Неправильный диверсант Забабашкин

Глава 8 Полет

Многие считают, что исторический процесс развития человеческой цивилизации развивается даже не по спирали, а фактически зациклен во временной петле. Меняются лишь эпохи, происходящие же в них события практически неизменны. И получается, что хотя мы и видим происходящий вокруг прогресс, по факту в жизни человечества ничего не изменяется — всё те же войны, те же катаклизмы, те же проблемы жизни и здоровья. Одним словом, можно предположить, что мы ходим по кругу.

Вот и со мной судьба-злодейка опять играла, как хотела. И суток не прошло, а я вновь был на том же самом военном аэродроме, который совсем недавно зачищал. Правда, на этот раз я был не в роли охотника за бестолковыми головами, что по недоразумению забрели на нашу землю, а в роли пленника. Но, тем не менее, я вновь был здесь, где по большому счёту, вообще быть не должен. Ну, разве это не те самые пресловутые рок, судьба, фатум?

Машина, в которой я находился, остановилась возле приготовленного к взлёту самолёта. К моему удивлению, воздушным транспортным средством оказался один из тех «Junkers Ju 52», что при прошлом моём посещении этих мест стояли возле здания, и я предполагал, что, возможно, они неисправны. Однако сейчас, когда одна из этих железных птиц стояла передо мной, получалось, что в своих предположениях я был не прав.

Запоздало пришло сожаление, что не могу изменить прошлое.

«Эх, знать бы заранее, как дело сложится, можно было бы не пожалеть с десяток-другой секунд и патронов, да и расфигачить всю авиацию, что тут стояла на приколе. Из-за цейтнота же, что возник прямо перед эвакуацией отряда, пришлось заниматься совершенно другим — тогда было важно остановить танки и бронетранспортёры, а не заниматься самолётами. И очень жаль. Ведь если бы я вывел данный авиапарк из строя, то всё было бы иначе, и сейчас меня сюда бы не привезли».

Но, увы, что случилось, то случилось. И теперь становилось очевидным, что раз самолёт уже подготовлен к взлёту, меня собираются куда-то перевозить.

'Кстати, куда? — промелькнула очередная мысль, и я решил поинтересоваться у вытаскивающего меня из машины Фишера:

— Куда лететь собрались, хоть скажете?

— Не твоего ума дела! Как прибудем, узнаешь, — буркнул тот и, взяв меня за шкирку, повёл к небольшой лестнице, прислонённой к фюзеляжу самолёта.

— Что, тебе сказать, что ль, влом? Или это секретная информация? Так я никому не расскажу.

— Молчи! И двигай ногами вперёд!

Рядом с импровизированным трапом стояли двое, судя по форме — какой-то полковник Вермахта, вероятно, со своим адъютантом.

Немецкий диверсант отдал ему приветствие и доложил о прибытии.

Полковник кивнул, удивлённо посмотрел на меня, а потом переспросил моего сопровождающего-тюремщика:

— Это и есть русский снайпер? Клаус, вы ничего не перепутали?

— Никак нет, господин полковник. Это тот самый Забабаха, — ответил Фишер.

Старший офицер вновь с сомнением посмотрел на меня.

— Дядя, вы правы, он слишком молод для того зверя, о котором ходит так много неправдоподобных слухов и легенд, — вступил в разговор молодой офицер, которого я принял за адъютанта. — Если это ошибка, то у вас будут неприятности.

«Дядя? Ясно. Тут, значит, тоже коррупция и кумовство процветают. Устроил племянника на тёплое место, — отметил я, но потом увидел, что у этого родственника повязка на плече, которую скрывал плащ. — Ага, значит, в штабе или где он там служит, не так уж и безопасно. Кто-то из наших всё-таки сумел пощипать его пёрышки. Жаль только, что тот после той „процедуры“ в живых остался».

А тем временем полковник в задумчивости провёл ладонью по небольшим усикам и нахмурился.

— Они и так будут, Эрих. Но, по всем показаниям свидетелей, тот самый убийца выглядит именно так — молодой, дерзкий и наглый, как все русские варвары, — он подошёл ко мне, сморщил нос и, коверкая доставшуюся мне фамилию, по слогам с акцентом произнёс: — За-ба-ба-шка?

Я ничего не ответил, хотя, признаюсь, очень хотелось послать этого немчика куда подальше. Откровенничать с ним я не собирался. Но и грубить было ни к чему, ведь никакой практической пользы, кроме морального удовлетворения, и то крайне недолгого, я своими словами не достигну. Так что, помня про кулаки стоящих рядом солдат, решил на рожон в этот раз не лезть, а просто промолчать.

