Молниеносный – 3

Глава 15

Столичный особняк рода Пожарских

Князь Иван Александрович Пожарский вышел из ванной комнаты и взялся за телефон. Дела рода в Сочи требовали личного присутствия, поэтому Ивану пришлось лететь в южный город империи. Но стоило ему уехать, как в столице начались волнения.

Сводки и донесения шли непрерывным потоком, но это всё отошло на второй план после короткого сообщения от его императорского величества. Иван был дружен с Алексеем II много лет, а теперь вот оказался в опале монарха. И ведь ничего не предвещало.

Пожарский уже начал набирать ответ, как его личный слуга вошёл в спальню без стука.

— Что, Коля? — спросил Пожарский, подняв взгляд от экрана. С Николаем они и повоевать успели, и в плену побывать, поэтому их отношения давно перешли в разряд братски-дружеских.

— Явились посланцы от оппозиции, — сказал слуга и тут же направился в гардеробную. — Говорят, что вопрос жизни и смерти.

— Интересно, чьей? — хмыкнул князь. — Кто там? Безобразов или Верховцев?

— Оба, а ещё Лихачёв и Терлецкий, — крикнул Николай из гардеробной.

— Вот паскуды неблагодарные! — рявкнул Пожарский, бросив телефон на стол. — Эти мать родную за коврижку продадут и забудут.

— Есть среди них ещё один человек, — Николай вынырнул из гардеробной с комплектом белья и выходной одежды. — Только я его не опознал. Среди знати не мелькал, но лицо породистое, хоть и попорченное.

— Ну-ка! Подробности давай! — прикрикнул князь, натягивая белье. — Что за проходимец явился в мой дом без приглашения и представления?

— Породистый, одет богато, родового кольца нет, — привычно начал перечислять Николай. — На щеке характерный шрам от когтей демона. Метка выжившего, как её в народе называют.

— Вот как, рубежник значит? — задумчиво проговорил князь, застёгивая пуговки рубахи. — И рядом с аристократами… а не он ли банкет оплачивает?

— Только если в его руках несколько заводов по переработке рубежных материалов, — предположил Николай. — Ну или он глава подпольного бизнеса.

— Как ты сказал? — резко дёрнулся Пожарский. — Подпольного бизнеса? Так это же Влад Меркулов! И шрам у него как раз имеется.

— Тот самый Меркулов? — уточнил слуга. — Из рода изменников империи?

— Если я не ошибся, конечно, — ответил Пожарский, после чего накинул пиджак и направился к двери. — Чаю не надо, пусть знают, что им не рады.

— Как скажете, ваше сиятельство, — Николай хмыкнул и принялся прибирать разбросанные вещи.

Князь Пожарский спустился в гостиную, рывком распахнул дверь и с громким топаньем прошёл к своему креслу. Он уже давно сроднился с манерой поведения, по которой его судили — резкий, прямолинейный и абсолютно честный князь, которому вояки ближе и роднее, чем знатные господа. Но мало кто знал, что в этом похожем на медведя мужчине скрывается стратег и тактик, такой же изворотливый, как и остальные аристо.

— С чем пожаловали? — мрачно спросил князь, оглядев гостей суровым взглядом, лишь на мгновение задержавшимся на мужчине со шрамом.

— Доброго вечера, ваше сиятельство, — князь Верховцев расплылся в слащавой улыбке. — Что же вы так сразу с места в карьер?

— А время вы видели? — процедил сквозь зубы Пожарский. — Если уж вам так дорог ваш этикет, что же не позвонили и не назначили встречу, а вот так без приглашения явились? Явно же не чаю попить. Так что рассказывайте.

— Видите ли, князь, — начал Верховцев. — Народ требует смены императора, потому что наш правитель, уж извините, одержимый.

— Я не все сводки успел просмотреть, но насколько мне известно, одержимость его императорского величества была излечена, — Пожарский прищурился и сжал челюсти.

— Ну вы же понимаете, что никаких обрядов по изгнанию демонов не существует, — Верховцев растянул губы в широкой улыбке, но его глаза остались холодными. — Иначе мы давно бы об этом узнали.

— Каждый день появляется что-то новое, — возразил Пожарский. — Каньон стоял на месте сто лет, а потом внезапно закрылся. И сразу же открылся другой, из которого, вопреки здравому смыслу, полезли орды монстров.

— Тем не менее, это всё звенья одной цепи, — всё так же наигранно слащаво проговорил Верховцев. — Одержимый император назначил верховного инквизитора и разрушил устоявшуюся структуру Ордена Инквизиции. А это означает, что Юрий Громов — либо тоже одержимый, либо он предатель человечества и работает на одержимого.

— Бред сивой кобылы! — рявкнул Пожарский. — Вы рехнулись, если думаете, что я поверю в эту чушь!

— Давайте подумаем логически, князь, — взял слово другой член оппозиции — граф Олег Терлецкий. — В истории уже были случаи, когда одержимые годами скрывались среди людей. Они вели себя естественно и никак не выдавали одержимость. Наш император уже не раз творил странные вещи.

— Это какие же? — пробасил Пожарский.

