Ничейный час

Глава 11

Столица

— Собирайтесь! Собирайтесь!

Пришло время воздать земле!

Дарительнице всего!

За щедрость ее!

За великую милость ее!

Мощный голос лавиной катился с горы по всему городу, по огромной толпе, затопившей все площади и улицы верхнего города и колыхавшейся вокруг стен. Сверху непокрытые людские головы были похожи на шевелящийся ковер ползающих друг по другу крыс. За спинами крысиного ковра прямо и неподвижно высились копья стражи. Жала серо мерцали в скудном свете пасмурного дня. Порой начинал идти мокрый снег, порой ветер сметал с неба облака, и на миг выглядывало вешнее голубое небо, но потом снова наползали серые сырые тучи, и солнце смотрело сквозь них бледным рыбьим глазом.

За щетиной копий по улицам, от внешних стен к верхнему городу поднимались тройки — один Юный и два Белых стража — методично проверяя все дома. Иногда из домов слышались крики. Иногда выскакивали какие-то человечки и бежали скорее наверх, но окружавшая толпу стража опускала копья, и человечки смешно падали. Те, кто не мог или не хотел идти, был не нужен городу.

Сиэнде вцепилась в руку Иште. Та стояла, белая, как мел, закусив краешек платка. Дед остался дома, он уже был стар и не мог ходить. Тепло, еда и вода города медленно отнимали у него жизнь. Айне тоже осталась дома. Она тоже заболела тоской от даров города. Иште еле слышно подвывала, все больше забирая в рот платок.

— Возлюбленные дети мои! Братья и сестры мои! Возрадуйтесь!

Грузная немолодая женщина, словно облитая золотом наряда, прижимала руки к огромной груди, взирая на белого, высокого, похожего на острое копье, Айрима. Женщина была старой. Но ее не убьют Юные. Она Мать всех Детей.

Иште стиснула руку так крепко, что Сиэнде чуть не закричала. Но кричать было нельзя. Потому, что сзади стояли Юные и Белая стража с копьями. А когда они наклоняют копья, люди умирают. Люди все время умирают. И тела их лежат, и никто их не смеет трогать, пока Юные не унесут их и не отдадут Садам, чтобы земля давала свои дары. А когда приходит вечер, на улицах становится слишком много теней. И домой тоже приходят тени слушать речи и следить…

— Знайте, что вы избраны! Вам дан этот город, и деревья Садов приносят плоды только для вас. Все, что ни пожелаете, дается вам и будет даваться! Земля щедра к вам!

Сегодня был тот самый день, значит, кто-то будет избран ради скрепления уговора с землей. Земля должна получать не только смерть, но и жизнь. Иште сжалась, как могла, чтобы ее только не заметили. Она знала, что ее время настанет скоро. Она еще помнила белую луну. Все, кто помнил белую луну, умирали. Когда она не сможет рожать — а это будет скоро, поскольку вода и еда и тепло города не для тех, у кого одна тень — тогда она станет пищей для земли. И тогда Сиэнде заберут. И уже она станет рожать Детей, а Дети станут Юными.

Сиэнде помнила, как к ним во двор вбежал какой-то мужчина, бегал, тычась по углам, как собака, рыдая, пытался забиться хоть в какую-то щель. За ним спокойно, деловитым шагом вошли двое Юных и человек в белом с тремя тенями, неторопливо загнали мужчину в угол и выволокли наружу. Иште не оторвалась от шитья, даже тогда, когда мужчина тряс ее за плечи, дергал за юбку и умолял помочь. Его словно никто не видел.

— Гряди, избранник! — провозгласили, наконец, прекрасными, стройными ровными голосами Дети, стоявшие где-то там, у Камня. Значит, сегодня еще не очередь Иште.

Значит, она будет жить по крайней мере еще месяц.

Кто сегодня скрепил уговор с землей, она не знала, да и не хотела знать. Они с Сиэнде шли домой.

На улице прямо у ворот Иште, глядя прямо перед собой, перешагнула через деда. Вокруг головы его уже начала застывать черная лужа. Айне закололи в постели. Но она и так умирала. Жизнь священна в городе — но не успевшие откликнуться на зов подлежали выбраковке. В городе должны жить самые совершенные — даже из людей прошлого, как их называли. Будущее было для Детей и Юных.

За телами пришли вечером, когда над гордом поднялся кровавый коготь луны. Их отдадут земле в Садах, и деревья дадут хлеб, и мясо, и сладости, и одежду, и все, что угодно, и вода потечет вином и медом.

Наутро, когда Иште отворила дверь на улицу, там, как всегда, стояла корзина с едой для нее и Сиэнде. Иште внесла корзину во двор, задвинула засов, и только тогда страх отпустил. Она заплакала. Страх в последнее время стал почти невыносим, Иште не понимала, почему. Наверное, потому, что вдруг вспомнилась старая сказка. О молодом правителе, который не хотел видеть вокруг себя уродства и старости и приказал перебить всех стариков.

"Наверное, они тоже помнили другой цвет луны", — подумала Иште. Она еще помнила, хотя ей было не так много лет. Но она помнила луну, белую луну, и все чаще она вспоминала ее.

А ведь помнящих луну оставалось все меньше. Те человечки, которые так смешно накалывались на пики — почти все они были старше трех, а то и четырех десятков лет. Они выросли в другое время, они не могли привыкнуть. Зачем, зачем они тогда не ушли? Надо было спросить деда и Анье, но они как раз оказались среди тех человечков… Иште встала.

А ведь в этом доме прежде жил кто-то другой. Они переселились сюда, когда хозяев не стало. Или они ушли, или… как те человечки. В городе теперь было много свободных домов. И всем хватало еды. Надо было только пойти и собрать урожай, а он созревал каждый день. Они с Сиэнде через день работали за стенами в Садах.

