Настоящий Спасатель 4. Назад в СССР

Глава 17

«Газон» заскрипел тормозами и остановился, мы словно кегли, все втроем по инерции сначала качнулись в сторону кабины а потом обратно.

Стукнула дверь «шишиги».

Старшина, откинул полог тента вверх и выглянул наружу. По-моему мы стояли на какой-то центральной улице в деревне.

— Кажись, вы приехали, пацаны.

Через секунду у борта снаружи появился тот самый офицер, ехавший в кабине.

— Шевченко! Бодров! На выход!

Мы выскочили из кузова, перепрыгнув через задний борт и подняв облачка пыли светло-горчичного цвета на грунтовой дороге.

В колхозе жизнь била ключом. На самой улице было довольно много народа. Один из немногих мужиков в кепке и черном костюме, штаны которого были заправлены в блестящие хромовые сапоги, ехал по делам на здоровенном «ХВЗ» — велосипеде Харьковского завода.

Во дворах россыпью паслись куры и гуси, выуживания клювами червей и семена только им известных растений

Множество местных женщин разных возрастов, все как одна, в косынках или платках поддерживали то, что называется деревенским укладом.

Некоторые болтали друг с другом у низких калиток, держась за штакетник, другие вешали стирку: белье и стиранную одежду на веревки.

Третьи выливали из сеней грязную воду из ведер прямо на траву, разгоняя кур, испуганно кудахчущих, машущих своими беспонтовыми крыльями и взмывающих на полметра над землей.

Избы в колхозе были добротными, из толстенных бревен, с резными воздушными, можно сказать кружевными, наличниками на окнах.

Меня всегда они особенно интересовали. Я вслушался в это слово — «наличник» и старался постичь его смысл. «Находящийся на лице».

Фасад дома — это его лицо, обращённое к внешнему миру. В наших деревнях так: лицо должно быть умытым и красивым, так как оно своего рода визитная карточка, отличающая обитателей дома от всех остальных.

При этом может показаться, что это самое деревянное ажурное кружево вокруг окон простое украшение.

Совсем как косметика на глазах современных красавиц, для того чтобы нравится прохожим.

Однако раньше ничего не делалось просто так, всё имело смысл. Конечно эстетика у предков играла важную роль, была еще практическая сторона дела.

Наличники служили защитой от сквозняков и шума, так как ими прикрывали щели между оконной коробкой и стеной.

А резные орнаменты и символы, прямо как у древних греков, оберегали дом от вторжения злых сил и привлекали энергию добра к его жильцам.

Ведь видишь красивый наличник и восхищенно улыбаешься его красоте, трудолюбию мастера его создавшего.

Я посмотрел на голубое небо и подправил гимнастерку под ремнем.

Как ни странно наше присутствие не вызвало ни у кого особого интереса, на нас просто никто не обратил внимание.

— Ну бывайте, — капитан как-то совсем не по уставному обратился к нам, вытащил из планшета, какие-то бумаги и протянул Шевченко, — отдадите председателю, а через десять дней вас заберут.

— А где нам его искать?

— Ждите, он сам вас найдет!

С этими словами капитан развернулся и направился обратно в кабину. Старшина в кузове, всю дорогу рассказывал нам про губу, недоуменно пожал плечами, когда мы с Серегой перевели взгляд на него.

— Держитесь пацаны, сам не знаю, куда вас занесло. Но вы это ничего не бойтесь, на рожон не лезьте. Или пан, или пропан. Давайте, удачи вам!

Дал нам совет попутчик, смешно путая глагол из пословицы с названием горючего газа без цвета и запаха и помахал рукой из кузова тронувшегося «ГАЗона».

Машина подняла огромный пыльный клубок и уехала, скрывшись за пригорком через пару минут.

Мы с Серегой посмотрели ей вслед, потом переглянулись. Напротив стояло Сельпо — одноэтажный сарай веселой голубой расцветки.

Я кивнул Сереге.

— Пошли. И мы направились к входу в магазин.

Зайдя внутрь мы увидели крупную продавщицу, скучающую у прилавка в синем платье в горошек, белом переднике и таком архаичном чепчике в виде небольшого кокошника на голове.

Она показалось безразмерной женщиной. Ее большая грудь как бы вываливалась на прилавок, накрывая добрую половину костяшек на счетах. Ее талия заслоняла собой добрую половину ценников на полках за спиной.

Она опиралась руками на прикассовое пространство, морально заполняя собой весь свободный объем Сельпо.

