Неправильный диверсант Забабашкин

Глава 14 Начало дел великих

Вышел из заведения на взводе, желая немедленно приступить к действиям.

«Значит, построение перед походом будет? — скрежетал зубами я. — Ну я устрою вам построение, гады проклятые!»

Тут нужно сказать, что моя злоба была хоть и спонтанной, но полностью объяснимой. Из истории Великой Отечественной войны я помнил, что творил этот поганый тяжёлый крейсер, который также называли карманным линкором.

На воду он был спущен первого апреля 1933-го года. А в конце 1934-го года введён в эксплуатацию. О технических характеристиках данного корабля можно говорить много, но суть вполне реально свести к нескольким фразам — это был большой бронированный военный крейсер с множеством пушек. Артиллерию главного калибра составляли шесть 283-мм орудий, размещённых в двух бронированных башнях — одна в носу, одна в корме. «Адмирал Шеер» был одним из самых новых и лучших кораблей того времени и мог вести равный бой с любым подобным ему противником на предельно дальних дистанциях, посылая в сторону оппонента трёхсоткилограммовые снаряды.

Свой так называемый «боевой путь» (в кавычках, разумеется) команда и сам крейсер начали, как и все истинные твари, с убийства мирных жителей. В 1937-м году в нарушение международного права корабль совместно с четырьмя немецкими торпедными катерами обстрелял испанский портовый город Альмерия.

Ну а дальше уже понеслось… Вначале расстрелы беззащитных или плохо защищённых трансатлантических конвоев с непременным уничтожением судов вместе с экипажами. Потом безжалостные действия в Арктике, нападения на гражданские суда, на остров Диксон, другие острова и многое другое.

Их преступлениям нет числа. Все они задокументированы и, при желании, находясь в светлом будущем, всегда можно эти архивные документы и воспоминания непосредственных участников тех событий и очевидцев прочитать. Конечно, многие СМИ давно подтёрли правдивые материалы, и уже не один год часть правды скрыта. Делается это, чтобы обелить деяния этого крейсера и представить его команду и капитана, как успешных моряков, которые просто выполняли свой воинский долг. Но это не так!

Неоспоримым, бесспорным фактом является одно — «сверхчеловеки» (тоже в кавычках), а на самом деле — нелюди, почувствовали вкус крови и уже не обращали внимания на то, что воюют не только с военными, но и безнаказанно убивают мирных жителей.

И одним из бесчисленных кровавых преступлений команды корабля было уничтожение практически безоружного ледокольного парохода «Александр Сибиряков» и нападение на советский остров Диксон.

При этом, чтобы максимально сблизиться и совершить расстрел «Сибирякова» с короткой дистанции, немецкий рейдер пытался выдать себя за американский крейсер, в который уже раз за свою историю полностью растоптав международное право.

И итог такого злодеяния был вполне закономерен: из ста четырёх человек, находящихся на борту ледокола, в живых осталось по разным данным от девятнадцати до двадцати двух.

Но гибель этих отважных людей и корабля не были напрасными. Капитан парохода Анатолий Алексеевич Качарава успел передать радиограмму и сообщить о том, что в глубоком советском тылу в Карском море действует немецкий рейдер.

Конечно, можно сказать, что, мол, война, и всё это было случайно. Что, мол, капитан карманного линкора капитан-цур-зее Вильгельм Меендзен-Болькен, назначенный вместо ушедшего на повышение Кранке, не хотел уничтожать корабль вместе со всеми пассажирами и экипажем, находящимися на борту. Но это не так! Никакой случайности не было. Немцы специально вели огонь по гражданским, и этому есть множество других доказательств.

Достаточно поминутно восстановить события, происходящие 27 августа 1942 года на острове Диксон и находящихся неподалёку островах, и сразу всё встанет на свои места. При нападении карманный линкор за девять минут выпустил двести двадцать шесть 105-мм снарядов по метеостанции на острове Медвежий. Затем обстрелял посёлок Новый Диксон, выпустив по нему семьдесят шесть 150-мм снарядов.

Далее шёл бой с ледокольным пароходом СКР-19 «Дежнёв», и считается, что именно его огонь совместно с береговой батарей разрушил планы капитана немецкого рейдера о высадке десанта на остров.

