Неправильный диверсант Забабашкин

Глава 12 Законы ведения войны

В помещении меня встретила довольно уютная атмосфера. Интерьер был оформлен вполне в традиционном стиле: деревянные столы и стулья, на стенах висела пара картин с изображением города. Заведение было небольшим — столиков на десять, и половина из которых была занята. Люди завтракали, а некоторые, вероятно, зашли сюда, чтобы продолжить непрекращающийся отдых ещё с ночи. Атмосфера была вполне благожелательная, и я решил остановиться и перекусить тут. Вообще такая вот простецкая, в чём-то даже примитивная обстановка обычного заведения мне всегда импонировала. В ней не было ничего пафосного и искусственного, а, наоборот, всё было душевное и для души. Нет сомнения в том, что если бы не война, и сейчас было невоенное время, а вокруг не обитали бы враги, то, наверняка, это место стало бы тем, в которое с удовольствием бы время от времени захаживал.

Но в данный момент я не мог в полной мере расслабиться и насладится окружающей атмосферой, ибо это для меня было смерти подобно. Вражеские осведомители в любой момент могли заметить тот или иной прокол в моём поведении и сообщить куда следует. Попадаться противнику я не собирался, а значит, должен был быть максимально собран.

Выбрал удобный свободный столик у окна, из которого была видна не слишком оживлённая улица, и направился к нему. Устроившись и поставив на пол ранец, осмотрелся, и непроизвольно барабаня пальцами по светлой скатерти, принялся ждать, не зная, как в таком заведении принято делать заказ.

За барной стойкой стоял усач в фартуке, который, несмотря на ранее утро, наливал посетителю в полувоенной форме кружку пенного напитка.

Посидел ещё с минуту и, подумав, что, вероятно, тут заказы нужно делать самому, хотел было направиться к бармену. Однако из двери, что, очевидно, вела на кухню, вышла молодая девушка в фартуке и с двумя подносами в руках. На них находилась еда и какие-то графины. Официантка подошла к столику, за которым сидело трое немецких матросов, что явно хорошенько так отдыхали уже более суток, отдала им их заказ, мило улыбнулась и направилась ко мне.

Мы поздоровались.

— Что будет заказывать господин офицер? — спросила она, чуть наклонив голову на бок и кокетливо улыбнувшись.

Девушка была симпатичная и в другой бы ситуации…

«Враги, кругом враги! — тут же остановил я себя, а потом, покраснев от стыда, добавил: — Тем более у меня вроде бы как отношения с Клубничкой. Правда, эти самые отношения не то чтобы романтические, а, скорее, платонические, но, тем не менее, они есть, и этого забывать не следует!»

В общем, всячески одёрнув и пожурив себя за мгновение слабости, сделал заказ. И уже через пять минут передо мной стояла тарелка с брецелями, жареная курица, квашеная капуста, хлеб и кувшин с морсом.

Всё выглядело так аппетитно, что во рту сразу же начала скапливаться слюна. Да по-другому и быть не могло, нормальную еду в спокойной обстановке, да еще, чтобы вокруг не летали пули, бомбы и снаряды, я, вероятно, ел в последний раз в больнице перед операцией, когда находился в своём времени. Попав же сюда, в жаркое лето 1941-го года, перебивался на бегу и перекусами. Разумеется, я не роптал. Как все, так и я, поэтому об изысках никто и не думал. Да, признаться, и некогда было о них думать. Главным для всех там являлось — во что бы это ни стало остановить немцев, а потом и разбить их в пух и прах. Какие уж там изыски… Однако здесь и сейчас, ощущая сильнейший голод, не наброситься на столь аппетитные продукты, при этом не съев себе язык, было очень трудно и практически на грани возможностей силы воли. Стараясь не захлебнуться слюной от витающих в воздухе ароматов, поблагодарил девушку и, когда та ушла, изо всех сил сдерживая себя, начал не спеша вкушать буржуинскую снедь.

