

— Но время кончается, — сказал Господин Смерти. — Однако, ты прав. Ты можешь выйти их круга. И это очень просто. Надо всего лишь кое от чего отказаться, ты сам это знаешь.

— А ты сам-то чего же не выходишь из круга? — с яростью и чуть ли не плачем произнес Жадный.

— Я, — ответил Господин Смерти, — должен исполнить свое слово. И ты это тоже знаешь. Так что мы не расстаемся, брат.

Аньяра не понимал, что происходит. Он был всего лишь человеком, всего лишь избранником дочери богов, и то, что сейчас происходило, обрушилось на него невыносимым взрывом чувств — человек не способен такого выдержать. Он снова не понимал слов богов, это был вихрь образов. Ощущений и — Присутствие, чье-то огромное присутствие, больше всего мира. И чей-то взгляд швырнул его на землю и тяжко придавил к ней. И Аньяра перестал ощущать себя и осознавать бытие.

Он не видел, как забурлил Котел.

ПУСТЫНЯ. РАЙТА

Райта гнал шилорога. Пока солнце не поднялось высоко, надо проехать как можно дальше и найти убежище. Шилорог отъелся и напился в Потерянном шерге, загривок его разбух, так что он выдержит долгий путь. Райта ехал к хьяште. Он просто знал теперь, где она, чувствовал ее жар. Копье вело его.

— Я не ошибусь, — бормотал под нос Райта. — Я не ошибусь, и великий Маллен полюбит меня и перед всеми скажет — вот мой сын! Я не подведу!

Копье подрагивало под прикосновением и еле слышно гудело.

Копье вело его.

Часы перед рассветом были самыми студеными, но он выехал затемно — копье согревало и его, и шилорога, да и в любом случае час холода они пережили бы. А как только начнет светать, настанет прекраснейший ничейный час, час жизни и цветения. Он с тоской вспоминал Потерянный шерг, его тепло и воду, и Госпожу. Но еще когда он совсем недалеко отъехал от шерга и обернулся, чтобы бросить последний взгляд на скалы — он уже не увидел их. Они словно растворились в мареве Пустыни. И осталась только память, и Копье, и ощущение взгляда в спину. Жгучего, огненного взгляда Сына Огня, Торамайи.

Они преградили ему путь на закате третьего дня. Их было семеро.

— Добро тебе, — прокаркал, выехав в перед, самый широкоплечий из них. Остальные держались поодаль, словно признавая его главенство.

— И тебе добро, — настороженно ответил Райта.

Седой шилорог нервно рыл землю копытом, раздувая ноздри. Шилорог Райты, Уру, зафыркал и прижал уши.

Голову всадника покрывала остроконечная войлочная шапка, расшитая плетеным узором красной нитью и костяными бусинами. Райта узнал знакомый узел Хаальтов. Значит, родич того самого — вероятного Уэшвы. Это был кряжистый крепкий мужчина, старый степной волк лет тридцати — тридцати пяти. Рыжие волосы уже крепко поседели, словно покрылись густой пылью, на темном выдубленном солнцем лице щурились бледно-голубые глаза, тоже словно выцветшие от солнца. Его рот чуть кривился, словно склабился, показывая щербатые зубы.

— Ты, стало быть, и есть раштанальтов выблядок? — хмыкнул он, меряя Райту наглым взглядом.

— Я законный сын Атаэ Раштаналь, — тихо, еле сдерживая мгновенно вспыхнувшую ярость, сказал Райта. — И законный сын великого Маллена.

— Полукровка — и законный? — рассмеялся Хаальт. Обернулся к остальным, словно ожидая поддержки. — Твоя мать подстилка, твой отец…

— Мой отец, — Райта ухватился за нить, — убил старого Раштанальта, который, помнится мне, тебе зубы хорошо проредил.

— Твои Раштанальты кормятся с руки чужака!

— Мои Раштанальты платят за еду честным товаром. А твоих Хаальтов в одной горсти зажать можно. Кто даст вам кров? Кто даст вам еду? Никто! Кому нужны обьедки от пира Файнуальтов?

Обмен оскорблениями всегда предшествовал вызовую Райта хотел его, Райта жаждал вызова, он был обязан доказать свое достоинство. Он забьет этому Хаальту в глотку его гнилые зубы и его гнилые слова!

— Файнуальтов нету больше! Мы сглодали их, как волки!

— Глядите-ка! Волки! Вы пещерные крысы, которые жрут детенышей, потому как боятся старших!

Кто-то хмыкнул — все знали, как Хаальты вырезали шерг Файнуальтов, когда мужчины были на охоте. Тогда-то уцелевшие отдались в чужой род. Имарайальты взяли их себе и взяли себе месть за них. Их племя увеличилось и стало сильнее, теперь Хаальты их боялись. Месть долго ждать не будет. Понятно, почему они хотели себе Копье.

— Хорошо огрызаешься! — крикнул молодой голос.

Хаальт зло глянул через плечо. Что-то странное творилось. Эти люди явно не были врагами ему, но сторонниками тоже не были. Так зачем они здесь? Что происходит?

— Чего ты хочешь от меня, Хаальт, имени которого я не знаю?

