Непорочные в ликовании

12

Иванов сам сел за руль и повел фургон, и Гальперин втайне даже чуть не перекрестился. В этом было нечто непостижимое и удивительное. Неужто тот опять взялся за ум, сказал он себе, неужто он бросил свои глупости и вновь решил стать человеком?

Иванов замурлыкал что-то наподобие песни, должно быть, от удовольствия, которое получал, ведя машину, слов Гальперин не знал, но мотив казался знакомым, Гальперин хотел даже подпеть, но Иванов неожиданно оборвал свою полуприметную неказистую песню.

— Ох, — элегически сказал Иванов, — если бы ты только знал, как я раньше любил психологию!..

— А что, — отозвался Гальперин, — я тоже любил, я и сейчас люблю.

— Нет-нет, я больше. Я, буквально, грезил. Я еще в школе знал, что обязательно стану психологом. Никем не хотел больше быть.

— А, ну тогда — конечно, — отозвался Гальперин. Жалко ему было, что ли, подыграть своему ностальгирующему товарищу?!

— Я в институт поступил не с первого раза, но, зато как поступил, так учился, как зверь. А сколько я разных новых тестов придумывал!.. А курсовые я не только свои делал, но и другого потока тоже брал и делал. Так-то вот!… Я хотел знать все и уметь все!..

— Да-а!.. — протянул Гальперин. — Это, конечно, настоящий интерес, ничего не скажешь! Не за страх, а за совесть!..

— Но зато я и в людях разбирался, как никто. Вот только взгляну раз на человека, и все тебе сразу о нем расскажу. И кто он такой, и чем занимается. И о чем думает, и что скрывает. И что любит, и что ест и пьет… Все-все!..

— Вот, — сказал Гальперин. — Куда потом все девается? Все самое лучшее в нас: было оно, и — вдруг нет его!.. Отчего так?

— А еще, бывало, так: с девушкой познакомишься, пообщаешься с ней, буквально, минут пять, а потом посмотришь на нее особенным, психологическим взглядом (у меня был такой свой взгляд) и говоришь ей: я знаю, тебе нравятся два парня, один умный-умный и учится хорошо, а другой поглупее и попроще. Но зато тому, что попроще, больше нравишься ты. А тот, что умнее, он о себе высокого мнения, и на тебя даже не смотрит. И вот ты не знаешь, что лучше. А она так: «Ой, — говорит, — а откуда ты все знаешь? Ты так все про меня хорошо рассказал».

— Да, — сказал Гальперин, — это уже даже и не психология.

— Как не психология? — раздраженно насторожился товарищ его. — А что же? Очень даже психология.

— Да нет, я в том смысле, что это даже выше, чем психология, — поправился Гальперин.

— А, ну да!.. — успокоился Иванов.

Возвращались другой дорогой, Иванов знал город как свои пять пальцев, с этим уж трудно было поспорить. По пустынному широкому проспекту с трамвайными путями ехал их черный фургон, по обеим сторонам теснились грязные мрачные заводы, и ни один трамвай им не попался по дороге. Должно быть, те вовсе сейчас не ходили, но даже и машины встречались нечасто. Город не вымер, но казался на последнем издыхании больным, который давно уже опостылел его равнодушным домочадцам и родичам. Жители города старались пореже выбредать на его скудные улицы и все теснились по своим жалким жилищам, равнодушно исполняя свой убогий размеренный обиход.

Иванов повернул в сторону центра, хотел проехать переулками, но тут их фургон неожиданно остановили военные, прапорщик и трое солдат; один из солдат махнул полосатым жезлом, у остальных были автоматы наизготовку, так что особенно-то не поспоришь.

— Кто такие, не пойму? — говорил Иванов, пока военные подходили к фургону. — Десантники, что ли? Или инженерные войска?

— У десантников нашивки другие. И не инженерные войска. Вспомню — скажу, — пообещал Гальперин. — Сейчас из памяти выскочило.

— Ну-ка из машины оба! Быстро! — скомандовал прапорщик.

Останавливали их вообще редко, а если останавливали, так обычно отпускали тут же, даже не смотря документы; фургон их, да и они сами были весьма приметны. Иванов к такому обращению вообще не привык и раздраженно вылез из кабины. Гальперин тоже соскочил на асфальт.