— Перед вами наглядный пример, — Терлецкий указал на мужчину со шрамом, который всё это время сидел с лёгкой улыбкой на губах. — Это Влад Меркулов. Последний представитель княжеского рода Меркуловых. Они пострадали от произвола императора, который мог быть одержимым уже много лет.

— Насколько я помню историю, Меркуловы организовали переворот и проиграли, — Пожарский хмыкнул. — Они получили ровно то, что заслужили.

— Подумайте, князь, чью сторону занять. Как вы сами сказали — каждый день происходит что-то новое, — снова подал голос Верховцев. — Инквизиция давала так много власти императору. И это неспроста. Если он был одержимым, а они знали, то Орден участвовал в этом заговоре с самого начала.

— Вы пьяны или безумны? — спросил Пожарский, вскочив с кресла. — Вы пришли в мой дом и теперь наговариваете на моего государя!

— Мы пришли, чтобы предложить вам место рядом с нами в этом новом, меняющемся мире, — Верховцев издал тихий смешок. — Причём это место — на троне.

Князь Пожарский замер посреди гостиной, то сжимая, то разжимая руки. Как этим недоумкам вообще могло прийти в голову, что он пойдёт против императора? Как они дошли до того, что один из самых близких друзей предаст Алексея II и займёт его место?

— Вы уже обсуждали это с его императорским величеством? — спросил вдруг Пожарский. Только теперь он понял, почему император резко осадил его и почти натурально послал, как самого худшего из своих придворных.

— Конечно, — Верховцев расплылся в фальшивой улыбке. — Мы послали требование императору освободить трон для вас, князь.

Пожарскому больше всего хотелось выгнать взашей таких гостей, но он понимал, что делать так нельзя. Нет, они бы поняли и даже не удивились, ведь слава бесцеремонного князя за ним прочно закрепилась. Только это означало бы, что они выберут другого кандидата на трон и будут всеми силами его продвигать, и Пожарский уже не узнает об их планах.

— Ну раз послали… — многозначительно протянул он. — То так уж и быть, побуду вашим кандидатом.

— Неожиданно, — Верховцев так удивился, что даже забыл удержать на лице фальшивую улыбку. — Мы ожидали несколько иного.

— Но ведь вы в итоге сами пришли ко мне, — веско сказал Пожарский. — Так что давайте, рассказывайте, что задумали и как мы будем разбираться с той кашей, которую вы уже заварили.

— За организацию у нас отвечает Влад Меркулов, — проговорил Терлецкий. — У него есть связи среди нужных людей и есть возможность подогревать толпу. Бизнес Влада немного… неофициальный. Но мы уже убедились, насколько он эффективен.

— Понимаю, — кивнул Пожарский, изображая тупого вояку. Этот приём всегда срабатывал среди таких лизоблюдов, как эта коалиция.

— Следующий пункт нашего плана — избавиться от инквизиции и от Громова, — Терлецкий переглянулся с Верховцевым и поймал его кивок. — Надо сжечь всех инквизиторов, разгромить их базы и найти Громова. Это самое важное.

— Почему так важны уничтожение инквизиции и Громова? — недоуменно спросил Пожарский. Сейчас он даже не притворялся — ему действительно не было ясно, как Громов связан со свержением власти.

— Император уже начал развал инквизиции, а у аристократии давно зуб на балахонов, — ответил ему Верховцев. — Столько лет мы терпели их безнаказанность, и вот у нас появился шанс. Ну а Громов… — Верховцев усмехнулся жёсткой усмешкой. — Он уже увяз в перевороте, когда вмешался в казнь и получил от императора должность верховного инквизитора. Мы уничтожим Орден и его нового главу. Мы возьмём власть в свои руки.

После слов Павла Трубецкого я завис минут на пять. Сразу в памяти всплыли все разговоры с Пожарским, его «безвозмездная» помощь с броневиками, джипами, самолётом. Даже предложение о женитьбе на Ксении показалось мне теперь просчитанным шагом для привлечения меня на свою сторону.

— Что вы думаете о претензиях князя Пожарского на трон? — спросил у меня Трубецкой после недолгого молчания.

— Я слишком мало с ним знаком, чтобы судить о его мотивах, — сказал я. — Но я до сих пор не понимаю, почему вы захотели встречи со мной.

— Его императорское величество очень зол на князя Пожарского, — Трубецкой вздохнул. — Они были дружны. Настолько, насколько вообще возможна дружба между князем и государем.

Он замолчал и снова побарабанил по коленке пальцами. Я не стал комментировать последнее заявление — откуда мне знать, какая дружба у императоров бывает?

— Я не просто так спросил в начале нашего разговора, насколько хорошо вы знакомы с князем, — сказал Павел, наконец приблизившись к тому, чтобы назвать причину позднего звонка и последующей встречи. — Дядя хочет, чтобы вы встретились с Пожарским и узнали, почему он пошёл на предательство.

— Мне нужно немного времени, — я глянул на Валентина Узорцева, который стоял, прислонившись к дверному косяку, и внимательно слушал наш разговор. — Я свяжусь с вами через портного.

