Ничейный час

Глава 5

Ночь они проспали, прижавшись друг к другу, как собаки. На толстых кошмах, укрытые тяжелыми меховыми и войлочными плащами. Льенде уложили в самой середине, чтобы девушка не замерзла, и к утру ей стало просто жарко.

И снова — скачка, снова солнце взбирается в зенит, и тени описывают полукруг, жара становится нестерпимой, снова укрытие, опять солнце расплавленной каплей сползает к горизонту, прожигая на пыльном небе алую полосу, снова скачка — и вот перед ними словно из пустоты возникает человек в одежде цвета пустыни.

Маллен спешился, велев остальным стоять и ждать.

Деанта смотрел на их встречу. Может, ему показалось, может, и правда этот человек вел себя с Малленом как-то уж слишком смиренно для надменных Пустынных. Как бы то ни было, вернувшись, Маллен велел ехать следом за проводником.

Они ехали, а Пустынный бежал впереди — ровно, спокойно, неутомимо. Длинные огненно-рыжие волосы были перехвачены на затылке кожаным шнуром. Он был худ и длинноног и напоминал странное насекомое.

Где-то через полчаса они остановились возле невысокого пологого холма, поросшего сухим колючим кустарником, словно клочковатой шерстью. Виантар спешился, замер. Деанта узнал это мгновенное оцепенение — сосредоточение барда. Юньяр принюхался. Эти двое сейчас удивительно напоминали животных, почуявших опасность. А сам Деанта, присмотревшись, заметил на камнях впереди знакомые бледные пятна яда, коричневые сухие комочки испражнений, от которых шел резкий ядовито-кислый запах, и клок паутины.

Появились еще четверо пустынных, среди них и та женщина, что позавчера приходила к Маллену.

— Остальные там, — услышал Деанта ее негромкий голос.

Маллен приказал спешиться, оставил с шилорогами Льенде и еще одного охотника, двое пустынных сели чуть поодаль. Их наверняка оставили сторожить животных, но с людьми они общаться явно не хотели. Льенде страшно хотелось пойти вместе со всеми — но Маллен приказал, а его она не могла не слушать.

Гнездо представляло собой гигантскую кучу камней и земли с хаотично расположенными черными круглыми входами. Ходы были высотой почти в рост человека, круглые, выглаженные и замазанные застывшей, застекленевшей слюной стрекотунов. Потолки были низковаты для человека, ходы шли под совершенно невероятными углами, то резко скатываясь вниз, то поднимаясь вверх, переплетаясь и уводя неведомо куда. И возле гнезда, и внутри валялись пустые панцири сожранных самкой стрекотунов. Весной самцы, привлеченные запахом и стрекочущей песней самки, сползались сюда, чтобы спариться с ней и получить смертельный укус, а потом лежать в неподвижности долгие месяцы и быть сожранными своей супругой или потомками. В пору размножения вокруг гнезда стрекотунов не оставалось ничего живого — самцы набирались сил, чтобы победить в схватке за право первым спариться с самкой. Самое жуткое время. Люди не выходили из шерга, разве что охотники, барды не спали, постоянно поддерживая защиту. Возможно, прежние жители шерга, в котором сейчас жил Деанта, как раз и погибли так в весеннюю пору, в пору цветения тюльпанов.

А скоро придет очередной караван Вирранда. Он должен прийти, и прийти целым и невредимым, если придется еще и подкармливать Пустынных.

Самка, видимо, совсем оголодала и вышла на охоту, где ее и прикончил Деанта. Так что вряд ли в гнезде кто-то ждал, но в нынешние времена ни на что нельзя положиться. Вдруг и потомство вылупилось раньше?

Выходов было семь. В сгущающихся сумерках было видно, что из каждого струится еле заметное зеленоватое свечение. Гнездо созревало — надо спешить. У каждого поставили по охотнику. Бард сел на землю, закрыл глаза и застыл. Никто не посмел нарушить его покоя, пока тот сам не очнулся. Глаза его светились красным. Он медленно встал, выпрямился, посмотрел вперед. Пошел вокруг камней, наконец, остановился перед одним из входов и нырнул туда. За ним прыгнул Юньяр с неожиданной для старика стремительностью и ловкостью, по ходу снимая с пояса веревку и крюки.

Низкий коридор со скользким гладким полом шел довольно полого, медленно уводя куда-то вглубь. Зеленоватое свечение становилось ярче, отражалось от выглаженных стеклянистых стен и обманывало зрение. Острый запах раздражал легкие. Деанта замотал лицо специальной тряпкой, пропитанной отваром особых трав.

Шли, слыша лишь собственное дыхание и шаги обутых в мягкие сапоги ног. Часто попадавшуюся паутину идущие впереди Пустынные жгли или резали острыми кривыми ножами.

Бард резко остановился. Впереди под ногами чернел большой круглый провал, а внизу виднелись белесые продолговатые яйца, возле которых лежали заснувшие самцы, предназначенные на корм своему же потомству. Потому самка и не сожрала их.

— Мы вовремя, — хрипло прошептал Маллен, сев на корточки у края провала. Два яйца уже лопнули и студенистые белые черви длиной в человеческий рост жадно грызли брюхо самца.

Юньяр, отодвинув тихонечко в сторону барда, начал крепить веревку, пустынные тоже, и вскоре вниз заскользили восемь темных фигур, затем еще несколько со светильниками.

Деанта мягко приземлился. Здесь было холодно, не так, чтобы жутко студено, но холод был какой-то мерзкий, промозглый и мертвенный.

— Деанта, Райта — черви, — коротко выдохнул Маллен. Деанта даже не удивился, что дядя приказывает, и пустынные его слушаются. Рыжий юноша оказался рядом, и они побежали к жадно питающимся студенистым червям. Остальные быстро бросились к кладкам, двоим Маллен приказал следить за входами. Похоже, сюда так или иначе стекались все туннели.

Черви чавкали, Деанте даже показалось, что они плотоядно хрюкают. Их белые, слепые еще глазки на ниточках тупо шевелились на черных головах с острыми жвалами. Они еще не видят ничего, они только чуют тепло и кровь…

Деанта медленно вытащил кинжал, стиснул в левой руке короткое копье с широким наконечником. Под белой прозрачной кожей виднелись черные нити сосудов и пульсировало смутное пятно сердца.

Деанта шагнул вперед, но Райта опередил его, с воплем запахнувшись кривым кинжалом. Червь резко отпрянул от стрекотуна, свернулся и встал на хвосте, бешено шевеля слепыми глазками на ниточках. Жвалы беспорядочно заклацали, раскрылась круглая пасть с острыми зубами. Райта ударил, целясь в точку, откуда росли ниточки.

