Неправильный диверсант Забабашкин

Глава 9 Прилет

Посмотрел в окно, за которым проносились леса, поля и какие-то деревни, а затем сфокусировал зрение и сразу же понял, что постройки совсем не наши. Все дома выглядели иначе, чем те, что в этом времени находятся на территориях Советского Союза.

Решил ещё раз уточнить:

— Мы летим в Германию?

— Да, — ответил тот и повторил место назначения: — На военный аэродром Ольденбурга. Был приказ именно туда срочно доставить ценного п-пленника — вас.

— Понятно, — вздохнул я и, положив руку на пистолет-пулемёт, вполне дружелюбно поинтересовался: — А почему именно туда, а не куда-либо в другое место? Что там меня должно было ждать?

— Я-я не знаю, — ответил тот.

— Врёшь! А ну, говори правду! — рявкнул я, вспомнив, что совсем недавно меня тоже подозревали в обмане.

— Н-не вру! Действительно не знаю.

В это, конечно, поверить было можно. Нет сомнения, что каждому лётчику Люфтваффе никто докладывать, зачем он летит в ту или иную точку, не будет.

Однако я всё же решил удостовериться в искренности слов визави и надавить:

— Пойми, я тебя не хочу убивать. Но мне придётся это сделать, если ты не будешь со мной откровенен. Поэтому советую сказать всю правду. Если не скажешь, узнаешь, что такое полевой допрос.

Вновь покрутил у его лица стволом МР-40.

— Э-это возмутительно! Я же единственный пилот. Если вы меня у-убьёте, то мы разобьёмся! — прохрипел тот.

— Обязательно разобьёмся! Но мне, как ты понимаешь, особо терять нечего. Меня и так везли на смерть. Так что лучше скажи всё, как есть, и мы оба будем жить.

Пилот что-то нечленораздельное прошипел и, опустив голову, ведя самолёт, исподлобья произнёс:

— Я и в-вправду не знаю всего. Я же обычный пилот. З-знаю только, что ценного русского пленного нужно доставить как можно скорее, и всё. Срочность в-высшей категории, поэтому мы даже при дозаправке под Кёнигсбергом из с-самолёта не выходили. Сразу з-заправились и взлетели.

«Ага, значит, путь наш пролегал через город, который впоследствии станет нашим Калининградом. Вот и нашлась загадка „повторного“ взлёта, что мне привиделся. Значит, не привиделся. Мы и вправду садились, а затем вновь взлетали, просто я в этот момент крепко спал», — понял я и пристально посмотрел на лётчика.

По большому счёту, узнать, говорит ли мне тот правду или беззастенчиво врёт, в данный момент времени я не мог.

«Не пытать же его прямо за штурвалом⁈».

Тем более что я был категорическим противником подобных методов дознания, ибо под пытками человек может признаться во всём, в том числе и в том, чего даже гипотетически никогда бы не смог совершить.

А значит, приходилось довольствоваться той информацией, что я уже получил. И нужно признаться, была она просто ошеломляющей, ведь исходя из неё, получалось, что везут меня за тридевять земель от ставшего уже родным Новска, от линии фронта и вообще от СССР чуть ли не в самый центр логова зла.

И это было удивительно и одновременно ужасно! Удивительно потому, что я никогда в жизни не мог представить, что подобное со мной случится, и окажусь в Германии 1941-го года.

А ужасно потому, что знал: если я прилечу туда, где меня ждут с распростёртыми объятиями, то выбраться оттуда живым, скорее всего, уже не смогу. Следовательно, и лететь мы должны были куда угодно, только не в этот Ольденбург.

Вернулся к общению с немчурой.

— Слушай, не знаю, как тебя зовут, да это и неважно. Ты, будь любезен, ответь ещё на один вопрос: ты жить хочешь?

