Неправильный диверсант Забабашкин

Глава 5 На грани и за гранью

Не знаю, сколько секунд я был без чувств, но, когда пришёл в себя, понял, что руки мои находятся за спиной, и их связывают.

«Вот же сволочь проклятая!»

Хотел было озвучить сошедшему с ума бойцу вслух пару ласковых, но не смог. Во рту был кляп из ткани, а потому у меня получилось лишь что-то нечленораздельно промычать.

Лежать на животе, уткнувшись лицом в вездесущую грязь, было очень неприятно. Но мало того, сейчас мне даже пошевелиться было трудно из-за наступившего мне коленкой на спину Апраксина, который связывал мои руки моим же ремнём.

Закончив с этим и стянув кисти так, что они почти сразу онемели, псих перевернул меня на бок и, взяв за подбородок, просипел:

— Ну что, Забабашкин, очнулся? Вот и хорошо. А то я уж бояться начал, что сильно тебя приложил.

Я вновь промычал. На этот раз не столько из-за злости и боли в голове от полученного удара, сколько из-за того, что от тряпки во рту свело челюсть.

Апраксин поморщился и спросил:

— Что, Лёшка, сказать, что ль, чего хочешь?

Я кивнул.

Тот почесал себе затылок, покосился на неподвижно лежавшие тела Воронцова и Садовского и с сомнением в голосе спросил:

— А если кляп вытащу, шуметь не будешь? Ты имей в виду, мне пока лишний шум ни к чему. Мне тишина нужна, чтобы хорошенько подумать, что с тобой делать. Так как, клянешься, что кричать не будешь?

Давать клятву сумасшедшему — это само по себе было на грани безумия. Равно, как и выполнять данное обещание. Только вот был ли Апраксин сумасшедшим? Я в этом уже начал сомневаться. Уж больно хладнокровно и цинично он действовал. Не было в его резких и чётких движениях ни нервозности, ни хоть какой-то капли сомнения, выглядело всё настолько привычным для него, словно он выполнял свою работу, что в моём сознании никак не увязывалось с привычным образом простого деревенского мужика. Однако уже сейчас можно было с уверенностью констатировать одно — Апраксин никак не походил на поехавшего крышей человека, но кем бы ни был Апраксин, он явно перешёл все возможные грани. И никакие данные ему обещания я, разумеется, выполнять не собирался, но знать об этом ему было совершенно необязательно. А вот избавиться от кляпа и выяснить, что происходит, дабы определиться с дальнейшими своими действиями, было просто необходимо.

И я покивал, тем самым показывая, что буду вести себя смирно и никого звать на помощь не буду. Тем более что и звать кого-либо смысла никакого не было.

«Все, кто выжил в мясорубке под Новском, улетели на самолёте. В лесах остались лишь поисковые группы немцев. Смысл мне их звать? Мне тут и одного гада в лице сумасшедшего бойца достаточно».

Апраксин прищурился, посадил меня на землю и, вытащив изо рта тряпку, сказал:

— Ну, Лёшка, так что ты спросить-то хочешь?

Я сделал ртом пару глубоких вдохов и сказал:

— Роман Петрович, ты с ума сошёл? Ты осознаешь реальность? Понимаешь, что происходит вокруг? Понимаешь, что сделал?

Тот улыбнулся, отечески потрепал меня по волосам и наигранно дружелюбно произнёс:

— Я не Апраксин. Меня зовут не Роман. И уж тем более я никакой не Петрович.

— Гм, а кто?

— Я майор Михаэль Штернберг. Старший инструктор разведшколы разведки Абвер. Знаешь такую структуру в Рейхе?

— Э-э, да ладно⁈ — не поверил я.

— Вот тебе и ладно, «Забабашка» — гроза немецких оккупантов. Ха-ха, — сказал тот, всё так же мило улыбаясь. — Можешь не верить, но это правда мои имя и фамилия.

Его улыбка мне очень не нравилась. Я абсолютно не разделял радости самого настоящего врага, а потому очень хотелось выбить ему все зубы. Но так как в моём случае это было не так просто сделать, решил попробовать узнать ещё что-нибудь о сидящей напротив меня сволочи.

— И как же ты с таким званием оказался обычным бойцом? Что, посерьёзней документов смастерить не сумели? Не верю! У вас там целые отделы над подделками трудиться должны. Так что не сходятся у тебя концы с концами.

Тот вновь потрепал меня по голове.