"У него не там мозг!" — хотелось заорать Деанте, но прежде, чем он успел додумать эту мысль, тело сработало само. Деанта прыжком оказался позади червя, который, разинув до невозможных размеров круглую пасть, готовился броситься на живое мясо. Копье с чваком вошло в червя, пронзив пульсирующее темное размытое пятно. И тут они поняли, что такое вопль червя. Он не был слышан, это вопль, но на мгновение Деанта перестал видеть и слышать, потому, что невыносимая, мерзкая боль пронзила мозг. Райта упал, хватаясь за голову. Виантар зарычал — или застонал — и прыгнул вниз, распластавшись в воздухе, как нетопырь. Маллен, крича от боли, успел поймать барда, и оба покатились по полу.

— Стояаааать! — взвыл он, и Деанта застыл на месте, а бард не то пропел, не то простонал какую-то длинную неразборчивую фразу, и второй червь лопнул, словно его раздавила невидимая огромная нога. Бард, тяжело дыша, сел на пол. Райта встал на четвереньки, его вывернуло. Поднялся, пошатываясь, посмотрел на Деанту, и в глазах его плескалась такая ненависть, что юноша чуть не отшатнулся.

— Следи за входами! — крикнул Маллен. — Райта, ко мне!

Пустынный мгновенно бросился к нему.

— Руби! — крикнул Маллен, и юноша яростно начал истреблять кладку вместе с остальными.

Деанта же подошел к тяжело дышавшему барду.

— Тебе нужна помощь?

— Что-нибудь… съесть…, - прошептал тот. — Проклятье, дурак, надо было убивать сразу, он же орет…

Деанта быстро нашарил в поясной сумке кусок сушеного соленого творога и сунул Виантару в рот. Тот быстро затолкал его за щеку и начал сосать.

— Там не набежали? — выдохнул он чуть позже, сглотнув слюну.

— Нет. Повезло.

Виантар только кивнул.

Когда охотники закончили обследование всех ходов, снаружи уже было хорошо за полдень. Добыча была богатой — много целых кусков прочной паутины, из убитого червя пустынные извлекли еще не развитые ядовитые железы, из которых они каким-то тайным способом добывали противоядие. Это желтое, тяжелое, отвратительно горькое снадобье, выпитое за два часа перед возможной схваткой со стрекотуном, делало охотника нечувствительным к яду.

Нашли несколько человеческих трупов, высосанных досуха. По останкам и остаткам одежды было понятно, что это кто-то из Пустынных. Но это уж они сами разберутся, кто у них тут пропал, подумал Деанта. Из шерга Маллена в последние полгода люди без вести не пропадали, и это было хорошо.

Деанта оставался все время при Виантаре. Бард слишком ценен для отряда, бард вообще ценен. Тем более, в нынешние времена, когда школы бардов уничтожены или распались сами из-за преследований. Хорошо, что дядя Тианальт дал им убежище, и хорошо, что в Дарде есть свой Дом Бардов. Но всех не приютишь, и не все хотели уходить. Короче, кончай раздумывать, вот бард, ценность отряда, и ты его охраняешь.

Виантар был не самым опытным и сильным бардом, но без него отряд многое потерял бы. Сейчас, после такого расхода силы, он очень ослабел и медленно приходил в себя. Возможно, более опытный бард отделался бы куда легче и потратил бы гораздо меньше сил, но, как говорится, что выросло, то выросло.

— В сумке. Красная, — отрывисто, с перерывами говорил бард.

Деанта быстро расстегнул поясную сумку барда, достал небольшую бутылку, заткнутую глиняной пробкой с тряпочкой.

— Дай.

Он откупорил бутылку и дал Виантару. Но руки у барда слишком дрожали, и он покачал головой. На лбу его и над верхней губой выступил холодный пот.

— Открой рот, — сказал Деанта.

Бард отпил пару глотков и прикрыл глаза, показывая, что достаточно.

Деанта снова заткнул бутылку и сунул в сумку. Посмотрел на Виантара. Ему было уже лучше. Щеки чуть порозовели, дышать он стал глубже и спокойнее. Сел. Помотал головой.

— Часа на два хватит. Потом точно свалюсь и буду дрыхнуть как мертвец, — сказал бард.

— По веревке заберешься наверх?

— Пару минут. Тогда заберусь.

Деанта встал. Обошел круглый зал. Если бы не знал, подумал бы, что кто-то разумный строил.

— Сжечь бы тут все и обвалить, — пробормотал он себе под нос. — А то вдруг другие твари тут поселятся.

— Дай выбраться, — проговорил Виантар, — все сделаю. Но потом — свалюсь совсем и надолго.

— Там уже не страшно, довезем.

— Ага… Только дождемся заката…

Шилороги ждали их ровно там, где их оставили. Животные дремали в сумерках, наевшись вылезшей из песка сочной травы. Льенде с Пустынными ждали в укрытии. Они, похоже, нашли общий язык, потому, что сидели они все вместе, и одновременно встали навстречу вернувшимся.

И сразу же, как стало понятно, что опасность миновала, вернулась отчужденность. Деанта даже скривился, словно от боли. Ну, как так можно — ведь только что вместе сражались, ведь сами просили помощи — и на тебе. Не по-людски. Неправильно. Все неправильно в этом мире. Потому и нет покоя и порядка в этой земле, где так люди живут. Ни благодарности, ни тепла, ни дружелюбия. Наверное, все же настала пора пойти и встать на этот самый Королевский камень, и вернется порядок, и снова все будут людьми. Раз уж все говорят, что именно он должен это сделать — ну, значит, надо пойти и сделать. А потом можно снова вернуться сюда и спокойно жить, и однажды весной, как в детстве, зацветут от горизонта до горизонта тюльпаны.

Пустынные — то есть, снова один из пустынных — проводили их до места встречи. Снова проводник бежал, ровно, размеренно, шилороги шли рысью, держась наравне с человеком. Удивительные они все-таки люди, эти Пустынные. Если они, конечно, люди. Никто из самых лучших охотников Маллена так бегать не мог. Для этого надо родиться в пустыне. Быть Шенальин. Если, конечно, все это правда. Впрочем, барды приучили Деанту верить сказкам. Но до конца верить не получалось.

У места прежней ночевки они расстались с проводником. Он ушел не прощаясь, не сказав ни слова, не приняв благодарности. Деанте было неприятно и непонятно. Но размышлять сейчас не хотелось.

Луна чуть подросла и теперь напоминала уже не стружечку, а маленький кривой ножик, каким работают лекари. И был он опять красным, как в крови.