Ее грустные глаза были устремлены вдаль в какие-то глубины деревенских смыслов и бабьей крестьянской тоски.

— Солдатики, даже не вздумайте простить. Водки нет и не будет еще неделю, — она обратилась к нам, с показной равнодушной интонацией, которая была возможна только в советской сельской торговле.

На самом деле, мы с Серегой Шевченко, двое вошедших «солдатиков», вызывали у нее жгучий интерес и раскрашивали хоть какими-то событиями ее монотонные повторяющиеся будни.

Но по велению неписаного деревенского кодекса, она должна была демонстрировать полное равнодушие, опустив массивный подбородок на свой кулачок.

— Здравствуйте, так мы это, — Серега чуть сконфуженно посмотрел на меня, потом на продавщицу, — мы и не хотели водки. Печенье есть?

— Развесное курабье, по рубль двадцать и земляничное по тридцать шесть копеек за пачку — она нисколько не оживилась, хотя в ее глазах блеснуло уважение, видимо, за то, что мы не стали просить водки.

Он полез в карман и извлек горсть мелочи, чтобы пересчитать свои деньги, но я уже выташил мятый рубли и протянул ей:

— Две пачки, пожалуйста. А молоко у вас есть?

— Зин, ты представляешь, молока спрашивают!

Она обратилась к женщине, вошедшей в Сельпо за нами. По ее интонации было не понятно, то ли она нас категорически осуждает, то ли удивляется, словно мы у нее попросили продать нам наркотиков.

— Здравствуй, Лизаветта. Ребятки, — ласково обратилась сухонькая женщина лет шестидесяти в цветастой юбке и белой сорочке и в таком же платке, — а вы в любой двор зайдите и попросите, там матросам молока за просто так дадут. Я знаю, что вы матросы с учебки. Вас в наш колхоз вместо «губвахты» отправили. Максимыч, сказал.

Она тоже исковеркала немного слово «гауптвахта», пришедшее к нам, когда царь Петр Первый учредил воинские гарнизоны и комендатуры.

— В любой двор? Да неудобно, как-то, — Серега стеснительно опустил глаза. Я тоже не мог себе представить, как можно прийти и вот так запросто попросить молока.

— Ну да, неудобно им, — возмутилась дородная Лизаветта, — неудобно, когда сел на улице срать, а подтереться нечем, даже лопуха нет. Или когда шесть кружек пива выжрал, а ширинку заело. Вот когда неудобно! — она с довольной улыбкой выложила на прилавок две пачки печенья в бумажной упаковке и отсчитала до копейки сдачу.

— Лизавета, что ты такое говоришь! — Зина, укоризненно поцокала языком и делано махнула на толстую продавщицу рукой, — совсем язык у ней без костей. Но вы не обращайте внимания ребятки, она не со зла. Добрая она.

— А что я такого сказала? — брови Лизаветы поднялись домиком она наивно посмотрела на односельчанку.

— Вообще она хорошая женщина, жаль только одинокая, Федьку своего за пьянку в прошлую субботу выгнала, тумаков ему надавала.

Так мы узнали причины вселенской тоски Лизаветы, заодно и то, подноготную сельской драмы и что она может за свои убеждения и поколотить.

— Чего это я одинокая? У меня знаешь, сколько ухажеров? Вон пол деревни за мной ухлестывает, глазки мне тут в сельпо строит.

— Пошто тебе полдеревни? Своего мужика надо воспитывать. Но в меру. Ну выпил он немного, ну с кем не бывает. Ты его где словом, где лаской.

— Зин, надоело мне воспитывать-то. Выпил немного, говоришь! Да он, как в ремонтные мастерские идет, так на бровях возвращается. Вся деревня с него смеется. Добрый он. Всем, все за бутылку чинит. Я сколько уж терпела, уж сколько он мне обещал, что в последний раз.

Она грозно зыркнула на нас с Серегой, будто это сы его в мастерских спаивали и являлись причиной всех ее семейных ссор. Потом продолжила:

Не держит слово падлюка. А тут еще права качать начал. Говорит мол имею права на трудовой отдых. Вот и получил за свой отдых. Не. С меня хватит.

— Хорошая она, ребятки. Просто справедливая. Все на наших бабах держиться. Вот и черствеют иногда сердцем наши бабоньки. Но вы не подумайте, она н изверг. Отойдет и примет, своего Федора обратно. А сейчас пойдем, я вам сама молочка отолью.

