Музыка нас связала...

Глава 1

Я — как Евгений Онегин. Не в том смысле, что молод и завсегдатай светских тусовок. Я тоже попал в деревню не по своей воле. И можно сказать, что тоже из-за наследства. Вернее, живу сейчас в городке небольшом, типичная провинция. А деревня — маленький дачный поселок неподалеку. Но это уже частности. Просто мне сделали предложение, от которого нельзя отказаться. И вовсе не мафиозный босс, а двоюродная сестра. Кстати, не помню, у Пушкина есть кто-то, отправивший молодого повесу в ссылку к дяде? Надо как-нибудь почитать, освежить память.

Но сначала краткое содержание предыдущей жизни. Чтобы потом вопросов не возникало. Базилевич Александр Станиславович. Пятьдесят три, холост, высшее экономическое, трудовой стаж отдан бухгалтерии в разных организациях, нет, папа (которого я никогда не видел) был чистокровным белорусом, не привлекался, бывал, не скажу, жилплощадь имею.

Так случилось, что я потерял работу. Это почти со всеми бывает. Но когда тебе тридцать — это одно: все дороги открыты и шансов найти новый источник пропитания много, надо только приложить минимум усилий. А когда пятьдесят с хвостиком — совсем другое. Оказывается, что ты не очень-то и нужен. Пришлось распотрошить кубышку, буквально спуская в унитаз накопления. Загашник оказался так себе, дно увидел уже через полгода, хотя я даже пытался экономить. Вот тут предложение и поступило.

Любимая сестра отправила меня к нашей тете, восьмидесяти трех лет. В славный город Новоторск. Чем славен? В основном тем, что там родился я, и смог оттуда сбежать. Как оказалось, не навсегда.

Несмотря на почтенный возраст, тетя Женя была еще ого-го, но испытывала две очень серьезные проблемы. Во-первых, из-за больных ног она не в состоянии самостоятельно ходить в магазин. Во-вторых, из-за ухудшающегося зрения эта достойная женщина не могла читать. Первую проблему решить не удалось, так как служба доставки в Новоторске всё еще пребывала в зачаточном состоянии. А вот вторую смогли решить аудиокниги. А мне оставалось попытаться навести порядок в здоровенной четырехкомнатной сталинке, мебель в которой большей частью была приобретена еще при жизни вождя народов или при последующем волюнтаризме, а также в сарае, стоящем во дворе. Такой бонус иногда прилагался к квартирам в провинции при советской власти.

Морковка, висящая в метре от моего носа, выглядела следующим образом: "Когда жизненный путь моей тети закончится, я окажусь хозяином всего её движимого и недвижимого имущества”. И хоть цены на жилье в Новоторске намного меньше, чем на Манхэттене, бонус всё равно светил немалый. Сестра на наследство не претендовала. Как ни странно, я ей верил.

***

Зачем я полез в сарай, уже не помню. Что-то там надо было взять. Вернее, попытаться найти. В этих залежах я еще не разбирался, но уже получил разрешение вынести всё на помойку. Как сейчас помню: поставил я фонарь, чтобы виднее было, на край верстака. Уж что там помешало ему, не знаю. Просто в один прекрасный момент осветительный прибор вдруг решил упасть, сделал это, покатился по полу, и благополучно нырнул в погреб, крышку которого я приоткрыл для проветривания.

Я даже увидел, как он мигнул, ударившись о земляной пол, потом загорелся, и покатился куда-то. Пришлось, самокритично ругнувшись на криворукого обалдуя, полезть вниз, надеясь, что лестница еще не сгнила и выдержит мой вес. Главное, не забыл пошарудить веником перед собой, а то все многолетние залежи паутины собрал бы. Кого там планировали ловить пауки в прохладе и темноте, не знаю. Может, у молодой паучьей поросли здесь тренировки проходили.

В погребе царил пипец. Вряд ли сюда кто заглядывал последние триста лет. На чудом уцелевших полках сиротливо торчали старинные банки с закруточками, покрытые вековой пылью поверх проржавевших крышек. Подумал, что здесь нужно вычищать всё, чтобы в один прекрасный момент вся эта конструкция не сложилась на голове у сунувшегося сюда.

