Музыка нас связала...

Глава 2

Преграда ощущалась как паутинка. Или тоненькая пищевая пленка, которая разошлась, стоило к ней прикоснуться. Мне вдруг стало еще страшнее, чем до этого. Когда я лез в дыру, было просто стремно, а сейчас боязнь остаться на той стороне прямо-таки гнала вперед, так что я дернулся, пока возможность двигаться вперед не пропала. Что-то впилось мне в спину, и продрало кожу, натянув старенький свитер, который ещё пару секунд удерживал меня на месте, а потом с глухим треском отпустил.

Я снова был в погребе. Фонарик я забыл на той стороне, но опять лезть назад... Даже смотреть назад не стал, хотел сразу вскарабкаться по лестнице вверх, к свету, и оставить недавнее приключение позади. Но навалилась такая слабость, что в глазах потемнело, и я сидел, обливаясь противным липким потом, еще минут десять. И только после этого, отдыхая на каждой ступеньке, выкарабкался наружу. Здесь всё было без изменений. Даже куртка никого не заинтересовала. Посмотреть бы на телефон, но для этого придется встать. Нет, ребята, только не сейчас. Посижу еще минуточку, потом поднимусь. Или нет. Пить хотелось неимоверно, будто вчера отрывался по полной, заедая спиртное исключительно соленой рыбой и сыром «косичка». Я бы сейчас водички и из лужи хлебнул, да только где она? Снег сошел, грязь подсохла. Кое-как, на силе воли и в надежде быстрее добраться домой и попить, поднялся, опираясь на дверной косяк. Телефон. Два пропущенных, от тети Жени. С интервалом ровно в час. Вернусь, отвечу напрямую. Но нет, она решила добиться своего. Завибрировавший при звонке аппарат еле удержал в руке. Дрожащим пальцем потянул зеленую трубочку на экране.

— Ты где ходишь, Сашка? — без предисловий начала она. — Смотрю из окна, дверь открыта. А ты пошел на пятнадцать минут, сам сказал. Думала уже спасателей вызывать.

— Да я там в погребе...

— Говори громче, не слышно тебя! Домой иди, нечего деньги тратить на ерунду.

Запер сарай, и посмотрел на щель выше косяка, из которой Федор доставал ключи. Я, конечно, такого делать не стал. Да и вряд ли дотянулся бы. Любое движение давалось с трудом, руки тряслись так, что со стороны я, наверное, напоминал дистрофика, решившего изобразить Джо Кокера. Подъем на наш второй этаж занял минут пятнадцать, не меньше. Открыл дверь и ввалился в прихожую.

— Где тебя носит, Сашка?

Голос тети Жени придал сил, и я попер на кухню. Прямо на звуковой ориентир. Мне бы в ванную, но она дальше.

— Ну, куда ты грязнючий такой заперся? Не разулся даже! Давай в ванную, переодеваться! Не пей из крана! Сашка, ирод, прекращай уже!

Но я не слушал. Вожделенная вода лилась мне прямо в сложенные ладони, и я пил ее, не в состоянии насытиться, всё казалось — для полного счастья нужны еще буквально пара глотков. Момент, когда организм внезапно понял, что воду девать уже некуда, я пропустил. Меня шумно начало выворачивать прямо в мойку, в носу защипало от рвоты. Потом просто потемнело в глазах больше, чем до этого, и я отключился.

***

Сознание вернулось постепенно, какими-то непонятными бормочущими голосами. Мужской, незнакомый, и тетя Женя.

— Сказано тебе, не сын он мне. Племянник. Про здоровье не докладывал.

Тут я, очевидно, подал признаки своего присутствия, и услышал того мужчину, которого только что ругали.

— Глаза можете открыть? — и я послушно выполнил просьбу.

Надо мной склонилось полноватое мужское лицо с как минимум трехдневной щетиной, выдающимся носом с горбинкой, лохматыми бровями, напомнившими покойного партийного деятеля эпохи ранней Пугачевой, и всклокоченной куцей шевелюрой — рыжей с проседью. И разноцветные глаза — один карий, другой зеленый.

— Здравствуйте, — попытался сказать как можно увереннее.

— И вам не хворать. Александр Станиславович, вы диабетом болеете давно? Какие сахаропонижающие препараты постоянно принимаете? Сегодня сколько?

— Не принимаю. И не болею. Всё в порядке у меня с этим. Недавно диспансеризацию проходил, сахар в норме.

— Может, голодали? Знаете, бывает, несколько дней без пищи, и...

— Утром позавтракал плотно. И накануне ужинал хорошо.

— Тогда у меня для вас плохие известия, Александр Станиславович. Непонятно почему у вас сильно упал уровень глюкозы в крови. Чуть не до нуля. Извели лекарств на вас — уйму. Причин не очень много, самые очевидные вы отвергаете.