— Вот сколько тебя, Забабашкин, знаю, не перестаю удивляться. Такие аналитические способности в столь юном возрасте показываешь, что только диву даёшься. Не зря я сделал на тебя ставку и решил захватить, не зря. Я уверен, что ты нам очень пригодишься.

— Ты не ответил на вопрос.

— Какой? Почему я обычным красноармейцем был, а, например, не какой-нибудь красный командир в звании подполковника или комиссар? Да всё очень просто. Машина с документами, которые мне везли, подорвалась на мине. Документы сгорели, пришлось срочно делать новые. Ваши войска стали отходить из Новгорода, и моя группа должна была отойти вместе с ними. Пришлось менять планы на ходу и становиться деревенским мужиком.

— А где настоящий Апраксин, наверное, смысла спрашивать нет? — задал я вопрос, прекрасно зная на него ответ.

Немцы с нашими бойцами не церемонились. Однако задавал я его не только с целью прояснить судьбу настоящего Апраксина, но и с целью потянуть время. Именно время сейчас было мне крайне необходимо для того, чтобы найти выход из столь сложной ситуации.

Попадать в плен к немцам я совершенно не хотел. Вражеский диверсант знал, что я вижу ночью, знал о феноменальной меткости, а, значит, своим хозяевам он обязательно представит полный расклад по моей персоне. Нет сомнения в том, что мои аномальные для обычного человека способности заинтересуют немцев. Меня будут изучать всеми доступными способами. Какие именно это будут способы лучше даже и не представлять. Нет ни капли сомнения, что они не будут ни мягкие, ни гуманные, и никто со мной миндальничать и упрашивать не будет. Достаточно вспомнить кадры кинохроники, на коих показаны тела узников концентрационных лагерей, над которыми нелюди в человеческом обличии в белых халатах ставили многочисленные опыты и эксперименты.

«И скорее всего, если этому подонку удастся меня доставить к своим, то ждать меня будет что-то подобное. Вот курьёз так курьёз. Я боялся попасть на изучение к нашим, а теперь, вероятней всего, попаду в лапы к врагу. И выдержать те семь кругов ада, которые мне суждено будет пройти в различных лабораториях, будет очень непросто, если вообще возможно. Легко, сидя на диване, в тепле и безопасности рассуждать о стойкости и хладнокровии. И совсем другое дело — держать язык за зубами, когда ты находишься в руках кровавого палача. И тот, кто меня к этому палачу доставит, сейчас сидит прямо передо мной».

Тем временем диверсант с безразличным взглядом махнул рукой и ответил на мой вопрос:

— Какая разница, где тот Апраксин? Нет его. Теперича я на его место встал. И это, нужно сказать, немного изменило наши планы, потому что из-за потери документов пришлось координировать свои группы с самого низа военной иерархии.

— А Зорькин — твой?

— Чей же ещё? И, кстати, не Зорькин он, а мой помощник лейтенант Клаус Фишер. Тоже инструктор.

— И много вас в дивизии было?

— Достаточно, — усмехнулся тот.

Я напряг память и, кое-что вспомнив, покачал головой.

— Не сходится.

— Это почему?

— Как ты в госпитале оказался, если твои шпионы, включая Якименко и Зорькина, с нами по полю пробирались? Они были диверсантами — это понятно. Но ты-то не с ними был. Мы тебя в палате только встретили.

— Ха, — вновь хохотнул бывший Апраксин. — Ты что, думаешь, у нас всего одна группа была, и в ней только трое было?

— А что, больше?

— Намного больше. Сейчас уже об этом можно говорить, поэтому скажу: нас было очень много, но часть людей я потерял. Кто-то был убит в Новске, кто-то при отходе, а кто-то выжил. И не просто выжил, но и на большую землю на самолёте, организованном тобой, улетел, — поделился враг информацией. — И не смотри на меня так, ты же сам хотел вывезти бойцов в тыл. Вот и вывез.

Буквально опешив от таких слов, я, жадно глотая воздух, всё же сумел выдавить из себя:

— Я наших хотел вывести, а не шпионские группы в тыл Красной армии засылать!

— Получилось, как получилось. В своё оправдание можешь смело говорить себе, что ты не знал. Да и, по правде говоря, ты ж действительно не знал. Откуда тебе было знать, что почти весь госпиталь к тому времени — это были наши люди?

После его слов я обалдел ещё больше. Получалось, что отправленный самолёт буквально кишит врагами. И если им всё же удастся пересечь линию фронта, то к нам в тыл попадёт немалое число вредителей. Оставалась, конечно, надежда на то, что все они будут проходить фильтрацию и наши контрразведчики сумеют вычислить вражеский контингент. Однако если слова визави окажутся правдой, то существует немалая вероятность, что кое-кто всё же не будет изобличён и дальше продолжит свою враждебную деятельность. И это было очень печально.

