Непорочные в ликовании

31

— Спишь?! — недовольно бросил генерал Ганзлий, гневною походкой шагнув мимо дежурного.

Тот не спал, разумеется; со стороны генерала была одна лишь напраслина, но разве ж начальству укажешь?!

— За время моего дежурства!.. — испуганно вытянувшись, стал рапортовать офицер. Но генерал уже шагал по лестнице вверх.

— Здесь начальник управления, — негромко говорил дежурный в телефонную трубку. — Встречайте.

Ганзлий шел по коридору, а навстречу ему уже спешил комиссар Кот. — Генера-ал!.. — осклабился Кот. — Такая честь! Рады, рады всегда!..

— Доложили? — буркнул генерал.

— С самыми искренними намерениями, — не стал отнекиваться комиссар. Он глядел и не глядел в лицо генерала, в его красные, слезящиеся глаза, налившиеся теперь мутною нетрезвой яростью.

Георгий Авелидзе на шум разговора высунулся из ближайшего кабинета, увидел Ганзлия и Кота, генерала и комиссара, но прятаться не стал, напротив — смело и весело пошел на сближение.

— О-о, что я вижу? Какой высокий гость! — пророкотал разбитной грузин. — Почти до потолка!..

— Ты балаган здесь не устраивай!.. — хмуро говорил еще генерал, но видно было, что трудно ему удерживаться на прежнем градусе недовольства, он уже размягчился душой, и этим не преминул воспользоваться Кот.

— Генерал, — полушепотом говорил этот хитрец, — мы как раз собирались ужинать!.. Окажите нам честь… Тащи все сюда, — быстро говорил он Георгию и толкнул ногой дверь в кабинет.

Неглин, Кузьма и еще офицер, сидевший в кабинете, встали навытяжку. Кот щелкнул пальцами, и офицер беззвучно и почтительно выскочил из кабинета. Ганзлий едва взглянул на Кузьму, он, должно быть, хорошо знал Задаева, тогда как Неглина разглядывать стал отчего-то пристально.

— Наш стажер, — пояснил Кот. Жирный гуталиновый блеск его голоса поначалу раздражал генерала, но он же его убаюкивал, он же его утихомиривал.

— Ну и как? — спросил Ганзлий.

— Отлично, — заверил комиссар.

— Подает надежды?

— Еще какие!..

— Фамилия?

— Неглин, — ответил Кот.

— Неглин, — с удовольствием повторил Ганзлий. — Как красиво!..

— Да, — сказал Кот.

Появился Георгий, он принес бутылки с коньяком и свертки и стал все раскладывать на столе Неглина.

— А я вас помню, юноша, — с мятной гримасой говорил Ганзлий, продолжавший взглядом своим Неглина мучить. — Я подписывал приказ о вашем зачислении. А вы меня помните?

— Так точно, — отвечал красный, смущенный Неглин.

— Значит, справляется? — спросил еще раз Ганзлий у комиссара.

— Сегодня был легко ранен во время выполнения боевого задания, — отвечал вместо комиссара врач.

— Ранен? — заверещал Ганзлий. — Куда?

— Чуть-чуть бы повыше, и не быть ему больше мужчиной, — снова говорил Георгий Авелидзе.

— По нынешним временам — царапина, — сказал Кот.

Генерал тяжело плюхнулся на стул перед Неглиным. Он ощупывал взглядом молодого человека; вот, наконец, отыскал место ранения и, помаргивая своими мутными глазками, удивленно разглядывал ляжку Неглина.

— Да вы садитесь, юноша, садитесь, — говорил еще генерал и потянул Неглина за рукав, приглашая сесть напротив. Неглин помедлил, но опустился на стул поблизости. — Ну и как идет служба? — спросил еще генерал. — Тяжело?

Неглин хотел было снова вскочить, чтобы ответить, но генерал его удержал в сидячем положении.

Авелидзе меж тем разложил на столе закуску, откупорил бутылки, расставил стаканы.

— Генерал, господа, — говорил грузин, — прошу к столу.

— А ты свободен, — ткнул Кот пальцем в Кузьму. — Ты сегодня провинился. Еще один такой случай… — сказал еще Кот, но не закончил.

Задаев ухмыльнулся, посмотрел на Неглина, и, быть может, предостерегающей была его ухмылка. Ни слова не говоря, он из кабинета вышел, дверь за собою прикрыл осторожно. Ганзлий глаз не сводил со стажера. Генерал еще раз спросил у того фамилию, и Неглин теперь сам ответил Ганзлию.