— Привыкли уже, — пробурчал рядом Юньяр. — А ведь когда я молодой был, луна-то белая была, ну совсем белая, как очищенный орех.

Виантара по дороге пришлось привязать к седлу, потому как он очень быстро впал в глубокий сон, подобный беспамятству. Он проснулся на мгновение, когда его шилорог остановился, и монотонная ровная качка прекратилась. Поднял плавающий взгляд, сполз с седла в руки Деанты, сел на землю, свернулся клубком и уснул. Деанта перетащил его в пещеру, завернув в меховой плащ, уложил на расстеленную кошму.

Накормленные шилороги улеглись в стороне, сбившись в темную лохматую груду. Ледяное дыхание ночи медленно проникало в круг скал, изгоняя последние остатки дневной жары.

Деанта стоял первую стражу. Ночь была на редкость тихой, даже без привычных стонов, плача и рычания. Обычно такое молчание говорило о том, что поблизости блуждает нечто более зловещее, чем ночные хищники пустыни. Но не было того глубинного, почти животного, не поддающегося описанию ощущения опасности, которое всегда приходило вместе с тварями. Может, хищники просто чуяли смрад стрекотуньего гнезда, который шлейфом волокли за собой люди. А стрекотуна все боятся.

Деанта был спокоен. Все хорошо, все удалось. Что неправильно — будет исправлено. Все просто. Он сидел на невысоком уступе, прислонясь спиной к скале и глядя в красную ночь.

— Ты, — послышался за спиной резкий от еле сдерживаемого гнева голос. Деанта обернулся. Ему в лицо яростно скалился Райта. В свете луны его рыжие волосы казались красными.

— Чего тебе?

— Дерись со мной.

Деанта поднял брови.

— Это почему?

— Я взываю тебя, и все!

— Я не дерусь просто так.

— А я дерусь!

— Твое дело, — ответил Деанта. — А я на посту.

Он отвернулся и уставился в ночь.

— Ты трус! — кипел Райта.

— Мне плевать, что ты обо мне думаешь. У меня есть долг, и я его выполняю.

Райта зашипел и выхватил кривой нож.

Деанта неторопливо взялся за короткое копье, глядя на Райту только краем глаза.

— Не пытайся на меня наброситься, — негромко сказал он. — Я просто убью тебя, как тварь, или набью морду. Ты видел меня в бою, ты знаешь. Выбирай. Или жди, пока не закончится моя стража.

Деанта слышал, как тяжело, сквозь зубы, почти с плачем дышит Райта, но не обернулся. Райта повернулся на месте и исчез.

"За что он меня так возненавидел?" — думал Деанта. Теперь он не мог дождаться конца своей стражи. Время раздражающе долго тянулось. Ему хотелось скорее встретиться с Райтой и вытрясти из него — в чем дело. Его никогда никто не ненавидел, и Деанта искренне считал, что все если не любят его, так хорошо относятся. Он не помнил, чтобы хоть когда-то кого-то обидел, и уж точно не Райту. Эта ненависть была несправедлива.

Или все же справедлива?

С этим нужно было разобраться, и как можно скорее. Хотя бы ради душевного спокойствия.

Звезда Лучника встала над дальними холмами, отмерив треть ночи. Она дрожала голубоватой каплей, чуть переливаясь, нежная, робкая. Даже странно, что ее назвали так воинственно. Наверное, тому была причина. Однако, Деанте было не до этого. Отстояв стражу, он, когда пришли его сменить, отправился вниз, к лагерю. Костер в пещере уже догорел, но котелок с питьем стоял на углях, так что можно будет попить горячего. Райта, наверное, спит уже. Ну и хорошо, утро вечера мудренее.

Райта не спал. Он возник перед Деантой, когда тот пил, и с видом призрака смерти нависал над ним, скрестив руки на груди. Деанта неторопливо осушил кружку густого, сладкого, сытного питья, и встал.

— У тебя еще не пропала охота? — бросил он Райте, потягиваясь.

— Нет, — отрывисто выдохнул тот.

— Тогда пошли наружу, а то людей перебудим.

Шагах в ста от входа, за грудой скальных обломков они нашли себе место. Их тут не увидят и не услышат.

Райта осклабился.

— Это место мне по душе! Один из нас отсюда не выйдет!

Он запрокинул голову и раскинул руки, глядя на кровавую луну. В его правой руке сверкнул кривой нож.

— Сначала я хочу знать, почему ты меня ненавидишь.

Райта мгновенно ощетинился.

— А потому, — четким громким шепотом проговорил он: — Потому, что ты оскорбил меня и опозорил!

— Это как? — изумился Деанта.

— Ты убил червя!

Деанта мгновение переваривал это обвинение, потом чуть не расхохотался, потом все же взял себя в руки.

— Он бы тебя покалечил.

— Пусть! Зато я сам дрался бы! А ты…

— А я тебе спас жизнь. Может, ты и герой, но ты дурак. Его надо бить не ножом, и не в пасть, а в сердце…

— А мне все равно! Я должен был быть первым!

— В этом и есть разница между нами. Тебе главное — прославиться, мне — сделать дело.

— Мне плевать! Дерись!

— А не буду. Скучно с тобой драться. Ты мне не ровня.

Райта пригнулся, словно готовый к прыжку.

— Потому, что ты будешь королем? Да? А у нас нет королей! Мы не признаем королей!

Он взмахнул ножом, и бросился на Деанту. Кто-то сильно толкнул Деанту в сторону, он чуть не упал, услышал звук оплеухи.

— Как ты посмел, — тихо рычал Маллен, — как ты посмел устроить драку во время похода, со своим? Ты забыл закон?

Райта, дрожа от гнева и обиды, стоял перед Малленом, пытаясь что-то сказать, Но Маллен не позволял.

— Молчи, дурак, — он еще раз ударил парня по лицу.

Райта справился с собой, опустил руки, стиснул кулаки и склонил голову.

— Прости, отец, — выдавил он сквозь зубы. — Я мстил за свою честь, а, стало быть, и твою.

— Твоя честь пострадала из-за твоей дури. Взял копье и пошел на стражу! До утра! Без смены! И никаких подвигов!

Райта выхватил копье из руки Маллена и бросился бегом в ночь.

— А ты… — он осекся, поднял было руку, опустил. — Ну, ты еще не король пока, — с тихой яростью выдал он и залепил оплеуху Деанте. — Станешь королем — сквитаешься.

— Это не совсем справедливо, дядя, — тихо ответил Деанта.

— Справедливо, — ответил Маллен. — Позже поймешь. Если подумаешь. Иди за мной.