Сердце бешено запрыгало в груди.

ЗА стенами.

От одной мысли скрутило живот, и тошнота подступила к горлу.

Из города не уходят.

Она вспомнила, как лет семь назад попытался бежать какой-то человек, он был старый, он еще помнил белую луну.

Они не увидели, что случилось с ним там, за деревьями.

Но как он кричал! Как долго, страшно он кричал! Человек не может так кричать, не может кричать так долго!

Иште зажмурила глаза. Ворота открывают только чтобы впустить. Выходят из него только Юные, люди с тенями и Белая стража. Старым можно было служить в страже — они все равно погибнут, пусть принесут пользу. Да и людей с тенями становилось все меньше — они тоже помнили белую луну. Но служили они истово и радостно принимали свою смерть ради Детей и Юных.

На дорогу можно попасть только через главные ворота. Но Сады — вокруг всего города, можно ведь и туда, где нет дорог. Могут и не заметить. Твари ведь не везде? Ведь ее пока никто не заметил в этом городе, а она помнит белую луну. Не заметят, почему должны заметить? Иште знала, что выглядит моложе своих лет, она же никому не скажет, и Сиэнде не скажет. И они спрячутся в свой уголок, и будут жить долго-долго и счастливо.

Если, конечно, в следующий раз ей не выпадет честь…

Это бывало всегда в день благодарности, а день благодарности случался всего раз в месяц. Тогда надо было отдать одного человека — всего одного человечка — за очередной месяц благополучия города. Все равно какого человечка. Можно было даже человечка не из города, любого, какой придет в город… Или Юные пригонят…

…боги, город как тварь, засевшая на дороге, сожрет любого, кто вошел и никого не выпустит…

А когда человечек умрет, своей кровью скрепив договор с землей, настает время чести. Потому, что если одно умерло, должно родиться другое. И тогда Айрим выберет женщину, и даст ей испить напитка с каплей крови человечка, и на ее лице расплывется безмятежная улыбка. А потом Айрим даст ей Юного, и женщина забеременеет, и через тринадцать дней родит. Потому, что Юные могут иметь детей лишь от обычных людей.

И женщина умрет в родах. А Дитя станет Юным.

Иште закусила губу. В городе еще было много обычных людей, и они рождали детей. И их забирали. Потому, что дети — для будущего века. Они должны стать Детьми, а потом Юными. У Иште уже забрали двоих…

А скоро настанет время Сиэнде. Ей дадут простого человека, и она будет рожать, пока сможет рожать, а потом, когда она нарожает достаточно, ей дадут Юного. Айрим все пытался добиться, чтобы Юные сами рожали детей. Но Юные женщины были бесплодны. Пока не получалось.

Иште сидела на корточках, прислонившись к каменной стене и обхватив голову руками.

Тени. Тени. Они были только у некоторых старших. И эти старшие тоже были избранными. В том же недосягаемом кругу, что и Айрим. Ходили слухи, что они не старятся и не умирают, и не умрут никогда.

Иште стиснула зубы. Теней давно уже больше чем людей. А у нее нет лишних теней. И у Сиэнде нет. А в благодарность земле всегда отдавали человека с одной тенью…

Иште закусила губу и закачалась, тихо подвывая.

Послышались тихие шаги. Надо встать, сделать обычное лицо, Сиэнде маленькая, ей не надо думать о таком.

— Иште…

— Да. Еду принесли.

— Я не буду, — прошептала девочка.

— И почему это? — удивленно замурлыкала Иште. Притворяться не очень получилось.

— Я не хочу есть эту еду, — она особенно подчеркнула — "эту". — От нее тени растут.

Иште обняла девочку. Как ей удалось в этом городе вырасти такой, словно бы она помнила белую луну? Иште не знала ее матери, она просто пришла жить в пустой дом, а там уже были были ничейный дед, Анье и эта девочка.

Сиэнде подняла лицо.

— Иште, давай умрем?

— Ты с ума сошла?

— Нас все равно убьют… Давай убежим от них, из снов богов, а? Сны у них очень страшные, Иште, давай умрем?

— Мы не умрем, — стиснула зубы Иште. — Мы убежим. Мы убежим.

"И пусть лучше нас сожрут твари".

Холмы

Люди занимались своими обыденными делами. Люди почти не обращали внимания на возвратившийся отряд короля. Мало ли, какие у государя дела. Он держит власть в Холмах, и слава ему. Холмы стоят и будут стоять, и слава государю.

Они поднялись на верхний уровень, проехали над садами, въехали под арку дворцовых врат. Ринтэ спешился и, не глядя ни на кого, зашагал к себе.

Они ждали его там, в круглой комнате, все три его женщины. Вот чего он желал меньше всего. Они сидели и молчали, глядя на него. Три пары ожидающих, испуганных, отчаянных глаз. Осуждающих глаз. Он остановился перед ними.

"Я устал. Я больше ничего не хочу и не могу".

Женщины смотрели на него.

— Ну? — сказал он. — Обвиняйте. Обвиняйте.

Женщины молчали. Белая Асиль, Ледяной Цветок Холмов. Золотая Сэйдире, Лебединая Госпожа, и темная Нежная Госпожа Диальде. У одной он не сохранил сына, у другой — дочь, а третья по его вине лишилась и мужа, и младшего сына.

— Ну что вы молчите? — крикнул он, чувствуя, как срывается голос, и подламываются колени. Он повалился на пол, закрывая руками лицо. Из его груди вырывался глухой, прерывистый вой, похожий на лай. Король Холмов плакал.

Женщины не плакали. Они обнимали его, они успокаивали его.

— Они вернутся, верь мне, — говорила Сэйдире. — Обязательно!

— Я ничего, ничего не смог сделать…

— И не надо, — говорила Асиль, — это судьба. Так должно быть. Все будет правильно, верь мне!