И когда к Меендзен-Болькену пришло осознание того, что его план окончательно рухнул, то что он сделал? Разумеется, то же самое, что делали всегда фашисты, гады и убийцы — стал отыгрываться на мирных людях.

И в 2 часа 48 минут «Адмирал Шеер» перенёс огонь на жилой посёлок острова Диксон. Жилой посёлок!

Я человек мирный. И всех нормальных людей на Земле уважаю и, если это нужно, жалею. Однако, как говорится, своя рубашка ближе к телу. Поэтому этим фашистским матросам, младшему командному составу, высшему командному составу и капитану карманного линкора в первую очередь я собирался отомстить за наших. За Диксон! За «Сибирякова»! И за сотни других человеческих жизней, которых моральные отбросы, служившие на корабле «Адмирал Шеер», подло убили.

«Ждите, сволочи, я уже скоро к вам приду», — обещал я, в праведном гневе сжимая кулаки, и всеми силами старался не обращать внимания на парадокс.

А этот парадокс всё-таки существовал. Суть его была в том, что я собирался безоговорочно и безапелляционно приговорить команду корабля ещё до совершения ими преступлений. Сейчас был сентябрь 1941 года, а события возле Диксона произойдут лишь в конце августа 1942, то есть практически через год.

Но данную морально-этическую проблему после небольшого анализа я решил как оправдывающий команду корабля фактор не рассматривать. У меня было послезнание и, разумеется, я мог опираться на него. Не было сомнений в том, что если я не изменю историю, то и в этот раз те же самые сволочи будут расстреливать корабли, имущество и уничтожать наших людей.

Могу ли я остаться в стороне, зная, какое преступление будет вскоре совершено?

Конечно же, нет! Нет!! Нет!!! И ещё сто раз — НЕТ! Я собираюсь встать на пути истории, повернуть её вспять и, быть может, спасти тем самым если не тысячи, то хотя бы сотни советских граждан! Впрочем, и несоветских тоже, что уж тут скромничать. Этот карманный линкор отправит на дно немало судов вместе с экипажами множества других государств мира. А потому и дело моё праведное, и совершить я его должен во имя обычных людей.

Решив для себя, что «иду на вы», ибо жизнь коротка, а доброе дело сделать нужно во что бы то ни стало, отойдя от пивной и направляясь в сторону окраины города, набросал у себя в голове план боевых действий, который, разумеется, полностью основывался на международном праве.

Отложив решение вопроса с приобретением оружия на потом, небезосновательно предполагая, что после похищения этого самого оружия, очень вероятно, возникнет нешуточный переполох, решил сосредоточиться на главном на этот момент — обмундировании.

И тут сразу же возникла проблема: где в Третьем рейхе можно раздобыть форму бойца РККА?

В ателье пошить? Типа зайти и сказать:

«Уважаемые бюргеры, а не состряпаете ли вы мне на заказ форму красноармейца или даже красного комиссара?» А когда они, обалдев, спросят: «Зачем она тебе?» Я поясню, что это, мол, для реконструкции, и что, мол, им совершенно не нужно себе этим вопросом голову забивать.

Сказать-то всё это я, конечно, скажу, вот только что-то мне подсказывает, что на этом моменте они обалдеют ещё больше и сделают то, что, по их мнению, будет вполне логичным в данной необычной ситуации — на всякий случай позвонят в полицию или гестапо и сообщат о крайне странном заказе. И всё потому, что, во-первых, местные портные вряд ли знают, что такое реконструкция. А во-вторых, услышав столь экзотическое предложение, без сомнения сразу же покрутят пальцем у виска, ибо заказ будет совершенно неадекватным с любой точки зрения.

Таким образом, казалось бы, совершенно простое дело — пошив необходимой амуниции, становится делом мало того, что рисковым, так ещё и, честно говоря, вряд ли возможным. К тому же и времени было в обрез. А такая задача, как пошив целого комплекта, при этом без необходимых лекал, примерки и подгонки, быстро точно не решается.