В шерг они вернулись к закату второго дня. Их еще на подходах встретили патрули, а в поселении к Деанте как всегда бросилась мать со своими безумными речами и восторгами, и потому Райту он пошел искать уже совсем поздно. Шерг уже был закрыт на ночь, и Деанта пошел по галереям, с фонарем в руке. Здесь всегда было темно и холодно, большинство дверей были заколочены. Лишь у нескольких дверей, как он знал, внутри стояла стража, и там жили люди.

Райта был в доме Маллена, как и предполагал Деанта. Как и во всем шерге, вокруг большой круглой очажной комнаты располагались комнаты-закуты. Раньше, говорят, их обогревали жаровнями, но сейчас, когда с топливом было совсем плохо, жаровня была лишь у Маллена, а остальные спали в очажной. Сейчас огонь в очаге еще горел, кто-то уже заснул, кто-то тихо беседовал, за женской перегородкой тоже шел тихий разговор, и порой слышалось хихиканье. В воздухе висел чадный запах очага, войлока и тяжелого аромата притираний, которыми женщины пытались хоть немного отбить запах не слишком чистых тел. Пустынные, как помнил Деанта, намазывались жиром и соскребали его потом костяными скребками, и так чистили себя. А здесь сохраняли северный обычай.

Райта лежал в стороне, завернувшись в темно-коричневый косматый плащ. Он еще не спал. При приближении Деанты он резко поднялся и встал, настороженный, напряженный, готовый к драке.

— Я пришел просить у тебя прощения, мой брат в третьем колене, — сказал Деанта.

Райта не сразу ответил. Он смотрел недоверчиво, ноздри его нервно раздувались, как у принюхивающегося хищника.

— Прощения?

— Да. Я должен был оставить тебе твой бой. Прости меня, я не хотел тебе позора.

Райта поджал губы, опустил голову.

— Я был глуп. Ты был прав, — ответил он рублеными, короткими фразами. Переломить гордость ему было трудно, очень трудно.

— И все же ты убил червя, в конце концов. Ты хорошо дрался.

Райта вдруг улыбнулся — сначала коротко, неуверенно, а потом во весь рот, сверкая белыми острыми зубами. Он подпрыгнул на месте, запрокинул голову, и запел:

— Я, Райта, я славный воин!

Был тяжелым бой,

Были злобными твари!

Но мой нож не знает промаха!

Я воздам хвалу отцу моему, Маллену!

Я воздам хвалу моему брату, Деанте!

Ибо они сильные воины,

И быть рядом с ними в бою — слава и честь!

Райта прыгал и топал ногами, бил себя в грудь и смеялся. Деанта, поймав ритм, стучал кулаком по колену, а люди в очажной, застыв от удивления, смотрели на это зрелище. Потом кто-то засмеялся, кто-то начал прихлопывать, кто-то подхватил припев Пустынных — айя-айя-айя!

Маллен, отдернув тяжелый войлочный полог, незаметно вышел из комнаты. Он смотрел хмуро, но улыбался.

— Ты все же будешь королем, парень, — прошептал он. — Правильным королем будешь.

А на другой день Деанта повел отряд встречать караван великого Тианальта. Райта был с ним.

Вирранд вошел, чуть пригнувшись. Пустынные, когда-то вырезавшие этот шерг в песчанике, были и тогда невелики ростом. Впрочем, Вирранд считался одним их самых высоких людей Юга, ему почти везде приходилось пригибаться. Маллен, нарядный, с расчесанной и заплетенной в косу бородой ожидавший гостя, велел слуге принести хороших свечей, не жировые плошки, но Тианальт махнул рукой.

— Не нужно. Сестра у себя?

— Да.

— Как она?

— Здорова.

— Я не об этом.

Маллен кивнул. Вздохнул.

— Голова у нее все хуже, — пробормотал он. — Она все дальше уходит.

Вирранд сжал и разжал кулак.

— Плохо выглядишь, брат, — сказал Маллен, полулежа на кошме у жаровни. Вирранд молча кивнул. Он неотрывно смотрел в огонь и медленно-медленно, не чувствуя вкуса, пил вино. Сам же и привез это вино. А еще он привез зерно и вяленое мясо, сушеные фрукты, лекарства и горючий камень, соль и ткани, оружие и еще много-много невероятных ценностей, на которые, разинув рот от восторга, пялился Райта. Столько сокровищ он никогда не видывал. Пока лошадей разгружали на площади поселения и перетаскивали груз в кладовую, Райта все смотрел и смотрел, не понимая, как может в одном месте быть сразу столько богатства.

Снаружи угасал день. Из пустыни начинал течь лютый холод, и, смешиваясь с дневным жаром, давал недолгую прохладу. Из земли быстро полезла трава, раскрывались на кустах и деревьях кожистые, лаковые почки.

Вирранд вышел на внешнюю галерею, к огням и голосам. Маллен последовал за ним.

— Весело им. Будто все так и надо.

— Они не помнят другой жизни и белой луны.

— Да тут и постарше есть.

— Что же и им не порадоваться? Караван пришел — значит, можно жить.

— Долго ли?

— Хоть сколько. Устал ты, брат.

— Устал.

— Пошли в дом.

— Погоди пока, как холод залютует — уйдем. Красиво тут.

Маллен поднял брови, но ничего не сказал. Привык уже. А Тианальт что-то красивое нашел в этом убогом, мертвом месте, где между льдом и пеклом вся жизнь под землю прячется.

— Как там?

Вирранд дернул плечом.

— Хреново там.

— А точнее?

— А точнее почти ничего сказать не могу. Людей оттуда, через Анфьяр, приходит все меньше. Они говорят… разное.

Маллен помолчал.

— А ты что думаешь?

Вирранд повернулся к нему. Над горизонтом почти совсем поблекла узкая полоска тусклого заката. Пустыня благоухала, цвела, полнилась звуками.

— Что в Столице — я не знаю. Рассказывают странное. Будто вокруг города сами собой цветут и плодоносят сады, и на деревьях растет все — печеный хлеб, и сладости, и мясо, и одежда. — Он посмотрел на Маллена. Поймал его взгляд. — Да. Я тоже начинаю думать, что это так. И потому в других землях… такое. Ладно. — Он снова стал смотреть на пустыню. — В город, как говорят, даже можно войти. Но выходят из него только войска. И войска эти вынюхивают и вычищают еще уцелевшие поселки.

Маллен вспоминал, как десять лет назад, когда через Анфьяр валом повалил беженцы, брат рассказывал: "Я принимаю их — а они начинают требовать — дайте нам жратву, дайте нам жилье, мы хотим жить так, как хотим, а не так, как вы нам позволяете, и я прихожу и вешаю, вешаю… Или мои люди сами собираются с дрекольем и вырезают всех — до младенцев. И снова прихожу я, и вешаю…" А сейчас почти не приходят. И что, стало ли легче? Нет. Вирранд был на грани надлома. Маллен нарушил молчание.