— Доктор, а если сразу, без предварительных ласк? Говорите.

— Ну вот, сарказм появился, рад. Возможно, это опухоль поджелудочной железы. Провериться надо. А на будущее — если почувствуете слабость, конфетку съешьте. Носите с собой сосательные. Чуть что — под язык, там всасывается быстрее, и подождать.

— Спасибо.

Скорая собрала свои чемоданы, и умотала по другим неотложным делам. Я выдержал допрос от тети Жени, пообещал, что больше так не буду, и пополз в ванную.

Свитер и рубашку — только на свалку. Вот джинсы, хоть и древние, местами вытертые до состояния марли, еще можно отстирать и дальше использовать. Развалятся — жалеть не буду, но и торопиться не стоит. Покряхтел, и влез в ванну. Сначала отмокать, а потом уже считать мы будем раны.

Вот вроде и мылился, и мочалкой терся, а полотенцем сразу грязную полосу поймал. Где хоть? Беглый осмотр организма в зеркале дал довольно утешительные результаты — кроме ссадин ничего. Спину я ободрал знатно, пришлось долго изображать балерину в попытках достать до нужных мест ватной палочкой, смоченной в зеленке. А потом еще и пластырь туда клеить. Почему скорая не обработала рану? Потому что вызов был на потерю сознания. А ссадины в другом месте лечат. Думаю, если бы тетя Женя на время вступила в профсоюз больных и передала членские взносы через врача, все ранки нашли бы и обработали. А так порекомендовали конфеты таскать и обследоваться где-то.

Коль скоро ко мне вернулась способность мыслить, до меня быстро дошло, что жизненные силы высосало обратное путешествие. Так что в поликлинику в другой раз пойду. Переживут как-нибудь без моей поджелудочной железы. А сейчас лучше надену свежее белье, да в кроватку. И ничего, что еще рано, почитаю на сон грядущий.

Впрочем, книга не шла. Я даже пару раз включал экранчик телефона, хотя читалка настроена на пятнадцать минут ожидания. Всё крутил в голове путешествие. Полезу я туда еще? Вдруг в следующий раз глюкозы в крови не хватит, и моя мумия будет долго валяться в погребе, пока тетя Женя не вызовет кого-нибудь?

Когда я уснул, то увидел брата Леньку. Мы сидели на железнодорожной станции, он в парадке почему-то, с какими-то значками непонятными, точно не армейскими, рассказывал байку про дембеля, который повесил на китель потыренную где-то медаль «Мать-героиня». Я всё пытался показать брату, что и у него форма не в порядке, но ни слова произнести так и не получилось. Потом Ленька встал, взял чемодан, огненно-красный «Самсонайт», шильдик ярко отсвечивал на солнце, и сказал: «Не бзди, Саня, всё будет ништяк!». Сразу после этого сел в поезд, только сейчас замеченный. А я остался думать, откуда такой чемодан в восемьдесят четвертом году взялся.

Проснулся, Три часа ночи. Сна ни в одном глазу. Так и проворочался до утра.

Глупый сон. Покойники вроде к дождю снятся, хотя сегодня по прогнозу осадков не ожидается. А попрощался Ленька со мной именно такими словами, как и почти сорок лет назад, когда уехал и не вернулся. Вот и думай теперь.

***

— На завтрак сырников поджарила. Сметанка осталась еще, бери. Или тебе с вареньем? А на обед суп сварю на курином бульоне, — тетя Женя начала обсуждение широкого ассортимента блюд. — С вермишелью, как ты любишь.

На самом деле нет, но крутить носом перед этой женщиной — затея безнадежная. Это я еще в глубоком детстве уяснил. С тех пор ничего не изменилось. При упоминании варенья перед глазами встал стеллаж с закруточками. Знал бы вчера, добыл прямо на месте закаменевшее сахаросодержащее вещество, не доводил себя до цугундера. Интересно, скоропомощному доктору в детстве тоже по голове прилетело, как Дэвиду Боуи? Певец ведь после драки с дружбаном обзавелся разноцветными глазами.

— Слушай, а помнишь, во втором подъезде жил дядя Федя? В больнице кем-то работал. Что с ним?

— Федька? Так еще в восемьдесят... пятом, что ли? Не, раньше. Горбача еще не было. Кучера как раз с днем рождения поздравляли, хорошо помню, я от парткома тогда телеграмму отправляла... Восемьдесят четвертый, значит. Шел с работы, тут три метра от ворот больничных, напали на него, избили. Им аванс в тот день давали. Он и помер. Ты ж еще в школу тогда ходил, не помнишь? Через неделю после него Лёнька уехал... А что ты спрашиваешь?

— Да так, похожего на него мужика увидел.

— Нет, слушай, сколько лет прошло уже, а такое помню. Надо же, партийного вождя с днем рождения всей страной поздравляли... А ты говоришь, что таблетки для памяти пить надо.