Какого-либо блошиного рынка, на котором, как правило, во все времена и во всех странах можно купить всё что угодно, я в городке не заметил. Онлайн интернет-магазина, разумеется, не было. Давать же объявление в газету я также посчитал бесперспективным и крайне опасным делом. Получалось, как ни крути, а советскую форму достать мне попросту не под силу. Тем более за столь короткий срок.

Присел на лавочку и задумался. Ситуация была печальная. Но я точно знал одно — личный состав карманного линкора «Адмирал Шеер» ни в коем случае нельзя было упускать. Такие возможности в жизни выпадают всего один раз. Я спать не смогу, зная, сколько бед людям причинит корабль, которым будут управлять те безжалостные существа. Следовательно, невзирая ни на что, выполнить задуманную боевую задачу я был просто обязан. А это в свою очередь означало лишь одно — мне предстояло стать вне закона, нарушив то самое пресловутое международное право.

Сейчас я очень жалел, что при приземлении сразу не проанализировал условия и все аспекты нахождения в Германии. А ведь если бы я перед тем, как предать огню самолёт, вспомнил бы про ту самую конвенцию, то форму красноармейца бы сжигать, естественно, не стал бы, а приберёг на такой вот случай. Да, она была старая и грязная, разорванная и вся в крови, но все же она являлась формой, а значит, все формальности были бы соблюдены. Но, увы, она сгорела вместе с потерпевшим крушение «Юнкерсом» и сейчас мне предстояло стать преступником.

Я не хотел, очень не хотел быть не в ладах с общепринятыми правилами, но, к большому сожалению, непреодолимые обстоятельства не оставили мне выбора. Уничтожение кровавой команды корабля было выше одной человеческой жизни — моей жизни. И я решил во благо людей и своей страны запятнать себя клеймом преступника на всю оставшуюся жизнь.

С этими горестными мыслями поднялся с лавки и пошёл к полицейскому участку, переключаясь на вопрос получения оружия. Пистолеты у меня были при себе, патроны к ним и к винтовке тоже были, а вот самой винтовки не было. Тут дело было в том, что пистолет рассчитан на ближний бой. Убойная дальность пули из-за количества пороха в пистолетном патроне, длины ствола и веса самой пули не рассчитана на эффективное поражение целей на дальних дистанциях, поэтому для будущей операции мне нужна была именно винтовка. Причём либо винтовка с большим количеством патронов, либо винтовка, к которой подошли бы те патроны, что были у меня в ранце. И если задать вопрос, где можно было взять такую винтовку, то ответов будет не так уж и много: либо на воинском складе, о существовании которого я, разумеется, не знал и не мог знать, либо в военной части, где много солдат. А ещё её, пожалуй, можно будет найти в комендатуре, где солдат врага значительно меньше, нежели в той же воинской части, либо в месте, где этих солдат вообще нет — в полицейском участке.

«Сейчас время военное, там у них, наверняка, целый арсенал должен быть, — двигаясь по мостовой уверенным шагом, выстраивал я логическую цепочку. — Зайду, осмотрюсь, о чём-нибудь поинтересуюсь, а затем уйду и буду разрабатывать план нападения. А как придумаю, то сразу и действовать начну. Но уже понятно, что стрелять в городе опасно, могут услышать. Поэтому придётся полицаев брать на мушку и связывать. Мороки, конечно, много, но зато всё пройдёт тихо и незаметно для окружающих».

И тут моё внимание привлекла вывеска, висевшая на небольшом одноэтажном белокаменном здании. На ней красовалась надпись «Музей».

Вначале я просто пробежал глазами название, она не привлекла моего внимания. Но потом в голове что-то щёлкнуло.

«Музей⁈ Гм, а это может быть интересно! Возможно, там удастся найти что-то, что сможет мне помочь решить мой вопрос с формой?»

Больше ни секунды не раздумывая, открыл дверь и зашёл внутрь. И тут же расстроился, поняв, что ничего полезного для меня тут нет и быть не может. Это была картинная галерея, а не музей. Не знаю, что тут было ранее, но сейчас везде висели не то картины, не то агитационные плакаты. Никакой классики, только новые веянья в виде извращённого искусства. Даже всматриваться в эту бредятину не стал и, чтобы не терять времени даром, хотел было развернуться и сразу уйти. Однако на секунду задумался и перед уходом решил подойти к смотрительнице.