Фишер, увидев, что я отвернул голову, тут же занёс руку для удара.

— Не надо, лейтенант, — остановил его дядя. — Я смотрю, вы и так с ним изрядно поработали. Почему у него такой непрезентабельный вид? Почему он весь в лохмотьях и явно избит?

— Господин полковник,– тут же стал оправдываться мой тюремщик, — что касается его одежды, то она и не может быть другой. Их части с непрерывными боями отступают уже не один день. Да и нашли мы его в грязи, в болоте.

— Хорошо, с одеждой понятно. А избит он почему?

— Господин полковник, этот варвар оказывал яростное сопротивление!

— Перестаньте нести чушь, Клаус. Передо мной безусый юнец. Какое сопротивление он мог оказать вашим головорезам⁈ Или вы хотите сказать, что ваши люди, находясь в большинстве, еле-еле смогли управиться с мальчишкой?

Сказав это, он подошёл ко мне ещё ближе и спросил:

— Ты снайпер?

— Нихт ферштейн, — ответил я, раздумывая над вновь вставшим очень важным вопросом: «Плюнуть ему в его псевдоарийскую рожу, или всё же поберечь последние остатки здоровья?»

— Да он это, господин полковник. Я ручаюсь, — влез в разговор Фишер и, схватив меня за шею, потряс: — Отвечай господину полковнику, а то хуже будет! Я знаю, что ты владеешь немецким языком!

— Нихт ферштейн, — вновь повторил я, ожидая удара.

Но, к моему удивлению, его не последовало. Вероятно, диверсант опасался показывать перед начальством всю свою звериную сущность. Поэтому вновь потряс меня, но бить не стал.

Полковник же отошёл к своему племяннику и покачал головой.

— Такой молодой и столько бед нам принёс!

— Надеюсь, он за всё это должным образом ответит, — произнёс племянник.

— Без сомнения! Что ж, не будем терять время, нас ждут. Эрих, пойдём в самолёт. Ты бледен. Кажется, у тебя вновь начинается жар.

— Благодарю вас, дядя, — кивнул тот. — Я действительно себя плохо чувствую. Рана вновь начала беспокоить.

— Ничего, мой мальчик. В госпитале тебя подлечат. Пошли.

И они, поднявшись по лестнице, вошли внутрь корпуса металлической птицы.

Фишер обернулся и крикнул охранникам:

— Майер и Гюнтер, ко мне. Остальные возвращайтесь в расположение.

Двое самых здоровых солдат направились к нам, а экс-Зорькин, схватив рукой меня за шею, придал направление в самолёт.

— Давай, Забабашкин, пошевеливайся! И без глупостей.

Я, разумеется, не подчинился. Лететь я никуда не хотел. И, хотя выбора у меня не было, всё же решил показать свой характер, рассчитывая, что прямо здесь и сейчас меня избивать не будут.

Я понимал, что мои действия опрометчивы и нецелесообразны и корил себя за эту ненужную упёртость, но ничего не мог с собой поделать. У меня буквально было раздвоение личности. Одна, разумная, половина кричала, что надо быть покладистым и ждать момента для побега. А другая — буквально рвала и метала, вопя во весь голос, что надо посылать всех гадов налево и направо и всегда идти им наперекор.

И, нужно признаться, что мне было очень тяжело совладать с собой и обуздать ту праведную ярость, с которой я ненавидел врага. Солдаты привычными движениями схватили меня за руки и затащили внутрь «Юнкерса».

Самолёт оказался транспортником, никаких комфортных кресел там не было — обстановка была довольно примитивная и без излишеств. Чем-то данный самолёт по своему убранству напоминал кузов военного грузовика, что перевозит личный состав. По краям такие же деревянные доски, служащие лавками, а посередине пустота. В передней части самолёта была кабина пилотов, отделённая от «салона» брезентовой шторкой, а в хвосте находилась перегородка с дверью.

«Вероятно, там находится туалет», — предположил я.

Меня посадили посреди корпуса на одну из лавок, по краям сели два моих дюжих охранника. Напротив же уселся Фишер. Полковник с адъютантом расположились вдали от нас, ближе к кабине пилотов.

Пилот, стоявший у двери, убрал внутрь фюзеляжа лестницу, закрыл дверь, подойдя к полковнику, получил очередной приказ и скрылся за шторкой пилотской кабины. Через полминуты двигатели «Юнкерса» заработали громче, самолет дрогнул, тронувшись с места, и начал разбег, с каждым мгновением набирая всё большую и большую скорость, судя по придавливающей меня к лавке перегрузке, а уже через несколько секунд железная машина оторвалась от земли.