Нежная госпожа растолкала обеих невесток.

— Идите, — сказала она. — Идите. Мать лучше знает, как утешить сына.

Сэйдире долгим взглядом посмотрела на свекровь, прикусила губу и вышла. Асиль коротко поклонилась и почти выбежала за ней. И разрыдалась. Сэйдире обняла ее. Она не плакала.

— Да что ж ты, — всхлипывала Ледяной Цветок, — за каменная… такая? Твоя дочь… она же… ну что ты молчишь-то?

Сэйдире тихо гладила ее по белым волосам.

— Он плачет. Нежная Госпожа плачет. Ты плачешь. Хоть кто-то должен не плакать.

На другой день о подножья холмов разбилась Мертвая волна.

Майвэ

Майвэ не могла не испытывать невольной гордости за предков, выстроивших эту дорогу. Даже сейчас, после двадцати лет запустения, она была прекрасна и величественна. Широкий и высокий коридор, по которому могли пройти в ряд четыре груженых телеги, заговоренные светильные камни, медленно загоравшиеся впереди и гаснувшие за спиной, полные проточной воды чаши на каждой стоянке и, главное, запасы "конского гороха" в каменных заговоренных коробах. Лошади прежде всего, это понимали все.

Бронзовые высокие двери с каждой стороны были отмечены условными знаками, по которым было понятно, что находится за ними — съезд к руднику, боковая дорога к какому-нибудь холму или выход на поверхность, в мир Дня, к какому-нибудь торжищу.

Первые ночи пути были тяжелыми. Люди почти не разговаривали. Майвэ ощущала себя страшно одинокой. Даже Тэриньяльт, словно чувствуя свою вину перед королем, держался с ней почтительно, не позволяя ничего сверх. "А ведь мы помолвлены, — горестно думала Майвэ. — Или он решил отказаться от меня?" И муторно, и тошно было ей, и хотелось лишь одного — чтобы все скорее кончилось.

На очередной стоянке Тэриньяльт велел Тьяссе подняться наверх. Дверь отворили с трудом — засов приржавел к скобам.

Коней расседлали и устроили в стойле. Для Майвэ, как всегда, расстелили теплые циновки на нарах в закуте. Мужчины не осмеливались спать там же, где дочь короля. Майвэ действительно чувствовала себя мешком. Ее увезут и привезут.

"И правильно. Ты это заслужила, дрянь. Терпи"

Тьясса вернулся к рассвету. Его белое лицо с огромными муравьиными глазами было бесстрастно.

— Говори, — сказал ему Тэриньяльт.

— Там все неживое.

— То есть?

Воин раскрыл ладонь

— Вот. Это даже не пыль, не земля, не песок. Такое там везде.

Науринья схватил его за руку, долго смотрел на рассыпающуюся кучку… праха, просто другого слова найти нельзя было. Маг принюхался.

— Там нет запахов, господин, — бесстрастно ответил воин с Ущербной Луной на груди.

— Чего еще там нет?

— Ветра нет. Звуков нет. Движения нет. Все не то чтобы умерло — все как будто и не было живым. И воду тамошнюю я бы не стал пить.

Науринья отпустил руку воина. Улыбнулся. Потом улыбнулся еще шире. Улыбка превращалась в оскал.

— Он следит за нами. Он чуууует…

Майвэ почти ощущала общий страх. Науринья, безумный маг, зачем, почему именно сейчас?! Да ей самой было так страшно, что голова закружилась и живот ослабел.

— Он не властен здесь! — пискнула она, почти теряя зрение. — Тут власть моего отца! Не смейте бояться!

Первым нарушил молчание Эдеанна. Старик захохотал.

— Ну хоть один отважный человек нашелся! Эх, госпожа, хоть ты реши, что делать. Мы, понимаешь, готовы были пойти, умереть и уйти из снов богов во славе, а вляпались в дерьмо. Вытаскивай, госпожа.

Вот тут уже хохот стоял общий. Не смеялся один Науринья.

— Я хочу, чтобы вы выслушали меня, — сказала Майвэ. — Пожалуйста. — Голос ее был пронзителен и звонок от волнения и страха. — Я хочу сказать вам, что я очень боюсь. Я боюсь, что Дневные не придут. Или их принц погибнет. А если все наверху так плохо, то кто-то обязательно должен встать на Камень, чтобы все исправилось… Ну, вот и все… Надо идти.

Науринья дернул плечом и отвернулся.

— Да ты посмелее нас всех будешь, дев… госпожа! — хлопнул себя по бедру Эдеанна. — Я — твой человек!

— Я твой человек, — изумленно распахнул глаза Адахья.

— Ты наша, а мы твои! — выкрикнул еще кто-то. Страх уходил, на глаза Майвэ накатили слезы.

А потом Эдеанна запел, радостно, от всей души, и песня эта, простая, не такая, как у Дневных бардов, что-то сделала с ними всеми. Они начинали петь, незаметно для себя, подхватывали слова, и словно прорастали друг другом. Они ощущали мысли и слова, чувства и биение сердца, словно были чем-то одним.

"Если кто-то из нас умрет, эти корни, эти узы не порвутся, и даже из-за грани сна богов мы будем слышать друг друга", — подумал кто-то, и Майвэ поняла, что она слышит чужие мысли, и остальные тоже.

А Науринья отвернулся к стене и, кусая в кровь губы, плакал.

— Выступаем! — резко отдал команду Тэриньяльт. — Время не ждет!

***

— Выступать утром, — сказал Анральт Одноглазый Лис после прилета ворона Тешийи.

Сборы были недолгими. До темноты время еще было, к тому же тревожное предчувствие дороги, и неизвестность в конце долго не дадут заснуть. Люди сидели молча на кухне, или говорили о чем-то пустячном, и у всех в глазах была одна и та же тревога. Одноглазый Лис Анральт спустился к ним. Ему налили горячего вина в оловянную кружку, и он сел, глядя куда-то в пустоту. Его присутствие тяготило, и все по одному стали расходиться. Когда Деанта собрался откланяться, Маранельт его остановил. Они остались вдвоем.