— Здравствуете, — поздоровался я. — Вы не скажете, а в городе есть музей или что-то подобное, где выставлены экспонаты современных войн?

— Нет, господин офицер, — покачала головой женщина преклонного возраста. — Для текущей войны экспозиции только начинают формироваться в умах и на фронтах.

Такая информация, разумеется, меня расстроила ещё больше. Но сдаваться я не стал, потому что мне пришла в голову новая мысль.

— Скажите, пожалуйста, фрау, возможно, где-то неподалёку есть музей, где представлены экспонаты прошлой войны?

— Прошлой? Гм, — та задумалась, а уже через пару мгновений закивала: — А вы знаете, пожалуй, что есть. Музей войны находится в восточной части города. Его временно переместили сюда год назад из Берлина. Но, как вы понимаете, нет ничего более постоянного, чем временное.

Я согласился с женщиной, узнал точный адрес, поблагодарил её за неоценимую помощь и в приподнятом настроении буквально выбежал на улицу.

И тут дело было в том, что в ходе беседы с работницей галереи я кое-что придумал.

«Раз нет формы той, которая соответствует этому времени, то пусть это будет форма не Второй, а Первой Мировой войны. Нет сомнения в том, что раз в музее есть экспозиция, посвящённая прошлой войне, то там просто не может не быть формы противников кайзеровской Германии. А среди тех противников были, в том числе, и русские солдаты. А это мне как раз и нужно», — радовался я, шагая по нешироким улочкам города.

Разумеется, я понимал, что если мне удастся добыть форму тех лет, то она с натяжкой будет являться формой красноармейца. Всё-таки и форма с тех времён немного поменялась, да и политический строй в нашей стране тоже другим стал. Однако я рассудил так: СССР является преемником Российской империи. Это неоспоримый факт. А раз так, то хоть и с небольшой условностью, но форма русского солдата — это и есть форма бойца рабоче-крестьянской Красной армии, ведь большинство воевавших со стороны России солдат были крестьянами и рабочими. И воевали они за свою землю, как я сейчас. Как мы все сейчас.

«Да, я прекрасно понимаю, что это, конечно же, очередная сова на очередной глобус. Но неоспоримым фактом является то, что это лучше, чем вообще без совы, без глобуса и без военной формы», — в конце концов убедил я себя в оправданности данного вида экипировки и открыл дверь в музей, который, к счастью, работал.

Внутри прохладного помещения оказалось совсем не многолюдно. Настолько немноголюдно, что, кроме меня, посетителей и других людей тут вообще не было. За исключением старика лет семидесяти с белой седой головой и пышными усами, который, судя по всему, был смотрителем этого музея.

Он сидел за столом и, видимо, дремал, потому что, когда я открыл дверь, он открыл глаза, потёр их, кашлянул, пригладил ладонью усы, кряхтя, поднялся и направился мне навстречу.

— Доброе утро, господин офицер. Очень рад, что вы решили заинтересоваться нашей экспозицией.

— Здравствуйте! Господин, э-э? — тут я намеренно сделал паузу.

— Ханс Крис, — чуть вытянувшись, представился тот. Обвёл рукой вокруг и добавил: — Смотритель музея.

— Теодор Линдеманн, — в ответ представился я первым попавшимся в памяти именем и слегка кивнул.

Покосился на окружающее меня убранство и одобрительно крякнул. На стенах висели картины, портреты полководцев, мозаики. На полу, на полках и стеллажах стояли экспонаты прошлых эпох.

— Вы тут проездом, господин офицер? Или отпуск проводите в нашем городе? — тем временем культурно поинтересовался смотритель.

— Да как вам сказать? Долго задерживаться не буду, но перед отъездом город осмотрю, мне он нравится. Думаю, после окончания войны сюда перебраться.

— Понимаю. Город наш действительно хороший, — одобрительно произнёс тот и поинтересовался: — А историей давно увлекаетесь?

— Относительно, — вздохнул я и, помня, что должен стараться не привлекать к себе внимание, и быть как все, продолжил неторопливое культурное общение: — Вот, господин Крис, решил скоротать время до поезда и, так сказать, окунуться в прошлое.