Кучер, он же генсек Костя Черненко, получивший непрестижную кличку по инициалам и первым буквам фамилии. Ни фига не помню, чем он был славен. Я тогда в седьмом классе учился, и вожди нас интересовали исключительно потому, что давали дополнительный день отдыха от занятий, когда они умирали. Полез в интернет. Точно, Константин Устинович родился двадцать четвертого сентября, Лёнька уехал — тридцатого.

— Теть Жень, дай пол-литру. Я договорюсь с кем-нибудь, чтобы мусор из сарая вынесли.

— Куда ты пойдешь? Вчера тут валялся, чуть не помер. Отдохни, куда спешить?

— Да всё нормально. Хочу закончить, пока погода хорошая. Вон, конфет сейчас возьму, как доктор говорил. Воды в бутылку наберу.

— Доктор, скажешь тоже... Фельдшер он, Венька Пичугин. Алкаш хренов. Только и смотрит, чтобы поднесли, других мыслей в дурной голове нет. Три раза женат был, с каждой детей прижил...

Я понял, что подвергаюсь реальной опасности узнать всю подноготную фельдшера, его жен, отпрысков, и прочей родни. Предела потоку сведений, если тетя Женя начинала вещать, не было.

— Слушай, пойду я. Дашь пол-литру?

— Чекушки хватит с них за глаза. Ты, Саня, алкашню нашу не балуй. И вперед не давай, а то нахлещется сразу, а работать не станет. Конфет вон, в вазочке возьми, они давнишние уже, я потом из пакетика свежих досыплю.

***

На этот раз я к экспедиции подготовился, как следует. Первым делом приладил в сарае изнутри крючок, чтобы можно было закрыться. Вытащил из подвала обломки стеллажа и осколки банок. Как я вчера не порезался о них — ума не приложу, сегодня казалось, что стеклом усеян весь пол. В тот самый угол я старался не смотреть, будто боялся сглазить удачу. Да и что там в потемках можно увидеть?

Зато перетаскивание мусора на близлежащую помойку хорошо прочистило мозги. И вчерашнее, когда я чуть не на четвереньках лез по ступенькам на второй этаж и из последних сил пёр к крану на кухне, казалось уже не таким страшным.

Остался только сон — яркий и простой. Мысли крутились вовсе не вокруг брата, а лезли к чемодану. Помню, как-то во времена финансового благополучия, бывшего в прошлой жизни, хотел купить такой, но жаба задавила. Как представил, что это чудо швыряют грузчики в аэропорту на ленту багажного конвейера, сразу плохо стало. И я приобрел дешевый ноунейм, не такой шикарный внешне, но до сих пор целый.

Сколько ни тяни, а пробовать придется. Еще раз проверил карманы куртки — больше на той стороне я мерзнуть не хотел. Телефон и блютуз наушники, заряженные до упора. Перчатки матерчатые, их я сейчас надену, как и вязаную шапочку. Конфеты — часть с собой, остаток — на полке, положил так, чтобы сразу дотянуться, когда назад полезу. Воду в пластиковой бутылке туда же. И тетиженина чекушка — для Федора, я ведь в прошлый раз не отдал ему обещанное. А так нельзя — меня за язык никто не тянул, сам предложил.

Застегнул все карманы на «молнии», выдохнул, как перед прыжком в воду, и опустился на четвереньки. Мелькнула мысль перекреститься, но не стал. Всю жизнь считал себя агностиком, и в прошлый раз обошлось без ритуальных жестов, значит, не нужно.

И если вчера я на окружающую обстановку по дороге туда внимания не обращал, то сейчас останавливался чуть не каждую секунду, и пытался понять: а как оно? А никак. Нора, по которой я ползу. А назад когда лез — просто вывалился в подвал.

И только задумался о такой разнице, как оказался на той стороне.

***

Здесь всё было точно то же самое. Разве что мой угол, в котором я сейчас стоял в несколько унизительной позе, был убран. Федор, наверное, подметал. Спасибо ему.

Я встал, отряхнул руки, но перчатки снимать не стал. Вон, сейчас доску с заусенцами брать придется, наверное, опять надевать надо будет. Поднялся по ступенькам и подергал дверь. Ожидаемо закрыта. Пойду проверенным путем: начну громыхать подручными средствами, пока Федор не услышит.

Но сегодня повезло. Не успел я спуститься, как услышал снаружи:

— Кто? Саня, ты?

— Я. Откроешь?

Все любят риторические вопросы. Даже если не ответят, не обидно.

Дверь открылась, явив мне Федора, сегодня щеголявшего в плащ-палатке, с которой стекала вода. Да и на улице тоже капало. Хоть и весна. Каждый год случается, и почти всякий раз с дождями и слякотью.

— Пришел всё-таки, — сказал он.