Лис заговорил не сразу, словно собираясь с духом.

— Расскажи мне о матери, — сказал он глухо и отрывисто, не глядя на Деанту. — Расскажи.

— Вы знали ее?

— Конечно, знал. Ну, можно так сказать. Я сопровождал ее на юг из столицы. Она… сильно постарела? — он посмотрел на Деанту.

— Я не знаю. Я же не видел ее юной.

— Ну да, ну да, — торопливо пробормотал Лис. — Ну хоть какая она?

Деанта покачал головой.

— Лучше вы расскажите, какой она была, когда вы знали ее.

Лис улыбнулся. В его единственном глазу плясал огонь очага.

— Она была красивая. Как принцесса из сказки. Нежная, такая хрупкая. И очень любила твоего отца, хотя видела его только один день и одну ночь, — он закашлялся. Посмотрел на Деанту. — И я тоже видел ее недолго. Только пока сопровождал. И мы почти не говорили. Какая она сейчас?

"Она безумна".

— Она красивая до сих пор. Стройная. — "Худая, она почти не ест". — И много говорит об отце.

— Она не вспоминает… меня?

— Простите, господин, но нет.

Лис усмехнулся.

— А я вот не могу забыть. Ладно, — он хлопнул по колену, вставая. — Иди-ка спать. Завтра в путь.

Дорога Ночи

До места встречи оставалось две ночи пути. И две ночи до момента встречи с Дневными.

— Я очень надеюсь, что кто-то придет, — говорил Адахье Тэриньяльт. — Может быть, мертвая волна не затронула Юг?

— Я надеюсь на это, — отвечал вместо Адахьи Нельрун. — Там осталась Правда владыки.

— Только владыка сам в заложниках в Холмах.

Нельрун кивнул.

— Это верно. Но он жив, и земля это знает.

— Будем надеяться, — повторил Тэриньяльт.

На стоянках Майвэ развлекалась, читая надписи на стенах — обрывки чужих жизней. Что думали они, оставляя эти надписи и рисунки? Было им весело или грустно? Майвэ улыбнулась, поймав себя на мысли, что ей тоже хочется оставить что-то на стене. Она воровато оглянулась, чтобы в закут никто не зашел, и нацарапала камешком "Арнайя Тэриньяльт, я тебя люблю".

За этим занятием она не услышала, как тот самый Тэриньяльт и вошел. Майвэ заслонила спиной надпись, хотя почти сразу же вспомнила, что он все равно не прочтет.

— Еда готова, госпожа, — как обычно, сказал он. После разговора с королем он старался держаться на расстоянии от нее. Майвэ не выдержала. Уж лучше все узнать и решить сразу.

— Ты хочешь оставить меня, Тэриньяльт? — негромко спросила она.

Он покачал головой.

— Я никогда не оставлю тебя.

— Тогда почему ты совсем не говоришь со мной? Мне очень одиноко, Арнайя Тэриньяльт.

Тэриньяльт опустил голову, потом снова поднял.

— Я дурно поступил. Но когда мы вернемся, я буду отстаивать свое право. Между нашими родами еще не улажена та старая вражда, вира не выплачена.

— Это буду я?

— Это тебя оскорбляет?

— Не очень. Нет. — Майвэ улыбалась. — Раз это ради того, чтобы быть со мной — то даже радует. Скорее бы все закончилось. Мы вернемся, и отец не будет вправе нам отказать. Мы будем героями.

— Если выживем, — сказал Тэриньяльт, — то будем. Идем, еда готова, госпожа. Люди ждут, они не станут есть без тебя.

***

Это был вход в старый медный рудник над Тианой. Отсюда громадный замок у черного зимнего леса казался игрушечным, а длинная белая дорога — узкой ленточкой.

Полукруглый черный вход виднелся над отвалом, по которому в свое время спускали тележки с рудой. День был пасмурный и ветреный, и лохмотья облаков волокло почти по земле. Полуразвалившиеся останки домов, складов, плавилен были унылы и тоскливы, словно и их задела Мертвая волна. На самом деле рудник забросили из-за смуты, потому как некому было защищать рабочих от тварей. "Сейчас никто бы их не тронул, — подумал Деанта. — Твари сами бежали от Мертвой волны. Опрометью. И здесь сейчас совсем тихо…" Он поймал себя на мысли, что уж лучше твари остались бы, только не было бы этой Мервой волны.

— Не хочется мне туда идти, — проворчал Сохора.

— И все же надо, — ответил Руа. — Нас ждут, и Уговор мы блюдем.

— Это если ждут, — протянул Сохора.

— Вот и посмотрим.

Юэйра не сказал ничего. Просто погнал коня ко входу.

— Ишь ты, лихой какой, — хмыкнул Руа. — Мы-то не будем торопиться. Это незачем. Торопыги погибают скоро.

— А вот рассказывали мне, — заговорил Сатья Королевский бард, — что рудокопам в этих местах являлась Хозяйка.

— Это еще кто? — тяжело пыхтя, спросил Руа. Слова барда отвлекли людей от мыслей о темноте и неизвестности.

Они въезжали на отвал.

— Рудокопы рассказывали, что появлялась перед ними красивая женщина в зеленом платье и с рыжими волосами. Тем, кто был человеком хорошим и славным работником, кто не был жаден, она помогала. Выводила из завалов, показывала слои хорошего малахита, а то и медный изумруд. А появлялась внезапно — вот не было ее, а вот она уже здесь.

— А звали ее Мелите, — добавил Хелья Ночной, снимая глубокий капюшон. Они входили в его мир. — Она была из малого холма, звонкого. У них вся семья рудознатцы, и все рыжие. У нас рассказывают, что она ушла с каким-то Дневным.

