Не та профессия-3

Глава 26

— Пун, кажется, приподнялся при дворе, — тихо посмеиваюсь, плюхаясь рядом с Вальтером на пожухлую от жары траву.

— Почему так думаешь? — Вальтер, лёжа на животе, таращится в подобие подзорной трубы на лагерь каких-то местных, который распотрошили наши ящики и теперь не знают, что с ними делать.

— Да он там про столицу Султаната намёки двигает. Дескать, нам надо пошуметь в провинции Алтынай, чтоб какие-то общие политические цели Империи были достигнуты в Городе Мечетей.

— Думаю, это не он. Скорее это наши ребята, а он в роли «щита» сам знаешь перед кем, — поясняет Вальтер, что-то старательно высматривая впереди. — При всём уважении к нему, у него не те возможности там. В первом департаменте всё же не зря хлеб едят, поверь. Ну не может простой пограничник… — Вальтер, растягивая последние гласные, замолкает на полуслове.

— Да что ты там высмотреть хочешь?! — благодаря обучению в колледже и особенностям местной медицины, мне в подобных случаях оптика не нужна (как и всем целителям). — Лично я ничего интересного не наблюдаю. Наши начнут, как только Латифа из лагеря доставят.

— Решил его использовать? — понимающе хмыкает Вальтер.

— Не я, Алтынай. Типа индульгенции за грехи в случае успеха. Она его вообще собиралась… м-да. А тут у него хоть шанс появляется. Так на что ты там таращишься?

— Да они что-то в полукруглой кастрюле готовят, — смущённо признаётся Вальтер. — Мне просто интересно. Не могу понять, рыба это, мясо или птица.

— Это не кастрюля, казан. Скорее всего, вообще «трава». Ну, растительная пища — им вроде как вера ничего из тобой перечисленного есть не позволяет.

— Да? Не знал, — удивляется уоррент, снова прикипая к окуляру. — Так они что, вообще мяса не едят?

— Ни мяса, ни птицы, ни рыбы, ни яиц, ни молока. А также сыра, сливок и тому подобного, — смеюсь. — Но это только в теории. По идее, ярые последователи их веры такого образа жизни придерживаются до смерти. Но другое дело, на одного ярого в жизни приходится десяток умеренных. Знаешь, в среде Алтынай тоже алкоголь вроде как под запретом. Но это не мешает иногда отдельным правоверным надираться до таких состояний, что и нам фору дадут.

— Слушай, а почему ты так спокоен насчёт груза? — спрашивает Вальтер, возвращаясь к разглядыванию того блюда, которое в иных местах и на другом языке называлось vegetable biriyani. — Они ж мало ли что там разломать могут?!

— Ты не из армии, потому просто поверь. В трубах Брауна местные вряд ли что-то могут сломать настолько, чтоб я потом не смог починить. Ну, разве что резьбу на горизонтирующем механизме и в этом духе сорвать… но я и это поправлю.

— А прицелы? — въедливо поворачивается ко мне Вальтер, даже отрываясь для этого от созерцания казана в оптику.

— Знаю случай, когда из трубы Брауна, только что из походного положения, человек вторую мину положил в оконный проём третьего этажа, — улыбаюсь. — Шагов с пятисот. «С рук», если ты понимаешь, о чём я. Главное — настрел, батя. Если он есть, и если руки правильно выросли… ты понял.

— А где ж это вы так воевали? Откуда у вас трёхэтажные здания в Киженцовском отряде? И к чему нужна была такая спешка? — походя и автоматически удивляется Вальтер, снова приникая к окуляру.

А я оставляю вопрос без ответа, потому что здание на самом деле было пятиэтажным. И пулемётов (один из которых имел место именно в том эпизоде, аккурат на третьем этаже жилого квартала) в этом мире ещё не выдумали.

Впрочем, всё сказанное насчёт настрела и правильно выросших рук имеет прямое отношение и к этому миру.

_________

За некоторое время до этого.

Макс злился. Выходил из себя настолько, что кипел от бешенства и ничего не мог с собой поделать.

По полуденной жаре, почти на экваторе, да летом, да тащиться с милю на рейд в шлюпке — когда от воды отражается солнце и становится ещё «теплее»…

Прежде всего хотелось плюнуть на приличия и разоблачиться до вида матросов: лёгкие хлопковые штаны и парусиновые тапочки на лёгкой кожаной подошве. Всё.

В каюте Макс, чертыхаясь, ещё пару минут перебирал документы, отбирая нужные.

Затем — обратный путь, уже на четырёх шлюпках, чтоб было кому таскать ящики.

На портовом складе, как и водится, никого не оказалось. Пойманный рядом местный мальчишка, взяв серебряную монетку (на медную не согласился, паршивец), исчез в неизвестной стороне и фон Хохенберг с час думал, что его банально обманули.

Когда он уже собирался, выругавшись, пускаться на поиски хозяина склада самостоятельно, искомый человек наконец появился в конце улицы.

— Решили опять что-то сдать нам на склад? — радужно улыбнулся белыми зубами почти чёрный человек на крайне скверном всеобщем.

— Напротив, забрать то, что оставлял, — хмуро уронил Макс и демонстративно извлёк кошель.

— Э-э-э, негоже серьёзным людям вести важные беседы на улице, — местный чиновник (он же хозяин склада или его родственник), улыбчивый абориген с холодными ледяными глазами (не смотря на тёмный их цвет), споро снял с двери магически обработанные запоры и пригласил жестом капитана внутрь. — Вы сдали товар на склад. Получатель — не вы. Стало быть, у товара есть собственник…

Дальнейшая беседа проходила за закрытыми дверями и наедине, в результате чего фон Хохенберг расстался с двумя золотыми. Чёрт бы побрал местных проходимцев, стригущих купоны на ровном месте.