— Что происходит? — ощетинившись говорил Иванов. — У нас особые полномочия. Нас весь город знает.

— Здесь только у меня особые полномочия, — рявкнул в ответ коренастый прапорщик. — Что в фургоне?

— Ничего особенного, — встрял Гальперин. — Инвентарь и приборы. Мы — научные работники.

— Открывай!

Иванов побледнел от возмущения, но — нечего делать — пошел открывать. Все вшестером они обошли фургон, Иванов долго возился с двустворчатой дверью, как будто бы там заело замок, но потом все же открыл. Один из солдат запрыгнул в фургон и стащил пленку с лежавшего на полу мальчика, и в руке у того была маленькая серая с коротким жестким застывшим мехом белочка. Солдат присвистнул от увиденного и обернулся к своему начальнику.

— Это ваши приборы? — говорил прапорщик.

— Несчастный случай, — убежденно отвечал Гальперин. — Мы везем его на исследования по просьбе вдовы. То есть, матери. Очень срочная работа!..

Еще один солдат залез в фургон, и вдвоем они стали осматривать тело.

— Вроде, задушен, — сказал он.

— Знаете, что по закону с вами сделать можно? — спросил прапорщик у приумолкшего злющего Иванова.

— А может, и нет, — усомнился другой солдат.

— Так, — сказал прапорщик. — Звоню в прокуратуру.

Он взялся за мобильный телефон, набрал какой-то номер и довольно долго ждал соединения, иногда потрясывая головой, будто от тика.

— Дежурный? — сказал он. — Дежурный? Подскажи-ка мне телефон прокуратуры. Какой? Записываю. Запиши-ка или запомни — бросил он солдату и стал диктовать номер. — Спасибо, — говорил он в трубку. — Да, задержали тут двоих гавриков. Подозрительных. Да. Разберемся. Ну, ладно, бывай!..

Гальперин стоял и губы покусывал — нервничал, значит. Иванов раскраснелся от злости и неотрывно глядел на прапорщика. Тот, вроде, снова собрался звонить, но Гальперин его упредил.

— Слышь, командир, — медовым своим тенорком говорил он. — Разговор один есть, не при посторонних.

— Никаких с вами разговоров, — оборвал того прапорщик. — Пускай с вами в прокуратуре разговаривают.

— И правильно, — решительно вдруг говорил Иванов. — Какие могут быть разговоры?! Долг — он превыше всего, это мы понимаем, я вот и сам такой же!.. Вот предложи мне кто долг мой нарушить — так прибью я того, честное слово, и не усомнюсь. Правильно я говорю? — спросил он у окрестных серых кустов и асфальта. — Женился недавно, да? — спросил он у прапорщика.

— Чего? — переспросил тот.

— Нет, отчего ж, дело хорошее, — одобрил Иванов, — только хлопотно немного. Я вот когда во второй раз женился, так жену на четырнадцать лет моложе себя взял. А тут еще этот стал сразу крутиться… Она молодая, и он молодой… Нет, ты плохого-то ничего не думай, там просто разговоры одни. Кто он тебе, племянник, что ли?..

— Кто, Мишка-то? — машинально говорил военный.

— Может, и Мишка, — неопределенно головою кивнул Иванов. — Это все ничего, просто знакомы с детства, душевная привязанность, так сказать, воспоминания юности!.. Ты, главное, лишнего чего не думай!.. За соседними партами сидели, может. Или там в параллельном классе…

— А ты откуда?.. — опомнился прапорщик. — Откуда, говорю, знаешь-то?..

— Так он племянник тебе? Да, ты не тушуйся, психологи — они завсегда все знают. Работа такая!..

— Не племянник он, сосед ее бывший… Ну, Мишка!.. А ты, что знаешь, давай рассказывай быстро! Ну!..

— Да я тебе говорю: ничего там страшного нет. Уж мне-то можно верить!.. Психолог — это навроде доктора, только по нервам и по душе.

— Точно, что ли, что ничего?

— Да, точно, точно, любит она тебя! Что ж я врать стану? Ну, сам подумай, какой мне смысл врать-то?