— А у нас рассказывают, что одного мастера-малахитчика, Иранту, она забрала с собой в свое медное царство. Будто там он вырезает каменные цветы из дорогих камней, а они оживают.

— Похоже на сады в Королевском Холме. Но не рассказывают, чтобы там трудились мастера Дня…

Время под землей течет совсем иначе, чем наверху. Так часто говорили, но сейчас Деанта это понял на своей шкуре. Отмечать его можно было только по тому, как выгорали факелы. Искажалось чувство времени, искажались звуки, обманное глухое эхо заставляло останавливаться и прислушиваться. Темнота давила.

Вход давно остался позади, и Деанта вряд ли нашел бы дорогу назад один. Но с ними шел Хелья Ночной и Сатья-бард. И все воины, молча, как послушные дети, следовали за ними, потому что боялись. Шли по дороге, по которой катали тележки с рудой. Шли и вели коней в шорах в поводу.

Хелья Ночной остановился, прикрыв глаза от света факела.

— Если я верно помню, то скоро будет проход налево, к вратам на Королевскую дорогу. И там нас должны будут ждать.

"Если будут ждать". Общая невысказанная мысль была почти ощутима.

— Нас будут ждать, — еще раз повторил Хелья.

Их ждали. И гораздо ближе, чем предполагал Хелья. Наверное, он-то сразу заметил собрата, а вот для остальных он просто выступил из камня. Беловолосый, бледный как слепой червь, с огромными темными глазами, похожими на глаза насекомого. Сложением он не походил на насекомое совершенно — он был выше среднего роста, крепкий, с длинными сильными руками. Кожаный кафтан был подпоясан широким поясом с бронзовыми бляхами, как у знатного, и наручи, как и перевязь, были украшены знаком ущербной луны. Черные рубаха и штаны, сапоги до середины голени. При нем был короткий меч и несколько метательных ножей. Он стоял, бесстрастно глядя своими муравьиными глазами на Дневных.

С Хельей они обменялись короткими кивками, но Ночной дал знак говорить Сатье-барду и отступил.

— Привет тебе. Я Сатья, бард короля, Я блюду Уговор.

— Я Тьясса из холма Ущербной луны. Я блюду Уговор. Кто должен встать на Камень?

— Я, Деанта, — сказал Деанта, выступая вперед. — Я блюду Уговор.

Ночной Тьясса кивнул.

— Тогда идем.

И нырнул во тьму.

— Я Деанта, — сказал Дневной, остановившись перед Тэриньяльтом и Адахьей. — Я блюду Уговор.

Майвэ не сразу поняла, почему так застыл, открыв рот, Адахья и выругался Эдеанна. А потом, присмотревшись, ойкнула сама. Дневной был невероятно похож на ее брата. Если бы волосы у него были не черные, а белые, и лицо не такое смуглое, то просто двойники. "А брат очень походит на своего покойного отца, моего дядю. А отец рассказывал, что когда государь Эринт ходил на поле Энорэг подтверждать Уговор, ему показалось, когда он увидел короля Дневных, что он видит свое отражение… Значит, этот юноша должен встать на Камень… Они же видели моего дядю Эринта, они тоже узнали…"

Майвэ вышла на свет факела.

— Я Майвэ, дочь государя Холмов. Я блюду Уговор, — сказала она, протягивая ему руку. — Теперь, наверное, я не нужна, и можно меня отправить домой. Но ты не думай, я не боюсь и не уеду.

"Какая же красивая, какая чудесная девушка", — подумал Дента, ощущая, как невольно расплывается в улыбке и краснеет.

— Я не думал так, — проговорил он. — Вовсе не думал!

— Я могла бы уехать, но, наверное, лучше останусь пока.

Деанта понял, о чем она не хочет говорить вслух. Это они с Малленом и Сатьей обсуждали не раз. На Камень должен стать человек королевской крови, крови Близнецов… Теперь он просто обязан сделать это. Чтобы ей не пришлось.

ХОЛМЫ

Страшнее тварей Провала оказалось молчание Провала. Никогда еще такого ощущения беды не было в Холмах. Стража Провала и маги были издерганы ожиданием до предела, люди не могли спать. Все ждали. Это тягостное ощущение передавалось всем жителям Холмов. Твари, жившие на поверхности, тоже затаились — словно сами опасались грядущего.

Ожидание убивало. Убивало по-настоящему. Уже несколько человек в Королевском холме покончили с собой. Это были совершенно разные люди — молодые и старые, мужчины и женщины, знатные и простые. Ни в чем не схожие — кроме смерти.

И все чаще король Холмов, Ринтэ Злой Язык становился молчалив. И бледнел порой так, что даже бледнокожие Ночные ужасались — даже Тэриньяльты, бледные, как подземные черви. Госпожа Асиль казалась рядом с братом своего супруга румяной как Дневная. И когда накатывала на него это слабость, сгонявшая все краски с его лица и покрывавшая холодным потом его лоб, глаза его становились темными и огромными.

Тогда Сэйдире, Лебединая Госпожа, словно обретала силу. Она была нужна ему. Жизнь жаром вспыхивала в ней, и король, глядя на нее, улыбался, и румянец снова появлялся на его щеках. Недаром, видимо, говорили в старину — нет земли без короля, нет короля без супруги.

С востока люди Дня больше не приходили, как сообщала госпожа Адиэ. Те, что жили возле ее Холма, исправно стояли на страже вместе с Ночными, но в них было отчаяние и ярость, какие бывают только у людей, потерявших все. Они не пели песен. Иногда Ночные видели, как они плачут или молча смотрят под кровавой луной на восток, туда, где когда-то была их земля. Но с востока больше никто не приходил. Риама, которого они избрали своим предводителем, говорил:

— Я не хочу думать. Потому, что тогда мне полезут в голову, — он стучал при этом себя по темечку, — видения. Они сразу хлынут, ничем не остановишь. Не то я сам придумываю, не то… кто-то насылает? Не знаю.