«По-хорошему, сейчас бы связаться с большой землёй, предупредить», — думал я, незаметными движениями пытаясь освободить кисти рук от пут.

Однако как ни старался, как ни напрягался, после множества попыток понял, что усилия мои не приносят никакого результата — свободнее руки не стали ни на миллиметр. Тот, кто когда-то называл себя Апраксиным, явно был профессионалом и связывать умел, так что мои попытки были обречены на неудачу.

Немецкий диверсант огляделся, устало зевнул и, буркнув себе под нос: — Ой, как спать охота! — Резким движением поднял меня на ноги, после чего поднёс тряпку ко рту.

— Ладно, Лёшка, потом мы с тобой поговорим. А сейчас, пока ещё полностью не стемнело, давай-ка выбираться будем к аэродрому. А там уже придумаем, как нам быть.

— Погоди, — остановил его я. — Есть ещё пара вопросов.

Тот слегка поморщился, но все же соизволил разрешить:

— Спрашивай.

— Почему ты боишься, что я позову на помощь? В округе наших нет, одни ваши.

— У меня свой резон. Знаешь, что такое конкурентная борьба между ведомствами? Хотя откуда тебе, ты молодой, хоть и ранний. Так вот, у меня есть основное начальство и ещё кое-какое начальство. И мне нужно подумать, какой структуре мне будет выгодней тебя сдать. Теперь понятно?

— Да. И ещё один вопрос.

— Давай, только быстро. Я дорогу назад, конечно, помню, но в темноте так же хорошо, как ты, не вижу и заплутать могу. А это, как ты понимаешь, мне совершенно не нужно. Да и опасно. Ведь…

Но я не стал вслушиваться в его проблемы, а, перебив, спросил:

— Скажи, почему ты не улетел вместе со всеми? Зачем остался здесь? Зачем сел за руль и бросился меня спасать?

— Так тебе разве неясно? — удивился тот.

— Нет.

— Так в тебе дело, Лёшка. Ты мой счастливый билет.

— В смысле? — продолжил не понимать я.

— Ой, Забабашкин, вот воистину, диву иногда даёшься, как быстро ты соображаешь. А иногда, словно маленький, совсем ничего не понимаешь, — сморщился Штернберг. — Ты же особенный. Я это знаю. И ты это знаешь. И мои командиры это знают. Ты ж от пленных слышал про снайперскую школу, которой тут нет? Слышал. А это значит, что силы Вермахта и разведчики Абвера сейчас занимаются её поисками. Нет сомнения, что им поставлена задача найти и школу эту, и снайперов, что сумели так потрепать наши доблестные войска. Моё командование же не знает, что никакой школы тут нет и не было никогда в помине. Не знают мои командиры, что вместо этой треклятой школы есть только один парнишка семнадцати лет отроду, который стреляет без промаха и уничтожает самолёты и танки на внушительном расстоянии. И вот когда я тебя им предъявлю, как думаешь, будет мне награда за это или нет?

Прекрасно понимая что, скорее всего, в своих умозаключениях диверсант полностью прав, не стал отвечать на и так понятный вопрос, а лишь, презрительно фыркнув, процедил:

— Ну и сволочь же ты, Михаэль Штернберг, или как там тебя… Гад ты!

— Для тебя и таких как ты — да, — легко согласился тот. — Однако для победоносной германской армии это далеко не так. Поэтому прими свою судьбу, как есть, и не вздумай ерепениться — хуже будет. А вот если за ум возьмёшься и добровольно будешь сотрудничать, то, поверь, мы можем быть благодарны. Ты мало того, что останешься живой и невредимый, так ещё будешь сыт, в тепле и в безопасности. Никто тебя на фронт больше не погонит. Будешь в тылу наших снайперов обучать, есть от пуза и бед не знать. Ферштейн?

— Суть ясна, — кивнул я и напомнил прописную истину, — вот только бесплатный сыр в этом мире находится, как правило, только в мышеловке.

Немец крякнул.

— Всё же пессимисты вы, русские, и даже более того — фаталисты. Во всём вы ищете второе дно. Везде вам подвох мерещится, которого нет. Воистину вы варвары, и цивилизованному человеку с вами трудно общаться. Вы просто не понимаете, не верите в искренность и честность цивилизованного европейского общества.