— А там еще кто-то уцелел?

— Будешь дивиться, брат, но это так. Многие забиваются в глушь, живут уединенными деревеньками. Огораживаются частоколами, обороняются от тварей. И от этих… Как-то выживают. Те, кто приходят, говорят о том, что отряды из Столицы ходят по дорогам. И с ними всегда один-два слухача. И с тенями у отрядов непорядок.

— То есть?

— То есть теней у людей многовато и ведут эти тени себя странненько.

— Понял.

— А что в самой столице — не знаю. Анральт Одноглазый Лис туда посылал людей. Либо возвращаются ни с чем, либо вообще не возвращаются. Лис еще говорит, что в столичных отрядах довольно много стариков. То есть, тех, кто родился еще при белой луне. — "Это им лет двадцать пять — тридцать самое малое, старикам этим, значит", — подумал Маллен.

— А вот если в отряде одни молодые, то такой отряд может идти и не по дороге, а по дикой земле. И тени там. Такие. Не у всех, но такие.

— Что барды говорят?

Вирранд скривился, явно передразнивая кого-то:

— Ничего точного сказать не могут, хотя предположения есть. Они, — вдруг взорвался Вирранд, — думать изволят, а времени нет! С каждым днем все хуже! — Вирранд подался к брату. — Скоро что-то такое стрясется. После чего уже ни о ком заботиться не надо будет, — проговорил он громким шепотом, выкатив глаза. — И я не вижу исхода. Надо как-то со всем этим кончать.

— Так, может, уже пора сказать Деанте?

Тианальт провел руками по лицу.

— Я боюсь нарушить Правду.

— Да ты уж тыщу раз ее нарушил, — отмахнулся Маллен. — Знаешь, что говорит Сатья? Я, понимаешь, сам-то дурак, куда мне до высших материй, так что бардов слушаю. А Сатья говорит — нельзя быть человеком и не вляпаться в Неправду. И дело не в том, чтобы не вляпаться, а в том, чтобы это осознавать.

— Очень мудро. И что?

Маллен помолчал.

— Барды, по крайней мере, те, которым я доверяю, странные вещи говорят. О том, что главное — не пытаться остаться чистеньким, а быть готовым отвечать за свои дела и не валить ответственность на других.

— Перед кем отвечать?

— Наверное, перед богами, — неуверенно ответил Маллен. — Хотя не знаю. Боги ведь спят…

— И я бы поспал, брат. У тебя нет ли какой дурманной травы? Чтобы заснуть и не видеть снов? А то сны мучают последнее время.

— А ты не мучайся, — ответил Маллен. Его начинал раздражать этот разговор. — Сделай, в конце концов, то, чего ты так хочешь. Пошли парня встать на Камень.

— Я боюсь…

— И хочется, и колется? Или хочешь сказать мне, что тебе жаль парня?

Вирранд зло дернул ртом.

— Мне совестно, но — нет. Его родили для того, чтобы он просто пришел и встал на Камень. Он только ради этого и нужен. И мне стыдно, потому, что и я от него только этого и жду. Я устал, я боюсь, я хочу так или иначе со всем этим покончить.

— Ты его совсем не любишь?

— Люблю. Но, боюсь, не так, как должен бы.

— Зато мать его любит. До безумия.

Оба замолчали, осознавая смысл сказанного.

— Не тяни, брат.

— Я не знаю, пора ли.

— А чего ты ждешь? Знамения? Чтобы земля содрогнулась, и боги проснулись, что ли?

Послышался торопливый топот ног.

Оба повернули головы.

Льенде, запыхавшись, влетела на галерею.

— Господин Вирранд, господин Маллен, — задыхаясь, проговорила она, — приехал господин Онда!

— Один? — изумился Вирранд.

— Да! — в восторге воскликнула Льенде. — Один! Сам! Через пустыню! И твари его не тронули! Он герой!

— Вот тебе и знак, — глянул на брата Маллен.

***

Тийе пряталась вместе с Имой в канаве за сараем, в мертвой зимней крапиве в человеческий рост. Может, Хесса был плохой бард, деревенский бард, бард-недоучка, но обычные твари через его круг не ходили. Только этим, белым, за которыми тянулись, словно липкие внутренности, тени, круг оказался нипочем.

С белыми приходили Юные. Ровесники Тийе и Имы, или чуть постарше. Они убивали спокойно и бесстрастно. Убивали всех взрослых и тех, кто сопротивлялся, остальных уводили в Столицу, и больше никто никогда их не видел. Потому в лесу на всякий случай было сделано убежище. Твари были не так страшны, как эти, с тенями.

А среди горящих домов шла бойня. Это в прежние годы люди с трудом могли убивать детей, пусть они и в белом, и с хвостами теней. У них были тела и лица детей. Теперь это уже не мешало.

На сей раз белые напали внезапно. Наверное, какое-то колдовство было, что сторожа их не заметили и не успели предупредить никого. И теперь белые отрезали путь к бегству, и было их много. Тийе сразу поняла, что никто не уцелеет. Потому просто упала лицом в крапиву, потащив за собой Иму. Они лежали, закрыв глаза и заткнув уши.

"Меня тут нет", — изо всех сил шептала про себя она. Откуда взялось это дикое поверье, что если не видеть и не слышать, то и тебя не увидят и не услышат? Тийе не очень в это верила, но сейчас больше ничего не оставалось. Похоже, так она и не то уснула, не то ушла в забытье, потому, что проснулась от того, что ее колотил по плечу Има.

— Ну вставай же, вставай! — всхлипывал он. — Вставай.

Среди горящих домов было пугающе пусто и тихо.

— Пойдем отсюда, — сказал Има.

— Куда?

— В убежище хотя бы…

— А потом?

— Уйдем куда-нибудь, — уже не так уверенно сказал Има. — На юг?

— По дорогам? Там убьют.

— А куда денемся? — растерянно сказал Има. — Все ж ушли куда-то.

Има был старше и сильнее, но всегда слушался Тийе.

— Ну хотя бы до утра тут посидим.

Они забились в канаву, под гнилые доски, и прижались друг к другу.

Ближе к рассвету Тийе разбудили отчаянные кошачьи вопли.

— Что там? — испуганно шепнул Има.

— Не знаю, — одними губами ответила Тийе.

Има выбрался из канавы и осторожно выглянул из-за угла почему-то уцелевшего сарая.