Шастая по лесам и от окопа к окопу последние дни и даже недели, я уж и забыл, какой вкусной бывает еда. Каждый кусок хорошо обжаренной курочки был пропитан специями, а хрустящие брецели лишь увеличивали гастрономический восторг. Это было блаженство, которое длилось неимоверные две минуты. Разумеется, я мог бы съесть всё это изобилие ещё быстрее, но вот только боялся, что могу привлечь этим свои жором ненужное к своей скромной персоне внимание. Ведь для всех я не изголодавшийся, еле-еле живой красноармеец Забабашкин, а чуть подраненный немецкий офицер.

Когда принесённая еда закончилась, первым моим позывом было срочно, немедленно и безотлагательно позвать сюда официантку и заказать ещё три, нет — пять или даже семь кусков курицы и две, нет три и ещё три, а может быть четыре тарелки брецелей.

Но я сумел себя сдержать, наложив на это возможное, но вредное действие категорический запрет. И не потому, что не хотел съесть ещё много или даже очень много этой вкуснятины, а именно из-за того, что вряд ли мне было можно сразу употреблять пищу в столь больших количествах. Последние дни были тяжёлыми. Питался я очень нерегулярно, а иногда впроголодь. Вчера и сегодня вообще толком ничего не ел, так что нет сомнения в том, что чрезмерное количество, да ещё к тому же жирной пищи, да ещё так быстро проглоченное мне сейчас было строго противопоказано.

«Хватит, Лёша, поел немного. Отдохни», — сказал я себе.

С сожалением отодвинул тарелки в сторону, налил морса в стакан и, глядя в окно, выкинув из головы мысли о еде, стал думать о будущем, прихлёбывая терпкий кисло-сладкий напиток.

После столь плотного завтрака, никакие серьёзные проблемы решать совершенно не хотелось. А хотелось просто сидеть и смотреть, как мирные люди иногда проходят мимо.

«Мирные? — поймав себя на последней фразе, тут же задал я себе вопрос и проскрежетал зубами. — Эти мирные, с позволения сказать, люди идут сейчас к себе на работу, где работают в поте лица во благо чёртового Рейха! А ещё отцов своих, мужей и сыновей своих одели, обули, вооружили и направили на нас, где те прямо сейчас уничтожают советских граждан и будут уничтожать ещё долгие четыре года!»

Беззаботный образ мира и бескорыстной дружбы между народами мгновенно испарились, уступив место жестокой реальности. И в ней одни старались поработить других, чтобы, словно паразиты, жить за счёт последних. Чёрствая правда жизни вернула меня в настоящий, а не вымышленный мир, щедро добавив в него свои мрачные тона. Уже не радовало ни заведение, ни висевшие на стенах картины, ни даже возможность сделать ещё один заказ не такой уж и вкусной еды.

«Ладно, Лёша. Успокойся. Не нервничай. Нервные клетки не восстанавливаются и стимулируют развитие сопутствующих болезней. А болеть мне нельзя. У меня ещё очень много дел!» — сказал я себе.

Чтобы чуть остыть, глотнул морса и вернулся к размышлению над ранее заданным вопросом, который требовал срочного ответа: уезжать мне из Германии или нет?

Подумал и с одной стороны, и с другой, выпил ещё морса и, наконец, в конце концов, стал склоняться к мысли остаться.

«А почему бы и нет? Раз уж я здесь, то, возможно, имеет смысл воспользоваться случаем и навести шороху в Империи зла? — размышлял я. — Побуду недельку — другую и решу, продуктивно ли моё пребывание тут или нет. Ну, а если увижу, что моя эффективность стремится к нулю, и не смогу найти себя в деле уничтожения врага на этих территориях, то буду думать о маршруте выезда из Германии и попадания на фронт. Мне собраться — только подпоясаться».

Решив для себя первую важную задачу — остаюсь на две-три недели тут, сразу же начал искать ответы на другие вопросы. И для начала нужно было понять, зачем именно тут остаюсь? Что я буду здесь делать? И как?