Помня все обещания Запада по отношению к моей стране в прошлом и будущем, я закономерно усомнился в адекватности слов визави. Впрочем, развивать дискуссию в этом отношении, чтобы выиграть ещё немного времени и, быть может, суметь освободить руки, я больше не стал. Всё равно руки развязать не мог, а потому толку от минуты-другой уже не было.

«Только усталости себе добавлю, а пользы не будет», — решил я больше гада ни о чём не спрашивать.

И он, словно бы прочитав мои мысли, сам решил сворачивать диспут:

— Всё, хватит лясы точить, пора идти. Сегодня в тепле и относительной сухости переночуем.

С этими словами он свернул тряпку, одной рукой взял меня за голову, а другой стал подносить кляп ко рту.

Я предчувствовал, что будет что-то подобное, а потому в последнюю секунду решил действовать.

Когда бывший Апраксин чуть подался вперёд, ожидая сопротивление моего затылка, я крутанул головой, освободившись от захвата, откинул её назад и, сразу же сделав шаг навстречу, с силой боднул противника, целясь своим лбом ему в нос.

Я надеялся, что силы удара хватит для того, чтобы враг от боли потерял сознание, или вообще умер, тем более что несколькими минутами ранее я ему этот нос локтем вроде бы сломал, но, к моему сожалению, хотя немец и был застигнут врасплох, в последний момент он сумел чуть уйти в сторону и мой удар пришёлся ему в щёку, задев нос лишь по касательной. Однако сила инерции всё же сыграла свою роль, и диверсант, взвизгнув от боли, сделал шаг назад.

Мои руки по-прежнему оставались связаны за спиной, поэтому ими я работать не мог. Но, как хорошо всем известно, кроме рук у человека ещё есть и ноги. Вот я и ударил врага коленкой в пах, дабы если эта сволочь и выживет, то не смогла бы больше размножаться. Да, я прекрасно понимал, что приём, мягко говоря, нечестный, и в обычной драке я бы его никогда не применил. Но сейчас ни о каком честном поединке речи не шло — передо мной был самый настоящий враг, который ранее убил двоих моих боевых товарищей, и сейчас собирался пленить меня, тем самым обрекая на боль и страдания. Следовательно, в данный момент времени на повестке дня был всего один вопрос: либо я, либо он. Так что мне уже было не до рыцарской схватки, я должен был победить противника, и мне уже было совершенно неважно, как именно это сделаю.

Вот только шансы у нас были далеко не равны. Псевдо-Апраксин был мало того, что здоровей семнадцатилетнего подростка Алексея Забабашкина, так ещё и руки у него были свободны от пут. К тому же он был самым настоящим диверсантом и знал рукопашный бой, в отличие от меня прежнего и настоящего, который был снайпером, а не каратистом, причём снайпером-самоучкой.

И он спокойно ушёл от моего удара, подставив руку и тут же, присев, провёл подсечку.

Удар по ногам был настолько молниеносный и сильный, что я не то что подпрыгнуть не успел, но и даже сообразить, что произошло. Просто боль, и вот я уже лежу на мокрой траве, а надо мной нависает враг.

— Ах ты, щенок! Schwein! — зарычал бывший Апраксин и нанёс мне сильный удар кулаком куда-то в область уха. — Шутить со мной вздумал, сопляк?

Ещё удар. И ещё….

Голова гудела и кружилась. При каждом замахе я пытался увернуться, но понимал, что со связанными руками и лёжа на земле ничего противопоставить здоровенному диверсанту я не могу.

Стараясь не потерять сознание от получаемых ударов, с пугающей ясностью осознал, что мой возможный побег откладывается на неопределенное время. Если, конечно, в дальнейшем его вообще удастся осуществить, ведь для того, чтобы откуда-то сбежать, вначале нужно до этого не быть забитым до смерти.

Отоварив меня ещё парой сильных ударов по голове, бывший Апраксин наконец-то успокоился и, сидя на распластанном на земле мне, устало прошипел:

— Вот так вот, Забабашкин. Вот так! Это тебе уроком будет. Никогда не смей идти против высшей расы. Вы, варвары, пока этого не понимаете. Но ничего, мы заставим вас принять новый мировой поря…

В этот момент он неожиданно захрипел, забулькал и, теряя бьющую фонтаном кровь из пробитой артерии, так и не сумев непослушными руками вытащить пехотную лопатку из своей прорубленной шеи, упал на меня.

И сквозь эту кровавую пелену и полумрак нависшей боли и усталости я увидел возвышающегося над нами и держащегося рукой за пробитую пулей грудь лейтенанта госбезопасности Григория Афанасьевича Воронцова.