Непорочные в ликовании

32

— Извини, может быть, у тебя были свои планы, а я их нарушила, — говорила Лиза, едва они вышли на улицу. Они немного вроде потоптались на месте, не зная, куда идти, и после, не сговариваясь, пошли наискось через проспект. — Наверное, мне раньше надо было спросить тебя, как ты меня находишь. Я этого не сделала сразу, а сейчас это уже, скорее всего, и не важно. Ты сама мне ничего не говоришь, но это, естественно, не значит ничего, как я понимаю. Ни то, что я хороша, ни то, что — отвратительна. Дело не во мне, а в тебе…

Ванда поморщилась.

— Надеюсь, ты… — начала она.

— Подожди, — перебила ее Лиза. — Не говори ничего.

Ванда поджала губы, и лишь старательней стала под ноги смотреть, вовсе не желая смыслом своим прирастать к их мимолетному самопроизвольному моциону.

— Я сегодня вдруг поняла, что ты готовишь себя к неудаче, и поэтому тебе не нужна не только я, тебе не нужен ни блистательный актер, ни великий танцовщик. И если бы тебе попались такие — они бы тебе только мешали, они бы тебя стали отвлекать. Разве не так?

Ванда промолчала, она не хотела теперь попусту на риторику распыляться, в душе ее было промозгло и шатко, она была будто одновременно на двух чашах весов, безо всякой надежды выбрать уверенно свое особое место.

— Я когда-то училась в балетной школе и даже закончила ее. Но сейчас я чувствую, что мне это только мешает. Нет, в плане профессиональном это дало очень много, и, может быть, если бы не та моя подготовка, ты меня просто не взяла бы. Но… мне кажется, у меня какие-то схемы, стереотипы, и это все ужасно, это все угнетает… Скажи, ты это видишь во мне?

— Послушай, — сказала Ванда. — Пойдем попьем пива. Деньги у меня есть, и я знаю поблизости одну дыру, где можно будет посидеть.

— Хорошо, — сказала Лиза. — Только платить буду я. Деньги у меня тоже есть.

— Ну ладно, посмотрим, — возразила Ванда. — У меня есть час. А потом я поеду по делам.

— Час — это немало, — говорила Лиза.

Они свернули в перпендикулярную улицу, довольно широкую, с развороченными трамвайными рельсами. Провод трамвайный метров на двести, до поворота, был уже срезан и украден. У обочины улицы сиротливо стояли несколько брошенных автомобилей, выгоревших и с выбитыми стеклами. Здесь женщины смешались с другими прохожими и прибавили шагу, говорить теперь так, чтобы не потерять нити и не расплескать настроение, было не слишком просто, и Ванда была даже рада вынужденной кратковременной паузе.

— Во всяком случае, ты у меня самая старательная из всех, — сказала только она Лизе.

Та усмехнулась и промолчала.

Вход в пивную был из-под арки, и женщины дошли довольно скоро, как и обещала Ванда. «Ковш антисемита» называлось заведение, о чем тут же сообщалось возле входа какими-то несерьезными, вертлявыми буквами. Лиза придержала дверь на пружине, пропуская Ванду вперед, и та прошла, ни на мгновение не промедлив.

— Как отвратительно мы говорим, двигаемся, едим, дышим, — сказала Лиза, едва только они вступили в полумрак прокуренного зала. — Читаем, думаем, пишем, спим… тоже отвратительно. Я училась двигаться, но двигаюсь отвратительно. Само совершенство отвратительно. Это как два полюса магнита, это как минус и плюс. Совершенству и отвращению нельзя быть рядом, нельзя сближаться…

— Нам нужно тогда искать пути, как сделать мизантропию созидательной, — тут же отозвалась Ванда. Она остановилась возле стола в углу и осмотрелась; она не нашла места лучше, и ничто здесь ее не беспокоило. — Два пива, — бросила она подошедшему официанту.

— Есть еще кальмары, — говорил тот.

— Неси и своих кальмаров, — сказала Лиза.

Ванда взглянула на нее с легким удивлением.

— Мальчиков не желаете? — шепнул Ванде официант, глядя на Лизу.