Очевидно, что максимальную пользу я смогу принести, работая в роли снайпера. И чтобы все мои будущие акции были успешны, и для обеспечения своей собственной безопасности, расстояние до целей должно быть не менее полутора-двух километров. Объект не должен слышать выстрела и до самого последнего момента своей жизни не должен понимать, откуда по нему ведётся огонь. Только при этих условиях после стрельбы я не буду замечен и спокойно обеспечу себе отход. Разумеется, место, откуда я буду работать, должно быть максимально безлюдным. Звук выстрела слышен издалека, а необходимого для уменьшения шума глушителя у меня в наличии нет. Впрочем, подобные виды приспособлений для оружия в этом времени если и есть, то находятся пока лишь в зачаточном, экспериментальном состоянии.

«Так что ни на какие шумоподавители рассчитывать не стоит. А значит, место для ведения стрельбы нужно будет выбирать очень тщательно, подходя к этому со всей щепетильностью».

Сразу же возникал другой вопрос: «Какие именно цели я собираюсь ликвидировать?»

В голове тут же сам собой сформировался целый список, который кратко можно было сформулировать, как «валить всех, на ком есть военная форма».

И этот, в общем-то, простой ответ молниеносно породил в голове чрезмерное множество сомнений и противоречий. Неожиданно появилась мысль, которая стала буквально вопить о международном праве, о конвенциях и о правилах ведения войны.

Вспомнилось, что в одном из таких документов говорилось: «Запрещается предательски убивать или ранить лиц, принадлежащих к враждебной нации или армии…». Ну и ещё: «Запрещается неправомерно использовать белый флаг, национальный флаг или военные знаки различия и форму противника…».

И исходя из этого когда-то случайно запомнившегося текста, часть вышесказанного как раз была применима к моим условиям и размышлениям о гипотетических военных действиях, что я собрался вести: нельзя предательски убивать и нельзя использовать форму враждебной нации.

И это понимание мне очень не понравилось. Получалась какая-то фигня. Видя врага, правильно идентифицируя врага, зная, что он самый что ни на есть настоящий вражеский враг, я должен был просто оставаться сторонним наблюдателем, и ни в коем случае не наносить ему вреда.

Это было возмутительно, мерзко, отвратительно и вообще вне какой-либо логики! Это был какой-то нонсенс на грани безумия!

Но я ничего не мог с этим поделать. Где-то в глубине души я изначально не хотел быть на заранее неправой позиции. Всю свою прошлую жизнь я старался соблюдать правила общества, в котором жил. Конечно, как и у всех, у меня иногда были небольшие отступления и даже проступки. Но всё же злодеем вне закона я никогда не был. Не хотел становиться им и сейчас, когда знал, что путь массового, не выборочного уничтожения пусть даже и противника конкретно в моём случае будет вне закона.

Да, я прекрасно понимал, что это бред и какой-то нелепый фарс, в котором убийство фашистов и садистов — это преступление. Но не я писал эти правила, и сейчас, зная об их существовании, мне было очень тяжело пойти в разрез с общепринятой моралью.

Вот если бы я не знал о существовании этого документа, то без вопросов уничтожал бы всё, что хоть раз примерило гитлеровский мундир. И хотя незнание закона не освобождает от ответственности, то я бы просто слепо нёс свой крест и погибель врагам рода человеческого. И даже не заморачивался ни на секунду, ибо совесть моя была бы чиста. А вот сейчас, когда я точно знаю, что буду действовать вне правил, — это теперь становится для меня серьёзной внутренней проблемой.

Конечно, я мог бы забить большой болт на всю эту белиберду и заняться делом, не оглядываясь на всякие там писульки. Вот только я знал себя. Теперь волей или неволей нет-нет да буду возвращаться к этому вопросу. Буду помнить о нём! Он будет, словно червь, точить меня изнутри, и всякий раз, когда я буду вытаскивать его из глубин памяти, непременно будет вгонять разум в сомнения. Воистину, многие знания — многие печали.