Мы попрощались с Лизаветой и пошли за Зиной. Она жила совсем не далеко. Сначала мы отказались от ее приглашения войти в дом, но она настояла.

И мы прошли вслед за ней на кухню.

— За что вас наказали? — спросила она, поставив перед нам тази с домашними пирожками и бидоном с молоком, — ешьте, ребята, не стесняйтесь.

— Спасибо большое, ну судя по пирожками и молоку, нас скорее даже поощрили, чем наказали. На соревнованиях хорошо выступили.

— Так вы спортсмены? Петр мой, тоже в молодости спортсменом был. На лыжах бегал. Всех обгонял.

Она показала рукой на свадебную фотографию, висевшую на стене.

— Ага, а где он, Петр ваш? — поинтересовался Серега с полным ртом, жуя очередной пирожок — уж очень у вас пирожки с картошкой вкусные.

— Так на работе, в полях сейчас мужики наши. Он у меня шоферит, хотя и на тракторе и на комбайне может. Вы ешьте, ешьте! Не стесняйтесь. Вам силы нужны. У меня сейчас внук тоже в армии служит. Может и его кто-то вот так от угостит. Народ то у нас добрый. Солдатиков и матросов голодными никогда не оставят.

На улице раздался звук приближающегося мотоциклетного двигателя, который был заглушен за забором. С улицы донесся голос

— Теть, Зин, арестанты у вас? Пусть выходят!

— Чего тебе, Лёшка? — Зина отодвинула вязаную занавесочку с и выглянула в приоткрытое окно.

— Максимыч, сказал, чтобы я их в клуб вез, срочно!

За забором у лавки стоял зеленый М72 с коляской, старый советский тяжёлый мотоцикл, копия немецкого мотоцикла BMW R71.

В водительском седле сидел рыжий и очень конопатый парнишка лет шестнадцати-семнадцати и грыз семечки.

— Идут они, идут. Не торопи, дай людям с дороги поесть немного, — Зина недовольно выпалила в окно Лёхе

Мы встали. Зина собрала нам в узелок хлеба, картошки, пирожков, положила сахара.

— Спасибо не надо, теть Зин, — я не решился е назвать «баб Зиной», не хотел обидеть, хотя по возрасту она была уже бабушкой, — вы и так нас напоили и накормили.

— Что вы, ребятушки мои золотые, что вы? Давайте, давайте берите, небось в части таких пирожков нет.

— Это правда, нет таких, — почти в один голос ответили мы с Серегой, —

— Теть Зин, если что нужно прибить, починить, перетаскать, то вы вы говорите! Мы с удовольствием, — я хотел отблагодарить эту благородную и добрую женщину.

— Да мой,Петя-то сам дом в порядке держит. Разве что потом попрошу вас Степановне с кровлей помочь, она одна живет, старенькая уже. Вы на сколько деньков у нас?

— Говорят на десять.

— Ну тогда я вас через правление и Максимыча найду.

— Конечно, мы с радость поможем, теть Зин, спасибо, ну мы пойдем?

— Давайте, давайте. Вы забирайте-то узелок, платок потом мне вернете.

— Хорошо спасибо.

Мы стали выходить через сени.

— Ну наконец-то вышли, арестанты, — наш юный «конвоир» курил папиросу «Беломор-канал», стоя оперевшись на мотоцикл, — присаживайтесь. А до я задолбался сначала искать вас по всей деревне, а потом и ждать, пока вы харчуетесь.

Он дерзко кивнул и сделал акцент на слове «арестанты», ему явно нравилась его роль, но этим он нам совсем не испортил настроения после Зининых пирожков.

Я даже понимал причины его бравады и нагловатого поведения: когда тебе семнадцать и ты только переходишь из разряда подростков, фактически щенков, в «первую» мужскую лигу, где уже совсем другой спрос и другие правила, то хочешь казаться ровней. Уж никак не нюней или зеленым молокосом.

Поэтому и дерзишь, маскируя свой страх грубостью и глупой бравадой. Тебе еще невдомек, что уважение старших завоевывается совсем по-другому.

Поэтому я приветливо улыбнулся, протянул руку, представился, представил Серегу и сказал:

— Вези нас к Максимычу, дорогой наш тюремщик.

Мы уселись на мотоцикл я в коляску, а Шевченко позади парня.