— О! Это превосходно, господин Линдеманн! Вы правильно сделали, что выбрали именно наш музей для посещения. Скажу вам честно, эпоха правления Наполеона Первого, как проректора Рейнского союза, была очень интересным временем!

Услышав странные слова, названия и фамилии, я тут же закашлялся, пытаясь ещё раз вспомнить, кто именно был на престоле в Германии в начале Первой Мировой воины. И, хотя точную информацию выудить из памяти не удалось, я твёрдо знал одно — никакого Наполеона первого в то время уже давно не было!

И тут ко мне пришло озарение, после чего я чуть в обморок не упал от его глубины.

«Другой мир! А быть может, другая реальность и другая история! Ничего себе! Вот это новость! А как может быть иначе? И подтверждение моей догадки находится прямо здесь — в историческом музее. На моей прошлой Земле Германией руководил один правитель, а на этой Земле в это же время совершенно другой. А это значит, что, скорее всего, есть и ещё какие-нибудь расхождения с той историей, что была в моём мире. Просто я, находясь в ограниченном пространстве на небольшом участке фронта, не мог нормально сравнить и выявить эти самые отличия этого мира от моего! И вот, случайно попав в Германию, в которую при другом стечении обстоятельств попасть в моём случае было попросту нереально, я открыл правду — этот мир не прошлое моей Земли, а другая планета с другой цивилизацией, или же альтернативная реальность! А это означает очень многое! Это фундаментальное открытие! Ведь это уже не просто путешествие во времени, но и перемещение между мирами, а может быть, и между галактиками или вообще вселенными! — От масштабности и глубины этих мыслей меня кинуло в жар. — Эх, брат Забабашкин, да тут не Нобелевской премией пахнет, тут, брат, такие премии за такое открытие светят, что их ещё даже не придумали, вот насколько они хороши!».

Но чтобы не привлекать внимания, вспыхнувший было неимоверный душевный порыв я всё же решил немцу не демонстрировать и, более того, постарался этот порыв немного унять. Не было тут людей, кто мог бы достойно оценить моё столь фундаментальное открытие. Никто не поверит семнадцатилетнему мальчишке, что он смог сделать столь величайший вклад в здание науки. Всегда найдутся недоброжелатели и завистники, которые подвергнут замечательное открытие сомнению и даже обструкции.

«Нобелевка! Нобелевка и никак не меньше!» — продолжали витать в голове радостные мысли. И как только война закончится нашей победой, я смогу подарить это знание людям и стать лауреатом!

— Вижу, эпоха Наполеона первого вам очень нравится. У вас заметно поднялось настроение, господин офицер, — всё же заметил, что я улыбаюсь, смотритель.

— Согласен с вами! Моё настроение можно назвать нобелевским настроением, господин Крис.

— Очень необычное название, — одобрительно покачал головой тот. Показал рукой в зал, словно бы приглашая пройти, и спросил: — Что вас интересует больше всего в войнах начала прошлого столетия?

— Э-э, чего? — остановился я как вкопанный, начав было движение за стариком.

— Я спрашиваю: в войне, которую вёл Наполеон против половины мира, вас больше всего что интересует?

Я всё ещё не мог понять, что мне говорит стоящий рядом человек. И когда, наконец, до мозга дошёл смысл, уже начав кое о чём догадываться, прошептал:

— А причём тут тот француз?

Смотритель удивлённо уставился на меня, а через секунду замешательства промолвил:

— То есть как? Музей же посвящён его завоевательным войнам.

— Кому? Каким войнам?

— Завоевательным, каким же ещё? Прям даже странно, — недоумённо повторил тот и назидательным тоном продолжил: — Как всем хорошо известно, именно Наполеон Бонапарт был первым среди европейцев, кто сумел собрать под своё крыло большинство стран Европы и двинуться на дремучую Россию.

— Гм, это понятно. Но при чём тут ваш музей? — продолжил не понимать я.

— То есть как это при чём? Музей и композиции в нём посвящены именно тому времени — завоевательным походам той великой эпохи.

— А при чём тут Наполеон Первый?

— Так я же вам говорил, господин офицер. Именно Наполеон Первый управлял конфедерацией суверенных немецких государств, что были объединены в Рейнский союз.