«Эх, как хорошо было бы быть глухим, слепым и не уметь читать, пока жил в своём мире. Тогда бы я ничего не слышал про документ под названием 'Конвенция о законах и обычаях сухопутной войны». И мне, разумеется, было бы легче… Да, я знал, что Советский Союз официально не являлся участником Гаагской конференции 1907 года, где была подписана эта конвенция, но это ровным счётом ничего не меняло. Для себя я-то знал, что эти правила существуют, и на самом деле СССР их тоже по большому счёту всегда придерживался и придерживается. А в этих правилах есть в том числе и пункты, которые говорят, что вести войну может только комбатант — лицо, имеющее право принимать участие в боевых действиях в составе вооружённых сил одной из сторон конфликта.

И этот закон прямо сейчас делал из меня нонкомбатанта, который не имел право участвовать ни в каких боевых действиях, ибо уже автоматически перестал быть участником того самого конфликта. И в этом был ещё один совершенно неадекватный нонсенс. Я как бы являюсь нонкомбатантом, и как бы вне войны, но вот если меня поймает, скажем, то же гестапо, то вряд ли они будут учитывать этот факт, когда применят свои методы и пытки при общении с таким вот не участником боевых действий.

С другой стороны, они фашисты, что с них взять… Как говорится, горбатого могила исправит. Только вот опять закавыка получается. В эту самую могилу их должен буду загонять не я. Я ж нонкомбатант — закон запрещает. Закон хочет, чтобы отныне моя участь была только смотреть и, не вмешиваясь, охреневать от увиденных зверств.

«Тогда что же мне делать? Стоять в стороне, пока страна, истекая кровью, самоотверженно воюет — это не для меня. Значит, получается, что единственный способ вернуться к борьбе — это попасть на фронт!»

Придя к столь неутешительному выводу, стал прикидывать в уме, сколь много времени мне понадобится, чтобы добраться до своих.

«Месяц? Два? Три? Сколько воды и крови утечёт за это время⁈ Сколько фашистов будут жить из-за того, что я вне кровавой бойни и являюсь отвратительным нонкомбатантом, который в немецкой форме даже воевать не имеет права⁈»

И тут мысль неожиданно зацепилась за последнее предложение. Вновь попытался вспомнить тот пресловутый международный закон.

«Как там говорилось? Нельзя быть в форме противника? Так? Так! Ну хорошо, закон мы будем чтить. А раз так, то вопрос: а что если я при уничтожении противника не буду в немецкой форме, а буду в форме красноармейца? Так я смогу воевать с врагом? Так всё будет соответствовать различным конвенциям?»

Поняв, что, с большой долей вероятности, нашёл выход, я чуть не закричал от радости.

«Ура! Теперь я без угрызений совести и без нарушений смогу уничтожать врага!»

Мысли забурлили с новой силой.

Да, я понимал, что мягко говоря, натягиваю сову на глобус, пытаясь вывернуть правила под себя. Да, я понимал, что со стороны это может быть бредом сумасшедшего. Да, я понимал, что всё это сплошное дилетантство с примесью неадекватности, которая, вероятно, вызвана множеством контузий. Но точно знал, если буду действовать по правилам ведения войны, то буква закона будет соблюдена. А значит, совесть моя будет чиста, и я со спокойной душой займусь отправкой нечисти в преисподнюю.

Сказать по правде, я не был юристом, а потому не мог сказать точно, к правильным ли умозаключениям в своих размышлениях пришёл или нет. Вполне возможно, что я заблуждался, и даже наличие советской военной формы не давало мне права автономного участия в войне на территории противника, но лично для меня в данный момент времени этого было вполне достаточно. Я успокоил свою совесть, и теперь с не менее спокойной душой мог приступить к решению других задач.

«Если будет возможность после нашей Победы поговорить с юристом-международником — обязательно поговорю. А не будет, ну и хрен с ним», — сказал я себе, решив больше к этой теме не возвращаться, ибо решение принято — остаюсь и продолжаю свой бой.

И раз так, то теперь для того, чтобы начать осуществлять задуманное, мне необходимо раздобыть форму бойца РККА, а уже затем — оружие, потому что имеющимися в моём арсенале пистолетами особо не навоюешь. И если я хочу сделать всё правильно, всё согласно конвенции, то нужно добывать все эти необходимые для меня предметы именно в такой последовательности: вначале облачиться в форму, а потом, надев её, уже раздобыть и оружие.