— Что ты видишь? — спрашивала госпожа Адиэ Воинственная, утирая слезы — все же была она женщина, а женщины нежны и чувствительны.

Риама мотал головой и говорил через силу, жмуря глаза, полные слез:

— Ты видела, госпожа, как на озере по весне лед проваливается? Вот и вся наша земля так. Города стоят как льдины, а вокруг земля проваливается, и провал заполняет черное болото, а в нем кишат черви, и чешуйчатые змеезубы, и белоглазые кровожабы. И из города не выйти. Не спастись. — Он поднимал незрячий взгляд на госпожу Адиэ и говорил: — И я представляю, как они там… внутри. Умирают от голода и безнадежности. Или выводят кого-то одного, чтобы его сожрали твари и дали еще день, еще день жизни…

— Я бы лучше пошла и погибла в бою, — шептала госпожа Адиэ.

— Все, кому хватило духу умереть в бою, либо умерли, либо прорвались сюда.

— Тогда остальные умерли еще до смерти.

Риама не отвечал. Он даже не плакал. Плакала госпожа Адиэ, а потом вставала, собирала своих охотников и добровольцев из Дневных и шла из Холмов на восток, убивать тварей. Последнее время она заметила — или ей показалось — что болото на какие-то три-четыре шага приблизились к Холмам. Она проверила. Так и было. Ей не хотелось думать, почему так.

А потом с восхода пришла Мертвая волна.

Ринтэ даже порой улыбался. Но улыбка надолго не задерживалась на губах. Слишком много мыслей. Слишком тяжелое ожидание. Слишком мучительное неведение. И слишком тяжкая ноша.

Когда-то, давным-давно он приехал в родной холм со страшной мыслью — как легко он мог бы вырезать весь холм. И вот, наступает неведомое. И вряд ли это остановит его королевская сила. Он еле держался. Все кончалось, уходило, как уходит кровь из раны. Что-то обязано, просто непременно должно случиться — иначе зачем он живет? Зачем умер отец и погиб брат? Зачем он вырывал власть из рук Жадного, если все кончится вот так?

Они с дедом сидели над Королевскими садами на галерее, когда вдруг на мгновение словно бы замолкли шумы водопадиков и ручьев, звон колокольчиков и разговоры. Дед с внуком переглянулись.

Бездна зашептала.

И Ринтэ вдруг посерел и согнулся, падая вперед.

Дед подхватил его.

— Ты что? — испуганно зачастил он. — Ты что? Тебе воды? Я сейчас, я лекаря…

— Ннннет, — провыл Ринтэ. — Никого не зови… Нельзя, чтобы знали. — Он поднял белые мутные глаза. — Земля пошатнулась, — выдохнул он. Сглотнул, переводя дыхание. — Она оперлась на меня, — выдохнул он. — Тяжело…

Его вырвало.

Сэйдире хлопотала вокруг мужа. Ринтэ лежал на тахте, глядя в потолок.

— Ты почти не спишь.

— Бездна шепчет.

— Ты ничего не ешь.

— Бездна… Где Майвэ…

Сэйдире отвернулась, стиснув зубы. Яростно вытерла глаза.

— Я знаю — с ней все хорошо.

Ринтэ повернул голову и остановил на ней мутный взгляд.

— Я мать. Я чувствую. С ней все хорошо!!

— Ты меня прощаешь? Я же отпустил ее.

— Кто бы ее удержал, — прошептала Сэйдире. На глаза накатили слезы, веки отяжелели. Она услышала всхлип. В ужасе посмотрела на мужа.

Ринтэ молча рыдал, отвернувшись к стене. Жалко, как слабый ребенок.

Сэйдире, скривившись от жалости к нему и себе самой, легла рядом и обняла его за плечи.

Но она не плакала. Кто-то должен не плакать. Было тихо. Совсем тихо, Ринтэ затих, и она уже подумала, что муж уснул. Постепенно сон пришел и к ней.

Но Ринтэ, король Холмов, не спал.

Он лежал, не ощущая тела, придавленный к ложу непонятной тяжестью. Или это было отчаянье, лишавшее воли? Он не хотел двигаться. Он слушал свою боль и ужасался своей слабости. Он медленно тонул в безнадежности.

"Как это может быть… почему? Что случилось? Почему ничего не происходит, почему боги не проснутся? Это же неправильно, это несправедливо! Разве я сделал что-то не так? Тогда почему земля не помогает мне, а высасывает меня? Или что-то в мире настолько изменилось? Но если законы больше не действуют, то почему же боги спят, как прежде?"

Он приподнялся. Осторожно встал, чтобы не потревожить Сэйдире.

"Но ведь так не может быть. Должно быть что-то еще. Иначе все бесполезно, и Жадный победил. И если не я, так другой король пойдет к нему с поклоном умолять о пощаде. Но я не пойду. Нет. Должен быть иной путь! Должен!!!"

Он стиснул кулаки. Ему казалось, что у него сейчас лопнут глаза от дикого напряжения. Лопнут, и кровь забрызгает белое лебединое платье Сэйдире.

"Да помоги же хоть кто-нибудь!"

Ему казалось, что он проваливается в глухую бездну. Бездну без отклика, бездну без надежды. Шепчущую множеством холодных голосов на грани сознания. Его охватил животный ужас небытия, он таял, распадался на части, и оставался от него только один огромный, отчаянный безмолвный крик о помощи. Чья-то рука возникла перед ним и открылась, и он вцепился в ладонь.

Бездна шептала — но ее голоса не вызывали этой тянущей тошноты, слабости и отчаяния. Да, Бездна была — но она утрачивала власть.