Снова раздался отчаянный кошачий вопль, и вдруг Има сорвался с места и, дико заорав, побежал туда, где в полумраке скользили люди, за которыми тянулись живые тени.

— Не трогай! Не трооогааай!!!

Он всегда был жалостливый. Тийе, чувствуя, как слабеют ноги и живот, зажала уши, зажмурила глаза и спрятала голову в коленях.

"Ничего нету. Ничего нету, — повторяла она. — И меня тут нет. Нет меня".

Когда стало тихо, Тийе выбралась из убежища. Теперь было светло. Никого не оставалось вокруг. Твари потом придут за падалью, но это не так страшно. Хуже, если придут люди.

Тийе подняла валявшиеся на земле окровавленные вилы. Ножик Имы оставался у нее, почему этот дурак не взял его, почему…

Она, стараясь, не смотреть, перерезала обе веревки. Кошачий трупик было отнести в сарай легко. Она разрыдалась от жалости. Тащить Иму было тяжело, зато не до слез было. Надо было унести его, Има был хороший, только жалостливый. Хотя кошку ей тоже было жалко, даже жальче деда Хатары, дед был злой и вонючий, а кошка хорошая и мягкая, и ласкалась всегда.

Она затащила Иму в сарай. Странно, что он не занялся. Ну, значит, повезло. Она взяла головешку и сунула в сено. Другую — в солому на крыше. Когда огонь разгорелся, Тийе постояла немного, не зная, куда идти. Дороги были опасны везде, лес тоже. Но ей было все равно. Она уже не боялась.

Взяв на плечо вилы и сунув в чехол ножик, она пошла на юг. Больше идти было некуда. На севере — страшная до одури Столица. Вокруг столицы каждый сам за себя. Все сейчас сами за себя. Оставалось только на юг. Там, говорят, земля течет молоком и медом, люди добрые, а господин Тианальт прямо как настоящий король. Поговаривают, что оттуда настоящий король явится, и всю несправедливость выправит.

Девочка с вилами на плече и ножиком в кармане шла на юг. Иногда по дороге, иногда по лесу. И никто ее не трогал. А она не задумывалась, почему.

***

Анье было холодно, несмотря на жаровни. Анье сидела, завернувшись в черное меховое покрывало на толстой черной кошме. Она сидела, обхватив руками колени, такая беззащитная, тихая. Волосы ее были распущены, и тонкое нежное лицо словно висело в воздухе среди темноты. Ей исполнилось всего тридцать семь лет. Тианальтовская порода была моложава, и Анье могла сойти за совсем молоденькую женщину.

На лице ее была улыбка, глаза чуть прищурены, губы беззвучно шевелились. Куда она смотрела, что видела? Она не замечала брата, не слышала его шагов.

— Сестра, — негромко сказал он, садясь. Анье очнулась не сразу. Посмотрела на брата удивленно, потом вроде бы узнала.

— Вирранд! — она потянулась к нему. — Ты привез мне весточку от моего государя?

Вирранд вздрогнул.

— Да, — через силу выдавил он. — Да.

— Когда он приедет? — Анье вскочила, схватила брата за руки, заглядывая ему в глаза.

— Скоро.

— Ты ведь привез подарки от него, да? — она выглянула в окно, где разгружали повозки.

"Я пришел забрать у тебя сына, — подумал он. — Не сейчас, но скоро, уже скоро".

Анье уже вскочила, захлопотала, закричала, подзывая служанок.

— Несите вино, несите мясо, несите хлеб! Господин мой брат приехал с вестью от супруга моего! Супруг мой прекрасен, он прекраснее всех мужчин, и венец на волосах его, черных, как ночь!

На ее крик из угла поднялась полусонная служанка, увидела Тианальта, спохватилась, вскочила, но он знаком отослал ее. Сестра была в своем мире, где ее окружали призрачные служанки, гости, яркие стены и высокие окна, открытые в ночь. И там был ее придуманный король.

А здесь был шерг, и караван во дворе. Вирранд вдруг впервые осознал, как мало он увидел здесь детей. И так было не только здесь. Женщины перестали рожать? Или во младенчестве умирать дети стали? Прежде такого не было. Да когда было это "прежде"? Двадцать лет назад? Когда луна была белой? Тогда все было не так. Мир был другим.

Вирранд не хотел об этом думать. Пока он не думал о том, что было до красной луны, он мог продолжать жить и делать свое дело, не задумываясь о том, что будет после. Жизнь состояла из выполнения его Дела. Колесо крутилось, колесо катилось по дороге и надо было, чтобы оно и продолжало катиться по дороге. О начале дороги он предпочитал не думать, о конце тоже. Не он толкнул колесо, не ему и останавливать его — или пускать с горы. Его дело — катить колесо.

Вирранду было страшно думать.

Страшно было осознавать правду слов Сатьи о том, что человек способен свыкнуться и смириться с чем угодно. Страшно было думать о том, что все его, Вирранда. усилия — ни к чему. Потому, что сам Вирранд ощущал себя той самой двуногой скотиной, которая привыкает ко всему. Он привык не доверять людям. Он привык быть жестоким. Он привык заставлять других подчиняться себе. Привык считать себя правым.

Вирранд не видел, как можно остаться чистым. Он знал только один выход — истинный король должен встать на Королевский камень и заявить о своем праве. Тогда будет восстановлена Правда земли.

Беда в том, что Вирранд в это не верил. Не смогут перемениться люди в один миг. Не станут злые добрыми.

Но другого выхода он не знал, а потому катил свое колесо и ждал часа, когда отнимет у сестры сына и отправит его к Камню.

Главное, чтобы его самого не убили до того. Потому, что если его убьют, некому будет катить колесо дальше. Маллен хороший командир, но не правитель, нет. Правителем мог бы стать малленов отец, Тиво Ньявельт, но дядюшка уже ушел из снов богов. Маллен просто не удержит Юг.

Вирранд закусил губу.

"Все потому, что нет Правды. Ни у кого нет. Иначе не человек держал бы землю, а земля человека. Королевский камень сам выбирает короля, и земля дает ему силу, а король блюдет Правду земли. Сейчас все наоборот. Мы вцепились в землю когтями, и каждый тащит на себя. И я тоже".

И выхода-то нет.

Остается только отправить Андеанту к Камню.

И будь что будет.

Онда не стал отдыхать. Он отдал слугам коня, вымыл лицо и руки, и поспешил в круглый покой, где его уже ждали Вирранд, Маллен и Сатья Королевский бард. Всех, кто жил в Доме Маллена, на эту ночь выселили в другие дома, кухню и казармы, где и так уже было много народу — Вирранд приехал не в одиночку. Что же, больше народу — теплее спать, никто не протестовал. Тем более, это был приказ великого Маллена и великого Тианальта.