Офицеры и врач пересели к столу; Неглин хотел было сказать, что он, наверное, мешает и ему лучше удалиться, но Кот его не отпустил. Быть может, цель была какая-то у комиссара, а может, и не было никакой цели, и все само собою образовалось, всего лишь по внезапному настроению старших, и вот уж сидят они все за столом: генерал, комиссар, врач, а среди них и он, Неглин.

Грузин разливал коньяк.

— Скажи-ка что-нибудь, — велел комиссар Георгию.

— Однажды, — начал тот, — на моей далекой родине, там, где высокие горы и ослепительные снега, там, где знойные зеленые долины и быстрые шумные реки… однажды там солнце… взошло не с той стороны. Люди не знали, что им и подумать. Самые светлые головы не знали, что им сказать. Обратились к старейшинам, но и они не знают в чем дело. Доложили президенту. И тот тоже не знает. Хотя президент знает все. Тот созвал своих советников, своих помощников. Но и те не могли ничего посоветовать. Но лишь одно поняли люди: если уж солнце всходит не с той стороны, значит в стране не хватает мудрого руководства. Так выпьем же за начальника Главного Управления генерала Ганзлия.

Офицеры засмеялись, и комиссар, и генерал, и Неглин, и все выпили.

— Ну, удружил, удружил!.. — прогудел Ганзлий, прижимаясь ногою своей к бедру Неглина.

— У нас-то ведь солнце всходит где положено, — объяснил Авелидзе.

— И в сердце льстец всегда отыщет уголок, — прокомментировал Кот, довольно блеснув очками.

— Почему льстец? Почему льстец, Борис? — обиделся грузин.

— Ладно, ладно, льстец!..

За окном была ночь, и с первой порцией коньяка дружелюбной осою она вошла в воспаленный и неуверенный мозг Неглина.

Стажер старался поймать взгляд комиссара, он хотел сообразить, как ему лучше действовать. Если бы во взгляде комиссара он прочитал: «уходи», он извинился бы и вышел немедленно, но Неглин не мог поймать взгляд комиссара, а когда глаза их все же встречались, молодой человек не мог прочитать в них ничего, кроме ехидства и довольства.

Георгий разлил еще коньяк по стаканам.

— Однажды… — начал он.

— Ну, за меня, короче, — перебил того Кот.

Все засмеялись и выпили снова. Неглин захмелел и потянулся к еде; он думал, что если съест сейчас что-то, так непременно протрезвеет или хотя бы не будет больше пьянеть. Если это испытание ему, так он обязательно выдержит, сказал себе Неглин. Меж тем старшие товарищи его лишь отпили понемногу, и отставили стаканы, пригубили, словом. А Неглин этого не заметил, пожалуй. Еще только один Ганзлий выпил почти наравне с Неглиным.

— Ешь, ешь, — одобрил его генерал и обнял молодого человека за шею. — Дома-то как?

— У него две сестры, и еще отец парализованный лежит, — ответил Георгий, знавший домашние обстоятельства Неглина.

Кот вздохнул. У всех свои обстоятельства, мол; да и кому сейчас хорошо, слышалось в его вздохе.

— Да ты ремень-то распусти, распусти, — сказал Неглину генерал. — Что ты сидишь перед нами зажатый?

Генерал сам распустил портупею стажера.

— Да нет, я ничего, — пробормотал стажер.

— А смущается-то, смущается! — хохотнул грузин.

— Нет, Неглин не трус, — говорил комиссар, снова блеснув очками.

— Как девушка!..

— А никто и не говорит, что трус, — похвалил молодого человека генерал. — Налейте ему еще, я хочу с ним выпить.

— Он не девушка, он мужчина.

— Никто и не спорит.

На сей раз сам комиссар налил Неглину коньяк и даже подал стакан.

— Я для тебя сейчас не генерал, парень, а просто твой друг, — говорил Ганзлий. — Здесь все — твои друзья.

— Натурально, — сказал Авелидзе. — Неглин знает.

Комиссар головою кивнул. Генерал повис, буквально, на шее Неглина, ударил своим стаканом по стакану Неглина, подождал, покуда тот выпьет, отпил сам из стакана и вдруг поцеловал стажера в щеку.

Неглин засмеялся, сам не знал отчего — засмеялся; Кот криво усмехнулся, Авелидзе смотрел на стажера с жадностью.

— Так и куются молодые офицерские кадры, — сказал Ганзлий.

— На благо несчастного отечества, — сказал Кот.

— Почему это?.. — спросил Ганзлий, но не стал договаривать, впрочем.

— Неглин, так ты понял, что здесь только твои друзья? — спросил Георгий.

Тот хотел ответить, но уже не мог, хотя мыслил он еще точно, как ему показалось, ну или хотя бы приблизительно, но на меньшее он не был согласен. Чтобы он, Неглин, не мыслил?.. Это невозможно!..