С момента моего попадания в это время я не имел возможности полетать на самолёте, поэтому сейчас можно было с уверенностью сказать, что это был мой первый полёт. Однако никаких интересных впечатлений я, разумеется, получить не мог.Всё тело болело, раны ныли, голова буквально раскалывалась, и очень хотелось спать. В данной ситуации, когда сил у меня не было, я был скован наручниками за спиной, а противник был настороже, ни о каком побеге речи идти не могло. А потому, исходя из сложившейся обстановки, я принял единственно верное решение — забыться сном. Закрыл глаза и мгновенно вырубился.

Через какое-то время проснулся от ощущения, что мы взлетаем. Открыл глаза и недоумённо посмотрел по сторонам.

«Ничего себе! Это что, меня глючить, что ль, стало⁈ А что случилось-то? Мы ж уже взлетали?», — напрягся я.

Но, посмотрев на спокойно сидящих по бокам охранников и остальных находящихся на борту фашистов, понял, что они к этому относятся вполне спокойно. Все сидели с закрытыми глазами и, вероятно, тоже дремали. Я хотел было постараться проанализировать случившееся, но не смог это сделать, потому что навалившаяся свинцовая усталость вновь увела меня в мир сновидений без снов.

Проснулся от того, что самолёт довольно существенно тряхнуло. На этот раз никто никуда не взлетал, вероятно, мы просто попали в турбулентность. Сидевший напротив меня Фишер никак не отреагировал на это происшествие, продолжив отдыхать с закрытыми глазами. Охранники же, что находились рядом, не спали. И как только заметили, что я проснулся, тут же повернулись ко мне.

— Не прилетели ещё? — Поинтересовался я, перейдя на немецкий, и, от души зевнув, вновь закрыл глаза, тем самым показывая им, что продолжаю дремать.

Но на этот раз я спать не собирался, а через чуть прикрытые веки стал наблюдать за окружающей нас обстановкой. С охранниками было ясно — они бдели, а вот дядя со своим племянником о чём-то негромко разговаривали. Причём полковник отчего-то ёрзал на месте, постоянно посматривая на часы.

Через какое-то время он поднялся и направился через весь корпус, пройдя мимо нас, в сторону хвоста.

Я сразу же понял, что это мой шанс.

Как только дверь за немецким офицером закрылась, я охнул, поморщился и вскрикнул, сгибаясь:

— А! Живот скрутило. Ведите в туалет! Быстрее!

Сидящий напротив Клаус Фишер приоткрыл один глаз и посмотрел на охрану.

— Там господин полковник, — отрапортовал тот, что сидел справа от меня.

Я же продолжил игру:

— Ведите в туалет, говорю! Да быстрее вы, олухи! Шевелитесь! Шнель! А то сейчас плохо дело кончится!

— Там занято! Терпи, — буркнул тот, который когда-то носил фамилию Зорькин.

— Да не могу я терпеть! Как ты не понимаешь⁈ Мне срочно надо!

Я вновь согнулся, показывая, что мне очень плохо.

— Может, пусть в ведро сходит, раз так надо? — предложил охранник, что был слева.

— Или пусть в штаны наложит, — хохотнул тот, что справа.

Их командир покачал головой.

— Нет. Вонять же будет. Нас на аэродроме командование встречать приедет. Как мы такого несвежего пленника представим⁈ Всё испортим! — он замахнулся в мою сторону. — Вечно всё с тобой, Забабашкин, не так, как у нормальных людей. Неправильный ты какой-то!

На это я внимания обращать не собирался, а продолжил играть спектакль, стараясь накалить обстановку:

— Ой, мамочки! Давайте решайте быстрее! Иначе всё! Alarm! Alarm!

Фишер вскочил, подошёл к кабине пилота и скрылся за шторкой. Однако через пару секунд он вышел оттуда с ведром в руках.

Кинул его мне и сказал:

— На! Только в штаны не наделай.

Ведро укатилось под лавку. Я, не переставая корчиться, встал, но по понятным причинам, из-за того, что руки были за спиной, поднять ведро не мог.

Продолжил спектакль.

— Ставьте ведро! И штаны снимите! Да «шнеля» же, вам говорят!

Немцы недовольно переглянулись. Нельзя было давать им возможность соображать, а потому продолжил, морщась, орать.

— На колени и мне штаны снимайте, говорю! А пока я дело буду делать, бумагу ищите. Вам потом ещё меня вытирать придётся.