У Маллена было довольно тепло. В очаге ради высоких гостей горели настоящие поленья. Толстые циновки устилали пол, грубые толстые ковры висели по стенам, тяжелый войлочный полог перегораживал вход, который охраняли люди Маллена и Тианальта. Вирранд поднялся навстречу барду и обнял его. Онда сел на набитую шерстью подушку, придвинул к себе столик с горячей едой.

— Прошу прощения, но я наплюю на приличия и буду есть и говорить одновременно.

Маллен хмыкнул. Вирранд улыбнулся краем рта. Сатья сидел молча, лицо его было почти неразличимо во мраке.

— Они согласились? — спросил Вирранд.

— Согласились, но не все так просто. — Онда оторвал здоровенный кусок мяса своими лошадиными зубами и начал жевать. — Скажу вот что. В Холмах жива Правда короля. И потому мы им можем доверять — но они нам не больно доверяют, и правы. Будь я на их месте, тоже сто раз подумал бы.

Онда снова принялся за еду. Огромные челюсти перемалывали жесткие жилы, на скулах ходили желтые желваки, на блестящем лбу высыпал пот.

— Там хорошо, в Холмах.

— Тварей, что ли, нет? — встрял Маллен.

— Тварей там хватает. Раздора там нет, вот что. — Онда закончил есть, поискал глазами, чего бы еще сожрать, но поскольку прямо сейчас ничего не было, припал к кувшину и начал глотать горячее сладкое вино огромными глотками. Кадык мощно ходил на толстой шее, и Маллен завороженно смотрел, не в силах отвести взгляда.

— Они помогут, — еще раз сказал Онда. Уставился на Вирранда. — Но они хотят заложника.

— Кого? — коротко спросил Виранд.

— Тебя, господин.

Маллен не удержался и выругался от изумления. Вирранд тяжело уставился на Онду, но бард смотрел на Сатью. Казалось, барды разговаривают молча, взглядами.

— Только тебя, господин, — повторил Онда, предваряя вопросы.

— Меня в заложники? — Вирранд даже расхохотался от нелепости и дерзости требования. Он хохотал долго, хотя ему уже не было смешно, и по щекам катились слезы. — Это невозможно, — под конец сказал он.

— Однако таково его требование.

— Он с ума сошел?

Онда сел рядом, сцепил лапищи.

— Он сказал, что ты просишь многого, так и он взамен попросит многого.

— Я Блюститель Юга!

— А он король. Он землю держит, а ты с землей не венчан.

— Да, чтоб его, мой Юг не меньше его Холмов!

— Но ты все равно ему не равен. Сейчас в мире король только он.

— Не было толку ездить, — сказал Вирранд. — Я не пойду в заложники.

— А почему? — послышался из мрака голос Сатьи.

Вирранд еле удержался от злого слова, закусил губу. В душе его бушевали возмущение, злость, гордость. Что себе возомнил этот Ночной? Все здесь называли Вирранда великим. Он — надежда Юга, надежда Дня!

"Нет, надежда Дня — твой племянник".

Это Онда говорит? Нет, бард сидел и смотрел в пол, поджав губы.

Вирранд сел.

"Ты только Блюститель".

— Ты что-то сказал, Онда?

— Нет, господин.

— Ты, Сатья?

Сатья лишь покачал головой. Маллен смотрел на них широко открытыми глазами. Вирранду хотелось озлиться, заорать — но что-то не давало. Надо, чтобы все вышли. Пусть никто не видит! Не мешает!

— Тогда выйдите оба. Нет, все выйдите, и ты, брат Маллен, тоже. Мне надо побыть одному. Я должен подумать.

Онда вышел последним. На пороге оглянулся.

— Позови меня, господин, когда надумаешь.

Вирранд кивнул, раздраженный тем, что бард никак не уйдет. Оставшись наедине с собой, Вирранд прислушался к тишине.

— Я…, - осторожно проговорил он, — не могу идти в заложники. Я не могу оставить Юг. Без меня все погибнет.

"Да ну? Ты один здесь? Ты все держишь один? Чего стоит пустынное порубежье без Маллена? Его даже Шенальин признают, а тебя — нет. А весь рубеж от Уэльты до Холмов держит Лис. И ты давно уже свалил на него все дела границы и разведки за Анфьяром. А братья Онгиральты стерегут Лес — Анра на Западе, а Итмера — на востоке, до самых Болот. И разве не без тебя отстаивал Уэльту Эрниельт Скала?"

— Но я их всех объединяю. Я. Я! Если я уйду…

"…они перегрызутся? Или ты боишься, что кто-то станет великим, кроме тебя? И вместо тебя?"

— Да нет, когда я был ранен, Аннерельт…

"И какая разница? Ты был ранен, они ждали, что ты исцелишься и встанешь во главе их снова. И сейчас они будут ждать твоего возвращения. В чем разница?"

— В чем разница, — повторил Вирранд. — В чем?

Вирранд не спал всю ночь, даже не ложился. Ему казалось, что если он ляжет, он задохнется.

Как мало он в последнее время думал о своих людях. А ведь Эрниельт, молчаливый и тихий молодой человек, недаром заслужил у своих людей прозвище "Скала". И ты, Тианальт, не скажешь, что у него нет своей головы на плечах. Пока ты торчал в Тиане, он удерживал Уэльту, и не просто в осаде сидел, а сам нападал. А людей боеспособных у него было — и говорить-то смех.

Это ладно, а всем Югом он управлять сможет?

Маллен… он не хочет. Но можно и заставить. В конце концов, он, Тианальт, блюститель Юга, он вправе. Но Маллен тоже братоубийца. Земля не будет его слушать… Опять эти мысли о танце на лезвии ножа между Правдой и Неправдой… Ведь невозможно не делать зла. Не-воз-мож-но.

Нет, Тианальт, ты не о том думаешь. Кого ты оставишь вместо себя?

Онгиральты, черноволосые гиганты. Он помнил обоих. Один смешлив, другой мрачный и какой-то обиженный. Старший мрачный, да. Им и легче, и труднее, чем Эрниельту — Лес тянется с запада на восток, идет по подножию Холмов. Места не слишком населенные, да и не больно-то айримовы сволочи суются в Лес. Однако, сейчас он просто кишит тварями… Анра Онгиральт держит западную половину Леса, и боятся его и свои, и чужие как не знаю кого. Итмера Онгиральт воюет на востоке, на границе с Болотами.