— А он наш? — спросил Ганзлий.

— Будет наш, — сказал Кот.

— Когда? — спросил генерал.

— По первому вашему приказанию, — корректно отвечал комиссар.

— А по приказанию не надо. Надо по влечению и убеждению, — с нетрезвою рассудительностью возразил Ганзлий.

— Аппетит приходит во время еды, — сказал Авелидзе.

— Неглин, пей еще, — сказал Кот и помахал рукой у него перед лицом.

— Нет, — хотел было сказать Неглин, но вышел только свист или сипенье, и сам своего ответа не разобрал он.

Врач меж тем стянул с него портупею и уже расстегивал китель.

— Тело должно дышать. Тело должно дышать, — повторял Георгий. — Это я как врач говорю. Ох, хорошая штука — молодость!..

— Дайте ему еще коньяка, — сказал Ганзлий.

Кот поднес свой стакан к губам Неглина, тот хотел еще отказаться, но потом засмеялся и нарочно выпил. Он все теперь будет делать нарочно; пускай ему только помешают что-нибудь сделать нарочно!.. Никто ему не помешает!..

Георгий уж расстегивал брюки Неглина, рука его шарила где бы, может, и не надо было шарить, это было забавно, нет, черт побери, это было просто смешно! Только смеяться он уже не мог, хотел, но не мог. Впрочем, и хотел ли? Силы уже не было, но сознание еще оставалось.

— Ну как? — нетерпеливо спросил генерал. Он вспотел, смотрел на стажера, и жадно губами причмокивал.

— Прошу вас, — сказал комиссар.

— После вас, комиссар, — возразил Ганзлий.

— Как можно!.. — возразил Кот. — Право первой ночи.

— Пускай Георгий!.. Он специалист.

— Он уже со стула валится, — сказал Георгий.

— А мы подержим, — сказал комиссар.

— И посмотрим, — сказал генерал.

Втроем они подняли Неглина и стали его раздевать.

— А какое сложение-то!.. Какое сложение!..

— Да, замечательно!..

— Великолепно!..

— Эта его рана ничуть его не портит.

— Так даже благороднее.

— А кто его перевязывал? Нет, а кто его перевязывал?

— Ты, ты перевязывал! Давай же!..

— Так!..

— Так!..

— Отлично!..

— Чудо! Просто чудо!

— Та-ак!..

— Держите!.. — простонал Георгий.

— Да, держим, держим!.. Не бойся!..

— А дверь-то заперли?

— Да заперли!.. Заперли!..

— Вот! Вот! Замечательно!..

Авелидзе сопел, прилаживаясь. У генерала слюна потекла по щеке, но он не стал ее утирать. Очки комиссара затуманились.

— Вырывается, вырывается!..

— Не вырвется!..

— Просто падает!..

— Георгий просто молодец!

— Да, настоящий мастер!..

— Праздник!.. Действительно — праздник!..

— Такой юный!.. Такой красивый!..

— Вот за что я люблю нашу службу!..

Это было долго; что было долго? все было долго, и сама его жизнь молодая была долгой; быть может, она заплутала, его жизнь, пошла не по той дороге; а по какой должна идти дороге — кто бы сказал!.. Само существование его было будто без какого-то главного нерва, нерв его ослабел, нерв его истончился!..

И ночь была будто с перевязанною скулой, если это вообще была ночь, но, может быть, это была толстая противная черная баба, от которой не находилось спасения. Разряжением его втянуло в глухие тошнотворные переулки, и на глазах там рождались нефть и торф, и иные ископаемые, бесполезные и безрадостные, и все грязнили и бесчестили его неописуемую пошатнувшуюся веру. О чем это все? Зачем это все? Он не знал. Где он теперь? Как он здесь оказался? Он не помнил. И был туман, едкий, безобразный, прихотливый и привычный, голову он поднял в прокуренном кабинете, в котором плыли все предметы, все лица и вся мебель. Почему он был гол, как младенец, — это еще возможно было понять: он теперь и есть младенец в их нынешней полоумной нечистой субординации. Вокруг него были вовсе не люди, вокруг были чужане или отчуждяне, он и сам был таковым тоже, или он всего лишь отвращенец, и это тоже возможно. Все возможно, и невозможен лишь он, здесь и теперь. Невозможен лишь Неглин. Но вот почему он был бос? Под ногами у него были осколки стекла, рядом разбит был стакан, из которого пили недавно; и вот ступня, и пальцы его, и колени в крови, невозможно пошевелиться без боли. Неужто так будет всегда? Но нет, это непорядок, пробормотал себе Неглин. Стараясь засмеяться, бормотал себе он.