Впрочем, справедливости ради, с таможенного склада Империи получить груз обратно в аналогичной ситуации было бы ничуть не проще. Особенно если склад стоял бы где-нибудь на югах, на границах с «правоверными».

К тому времени, когда Макс окончил торговаться, отряженные члены команды уже привели местных возчиков — запряжённых в повозки жилистых босых мужчин, которые в качестве тягловой силы ослам точно не уступали.

Перетаскивание ящиков и сверка с реестром заняли ещё полтора часа (на всякий случай! Заразился недоверием у сержанта).

Когда местные возчики, сопровождаемые отрядом матросов, при спуске к порту свернули на правую дорогу вместо левой, Макс чуть напрягся:

— Почему сюда?

Но из носильщиков (вернее, возильщиков) имперского никто не понимал, потому выяснить детали удалось только на половине спуска. Оказывается, если тащить ящики на склад из бухты, годится и крутой подъём. А вот когда обратно — нужно выбирать более пологий спуск, поскольку есть риск не удержать тяжёлую повозку и повредить ценные ящики сагиба.

Звучало логично, потому фон Хохенберг кивнул и успокоился. Спуск действительно петлял по пологим террасам и дующий от залива бриз даже где-то отдавал свежестью, примиряя капитана с невыносимостью бытия. Кстати, по такой жаре даже мозельское в глотку не лезло.

Фон Хохенберг небезосновательно полагал себя далеко не дураком, оттого дважды подстраховался. Первый раз — когда взял с собой только самых здоровых и больших матросов, вооружив их на всякий случай тесаками из корабельного арсенала.

Второй страховкой были ружья новой модели, которые несли семеро самых дюжих матросов, попутно умевших с ними обращаться. В каждом ружье было по десять зарядов, итого семидесяти нападавшим будет несдобровать, случись что. На местных аборигенов должно хватить.

После очередного поворота по пологой террасе в затылок фон Хохенбергу неожиданно ударил откуда-то прилетевший камень-голыш, которых полно вокруг. Капитан рухнул лицом вниз, на прямых ногах, как подкошенный.

Из кустов на дорогу в мгновение ока высыпали аборигены, тут же перемешавшись с матросами.

Команда SOLDAAT’а, справедливости ради, даже попыталась изготовиться, но один из аборигенов как-то странно повёл руками и новомодные ружья — основная ударная сила небольшого отряда — полыхнули разноцветным пламенем, обжигая руки владельцев и падая на песок.

— С ними маг! Кто-то из них маг! — заозирался по сторонам старший из матросов, растерявшись, и не зная, что предпринять.

Капитан лежал лицом в песок без движения.

Местные, вопреки ситуации, даже не приставили никому к горлу клинка (которыми тоже оказались богаты). Вместо этого, из тех же кустов появился небедно одетый сорокалетний коренастый абориген.

По его знаку, нападавшие отпрянули в сторону, а сам он подошёл к старшему из матросов, без разговоров впихнув в руки какой-то мешочек.

— Странно, — подал голос самый быстро ориентирующийся из парусной вахты. — Что в мешке?

— Хотели б убить, уже б того… открывай! — поддержал соседа товарищ.

Старший из команды высыпал содержимое «подарка» себе на ладонь, и все мгновенно стихли: жемчуг был некалиброванным, порой неправильной формы, разных цветов, но это был ж е м ч у г.

Команда в недоумении завертелась, глядя то друг на друга, то на странного местного.

Тот вначале что-то пропел на совершенно незнакомом языке, потом продублировал сообщение жестами: команда только теперь спохватилась и обнаружила, что повозки с ящиками, увлекаемые босоногими носильщиками, так и укатили дальше, не останавливаясь на месте инцидента ни на мгновение.

После четверти часа размахивания руками и выяснения отношений, оставшаяся на ногах часть команды приняла соломоново решение: догонять местных будет делом безнадёжным. Отбивать же груз, в нынешних обстоятельствах, будет ещё и тупостью.

Все возможные неприятности команды жемчуг покрывал не просто с лихвой, и даже сверх возможных ожиданий.

Говорить о происшествии капитану либо офицерам не обязательно: как кэп с нами, так и мы с кэпом. А он и на руку был скор, порой незаслуженно; и о простых людях особо не заботился.

Потери груза — проблема только капитана, до сих пор лежавшего без сознания. Кстати, пользуясь случаем, по паре раз ему по рёбрам приложился каждый, замахиваясь ногой посильнее…

А сдать жемчуг дома можно будет сразу по прибытии, всем вместе, справедливо разделив деньги поровну. Как делить жемчужины разного размера и цвета, матросы не представляли: никто из них в этом не понимал, а довериться удаче и бросать жребий почему-то не хотелось.

«Израненного» (а скорее избитого) капитана, потухшие через некоторое время ружья и самих себя тут же доставили на корабль. Остававшимся в шлюпках честно сообщили о происшедшем, продемонстрировав собственные «трофеи» и добросовестно взяв товарищей в долю.

Себе по дороге, для достоверности и во избежание лишних вопросов, наставили синяков и ссадин, имитируя происшедшее с кэпом.

Поскольку бессознательного фон Хохенберга били все, и били сильно, в сознание тот не приходил; а власть на корабле автоматом перешла к старпому.

Тот поначалу развил и бурную деятельность (по выяснению подробностей), и чуть не следствие, но пришедшие ему на амулет распоряжения сбили накал страстей. Сам старпом, закрывшись в каюте по соседству с капитанской, полтора следующих дня просто пил.