— Получилось.

— И как оно?

— Лихо было, думал, коньки отброшу. Еле домой дошел. Сахар сильно упал. И пить хотелось... Но я подготовился. Набрал конфет, и вода в подвале стоит. Да, чтобы не забыть, возьми, — я достал чекушку. — Вчера обещал ведь.

Федор молча взял бутылку, покрутил ее в руках, хмыкнул пару раз, покачал головой и вернул.

— Не, не надо. Выпивать я не особо люблю, а тут... У тебя бутылка плоская, в наших магазинах таких не продают. Увидит кто — вопросы начнутся. Объясняй потом, что такое АО «Татспиртпром», и с какой радости у них гост две тыщи тринадцатого года. Вот эти полосочки — что значат?

— Специальным прибором считывают, там информация о производителе, и прочие сведения.

— Вот, а у нас такого нет. Понимаешь? Вся эта бутылка — сплошное палево. Вот и подумай, стоит стакан водки возможных неприятностей, или нет? Вкурил? Пойдем, сядем лучше, а то торчим тут в дверях, будто неродные.

Это мне показалось, что всё так же. Ящиков этих в прошлый раз не было, это я хорошо помню. Зато сидеть на них очень удобно. Федор снял плащ-палатку и небрежно бросил ее на обломки досок.

— Ну давай я тебе сигарет принесу. Мальборо. Целый блок, — предложил я.

— Саня, «Прима» стоит четырнадцать копеек. Говно, конечно, полное, но я привык. Мне зарплаты на нее с головой хватает. Я что, пацан сопливый, перед девками этими твоими «Мальборо» форсить? И продавать я их не понесу, там, небось, таких полосочек, — кивнул он чекушку, которую я так и не спрятал еще в карман, — тоже со всех сторон налепили. Не надо мне ничего, не переживай. Ты вот что ответь. Вернулся ведь не просто так? Надумал чего? Не ради экскурсии в прошлое?

— Есть такое. Брат мой, Лёнька... — выдохнул я.

— Что с ним? — полюбопытствовал мой собеседник.

— Убьют его в этом году. В сентябре в отпуск приедет, и не вернется.

Федор вытащил ту самую «Приму», которая четырнадцать копеек, закурил, сделал первую глубокую затяжку, и спросил:

— Афган?

— Да. Он же в цирковое после армии поступал, не прошел. А ему кто-то сказал, что надо прапором на войне один срок отслужить, тогда примут. Он и пошел в сверхсрочники.

— Циркачи, твою ж налево, — сплюнул Федор не то налипший на губу табак, не то восторг от действий советской власти.

Он курил молча, то и дело стряхивая пепел и рассматривая остаток сигареты после каждой затяжки. Бычок, совсем крохотный, который держал кончиками пальцев, бросил на пол, и затоптал каблуком.

— И как ты собрался брата спасать?

— Не знаю пока.

— Хороший план, не придерешься, — с издевкой оценил мою задумку Федор.

— Так я ведь даже не знал, смогу ли сюда второй раз попасть. Теперь думать начну.

— Письмо напиши. Так и так, Ленька, это твой брат Саша из будущего. Ты в Афган не ездяй, а то тебя там прихлопнут. А в конце — семь номеров из «Спортлото», как ты мне вчера предлагал. Сразу поверит.

— Петросян, блин. Придумаю что-нибудь. Время есть. Слушай, ты спрашивал... хотел узнать... про себя, да? Я выяснил! Ты вот что...

— Молчи! Сказал: не надо. Не хочу слышать даже. Может, я от смерти сберегусь, а из-за этого погань какая случится? Нет уж, проживу, сколько отмеряно. Но и тебе мешать не стану. Это твоя ответственность. Замок врежу, ключ... да возле двери повешу. Жрать захочешь, или переночевать — заходи. А делать что-то — и не проси даже. Договор? — и он протянул руку.

— Договор. Пойду я тогда.

Уже возле лаза я повернулся и спросил:

— А ты не хочешь со мной?

— Чудак-человек. Конечно, нет. Что я там забыл? Сигареты с полосочками? Хотя фонарик годный, хорошо светит, батареек для него принеси, вот подарок и будет. Я их потом в краске утоплю, как сядут. К тому же — дело опасное. Я ведь на твоей стороне окочурился уже? А теперь следи за работой мысли. Вот я появляюсь там внезапно живой, а вселенная вдруг решит это дело исправить. Как в книжке про миллиард лет до конца света, я в нашей библиотеке читал, в журнале «Знание-сила». И что тогда? Потянешь назад, чтобы ожил? Так ты в это время конфеты лопать должен будешь, а то рядом ляжешь. Так что давай, не боись, я тебе тут как в лучших отелях организую. Ты только когда на улицу выходить будешь, оглядывайся по сторонам, чтобы не спалили.