— Кто ты? — прошептал Ринтэ.

Ты выдержишь, — ответил бесплотный голос. — Если не будешь оглядываться назад. Ты не один.

— Что? Что это значит?

Ответа не было. Он вынырнул из бреда.

Но шепот Бездны уже не убивал его.

***

Вирранд Тианальт медленно и сосредоточенно точил меч. Это успокаивало.

Госпожа Асиль своей волей разрешила королевскому заложнику выбрать себе оружие. Тианальт хотел защищать Холмы. У Закатного холма поселили беженцев-Дневных из Королевской четверти, они могли знать его, Тианальта. И Асиль позволила ему идти. Потому, что это был повод отпустить его и сохранить хотя бы видимость верности мертвому мужу.

Она плакала у себя в покоях, кусала кулаки — и ничего не могла с собой поделать. Пусть идет. Пусть! Он умеет сражаться. Дневные будут повиноваться ему. Пусть идет!

Она не спросила Ринтэ — пусть гневается, пусть.

Вирранд Тианальт медленно точил меч. У него теперь было дело. Он знал, что сможет его выполнить. Он умел.

Когда он явился, вооруженный, в Узорный покой, государь Ринтэ Злой Язык уже был там, и был он бледен, но улыбался.

— Можешь не спрашивать. Я дозволяю.

Вирранд преклонил колено.

— Я бы стал твоим человеком, государь, — сказал он. — Но не могу. Но я могу дать клятву — я буду сражаться за Холмы так, как за свою землю.

Ринтэ кивнул.

— Я буду держать эту землю, пока смогу. Может, это поможет удержать и твою. Иди же.

Вирранд вышел. Оглянулся на пороге — Ринтэ улыбался. Вирранду показалось, что его лицо немного светится в полумраке.

"Каждый человек — ключ. У каждого своя дверь".

И пришла Мертвая волна с заката.

Тианальт не был похож на Эринта. Совершенно не был похож. Асиль Тэриньяль сидела, зажав руки в коленях, в круглой комнате, красной и черной, шелковой и меховой комнате. На низком столике на жаровне стоял кувшинчик с горячим вином, лунным вином, приправленным пряностями, на серебряном подносе лежал белый хлеб. Хлеб из лучшего зерна Холмов, который Дневные называли лунным зерном. Или жемчужным.

Госпожа Асиль была в черном платье тяжелого шелка, расшитом серебряной нитью и мелкими красными и хрустальными бусинками. Накидка была из темно-красной шерсти, широкие рукава оторочены мехом. Она склонила голову, и прямые длинные волосы падали ей на плечи, на руки, на колени.

А Вирранд Тианальт, глядя на нее, почему-то вспоминал ту девочку из малого холма, Тилье с "грызной" лепешкой, и его затопляла странная нежность, от которой на его лице проступала улыбка. Асиль настороженно посмотрела на него.

— Я впомнил девочку, — честно сказал Тианальт. — Девочку из Холмов, которая угостила незнакомого дядьку, Дневного, лепешкой. Она стянула ее с кухни, и мы вдвоем ее втайне разъели. И мне кажется, я должен Холмам за эту лепешку.

Асиль тоже улыбнулась.

— Госпожа Асиль, прежде, чем уйду — а я вернусь, я намерен вернуться — я прошу тебя подумать, просто подумать. Я знаю, что с твоим супругом, который погиб, мне не сравниться. Я много о нем слышал и рассказов, и песен. Но я все же прошу тебя — подумай и обо мне. Большего не прошу. Когда вернусь, тогда я еще раз спрошу тебя. А я вернусь. Думай обо мне, госпожа.

Асиль медленно кивнула.

— Я подумаю о тебе, блюститель Юга. Мой сын последовал на охоте за белой ланью. У меня больше никого не осталось. Возвращайся.

МАЙВЭ И ДЕАНТА

— Я не понимаю, — сказал Науринья Прекрасный.

— Чего ты не понимаешь? — отозвался Тэриньяльт, как всегда спокойно. Это раздражало. Науринья обычно с трудом сдерживался от злого крика, но последние несколько недель, после того, как госпожа Майвэ отпустила их всех, а они взяли и не ушли, ему стало легче. Он перестал искать врага. В жажде боя появился смысл. И даже появилась надежда на то, что можно будет жить, и что у него впереди есть что-то лучшее, кроме смерти и крови врага на зубах. И вот тогда он проплакал два бессонных дня. Он оплакивал себя прежнего, который доверял всем и любил всех. Оплакивал себя другого, ненавидяшего любую тень в человеке и потому полного презрения ко всем и лишенного жалости. И оплакивал Диэле и просил у ней прощения. А теперь он успокоился. Если Тэриньяльт не понимает, то его следует пожалеть. Он же не маг, он просто воин и слепец.

— Я не понимаю, почему твари не преследуют нас. Почему мы вообще не видим их всю дорогу.

— Но это же хорошо.

— Для нас здесь и сейчас — да. Но они ведут себя не так, как обычно. Ты ведь ожидал нападений?

— Да.

— И тебя не тревожит, что они ведут себя не так, как надо?

Тэриньяльт пожал плечами. Потом подался к Науринье.

— Не говори так громко, пусть она не слышит, пусть не тревожится.

Науринья посмотрел на Тэриньяльта. Да, он ведь не видит лиц, он видит по-другому, к чему твои взгляды, Науринья? Маг усмехнулся.

— Так ты не ответил.

— Непонятное тревожит меня, как и тебя. Но я не маг, потому предпочитаю не думать о причинах, а разбираться с тем, что есть.

— Воооин, — ядовито протянул Науринья.

— Да. Ты мудр. Ты маг, так поделись своими догадками. Иначе зачем ты со мной заговорил?

Науринья поймал себя на том, что ему стыдно. Ему? Стыдно? Что ж творится-то в мире?