Твари, твари… Но Онгиральты удерживают их. Или земля им помогает, чуя их правду? Нет, Онгиральты привыкли к лесной войне, больших сражений им вести не приходилось… Лесная стража — та еще вольница, а Онгиральты держат их в кулаке и как-то ухитряются управляться с делами на всех границах Леса, да и не только на границах. Вирранд улыбнулся, вспомнив засаду в Девичьем овраге во время очередного летнего наступления с Запада много лет назад. Пожалуй, эти могли бы управиться и со всем Югом.

Но почему-то все больше он думал об Анральте. Возможно, потому, что не было человека, который мог бы назвать себя врагом Анральта. Или Вирранд просто не знал таких. Не зря его называли Лисом Границы. Если Онгиральты могли бы косо посмотреть на слишком молодого Эрниельта, то Анральт — этот был по душе им всем.

Всем, кроме Вирранда Тианальта. Потому, что свою сестру, вдову короля, он не отдаст никому из простых смертных. Безумную бедную Анье. А Лис ее любил всегда, Вирранд это знал.

И Вирранд ощутил, что если не решит сейчас, прямо сейчас, он передумает.

"Думай не только о Юге".

Вирранд вздрогнул. Но кроме него здесь никого не было. Ты наедине с собой, Вирранд Тианальт. Ничто сейчас не беспокоит тебя, никто не взваливает на тебя заботы. Побудь наедине с собой и подумай о том, что ты на самом деле значишь, Вирранд Тианальт.

Неужто можно привыкнуть к ночи пустыни? Холод проползал сквозь щели, холод просачивался в нутро камня, и тот сам начинал пульсировать стужей, сырой, сизой, всепроникающей. Холод вползал в тело, вгрызался в кости, как голодный пес, и кости начинали ныть. Тупая, глухая боль, ее можно стерпеть, но к ней невозможно привыкнуть.

Или Тианальт просто стареет? Вирранд плотнее закутался в мех. Странно, руки у него были теплыми, почти горячими, но ему было холодно, холодно даже внутри, даже язык и нёбо были холодными.

Очаг не давал тепла и почти не рассеивал мрака. Тьма была ощутимой. Сухой как пыль. Нежно-шершавой. От нее было трудно дышать, и страх, отвратительный страх зашевелился в животе.

— Я Вирранд Тианальт, — прошептал он беззвучно. — Я Блюститель Юга, но Деанта — надежда Дня. Всего дня. Не только Юга.

"Действуй, Тианальт".

— Онда! — крикнул он, даже не зная, какой сейчас час и сколько времени минуло.

Бард вошел сразу же, остановился у двери, выжидательно глядя на Блюстителя Юга.

— Я решил, я принимаю условия. Вместо меня блюсти Юг остается Теона Анральт.

— Кривой Лис? — заулыбался Онда.

— Да. Я должен написать письма, чтобы все знали, что теперь, до моего возвращения главный — Теона Анральт. Я не могу отозвать командиров, потому хочу, чтобы им были доставлены мои приказы. — Он помолчал. — А ты, Онда, поедешь к Лису и передашь ему на словах, что я поручаю ему мою сестру.

Онда молча посмотрел в лицо Вирранду. Кивнул.

— Сделаю, господин.

— Ты ведь потом придешь в Холмы со всеми теми сведениями, о которых просил король?

— Да. Барды уже получили указания.

— Хорошо, — кивнул Тианальт. — Я сделаю распоряжения, напишу письма, и поеду. Буду тебя ждать в Холмах.

— Теперь наша надежда будет еще крепче, — улыбнулся Онда.

Вирранд усмехнулся и покачал головой.

— Встретимся.

— Думай не только о Юге, господин, — сказал, вставая, Онда.

"Думай не только о Юге".

Вирранд вздрогнул. Но кроме него здесь никого не было.

— О чем они говорят, как думаешь? — жарко шептал Райта в ухо Деанте. Они не стали ночевать в Доме Анье, а перебрались в нижние кладовые, где разместили прибывших воинов. Было много разговоров, рассказов, но люди очень устали, потому вскоре все улеглись спать — в меховых мешках, бок о бок друг с другом для пущего тепла. Райта и Деанта лежали рядом.

— Не знаю, — прошептал в ответ Деанта. — Они великие, у них свои разговоры. Надо будет — скажут…

А на душе было странно. Он чувствовал, что наступает какой-то перелом в его судьбе, и скоро привычная жизнь кончится.

Поутру Деанту позвали к великим. Райту не позвали. Маллен отправил его к угрюмому Мордатому Анре упражняться с мечом и копьем вместе с остальными. А Дина призвал к себе сам Вирранд Тианальт. Вот почему Райту опять никто не позвал? А ведь он тоже держателю Юга родич!

Это было несправедливо. Так несправедливо, что плакать хотелось. И Маллен, и Тианальт, и Онда — все ни в грош его не ставили и не ценили. Да еще Мордатый лупил его как какого-то мальчишку. А ведь Райта уже четыре года как мужчина и воин!

Райта едва сдерживал злые слезы, но решил держаться стойко. Он еще покажет. Всем покажет…

— Пора, — сказал Тианальт, не поворачиваясь к Деанте.

— Хорошо, — ответил юноша. Вирранд резко обернулся.

— И все? У тебя ни вопросов, ни страха?

Деанта помотал головой.

— Нет. Я всегда знал, что это будет, я готов. Когда выступать?

— Подожди, подожди. Ты же даже не знаешь, что надо…

— Знаю. Я должен добраться до Столицы и встать на Камень.

— А что потом? Что потом, ты не думал?

— Не знаю. Я знаю только, что должен сделать. Меня ведь и родили для этого.

Вирранд опустил глаза. Он ведь сам так говорил парню. Он снова посмотрел на Деанту. Похоже, тот и правда совсем не волновался и не задавался вопросами. Он знал о своем долге — и больше ни о чем не думал.

"Простец спасет мир". А останется ли жив этот простец? Вирранд прикусил губу. Ведь этот парень ему куда ближе и понятнее, чем это странное и расплывчатое "весь мир".

— Потом, наверное, все будет хорошо, — улыбнулся Деанта.

Вирранду захотелось заплакать.

— Когда мне отправляться?

— Не торопись. Тебя поведут Ночные. Поведут под землей и тайными земными тропами, чтобы тебе легче было добраться до Столицы. Но я отправляюсь к ним заложником. Ты поедешь к Лису и там будешь ждать вместе с Ондой.

— Хорошо, дядя, — ответил Деанта. Затем посмотрел ему в лицо. Глаза у него были темно-синие, мягкие. — Мать ведь исцелится тогда? Да?

— Да, племянник. Да, — ответил Вирранд Тианальт, держатель Юга. Он и правда сейчас в это верил.