— Н-напоминаю, — ледяным тоном проговорил пилот, вцепившись в штурвал. — Если вы меня убьёте, то сами п-погибните. Я же вижу, в-вы не пилот. А значит, самолёт в-вести не сможете.

— А если смогу?

Тот покачал головой.

— Не думайте, ч-что это так просто. «Юнкерс» хоть и л-лёгок в управлении, всё равно м-машина сложная. Так что, советую в-вам с-сто раз подумать и п-понять, что я вам нужен.

— Хорошо, пусть будет по-твоему. Ты нужен мне, а я тебе. Значит, нам нужно работать вместе. Так что не волнуйся, твою работу я за тебя делать не собираюсь. Пилот у нас ты, им и останешься до самого конца. Я тебя про другое спрашиваю: ты жить хочешь?

— Хочу, — кивнул тот и, вероятно, вновь поняв по-своему, запричитал: — п-поймите, у меня дети и жена Марта, б-больная. Они б-без меня не могут. А ещё мама с-старенькая, парализованная.

Услышав это причитание, я еле сдержал неожиданно нахлынувший гнев. Всегда и во все времена поголовно все убийцы, бандиты и гады всех мастей, грабят и убивают без зазрения совести направо и налево. А как их поймаешь да к стенке прижмёшь, то у тех сразу же появляются проблемы со здоровьем, инвалидности, мамы больные и дети на иждивении. Всегда хотел спросить вот таких индивидов: а когда вы грабили, воровали и убивали, вы о чужих детях и матерях помнили? Думали о них? Или для вас, в то время, когда вы были на коне, весь остальной мир не имел никакого значения? Думали, всегда будете на вершине и будете творить всё, что только вашему воспалённому извращённому шизофреническому воображению угодно? И всё потому, что подобные существа всегда думают только о сиюминутном моменте, о своей выгоде, абсолютно чихая на жизни и чаяния других людей. А ведь они, твари, чужие судьбы ломали через колено, и когда-никогда, а ответ держать за свои мерзкие дела и поступки придётся!

Вот и сейчас, слушая это нытьё про детей и больную жену с мамой, мне очень хотелось опустошить рожок в эту тупую и наглую морду, а потом выкинуть его тело за борт.

Но я себя сдержал.

В чём-чём, а в одном это мерзкое существо было право — он действительно единственный пилот в этом мчащемся на всех парах самолёте.

Поэтому не стал слушать про несчастную семью, а подвёл итог:

— Одним словом, раз ты такой порядочный семьянин, и дети у тебя есть, то жить ты хочешь. Я правильно понял?

— Да-да, — ответил тот и потом, вероятно, наконец осознав своё положение, с готовностью добавил: — Что я должен с-сделать?

— А разве неясно?

— Э-э, н-нет. Не очень.

— Тогда поясню. Давай-ка, фриц, разворачивай эту колымагу, и летим-ка мы назад в сторону Новска. Оттуда до линии фронта рукой подать. Перелетим её по-быстрому и попадём к нашим.

На том моменте, что для немца наши будут не совсем его, я акцентировать внимание, разумеется, не стал.

«Долетим да и ладно. Во всяком случае, для пилота, плен наверняка будет лучше той участи, что его ждёт, если он откажется от сотрудничества», — подумал я и, в ожидании резкого поворота, крепче вцепился свободной от оружия рукой в спинку кресла второго пилота.

Однако меня ждал жестокий облом.

— Господин, у нас не хватит т-топлива, чтобы вернуться. Б-более того, у нас его совсем в обрез — т-только чтобы до аэродрома Ольденбурга дотянуть.

Меня его слова очень расстроили. Триумфальное возвращение на Родину, на которое я рассчитывал, откладывалось на неопределённый срок.

Однако, заподозрив, что немец мне может попросту лгать, решил этот момент прояснить.

— А почему вы с собой так мало этого топлива взяли? Ведь ты ж мне рассказал про дозаправку. Почему по полной не заправились?