Фонарь манил тусклым светом из темного угла. Я с помощью всё того же веника осуществил профилактику налипания пыли на голову, встал на четвереньки, и полез за ним. Плюнь я на изделие безымянных китайских ремесленников, всё сложилось бы иначе. Но слюны не хватило, и я нарушил правила безопасности при работе в старом подвале. Правило номер один, написанное большими буквами, гласит: "Не лезь под стеллажи, какими бы крепкими они не казались!".

Фонарь, стоило мне протянуть к нему руку, покатился дальше. Работай у меня головной мозг, могла бы прийти мысль, что фонарь уже давно за пределами периметра погреба, но я только крякнул и продолжил ролевую игру «вьетнамский партизан в подземных лазах». Тут сзади заскрипело, весьма противно и протяжно, и гнилая доска пребольно ударила по нижней трети спины, потом добавился треск раздавленного стекла, и на ушибленное место полилась какая-то холодная жижа. Инстинктивно я дернулся вперед, протянув руку... и вывалился из дыры.

***

И снова я в подвале, только побольше. Треклятый фонарик еще раз мигнул, потом снова начал работать, разве что свет стал чуть тусклее. Так как тетиженин сарай упирался в больничную стену, то похоже я как раз в больничке и оказался. Сзади завалы, поэтому туда лучше не соваться. Вот когда выберусь отсюда, вернусь, и постараюсь навести порядок. Стеллажи доломаю, вытащу наверх, выброшу. А потом уже и пролом этот заделаю. Какие-то деятели, конечно, там работали, в полкирпича наляпали.

Больничный подвал, судя по всему, популярностью не пользовался, и ничего тут путного не хранили. Так, какие-то ящики в углу, немного досок разной длины там же свалено. Мусорка, короче. С другой стороны, площадь здесь не очень большая, вообще непонятно, на кой ляд тут всё городили. Фигня. Правда, наверх вполне пристойные ступеньки ведут...

Увы, как и в любом нормальном учреждении, дверь оказалась закрыта. Я на всякий случай постучал изнутри, но никто не пришел. Место тут глухое, сюда даже бухать никогда не ходили. В детстве я слышал страшилку, что здесь есть специальная труба, в которую бросают органы после операций. Мне даже показывали ее, но я не поверил — слишком уж узкой она была.

Лезть назад не очень хотелось: разгребать отсюда завалы казалось затеей малоперспективной. А ну как в процессе мне на голову обвалится кирпичная стена? Если она от древности держится на честном слове и одном крыле, то ну его в болото, рисковать. Куртка, в кармане которой лежал телефон, висела на гвоздике в сарае. Так что оставалось надеяться только на внезапно выглянувшее солнышко, потому что начало апреля в Новоторске традиционно отличается довольно прохладной погодой.

***

Помощь пришла относительно скоро. Часа через два, в течение которых я лупил по двери сначала ногами, а потом обломком доски. Жаль, мысли в моей голове появляются редко, а то сразу сообразил бы, что от кроссовок звук глухой, и к тому мне попалась не самовосстанавливающаяся модель.

— И чего шумим? — раздался чей-то сиплый баритон вскоре после очередного сеанса стука в дверь. — Кто там?

— Откройте, пожалуйста, — попросил я в меру сил уверенно и вежливо. — Я в сарае из погреба сюда провалился, а там внутри стеллаж упал, назад лезть боюсь.

— Чей сарай? — продолжил допрос обладатель баритона, не торопясь выпускать меня на волю.

— Евгении Максимовны.

— Женьки, что ли? Из четвертой квартиры?

— Да, я племянник ее.

— Чтой-то сдается мне, ты брешешь. Всех племяшей ее знаю — Дашку, Сашку и Лёньку. Твой голос на мамин совсем не похож, — фальшиво и издевательски пропел мой потенциальный спаситель. — Вызову-ка я ментов, пусть они разбираются.

— И что бы я украл в том сарае? Обломки раскладушки? Или банку варенья тридцатилетней давности? Да и у вас здесь особо не поживишься. А с милицией придется время терять, ждать, пока протокол составят, в отделение потащат. А меня выпустят, потому что документы лежат у тетки в квартире. Зато вам от моей свободы прямая выгода. Благодарность с закуской.

— Ладно, жди.