Немцы, как по команде, поморщились.

— Пусть сам снимает, — предложил один из охранников.

— Я тоже не хочу ему зад подтирать, — согласился с ним второй.

Решение было за Фишером. Он задумался.

Я вновь хотел было продолжить орать, но мне на помощь пришёл один из охранников, сказав:

— Да куда он тут от нас сбежать-то сможет, герр лейтенант⁈ Мы же в воздухе!

И это решило дело.

Фашистский диверсант подошёл ко мне, расстегнул наручники и предупредил:

— Без глупостей, Забабашкин. Если что, мы стреляем.

Он кивнул охранникам и один из них поправил висевший на груди МП-40.

— Да какие там глупости, — крикнул я, схватил ведро и тут же сел на него.

— Штаны сними! — хором закричали мне все трое, засмеявшись.

— Ах да! — воскликнул я, играя дурачка.

Вскочил на ноги, но штаны снимать не стал. А вместо этого, схватив ведро, побежал к хвосту самолёта.

Те опешили и не сразу поняли, что происходит. А когда я ударом ноги выбил дверь в туалет, кажется, поняли, но было уже поздно.

— Куда⁈ Стоять! Стрелять буду! — закричали они, бросившись за мной.

А я в это время уже вырубил полковника, что стоял в туалете у зеркала, ударом ведра по голове. Полковник, ведро, и я тут же упали на пол.

Фишер, приблизившись, стал отдавать на русском языке две противоположные по смыслу команды: «Убью гада!» и «Не стрелять, живым брать!», но на тот момент я уже давно вытащил из кобуры валяющегося под ногами немецкого офицера его пистолет.

«Вальтер» лёг в руку, как родной, и зачистка транспортного средства от всякой нечисти незамедлительно началась.

Началась и практически сразу же закончилась.

Два охранника и псевдо-Зорькин, получив каждый по пуле в глазницы, уже мёртвыми рухнули на пол. А через мгновение к ним присоединился племянник-адъютант полковника, что сидел в противоположной части корпуса возле кабины пилотов.

Отстрелявшись, вышел из туалета и, развернулся и два раза выстрелил в ведро, в котором к этому времени находилась голова полковника. Не знаю, как и когда он туда залез, но, собственно, это было и неважно.

Конечно, полковник мог бы мне, наверное, пригодиться, хотя бы для того же допроса, но сейчас было не до него. Да и вообще, в данный конкретный момент любые возможные пленные были бы мне обузой, ведь за ними надо было бы следить в оба.

«Да что там далеко ходить. Вот фрицы взяли пленного в моём лице и получили совершенно ненужную и, даже можно сказать, смертельную проблему на свои бестолковые головы», — размышлял я, проводя контрольные выстрелы всем участникам данной драматической развязки. Жизнь на войне очень быстро учит быть жёстким и циничным и всегда перестраховываться, тут никакой навык в обращении с оружием не был панацеей против роковой случайности. Пуля, как говорил Александр Васильевич Суворов, интеллектом не блещет, даже направленная столь верной рукой, как моя.

Забрал дополнительные обоймы у так и не ставшего мне известным полковника, пистолет у Фишера, рассовал это добро по карманам, а затем, подняв МП-40 одного из охранников, выставил оружие вперёд и направился к пилотам.

Не дойдя пяти метров до кабины, столкнулся с выбежавшим мне навстречу вооружённым лётчиком.

Всё произошло очень быстро: распахнулась шторка, и показался силуэт с пистолетом в руке. А потому и реакция у меня получилась несколько неправильная: вначале выстрел, затем предсмертный хрип пилота, а после этого мой крик: «Ой!»

И действительно — ой! В самолёте стрелять вообще нельзя, это может быть очень опасно. Мало того, что пуля способна нарушить герметизацию корпуса, так ещё и может повредить что-то важное для полёта. Что-то такое, из-за чего железная птица в одночасье утратит возможность лететь и попросту рухнет вниз. Например, выстрелом можно перебить электропроводку, топливные шланги, насосы, важные приборы — а в самолёте все приборы важные — и тому подобное.

В моём же случае я вообще стрелял из пистолета-пулемёта пусть и небольшой, всего в три выстрела, но очередью. Хорошо, что хоть было расстояние довольно небольшое, поэтому и разброс пуль практически отсутствовал. К тому же само оружие — МР-40, имело относительно небольшую пробиваемость, потому что разработано было для ведения огня пистолетными пулями. Одним словом, мне повезло, и ни одна пуля мимо цели не ушла, а все вошли ровненько в область сердца.