Кстати говоря, в той же двадцать третьей статье говорится, что «нельзя уничтожать или захватывать имущество противника, если только такое уничтожение или захват не диктуются настоятельной необходимостью войны».

И эту статью я, естественно, своими будущими действиями нарушать ни в коей мере не собирался. В моём случае захват оружия будет вполне обусловлен крайней необходимостью, ибо без него уничтожать врага будет весьма сложно. Так что с этой стороны тоже всё должно было быть в порядке.

«Теперь остался последний лёгкий пункт. Нужно понять, какие именно цели и в какой последовательности мне нужно будет уничтожать, чтобы это было максимально на пользу дела».

На ум тут же пришла витающая на поверхности идея о немедленной, внеочередной ликвидации всей верхушки Третьего рейха.

«Всех их завалю, а там, глядишь, и войне конец», — обрадовался было я. Однако, став раздумывать над этим, понял, что не всё так просто.

Во-первых, у каждого из той самой пресловутой верхушки есть немалая охрана и тому подобное. Но это было полбеды. Главное, проблема была в другом. Чтобы атаковать добычу, нужно знать, где именно она пройдёт. А откуда я это мог знать? Да ниоткуда. Я помнил, что Гитлер всё время то ли прятался, то ли жил в каком-то «логове», что, в принципе, было логично, ведь где ж как не там жить исчадию ада? Но находилось это «логово» то ли в Польше, то ли в Венгрии, то ли чёрт знает где. Короче, не помнил я этого или даже не знал, а значит, и не мог устроить там засаду. Места же постоянного обитания других бонз мне тоже были совершенно не известны. Я, конечно, понимал, что они тоже живут в каких-то «логовах», как и все инфернальные отродья, но где конкретно они располагаются, мне было совершенно неведомо. Может быть, даже в жерле какого-нибудь извергающего лаву вулкана — не удивился бы. Однако бесспорно и очевидно было одно — из-за того, что Третий Рейх воюет сразу на два фронта, то вряд ли его руководители свободно разгуливают по улицам Берлина, да ещё и в одиночку.

«Значит, мне на этих фигурах пока сосредотачиваться рано. Для начала можно взять в разработку персоны рангом поменьше», — расстроенно вздохнул я, продолжив анализировать обстановку.

Но не прошло и пяти минут, а я уже понял, что весь мой анализ совершенно не эффективен. Всякий раз, когда в голове придумывалась какая-нибудь возможная цель, понимал, что не смогу её уничтожить, так как не имею о ней никакой информации.

Посидел, понапрягал свои извилины ещё с четверть часа, ничего интересного не выдумал и пришёл к выводу, что, возможно, я вообще изначально неправильно подхожу к идее вооружённой борьбы.

«Возможно, мне не одиночные цели нужно искать, что я априори найти не могу, а подыскивать какие-нибудь военные объекты, уничтожение которых послужит на благо Родины?»

Стал вспоминать и прикидывать, чтобы такого можно немцам разнести, на что у меня хватит сил, и что будет полезно для дела. И почти сразу меня ждал очередной облом, ибо ничего существенного о военно-промышленном комплексе фашистской Германии я не знал.

Атомного оружия у меня в наличии не было, а без него какой-либо точечный объект для уничтожения в голову совершенно не приходил.

Расстроился ещё больше и растерянно посмотрел по сторонам.

«Ёлки-палки! Желание воевать есть, а тех, с кем вести бой — нет! Ну что за жизнь такая⁈», — раздражённо негодовал я.

Остановив взгляд на уже изрядно захмелевших матросах, которые что-то горячо втолковывали друг другу, непроизвольно посочувствовал им, если их в таком непотребном виде застукает военный патруль, после чего, вздохнув, налил себе ещё морса.

«Ладно. Раз решил остаться в Германии, значит, для начала просто уеду из этого городка километров на сто. Там обоснуюсь и уже после этого начну искать подходящие цели. Ну не может мне не попасться что-нибудь подходящее».