— Ты хочешь, чтобы мы сейчас встали и ушли? — осадила того Ванда.

Официант исчез. Женщины закурили, Лиза поднесла огня себе и Ванде и после несколько секунд смотрела на пламя зажигалки. Ванда смотрела в шершавую стену взглядом своим хладнокровным, бесцельным, рассеянным. Наконец огонек погас, и Лиза бросила зажигалку на стол.

— О чем мы говорили? — обернулась Ванда к своей молодой собеседнице.

— Разве мы о чем-то говорили?

— Ну, не молчали же мы, в самом деле!..

— Ты не хотела бы завтра выступить в одном месте? — спросила вдруг Лиза.

— В каком месте?

— Пока не могу сказать. В одно лишь я прошу тебя поверить: от людей, которые там соберутся, зависит очень многое в этом городе, и, может быть, в этой жизни.

— Там будет править бал Сатана? — спросила Ванда.

— Возможно, кто-то из его земных заместителей, — слегка нахмурившись, отвечала Лиза.

— И что же, по-твоему, мы должны показать этим заместителям? — говорила Ванда упруго.

— Ту композицию, которую вы прогоняли вчера. Я в ней не участвую, но это даже лучше.

— Ты не хочешь перед теми людьми обнаруживать свою другую жизнь? — спросила женщина.

— Ванда, — отвечала Лиза, с застывшей мимолетной гримасой отвечала Лиза, — давай мы с тобой договоримся, что у нашей обоюдной откровенности могут быть и, наверное даже, должны быть какие-то пределы.

— Нет ничего проще.

— Тем лучше.

— Твое предложение было шуткой?

— Для этого я слишком ценю и твое, и мое время.

— Тогда я говорю «нет», — говорила Ванда.

— Не сомневалась, что ты ответишь именно так. Самое смешное, что мне не хочется тебя уговаривать. Но мне еще отчего-то кажется, что ты переменишь свое решение. Через некоторое время.

— Это угроза?

— Нет, это печаль, — говорила Лиза.

Официант принес два пива на подносе и вяленых кальмаров на тарелке, порезанных тонкими полупрозрачными ломтиками.

— Посмей только сказать, что ты не осознал, какой ты мерзавец, — сказала Ванда официанту, расставлявшему перед женщинами кружки.

— Девчата, я осознал все по полной программе, — отвечал тот, склонив голову перед суровыми, непримиримыми женщинами.

— Последнее, чтобы только закрыть тему, — сказала Лиза, когда они остались одни. — Надеюсь, ты понимаешь, что оплата за ваше выступление не есть самый существенный компонент моего предложения.

— Давай действительно закроем тему, — ответила Ванда.

Женщины прильнули к кружкам, и несколько мгновений не смотрели друг на друга. — Ты бы могла убить кого-нибудь? — спросила вдруг Лиза, слизнув с верхней губы своей беловатую пену.

— Тебя? Нет.

— Нет, не меня. Вообще — кого-нибудь…

— Мне кажется, я каждый день отвечаю на этот вопрос. Когда репетирую, когда мы выступаем, когда я разговариваю с людьми. Когда я молчу, наконец. Имеющий уши, конечно, услышал бы; впрочем, это утратило смысл с тех пор, как мы сделались поголовьем оглохших.

— А предположим, если бы убили по твоему приказу? Ты бы могла приказывать? Ты хотела бы приказывать?

— Послушай. Кто ты такая? — спросила Ванда.

— Как было бы хорошо, — говорила Лиза, — чтобы ты сама могла ответить на этот вопрос.

Ванда молчала. Возможно, молчание мое должно быть творящим, молчание мое должно быть созидательным, говорила себе она, и я не должна удовлетворяться тем, что есть, говорила она. Или тем, что только может быть, говорила она. Или тем, что тревожит меня своей невозможностью и несбыточностью, говорила она.

Пиво было плотным, густым, хмельным, с коричневатым оттенком; по полкружки уже отпили женщины, но хотелось еще и еще; и все было бы ничего, и отдаленное, и близлежащее, и все было бы приемлемо и предпочтительно, если бы только не этот запах, который вот уж много дней повсюду неотступно преследовал Лизу.