Неужели голос разума в кои-то веки победил? Или местный сторож позарился на обещанный гонорар за освобождение? Нет, это дело святое, вот доберусь до куртки, сбегаю в магаз, и принесу бакшиш, что скажет, мне нетрудно.

Минут через пять снова проскрипел гравий под подошвами, звякнул ключ. Впрочем, звука, издаваемого открытым замком, я не услышал.

— Отойди-ка к задней стенке и отзовись оттуда, — велел голос спасителя.

Я включил фонарик, который, естественно, давно потушил для экономии заряда, и шагнул назад.

— Всё, дальше некуда, — объявил я.

— Доску брось.

— Так она вон, возле двери лежит.

— Вернись и забери, а потом бросишь.

— Готов! — крикнул я, выполнив вполне разумные требования из-за двери.

— Открываю. Смотри у меня, не вздумай дурковать!

Звякнул еще раз ключ, потом рявкнул засов, и дверь открылась. Наконец-то! Я шагнул к свету, и тот самый голос вдруг удивленно произнес:

— Стас? Ты откуда здесь взялся?

***

В первый момент я подумал, что это сын дяди Феди, который в нашей горбольнице работал за сторожа, дворника, слесаря и электрика. И вообще, старшим куда пошлют. Жил он как раз в том же доме, что и моя тетка, только во втором подъезде, где квартиры были, как политкорректно называли, «с общей кухней». А потом вспомнил, что никаких детей у вредного мужика не имелось. И жены тоже. Он племя младое и хорошо ему знакомое на дух не переваривал. Так нам казалось в детстве.

— А вы Федору э-э-э, запамятовал отчество, родней приходитесь? — спросил я, чтобы по возможности уйти от ответа на заданный вопрос.

Тема моего портретного сходства с умотавшим в эмиграцию из родной семьи моим папашей в детстве, отрочестве и юности иногда возникала. Время от времени находилась какая-то звезда, которая, картинно вздыхая, говорила: «А на отца-то похож! Две капли воды! Ой, Верочка, прости, не подумала!». И даже мне, сопляку с мозгами размером с булавочную головку, становилось понятно, что твари эти специально подкатывают, чтобы маме было плохо.

Последние лет тридцать про две капли никто не вспоминал. Да и маму я забрал к себе, как только заработал немного денег даже не на покупку, а на съем пристойного жилья. Но это совсем другая история.

— Какая нафиг родня? Я и есть Федор. Других не знаю.

Я шагнул на улицу. Освободитель мой и вправду выглядел именно как дядя Федя — худой как щепка, со сморщенным лицом, напоминавшим старую картофелину, чудом пролежавшую год в укромном месте. Вот и кепку-восьмиклинку точно такую он постоянно таскал, и зимой и летом, как артист Боярский свою шляпу. И куртка болоньевая, в пропалинах и лоснящаяся от старости и грязи.

— Спасибо, что выручили, — сказал я. — Мне вас где сейчас найти можно будет? Здесь? Я мигом, только в «Пятерку» сбегаю. Вам пиво? Полторашку? Две? Или водку?

— Не, не Стас. Но похож...

— Да убили вашего Стаса. В девяносто втором, в Иркутске. Нам извещение зачем-то прислали. Наверное, вместо алиментов за всю жизнь.

— В каком девяносто втором? Доме, что ли? — удивился Федор.

— Году, конечно. Уж тридцать лет как прошло.

— А ты тогда кто?

***

Восемьдесят четвертый год! Охренеть и не встать! Как такое может быть? Сорок, блин, лет, год к году. Они где? А я что?

Первым, как ни странно, пришел в себя абориген. Мы с ним долго вели разговор глухого со слепым, но в конце концов пришлось поверить. Странный он, этот Федя. Фаталист до мозга костей. Будущее? Ладно, хрен с ним. Рассказать, что дальше случится? А зачем? Жизнь, она ведь от этого не изменится. А будешь кричать на каждом углу, так хорошим это не кончится. И даже возможность выиграть в «Спортлото» отверг. Сказал, что от шальных денег добра не бывает. Удивительно рациональный человек.

Это я бегал курицей с отрубленной головой, и выдавал идеи, одна глупее другой. Начал с лотерейных билетов, а закончил поиском кладов. Долго я не мог свернуть с пути внезапного обогащения. И только потом пришла та самая мысль. Лёнька, братик мой. Ведь ему осталось...