— Взяли столько, с-сколько нужно, — с готовностью ответил тот. — И даже чуть больше. Это обычная п-практика. Нельзя садиться, имея в баках топливо. Ведь если произойдёт чрезвычайная ситуация, то ч-чем меньше горючего на б-борту, тем больше шансов выжить.

— А разве у вас нет такой системы, чтобы нажать на кнопку и, открыв баки, слить лишнее?

— Есть. Но в этом самолёте, данный механизм сломан, не работает, — огорошил меня пилот и объяснил: — Самолёт стоял на ремонте.

— Безобразие, — выдохнул я, посмотрел на проносящиеся под нами луга, поля, заводы и фабрики, после чего поинтересовался: — Слушай, гражданин лётчик, а у нас, случайно, на борту бомб нет?

— Э-э, г-где? — ошарашенно произнёс тот.

— Ну, не знаю, на крыльях, например, или внутри корпуса скрыты.

— Эм-м… Нет.

— Жаль, — расстроенно вздохнул я, прикидывая, какой мог бы быть сюрприз местным бюргерам, что трудятся на благо своего фюрера. Затем посмотрел в боковые обзорные окна и приказал: — Раз бомбометание отменяется, раз вернуться назад мы не можем, то давай-ка искать для посадки что-то подходящее. Кстати, сколько до этого твоего аэродрома осталось?

— Семьдесят километров, г-господин, — ответил тот, скорчившись от боли.

— Так мало? Так что ж ты тут со мной болтаешь ни о чём⁈ А ну давай быстрее ищи подходящее под посадку поле. На него будем садиться.

— А Ольденбург?

— А Ольденбург твой подождёт. Не до него пока. Но ты не волнуйся, туда я чуть позже обязательно загляну. Однако именно сейчас, когда нас там ожидают, направляться туда мы не будем. Лучше приземлимся где-нибудь в сторонке. Чтобы лишних вопросов не было. Ферштейн?

— Да. Но это опасно!

Я оценил его бледный вид и спросил:

— Ты разбиться при посадке, что ль, боишься? Ты на себя бы в зеркало посмотрел — в любой момент помереть можешь. Тебе помощь врачей нужна как можно скорее, а ты про «разбиться» думаешь.

— Да, боюсь р-разбиться, — прокашлял фриц. — П-поймите, этот самолёт не предназначен д-для посадки на обычное фермерское п-поле. При касании с землёй шасси может н-не выдержать и оторваться, повредив обшивку и топливные б-баки. М-мы можем вспыхнуть, как свеча!

— А ты эти шасси убери и сядем на пузо.

— Оно в данной модели самолёта н-не убираемое!

— Ну, ничего. Может, обойдётся, — успокоил его я. — Как говорится, Бог не выдаст, свинья не съест. Ты о себе лучше думай. И о врачах, которые тебе помогут. О жене своей думай и о маме. Помни, что у тебя ранение, и оно очень серьёзное, а это значит, что чем быстрее тебе окажут квалифицированную медицинскую помощь, тем больше шансов у тебя выкарабкаться. Вот это не забывай. И старайся сделать все, чтобы сесть нормально.

И, нужно сказать, я его не обманывал. Ему действительно срочно нужен был медик, уж вид у него был, что называется, краше в гроб кладут. Скорее всего, вошедшие в его тело пули наделали делов и вызвали множественные кровотечения.

Впрочем, стоит отметить, что судьба противника сейчас меня волновала в последнюю очередь. А вот в первую очередь, как это ни удивительно, меня волновала моя судьба. И дело тут было в том, что сейчас, в данный момент времени и жизни, я очень, очень-преочень боялся умереть. Нет, не в том смысле, что боялся смерти. Смерть мне была абсолютно побоку, я боялся умереть именно сейчас, когда я ещё не увидел ни Гамбурга, ни Берлина, ни даже того же Ольденбурга, как и других немецких городов. Ведь теперь, когда понял, где нахожусь, я очень захотел посетить все города и веси данной территории, чтобы воздать им полагающиеся в нашем случае почести, то есть заняться самой настоящей зачисткой скверны.