Лёха немного растерялся, быстро в две затяжки докурил папиросину, щелчком среднего пальца отправил окурок по параболической траектории куда-то в сторону дороги, но нашелся что ответить:

— Ну во-первых не по своей воле — сам председатель колхоза приказал, сами понимаете. А во-вторых, ничего я не тюремщик. Я просто сопровождающий.

— Хорошо, вези нас сопровождающий. Давно за рулем-то? — так же дружелюбно, как и я, спросил Серега

— С пеленок! Не боись! Довезу так, что всю жизнь будешь вспоминать плавность хода.

Он подпрыгнул, а потом всем весом опустился на педаль стартера своего М-семьдесят второго.

Двигатель мотоцикла завелся с полпинка и машина мелко но монотонно завибрировала.

Чувствовалось, что за мотиком следят.

— Твой мотик? Движок четкий! — похвалил я парня.

— Нет, батин. Но слежу за ним я. Звиняйте хлопцы, но шлемаков у меня для вас нет. Держитесь.

Лёха дал газу и мотоцикл с громким треском понесся по грунтовой деревенской дороге, пугая местных кошек и разгоняя домашнюю птицу.

Он действительно умел хорошо водить, потому что когда я видел местные ямы и ухабы, то у нас захватывало дух и мне казалось, что летя на большой скорости, кто-то из нас троих должен был бы непременно вылететь из седла или коляски.

Но каждый раз мы так плавно преодолевали дорожные неровности, что примерно на пятый или шестой ухаб я понял, что это не случайность, а опыт приобретенный за несколько лет вождения.

И вправду, мальчишки в советских деревнях гоняли на мотоциклах чуть ли не с первого класса, и, порой, глядя на стиль их вождения, казалось, что они родились прямо вместе с мотоциклом.

Лёха минут за пять доставил нас к двухэтажному зданию правления колхоза, которое смахивало на старую барскую усадьбу.

Совершив небольшой лихой крюк, Леха остановил мотоцикл под постамент на котором стояли скульптуры колхозника и двух колхозниц.

Колхозник почему-то держал двумя руками гроздь винограда. Он был одет в ботинки и костюм, женские же фигуры стояли босиком. Одна держала в в одной руке колосья и серп в другой, вторая сноп соломы и тоже серп.

— Приехали! Вон правление, вам на второй этаж, — с довольной улыбкой сообщил Лёха.

— Спасибо, увидимся еще Леш.

— Ну бывайте, — юноша дал газу и тут же умчался по своим делам.

— Тут вроде виноград не растет? — задумчиво разглядывая памятник произнес Серега.

— Возможно, такое задание было. Фантазия председателя. А может быть, в воображении скульптора, виноград был одним из древнейших символов плодородия, изобилия и жизненной силы? предположил я

— А возможно, скульптор был еще тем алкашом, очень любил вино, и нечего лучше не придумал. Пошли искать Максимыча.Тебе не кажется, что это какая-то странная гауптвахта, Макс?

— Поживем — увидим. Пошли, — мы направились ко входу.

Поднявшись на второй этаж, мы довольно быстро сориентировались и нашли кабинет председателя. Он оказался запертым.

— Мальчики, — соловьиным голоском обратилась к нам сухощавая женщина лет сорока в очках с большой роговой оправой, — Николай Максимович вас не дождался уехал на партсобрание в райцентр. Вы же спортсмены?

— Да, так и есть.

— Вот и хорошо. Николай Максимович сказал, чтобы вы шли в клуб, вас там встретить Раиса Михайловна, вам нужно из подвала перетаскать парты наверх. На первый этаж. Она вам покажет.

— А где этот клуб?

— Я вам сейчас покажу, — она жестом пригласила нас к окну, — вон то здание видите?

Через десять минут нашли Раису Михайловну, ею оказалась накрашенная молодящаяся блондинка неопределенного возраста. Ну как неопределенного. Ей было то ли шестьдесят, то ли семьдесят лет.

— А я вас с утра жду, соколики мои.

Она повела нас в подвал и показала куда таскать школьные парты.

Мы не торопясь справились с работой меньше чем за час.

— Куда теперь, Раиса Михайловна?

— Теперь, за-а-а мной! — по военному скомандовала она, развернулась на каблуках и направилась в свой кабинет.

Войдя в него мы увидели накрытый стол, два граненых стакана, бутылку с мутноватым самогоном, соленые огурцы и дымящуюся паром курицу.

— Проходите мои хорошие. Вы наверно оголодали там у себя в учебке-то.

Мы снова переглянулись с Серегой.