Спасибо Федору, он-то как раз голову на месте крепко держал. И задал самый рациональный в этой ситуации вопрос:

— А назад к себе теперь сможешь? Или насовсем сюда?

Второго варианта мне только и не хватало. Без средств к существованию, без документов, без ничего! Даже если и получится убедить свою родню, что я тот, за кого себя выдаю, то дальше-то как? Без трудовой книжки при советской-то власти... Наверное, можно, но очень трудно...

Пока я предавался рефлексии и устраивал похороны себя, любимого, Федор на месте не сидел. Отобрав фонарь, он полез смотреть, что там творится у той дыры, через которую меня сюда занесло.

Светодиодное освещение его ни грамма не смутило. Похоже, достижения цивилизации Федора вообще мало трогали. Отношение к вещам у него было утилитарным. Светит — и ладно, хуже, если наоборот. Сначала он ногами отбросил в сторону вывалившиеся кирпичи, потом стал на четвереньки и посветил в пролом.

— Говно вопрос, сейчас очистим, будет тебе торная дорога.

Мне показалось, наверное, но это он произнес несколько чересчур уверенно?

— Может, попытаться с той стороны?

— Чудак-человек. Ты же сам отсюда появился? Это как в анекдоте про пьяного, который ключи под фонарем искал, потому что только там светло. Но если хочешь, пойдем, проверим.

И я как телок поплелся за ним к больничным воротам, потом во двор дома. Сарай стоял закрытый на навесной замок, совсем не тот, который открывал я. И дверь была не такой рассохшейся. Ну да, сорок лет. Происходящее казалось мне сном, и я совершенно равнодушно смотрел, как Федор достает из секретного места в щели над косяком тетиженин ключ и отпирает замок.

— Ну давай, Саня, полезай, — картинно распахнул он дверь. — Но смотри, если сейчас ты на сорок лет из своего времени попал, вдруг в сорок четвертом окажешься? — и засмеялся, закончив похохатывание кашлем. — Да лезь, не бойся, покурю тут пока, присмотрю. На крайний случай, немцев уже не было у нас тогда.

Он достал из кармана куртки мятую пачку «Примы», вытащил сигарету, из которой тут же просыпался на землю тонкой струйкой табак. Федор даже не расстроился, закрутил папиросную бумагу, чтобы сберечь остатки, и закурил. А я уже и забыл про такую фигню.

В погребе было чисто. Целый и крепкий с виду стеллаж выкрашен кузбаслаком, а доски на полках местами даже не потемнели. И закруточки стояли ровными рядами: помидоры в трехлитровых банках отдельно, маленькие огурчики, еще не получившие красивое название «корнишоны» — отдельно. И варенье тоже не смешано. Я помнил, как лазил сюда по заданию тети Жени и приносил заказанное ей в квартиру.

Полез под стеллаж, на то самое место, и увидел довольно ровную кладку. Ни один кирпич даже не шатался.

***

Вернулся я быстро — Федор не успел досмолить тот куцый огрызок.

— Я же говорил, искать надо, где потерял, — он хмыкнул, сделал большую затяжку, и бросил окурок на землю, притоптав его каблуком кирзового сапога. — Пойдем назад. Сарай только закрою.

Мы побрели к месту старта. Ощущение сна усиливалось. Мимо нас проехала «скорая» на базе «рафика». Их же сто лет назад выпускать перестали, а этот почти новый. Встреченная по дороге дама в белом халате и накинутом на плечи ватнике посмотрела на меня и поспешно отвернулась. Теперь точно пойдет слушок, что папаша объявился.

Деваться было некуда, и мы с помощью обломка доски и принесенного Федором лома проход расчистили. Будь мое телосложение не таким субтильным, не пролез бы, но вроде бы теперь должен протиснуться.

— Ну не стой столбом, пробуй. Один хрен лезть придется. Неприятное надо делать быстро, — сказал Федор, и грубовато толкнул меня в плечо. — Пошёл!

— Погоди. Если получится...

— Да я постою, посмотрю. Надо будет, я тут замок врежу и ключ дам. Иди уже. Хотя... слушай, а когда... да хрен с ним, не надо.

Я встал на четвереньки и полез в дыру.