И умереть до того момента, как осуществлю задуманное, действительно сейчас очень боялся. Это было бы непростительно.

— Хочу н-напомнить, что топливо у нас всё ещё имеется, и п-приземляться опасно, — посмотрев на приборную панель, сказал пилот.

— ОМeinGott!! — воскликнул я на иноземном.

Нужно было срочно что-то решать. Немецкий город, в который меня решили заточить, с каждой секундой неумолимо приближался. И чем ближе мы к нему были, тем меньше шансов у меня оставалось выбраться из этой передряги живым.

Через секунду в голову пришла вполне здравая мысль, и я, покрутив пальцем перед лицом пилота, сказал ему:

— Уходи в сторону, и лети туда.

— На север?

Я вновь покрутил пальцем.

— На юг? — по-своему понял пилот.

— Да хрен его знает, — взорвался я. — Лети куда угодно, лишь бы не туда, куда мы летим сейчас. Гамбург на западе?

— Да.

— Тогда разворачивайся ровно на сто восемьдесят градусов и лети на восток. А как топливо будет кончаться, будем искать подходящее для посадки место и там приземлимся. Понял? Исполняй!

Пилот не стал перечить, а повернул штурвал и вышел на новый курс.

Неожиданно заработала рация. Оказалось наш борт вызывают.

— Ответить? — морщась от боли, поинтересовался фриц.

— Нет, конечно, — категорически заявил я.

Вступать в радиоигру с противником у меня не было никакого желания. Во-первых, я опасался, что меня вычислят и начнут нервничать. А во-вторых, боялся, что, нервничая, они пошлют на поиски этого самолёта другие свои самолёты. Возможно, даже, истребители, которые без лишних слов собьют такую опасную для немца чуму под названием «Забабаха» к чёртовой бабушке. То, что мне сейчас удалось переиграть фрицев из-за их разгильдяйства, вовсе не означало, что в штабе местной авиации не сидит какой-нибудь профессиональный аналитик, который очень быстро сложит два и два.

«Лучше будем играть в молчанку, — решил я, задумываясь над своим будущим. — Вот же ж судьба-злодейка. Взяла да и закинула меня туда, куда я рассчитывал попасть только в 1945-м. Удивительно! Но раз так вышло, то нужно понять, что мне теперь делать, если, конечно, я при будущей посадке выживу. Впрочем, будем оптимистами и посчитаем, что выживу. Так имеет ли мне смысл после этого возвращаться на территорию СССР и продолжать вести войну на фронте? Или же, раз так вышло, имеет смысл организовать свой индивидуальный фронт здесь, в центре фашистской Германии?»

Вторая идея была очень заманчивой. Конечно, она, в свою очередь, создавала огромное количество проблем, которые мне предстояло бы решить. И одной из ключевых была бы проблема легализации в стране противника. Как мне к этому подойти, я пока даже не знал. Вопрос был сложный, и без вдумчивого анализа решить его было невозможно. Да и сама ситуация тоже требовала расширенного всестороннего анализа.

«А вообще, с ума сойти можно, — размышлял я, бесцельно глядя за стекло. — Меньше суток назад я воевал с гитлеровцами под Новском и Троекуровском, беспощадно их уничтожая, а сейчас лечу к ним в „гости“. Правда, лечу не по доброй воле, и дальнейшая моя судьба, скорее всего, будет незавидная. Наверняка меня ждут арест, пытки, боль и страдания. Но всё же, пока я жив, то шанс на спасение, вполне возможно, сумею найти. Главное, вовремя понять, что это именно он — тот самый шанс. И, поняв, уже не упустить его».

А между тем, минут через пятнадцать-двадцать приборы показали, что топливо почти на нуле.