Вот только после этого из кабины пилота раздался какой-то хрип.

Самолёт неожиданно вздрогнул и, издавая визжащий рев, стал снижаться, скорее всего, входя в пике.

Я выхватил из кармана пистолет и, держа его наготове, рывком отодвинул шторку в сторону. И сразу же перед моими глазами открылась удивительная картина.

Одно место пилота было свободно. Очевидно, ранее оно принадлежало тому, в кого я всадил только что три пули. А вот на других местах сидели ещё двое. Один из них был, очевидно, мёртв, так как в голове имел дыру, из которой сочилась кровь, а второй пока вроде бы был жив.

Я говорю — пока, имея в виду не то, что я его прямо сейчас собирался отправить в Вальхаллу, а потому, что он, скорчившись в кресле, держал руки у груди, в то время как у него вся спина была в крови и имела несколько пулевых отверстий.

— Это что у вас за хрень тут происходит⁈ — не понял я, глядя в лобовое стекло кабины, за которым земля стала приближаться к нам с угрожающей скоростью.

К большому сожалению, я ни в той жизни, ни в этой, управлять самолётом не умел. Но видя, что мы в самое ближайшее время, скорее всего, разобьёмся, прекрасно понимал, что прямо сейчас необходимо принимать какие-то срочные меры.

Что именно, я не знал, но предположить смог. А потому приставил пистолет к голове раненого пилота, а свободной рукой потянул штурвал на себя. Немецкий летчик, морщась от боли, помог мне, и вскоре машина, перестав падать, выровнялась.

— К-кто в нас стрелял? — повернув ко мне голову и чуть заикаясь, спросил пилот.

— А я откуда знаю? — честно ответил я, перейдя на немецкий. — В тебя и вот в этого, — показал на сидящий с дырой в голове труп, — я точно не стрелял.

— А кто же т-тогда? Что в салоне происходит? Откуда ты взялся?

Я не ответил, а лишь посмотрел на позы умерших пилотов, прикинул траекторию полёта пуль и пришёл к выводу, что этого выжившего фрица немного обманул. На самом деле, свинцом нашпиговал всех их я.

Тот, что умер в кресле пилота, вероятней всего, получил пулю после адъютанта. Та прошла тело насквозь и на излёте попала третьему лётчику прямо в темечко.

А вот тот, кто был на тот момент жив, получил пули от МП-40, которые, к его несчастью, пробили грудь вышедшего мне навстречу лётчика и влетели в него.

Да что же всё не так?!. Вот уж воистину пуля-дура! Вот почему в самом деле стреляющий в самолёте в первую очередь враг сам себе! Вот из-за чего…

Из хаотичных раздумий меня вывел голос пилота.

Он захрипел и, показав рукой назад, спросил:

— Там всё н-нормально?

Я его не стал расстраивать, потому что ему ещё предстояло каким-то образом управлять «Юнкерсом», а потому ответил довольно уклончиво:

— Там всё тихо. Никто не шумит.

Единственный выживший пилот кивнул, вновь покашлял, а потом поинтересовался:

— А т-ты тот… тот кого везли?

— Нет — другой…

— А к-кто?

— Пассажир, — отмахнулся я. И, видя, что в данный момент, с пулями в теле бледнеющему визави соображать очень проблематично, перешёл к главному: — Надо сажать самолёт. Тут поблизости есть какой-нибудь подходящий аэродром?

— Есть. Но нам не-нельзя садиться на какой-либо другой. У нас м-миссия!

— Что за миссия?

— Это секрет. Но она в-важна!

— Тогда слушай меня: миссия откладывается, — покачал я головой. — Поэтому, давай, ищи подходящий аэродром и сажай эту консервную банку, пока мы с тобой не разбились!

— Н-нельзя! — упёрся пилот и, чуть заикаясь, прохрипел: — У нас п-приказ!

— А я тебе даю другой приказ!

— Н-не имею права, — продолжил упираться тот. — Нас ждут именно н-на аэродроме Ольденбурга.

— Что за Ольденбург? Это что, Польша? Что-то я не припоминаю такого города. В СССР такого точно нет!– обалдел я, начав паниковать. — Вы чего, совсем, что ль, обалдели? Куда вы, нахрен, меня везёте⁈

— Ольденбург находится з-западнее Бремена, — ответил лётчик, не став обращать внимания, как мои глаза стали широко открываться в изумлении.

А широко открыться им было отчего. Получалось, что летим мы сейчас не куда-нибудь, а в самую настоящую фашистскую Германию.