— Раньше было другое время, — говорил сидевший на стуле голый, в одном кителе, комиссар, — кошки ловили мышей, полиция — жуликов и убийц. А сейчас все друг с другом договариваются. Моя территория — ты сюда ни ногой! Твоя территория — я ни ногой! Это можно, это нельзя. Что мне можно, то тебе нельзя. И наоборот. А если кто нарушает — того карать на всю катушку!..

— Конвен… цио-нализа-ция, — с трудом сказал Ганзлий.

. Авелидзе храпел, уронив голову на столешницу. Вот он вздрогнул и, голову подняв, блаженно осмотрелся вокруг.

Неглин поискал свою одежду, подгреб ее к себе поближе и, на полу сидя, стал одеваться. Он никак не мог попасть ногою в штанину и понять не мог, отчего попасть в штанину не может. Все происходящее и все происходившее носило характер оповещения о чужеродном, о постороннем, о непонятном и пугающем, да оно и было таким оповещением. Все — лишь оповещения и подробности, тягостные и немыслимые, мог бы сказать себе Неглин; впрочем, пожалуй, уже и не мог.

— Куда? — насторожился Кот.

— В уборную? — влюбленно спросил Ганзлий. — Ты можешь так идти. Никто не увидит.

— Нет уж, пусть оденется, — возразил комиссар. — Вдруг кто-то выйдет. Моим парням это видеть вовсе не обязательно.

— Ну, тогда ладно, — сказал Ганзлий.

С брюками Неглин все-таки справился, носки он сунул в карман; морщась от боли натянул ботинки, но не стал их зашнуровывать. Сорочку он надел кое-как; галстук, китель и портупею сунул под мышку и качнулся в сторону выхода.

— Возвращайся скорее, — проблеял генерал Ганзлий.

— Все-таки мужское тело лучше женского, — надсаженным горлом сказал Авелидзе, когда Неглин вышел из кабинета.

— Да, — сказал Кот.

В коридоре его пошатнуло, он навалился на стену, уронил галстук, но не заметил того. Он пополз по стене, постарался выпрямиться, отделиться от стены, на секунду ему удалось это, но у первого же дверного проема он сбился, пошатнулся и снова упал на стену. И вот он ввалился в туалет, в котором воняло; должно быть, кто-то недавно не смыл за собою или, предположим, не было воды. Ах, господа офицеры, господа офицеры!.. Неглин понял теперь, отчего он сюда стремился. Желудок его бунтовал, Неглин рванулся в кабинку, но дверь за собою не стал закрывать, ему это было уже все равно. Нет, не бывать этой рвоте, ни за что, он не позволит, он ничего не позволит, он затолкает ее обратно. Содержимое желудка уже возмутилось и устремилось к выходу, Неглин достал пистолет и раскрыл рот. Мгновение, ведь все решает мгновение, и тогда мы еще посмотрим, кто окажется проворней, и тогда мы увидим, кто опередит, — пуля или блевотина. Он ни о чем не думал, или, быть может, думал неверно, нелепо, кособоко…

Грохнул выстрел, половину черепа снесла пуля, Неглин отлетел через унитаз на стену, и вспыхнуло в глазах у Неглина, или где-то вспыхнуло еще, быть может, даже у Бога, где-нибудь на столе или на экране, или на затуманенной стене, но ничего этого уже не чувствовал он, или — наоборот — ощущал с последнею предельной ясностью, и из этой ясности никакого исхода не было, исхода или разрешения; не было, да и быть не могло, тоска и холод ворвались со стороны его бедного растерзанного затылка, он повалился на пол, и из развороченного рта его текла и текла черная кровь пополам с рвотною жижей.

Сбежались люди; на пороге толпились инспекторы, комиссар Кот, растрепанный, мешковатый генерал Ганзлий, сухощавый врач Авелидзе, появился и Кузьма и смотрел на всех с презрением и осуждающе.

— Черт!.. Идиот!.. — пробормотал врач. Помощь его здесь не была уже никому нужна.

— Кто? Кто?

— Что это? Почему он? — говорил кто-то.

— Неглин!.. Неглин!.. Это же Неглин!

Были какие-то возгласы, брань, восклицания, ахи и охи; но никто никого не слушал и не слышал.

— Как его звали? — спросил Ганзлий. Был он в испарине, потом подмышек и промежности пахло от него.

Кот задумался на минуту и посмотрел по сторонам, будто рассчитывая отыскать имя Неглина нацарапанным или выжженным где-то на стенке, но не нашел на ней ничего. Будто бы «мене, текел, фарес», наверное, могло быть имя Неглина. Но не было. Что ж, значит придется ему вспоминать так!..

— Артур, — наконец подавленно и мрачно говорил он.