— Всё, садимся, — приказал я, выйдя из раздумий о превратностях судьбы.

И в ответ услышал неожиданное:

— Я не могу сейчас садиться. Под нами город.

— Что⁈ Какой ещё нахрен город⁈ — мешая русские слова с немецкими, выругался я и тут же зашипел на пилота: — Ты зачем над городом летишь, дурья твоя башка, если видишь, что у нас бензина нет, или на чём вы тут летаете⁈

— Господин в-вы приказали развернуться строго на с-сто восемьдесят градусов, и я это с-сделал, — вжал голову в плечи тот.

— А почему раньше не сказал, что топлива уже нет?

— Я г-говорил. Н-не раз говорил. Но в-вы молчали. И я продолжил л-лететь тем курсом, который вы мне ранее задали.

«Ёлки-палки, неужели я сейчас спал? Да ещё и стоя⁈ Ужас какой», — пронеслась мысль в голове, а вслух закричал, показывая рукой:

— Сворачивай нахрен вон туда!

Не знаю, сумел ли понять пилот весь смысл моего пронзительного спича, но кое-что уловил и ответил на все высказанные претензии очень просто.

— Поворачиваю!

И в это время правый двигатель стал как-то нехорошо чихать.

— Выкручивай штурвал ещё сильнее! — продолжил я руководить полётом, понимая, что наша небесная птица в самое ближайшее время может стать обычной железякой и рухнуть на землю.

Особенно хорошо это стало понятно, когда одновременно заглохли левый и правый двигатели.

— Жми!

Однако крик мой был напрасен, потому что было видно, что пилот делает всё, что возможно. Самолёт накренился, и с рёвом устремился к земле.

В момент отказа третьего двигателя мы уже были за территорией города.

О том, что я не сел в кресло пилота, пожалел почти сразу, как только крылатая машина, коснувшись поля, стал проваливаться в грунт, таща вместе с собой тонны земли. А потому не было ничего удивительного в том, что меня почти сразу же кинуло вперёд и я впечатался во фронтальное стекло кабины.

От сильного удара МП-40 вылетел из рук, чем незамедлительно воспользовался фриц. Вероятно, он рассчитывал, что при жёсткой посадке, когда «Тётушка Ю» начнёт перепахивать землю, я обязательно потеряю равновесия и упаду. Правильно рассчитывал и в своих ожиданиях не ошибся, я действительно от удара рухнул на пол.

И когда самолёт с рёвом начал терять скорость и останавливаться, пилот прыгнул к пистолету-пулемёту и, схватив его, со злобной улыбкой повернулся ко мне.

В общем-то, фриц действовал вполне разумно. Скорее всего, понимал, что после приземления с большой долей вероятности он станет мне не нужен, и я его ликвидирую, поэтому и попытался в полной мере воспользоваться появившейся возможностью на спасение.

Признаюсь, до этого момента насчёт его дальнейшей судьбы я ничего не решил. С одной стороны он мне помогал, и, по большому счёту, я был ему обязан за спасение. Но, с другой стороны, делал он это не по своей воле, а под принуждением и был врагом. Одним словом, получалась непростая психологическая дилемма.

Однако лётчик своими последними действиями сам помог мне её разрешить. Схватив оружие, он совершил бунт, и все сдерживающие возможную ликвидацию факторы в мгновение ока исчезли. Поэтому в тот момент, когда он только начал поворачиваться, я уже выстрелил в него из трофейного пистолета, пустив пулю точно в лоб.

Пилот, так ничего и не поняв, замертво упал, по инерции развернувшись, а самолет, наконец, перестав трястись полностью затормозил.

Видя, что никакого возгорания при посадке не произошло, нарушая все возможные инструкции по спасению, в которых предписывается немедленно покинуть аварийное воздушное судно, я присел в кресло пилота, чтобы всего лишь на пару секунд перевести дух, собраться с мыслями и найти ответ на извечный вопрос: что мне теперь делать?