— Не может быть! — ошарашенно выдохнул я, понимая, что Нобелевка накрылась медным тазом.

— Уверяю вас, — произнёс хранитель музейных экспонатов.

Меня данное заверение не просто расстроило, а буквально полностью выбило из колеи. Героическое звание перового межмирового путешественника улетучивалось на глазах.

Но я, всё так же стараясь не показывать виду, сжал волю в кулак и на всякий случай уточнил:

— А в каком веке это было?

— В девятнадцатом, конечно, — ответил смотритель, вновь удивлённо посмотрев на меня. — А вы думали в каком?

Его слова окончательно вбили клин, разделивший меня с невероятным открытием. Они разрушили буквально все мои планы на будущее, в мгновение ока я остался у разбитого корыта. И речь здесь шла даже не о Нобелевской премии по уже практически готовой к представлению диссертации «О множестве миров и множестве цивилизаций, населяющих нашу галактику, а также параллельные оной». Данную потерю мировой известности я, хотя и с трудом, но всё-таки мог бы пережить, а вот следующее последствие самого настоящего облома пережить мне было намного сложнее. Ведь если этот музей не является нужным для меня музеем Первой Мировой войны, то, значит, я не смогу раздобыть так нужную мне форму русского солдата. И это в свою очередь ведёт к одному — я буду атаковать врага, не будучи комбатантом, тем самым становясь вне закона!

«Ёлки-палки-моталки, вот уж воистину облом! Всем обломам облом, я уж так рассчитывал, что тут будет всё мне необходимое. А теперь все надежды оказались напрасными, и как это я так опростоволосился и даже, хорошенько не удостоверившись, вот так сразу поверил той тётке из картинной галереи⁈ Наивный! Кстати, а зачем она мне соврала? — Постарался вспомнить её слова. И когда вспомнил, мысленно хлопнул себя по лбу. — Ну конечно, опять подвела меня моя невнимательность. Она же прямо не заявила, что музей посвящён именно Первой Мировой войне! Она просто сказала, что там, мол, находится музей войны. И, в общем-то, она не обманула, музей, и вправду, не мира, а войны. Только не той войны, что мне была нужна!»

Сказать, что я расстроился, это ничего не сказать. Я был просто раздавлен. Мир вновь перестал играть своими красками. Теперь надежды на форму рухнули, и я с минуты на минуту должен был стать преступником.

«Ну нет в этой глуши подходящей формы! Нет — и всё тут. Так что ж мне теперь, фашистов, что ль, не убивать?» — хотел я громко закричать на весь мир.

Разумеется, понимал, что этого делать нельзя. И, держась только на морально-волевых, развернулся и, буркнув: — До свидания, — направился к выходу.

Смотритель, увидел столь явный перепад моего настроения, и, скорее всего, обалдев от этого, следуя на почтительной дистанции, направился провожать меня к выходу.

— Господин Линдеманн, что случилось? Я вас чем-то обидел?

Свои вопросы он задал со всем почтением в голосе и даже осторожностью. Оно и понятно, ведь на его взгляд я секунду назад смеялся, а теперь, неожиданно поникнув головой, чуть не плачу. Нет сомнения, что он начал подозревать о не совсем нормальном психическом здоровье молодого раненого офицера.

И нужно сказать, что отчасти он был прав. Я действительно был нездоров, хотя и не был офицером. Но говорить сейчас мне об этом ни с кем не хотелось. Поэтому, просто ответил:

— Нет! Всё хорошо. Я, пожалуй, пойду.

— А экспозиция? — как мне показалось, с долей обиды произнёс седой немец. — Неужели вам неинтересно посмотреть на оружие и форму солдат, что воевали в той войне?

Я продолжал идти к выходу, весь погружённый в себя и свои горестные мысли. Однако последние услышанные слова, долетев до ушей, вначале заставили меня замедлиться, а потом и полностью остановиться.

Сразу не понял, что произошло. Ещё раз прокрутил в голове услышанное и на этот раз, осознав то, о чём именно идёт речь, резко повернулся, почти подбежал к смотрителю, радостно его обнял и едва ли не выкрикнул:

— Конечно! Давайте же скорее посмотрим то, о чём вы только что мне рассказали! Вы не представляете, как долго я об этом мечтал!