— Я поделюсь, Арнайя.

Тэриньяльт чуть заметно вздрогнул. Науринья никогда не называл его по имени.

— Я поделюсь… Это только мои предположения, я ничего не знаю. Либо Жадному не до нас, тогда, значит, где-то свершается что-то куда более важное и страшное, и наш поход так, пустяк. Ничего не решает. Либо она… госпожа Майвэ, то есть.

— Что?

— Либо в ней, в госпоже Майвэ есть нечто, что не дает тварям приблизиться к ней и ее людям. Не королевская благость, она же не королева… Арнайя, когда она тогда вышла к нам и отпустила, у меня дрожь прошла по спине. Она была иная.

— Я видел.

— Как это?

— Как свет. Она всегда была светом, но сейчас в ней что-то новое. Науринья, нет ли у тебя ощущения, словно кто-то стоит за тобой и держит руку на твоем плече?

— Нет. Но подожди, не сбивай с мысли… Что еще…, - Науринья схватил Тэриньяльта за плечо, и тот увидел всплеск золотого и красного, неровный, болезненный. Тревожный, безумный цвет. Маг приблизил к нему лицо. — Что если вообще все не так? Что, если эти твари не повинуются Жадному? Что если они сами по себе? Будь я Жадным, будь эти твари в моей воле, я бы…

— Ты не Жадный, Науринья. Ты не бог, каким бы ты великим ни был. А ты велик, я знаю. Может, ты и прав. Может, твари сами по себе. Может, есть кто-то много выше Жадного. Но тогда и на другой стороне должен быть кто-то столь же великий. Кто-то выше богов.

— Мне страшно, Тэриньяльт. Даже если этот кто-то великий — на нашей стороне.

Тэриньяльт помолчал.

— Или твари просто не лезут на нас потому, что здесь — Подземелья. И власть короля Ринтэ.

— Может быть и так, Арнайя Тэриньяльт…

***

Это был день или ночь, когда Юэйра упал на колени перед Деантой. Никто не ожидал такого от злого, вызывающе-дерзкого, надменного Юэйры. Но в этот день — или в эту ночь — личина слетела.

Он все чаще спрашивал, где сейчас проходит отряд, что сейчас наверху. Хелья, знавший пути под землей и наверху, говорил. Юэйра коротко кивал и отходил. Говорил он все меньше и короче, и все меньше спал. И вот настал день — или ночь — когда он бросился в ноги Деанте.

— Господин! — сдавленным голосом, сбивчиво, словно сдерживая рыдания, лаял он короткими фразами. — Господин! Позволь выйти! Позволь! Может, они еще живые… как-то выжили… закрылись, заперлись… ведь это недавно… может, не везде…человек же может долго не есть… не пить…вдруг у них вода… есть… может, живые…

Он заплакал.

Деанта стоял, как вкопанный, боясь пошевелиться. Он никогда такого не видел. Он не знал, что делать.

— Позволь выйти! Ты мой король, позволь выйти. Позволь. Я умру за тебя, я все сделаю ради тебя, только позволь узнать, живы ли они.

Тэриньяльт подошел к ним, сел на корточки возле упавшего на пол Юэйры. Подошел Адахья и встал позади. Деанта тоже опустился на колени рядом с плачущим воином.

— Там твои родные? — проговорил он. Голос противно дрожал.

— Мать и сестра, — прошептал тот. — Я ждал их, ждал, они не пришли. Вдруг они живы? — Он поднял голову. — Мы уже почти у Столицы, они тут, рядом жили! Позволь мне выйти!

Деанта проглотил комок. Вокруг стояли люди и смотрели на него. Они ждали от него решений. От короля, пусть будущего. И эта девушка, принцесса, тоже ждала.

А вдруг он ошибется?

Вот так и отец боялся ошибиться. И пришла Мертвая волна.

Воину нельзя так унижаться.

— Мы вместе пойдем, Юэйра. Вставай, прямо сейчас и пойдем.

— Мой государь, — Юэйра поднял заплаканное лицо. — Я умру за тебя.

***

Наверху было странно.

Солнце стояло высоко, но было тусклым, как если бы светило сквозь дымку. Хелья Ночной даже не щурился.

Было не зябко и не тепло. Но в тело проникал странный тягучий холод.

Ни звука. Ни ветра. Ничего.

Далеко-далеко на западе, на тускло-красных скалах белел, как мертвая кость, город. И красным тупым клыком торчала над грязно-белым дворцом, похожим издали на дряхлый жибленький гриб, башня Эльсеана.

Столица. Наверное, в былые времена путники с востока с этого каменистого холма любовались Столицей и радостно предвкушали отдых после долгого пути. К вечеру они уже были бы в городе. На этом холме они впервые вдыхали тугой, ровный ветер с привкусом морской соли.

Больше не будет ветра.

Деанта наклонился к грязноватой кучке снега. Она беззвучно рассыпалась от его прикосновения. Снежинки не таяли на руке. Деанта быстро стряхнул их, как ядовитых мошек.

— Куда дальше? — сказал он. Звуки падали тускло и плоско.

Юэйра, нервно дернув головой, как птица, показал на запад.

— Там. По дороге. За холмом справа.

Юэйра тронул повод. Конь пошел, как деревянная машинка, которые делали в Уэльте. Если бы не барды, кони просто не вышли бы наверх. Животные закатывали глаза, прижимали уши, дрожали, храпели и упирались. Сейчас они двигались слово в трансе.

Направо от тракта дорога сворачивала в холмы, к небольшой белой усадьбе. Юэйра стоял, не в силах двинуться туда. Он был бледен, губы его дрожали, руки были сжаты до белых костяшек.

— Идем, — сказал Деанта. — Идем.

— Я боюсь увидеть, что там…

— Но это нужно тебе. Идем.