— Нет, ты поклянись, что там точно ничего.

— Да я тебе клянусь! Клянусь! Ты ее только не оставляй одну надолго. Женщины оттого скучают и в мыслях сворачиваются. Закон природы такой есть. Как ее зовут, жену, в смысле?

— Ее-то? Валентина, — трепетно сказал прапорщик.

— Во! — сказал Иванов. — Это имя! Я так сразу и подумал. И вот еще совет тебе мой. Ты сегодня как домой придешь, так возьми жену за руку, в глаза загляни и скажи: «Ты у меня, Валюха, — скажи, — самая-самая!» Слышишь? Вот так прямо и скажи! Запомнил, что ли? Хочешь, я тебе запишу, что сказать надо?

Прапорщик ожесточенно заходил из стороны в сторону.

— Ну, Мишка! Ну, Мишка! Ну, сосед! Удружил! А мы-то еще с ним по выходным сидели…

— Мишка-то? — говорил Иванов. — Мишка — это тьфу! Ты сейчас даже с ним ничего не делай. Ты его потом отвадишь, понемногу, да по чуть-чуть… А резко не надо, оно еще хуже выйдет. Тут главное — постепенность. Да ты не сомневайся-то, я тебе всю правду сказал. Кандидат наук как никак. А уж как я людей люблю!.. Если б ты знал, как я люблю человека!..

— Не, но Мишка-то, а?

— Что Мишка?! У Мишки своя дорога, а у вас с Валюхой своя!.. Ох, какая у вас дорога-то!.. Всякому такую дорогу хочется, да не всякому такая дорога дается!.. Так-то!.. Ты у нас счастливый! Ты и жена твоя!..

— Точно!.. — благоговейно прошептал Гальперин. Глаза его увлажнились слезой мимолетной. — Ну, дорога!.. Черт, — пробормотал еще он. — Извините!.. Я хоть и психолог, но так сентиментален… А ведь нельзя нам, психологам, быть сентиментальными!..

— Ну, ладно, заболтались что-то, — одернул себя Иванов. — Ты уж извини, что я тебе все это говорить стал. Не сдержался я. Ты документы наши посмотри, пожалуйста. Ты хотел…

— Документы! — крикнул прапорщик. — Какие еще документы могут быть на хер?! Ты мне такое!.. Такое!.. — он отвернулся и только рукою махнул, валите, мол.

Гальперин беззвучно дверь прикрыл, и оба психолога на ватных ногах пошли к кабине.

— Такие люди!.. Такие!.. — шептал прапорщик. Солдаты взяли под козырьки, провожая психологов.

Фургон рванул с места и помчался по переулку.

Гальперин молчал минуту-другую.

— Да-а!.. — наконец протянул он. — Сегодня я впервые гордился тем, что я тоже психолог.

— А я вот все думаю, уж не Икрам ли навел на нас этих… Видел, как они вцепились в нас? Не оторвешь!.. Такого раньше не было.

— Икрам? — удивился Гальперин. — Так мы ж соратники.

— Соратники!.. — недовольно крякнул Иванов. — Соперники!

— Да ну, Лиза никогда не допустит…

— Лиза!.. — с сомнением хмыкнул психолог. — Как же — жди!..

— А может, он думает, что мы на кого-то еще другого работаем?

— А откуда это он может знать?

— Да, вроде, неоткуда.

— Вот то-то и оно.

— Нет, а я-то!.. Я-то!.. Думал уже деньги давать. Не знал только — триста или лучше пятьсот сунуть.

— Деньги беречь надо, — весомо говорил Иванов.

— Как же их беречь, когда тут такое?..

— Казимира, вот жаль, с нами не было.

— Да, — сказал Гальперин. — Это был человек!.. Он такие истории тоже очень любил. И уж он-то бы не оплошал, конечно… Он из любого переплета умел выходить с достоинством.

— Морпехи, небось, были-то? — задумчиво перебил Иванов товарища своего.

— Во! — воскликнул Гальперин. — Я же вспомнил! Никакие не десантники, никакие не морпехи, это ж новый род войск. Об этом и в газетах было. Да, точно. Переулочная пехота, — значительно говорил Гальперин.