Тот сделал круг, словно оценивая Райту.

— Отдай Копье. Оно не твое, — он протянул руку

Райта приоткрыл рот от такой наглости, схватившись за древко. Копье загудело в руке.

— Оно мое. Я его добыл.

— Ты не мог. Ты выблядок. Ты чужой. Ты сопляк. Ты не имеешь права.

— А с чего ты-то на него право возымел? Может, ты его добыл?

Остальные слушали.

— Мой брат пошел на Аншара! Он был великий!

— Убийца он был, — пробурчал один из слушавших. Хаальт вздрогнул, как от удара, но не оглянулся.

— Он мог добыть Копье, но не ты! Ты его убил!

И тут Райту прорвало. Он понял, что придется драться, и почему-то успокоился.

— Хочешь знать, как погиб твой брат? — подбоченился он. — Призываю в свидетели воду, клянусь шилорогами моего шерга! — это была сильная клятва. Без воды и шилорогов не выжить. — Твой брат, Уэшва, — судя по тому, как напрягся Хаальт, он попал в точку, — не добыл Копья. Он перерезал себе глотку. А знаешь, почему? Потому, что дал слово хозяину Копья и попытался обмануть — он же Хаальт, — с нарочитым, грубым презрением сказал Райта.

Всадники зашушукались.

— Я тебе глотку перегрызу, — смрадно прошипел Хаальт.

Райта подался к нему, оскалившись.

— Зубов нету. Раштанальт выбил.

Сзади кто-то засмеялся, потом один из шестерых подъехал к ним. Судя по родовому узору, это был Айнельт.

— Молчите оба, — весомо сказал он. Айнельты были сильным племенем, их уважали. Нынешний законоговоритель Круга был из них. Райта никогда не видел его, но его вдруг осенило — Круг здесь. Хаальт привел старших Круга. Но когда успел? И, главное, как? Кто сказал им? — Скоро настанет холод. Если ты, Уэнда Хаальт, и ты, Райта, сын Атаэ, продолжаете спорить о Копье, то деритесь. Сейчас. Круг признает победителя.

— Признает? — медленно проговорил Райта. — Верно ли я слышу?

— Верно, — кивнул высокий, тощий как скелет законоговоритель.

— Эй! — крикнул Райта. — Все слышали? Круг подтверждает?

— Не задавай пустых вопросов, щенок! — крикнул, подъезжая, молодой всадник, по узору плетенки — Имарайяльт. — Круг не берет слов обратно!

— Эй-эй! — завопил Райта. — Слово сказано! Помни, вода, помни, огонь, помни, мать шилорогов!

Эхо странно звонко отдалось в скалах. Райта спешился, сбрасывая одежду, вплоть до рубахи из тонкой выделанной кожи. Он остался в одних штанах. Он стоял, пригнувшись и скалясь, держа в руке тяжелый кривой нож Пустынных. Всадники обступили кругом их и Хаальта. Холод уже начал струиться из Пустыни и кусать кожу. Но сейчас Райте не будет холодно.

Хаальт тоже разделся до пояса, ноздри его нетерпеливо подрагивали. Это был старый боец. Широкая грудь, поросшая курчавым седым волосом, была покрыта шрамами, мускулы перекатывались под жесткой задубелой кожей. Он ухмыльнулся.

— Сталь хочет крови! — крикнул хрипло Имарайяльт.

Это было знаком.

Он плясали в угасающем закате, в волнах наступающего лютого холода, от которого ломит кости, как от ледяной воды — зубы. Хаальт был опытным и сильным воином, коварным и быстрым. В нем кипела злоба и жажда выжить — а ели он не получит Копья, Хаальтам конец, все это знали. А Райта даже не знал, почему ему так весело. Не понимал, почему он так ликует. Он знал только одно — он прав. Он прав и не может проиграть. Он добыл Копье честно, он сын честного отца и честной матери, он пил воду Госпожи, и Сын Огня Торамайя отдал ему Копье…

Он плясал и прыгал, он не ощущал боли. Он радовался и орал, и Хаальт, осознав, что здесь что-то не так, на мгновение растерялся и испугался. И тогда Райта ударил. Клинок с хрустом вошел в грудь противника, взламывая ребра. Райта дернул его влево, к грудине. И вырвал.

Хаальт постоял мгновение — и упал. Кровь широко лилась из груди, дымясь и тут же застывая на холоду. Холод. Пот на теле Райты начал схватываться льдом. Кто-то накинул на него тяжелый войлочный плащ. Райта поднял руку.

— Я хозяин Копья? — жестко спросил он, сам испугавшись своего голоса.

— Ты, — ответили ему.

— Я вождь Круга и всех племен? Слово было сказано!

— Ты, — ответили ему не сразу и совсем нерадостно. — Ты добыл Копье, и будь ты хоть сыном хромой суки, все тебе подчинятся.

— Я, сын благородной Атаэ и великого Маллена, слышал ваши слова.

— И я слышал, — прозвучал знакомый голос, тот, что он слышал в Потерянном шерге. Голос Огненноокого. И исходил он из Копья.

— Я хочу собрать Круг! — срывающимся голосом выкрикнул Райта.