Сделал глоток напитка и хотел было встать, чтобы расплатиться и пойти на вокзал за билетом, но тут до моего уха донёсся шёпот одного из матросов:

— Камрады, всё, хватит. Пошли на квартиру. Выспимся. Вы же помните, что вечером нам на карманный линкор.

«Э-э, что?» — удивился я.

Тут же сел на место и, стараясь не привлекать внимания, повернул голову, якобы размять больную шею. А сам сфокусировал зрение на лежащих на столе бескозырках. На всех трёх головных уборах было написано название корабля: «Кригсмарине».

А тем временем другой матрос поднимая кружку произнёс:

— Да ребята «Шеер», нас ждёт.

«Что⁈ Тяжёлый крейсер „Адмирал Шеер“? Один из трёх крейсеров проекта „Дойчланд“, которые называли карманными линкорами? Ну ничего себе! Ай да кораблик. Помню я про его „заслуги“, помню. Помню, что на нём творили эти самые настоящие преступники и убийцы на морских просторах».

Пока я скрежетал зубами, борясь с желанием незамедлительно выхватить из кобуры пистолет и ликвидировать всех трёх упырей, второй матрос отмахнулся от своего товарища.

— Не надо так торопиться. скоро. Ещё только утро. Целый день впереди!

— Нет, Альфред, Отто прав, нам действительно надо выспаться! — поддержал первого говорившего матроса третий приятель. — Нам же ещё отсюда до Брунсбюттель добираться. Поезд в шесть. Значит, на вокзале мы должны быть хотя бы за полчаса. Поэтому времени, чтобы поспать, не так уж и много! И так всю ночь кутили.

— Да успеем! Ещё уйма времени! Построение же в двадцать ноль-ноль, — не соглашался с обоими приятелями этот самый Альфред.

— Вот, — поднял палец вверх первый матрос по имени Отто. — Это меня и смущает. Зачем нас вчера оповестили о сегодняшнем построении? Да ещё и в восемь вечера? У нас же ещё целый завтрашний день увольнительной должен быть! Почему им приспичило нас пересчитать?

— Тебе непонятно?

— Нет.

— Тогда я тебе поясню. Это для того, чтобы проверить, все ли матросы находятся там, где заявляли в рапорте об увольнении, или ночуют в других местах и находятся в нетрезвом состоянии!

— И зачем это?

— По-моему, очевидно, — произнёс третий матрос. — Хотят узнать, кто придёт ещё не протрезвевший, и дать тем везунчикам трое суток ареста!

— Ты думаешь? А мне кажется, не за этим, — покачал головой Отто.

— А зачем же?

— А затем, дорогой ты мой, что, очень вероятно, мы уходим в море.

— С чего ты взял? Вечером?

— Именно вечером. И ночью будем идти, меняя курс. Сам знаешь, эти проклятые английские самолёты постоянно висят в воздухе и шпионят за каждым нашим шагом. Не знаю, что делают лётчики Геринга, но сбить все разведывательные самолёты и обеспечить секретность они не могут. Вот поэтому мы сами её должны обеспечивать себе ночью, чтобы о нашем выходе никто не знал.

— Гм, — задумался Альфред, — в уме тебе не откажешь. Ты всегда был голова. Тогда давайте ещё по кружечке и спать. Время отдохнуть у нас есть. Как раз успеем выспаться и не получить взыскание.

Слова матросов задели какие-то струны в душе и совершенно не хотели улетучиваться из памяти. Начал анализировать полученную информацию. И так её покрутил, и этак. Прикинул масштаб, очерёдность действий, затем подозвал официантку, расплатился трофейными купюрами, надел ранец и вышел, мысленно сказав, уже совсем окосевшим морякам: «До встречи!», а потом также мысленно добавив: «До скорой встречи!»

О том, что увидеть я их собираюсь не воочию, а через прицел, разумеется, пояснять не стал.

«Лишнее это. Сами поймут, когда мозгами пораскинут».