— Благодарю, что согласились на встречу, — Павел Трубецкой чуть склонил голову, встал с софы и протянул мне руку. — Дядя не ошибся в вас.

Я пожал руку его высочества и в сопровождении Узорцева вышел из ателье через другой ход. Повернувшись к Вольту, я присел на корточки так, чтобы моё лицо оказалось напротив его морды.

— Что-то назревает, дружище, — сказал я, положив руку на голову пса. — Что-то очень серьёзное.

— Связанное с императором? — спросил Вольт, чуть склонив голову набок.

— Не знаю, — я замер ненадолго, прислушиваясь к ощущениям. — Хочу взять паузу и разобраться в себе.

— Чем помочь? — тут же откликнулся мой питомец, лизнув меня в щёку.

— Будешь охранять мой покой, — ответил я. — Чтобы никто меня не беспокоил.

— Ладно, — покладисто согласился он.

Я не стал разбираться в его поведении, а переместил нас к особняку. Стоило нам зайти в дом, как со второго этажа донеслись голоса Миши и Ксюши.

— А я тебе говорю, что эта ваза будет отлично смотреться на столике, — громко проговорила Пожарская.

— Юра сказал, что никаких излишеств ему не надо, — возразил ей Миша.

— Это особняк князя! — повысила голос Ксения. — Он не может выглядеть, как тюремная камера. Мебель, ковры, декор — всё это обязательно должно присутствовать.

Дослушивать этот бесполезный спор не было никакого желания, поэтому я ускорился и пронёсся мимо застывшей парочки друзей в свою спальню. Здесь уже стояла мебель: двуспальная кровать, журнальный столик, комод и диванчик — всё из жидкого камня и белого цвета. Ксении удалось оттенить белую мебель цветными коврами, так что ощущения стерильности не было и в помине.

Она молодец, конечно, но это всё мне было сейчас безразлично. В груди зрел пожар, обжигая внутренности и стремясь вырваться наружу стеной пламени. Я выбрал голый участок пола между узорчатыми коврами и опустился в позу лотоса. Деревянные доски подо мной были прохладными и слегка шершавыми от времени — ремонт их не коснулся, в отличие от заново отштукатуренных стен.

Когда я закрыл глаза, мир вокруг словно вздохнул и замер, а внутри… внутри разгорелся настоящий ад. Это не было преувеличением. Где-то за грудиной, в самой глубине, тлели древние угли.

С каждым вдохом пламя разгоралось сильнее, лизало рёбра, выжигало всё человеческое во мне. Я знал этот огонь — он жил во мне всегда, с самого начала времён.

Погружение в себя началось неожиданно. Сначала пришли запахи: едкий озон, смешанный с машинным маслом. Затем ощущения — мозолистые пальцы, сжимающие гаечный ключ, постоянная вибрация трансформаторов под рукой.

Картина сложилась сама собой: мир, где магия, подавленная слоями бетона и стали, едва теплилась в тени технологий. Я был простым электриком, по наитию чинившим разрывы в ткани реальности, даже не понимая истинного значения своей работы.

Сердце билось ровно и тяжело, как кузнечный молот по наковальне. Дыхание замедлялось, уводя меня глубже — туда, где тьма встречалась с искрами забытых жизней.

Воспоминания нахлынули волной, сметая временные границы. Перед внутренним взором вспыхнул боевой клинок, тяжело лежащий в ладони. Я ощутил липкую теплоту крови на пальцах, услышал хруст костей под сапогами.

Ветер бил в лицо, когда я стоял на крепостной стене, вглядываясь в клубящуюся внизу живую тьму. Тогда я свято верил, что я творю правосудие, защищаю свет и порядок. Теперь я понимал, что был всего лишь актёром в собственной игре, слепо исполнявшим отведённую роль.

Сцена сменилась. Холод мраморного трона проникал сквозь тонкую ткань одежды. Золотой венец давил на виски, оставляя на коже красные отметины. Придворные склонялись в почтительных поклонах, но в их глазах читался лишь животный страх.

Я правил железной рукой, искренне убеждённый в своей правоте. До того рокового дня, когда империя рухнула, как карточный домик, оставив после себя лишь пепел и горькие вопросы.

Но самые тяжёлые воспоминания относились к более ранним воплощениям. Вновь и вновь я переживал момент, когда заносил меч над поверженным врагом, когда кровь брызгала на каменную кладку. А потом я слышал крики вдов и детей.

Каждое новое рождение оставляло в душе глубокие шрамы. Каждое отнимало частичку того, что когда-то делало меня человеком. Тронный зал сменялся полем боя, звон мечей — шёпотом придворных интриг. Но суть оставалась неизменной — я снова и снова стремился к могуществу.

Лишь теперь, пройдя через горнило сотен жизней, я начинал понимать истинную цену той власти, которую когда-то считал своим правом. И страшную цену, которую приходилось платить за иллюзию контроля.

В глубине памяти вспыхнуло самое древнее из воспоминаний. Я видел себя на вершине мира, где громовые раскаты были моим голосом, а молнии — послушными слугами. Небо простиралось безграничным владением, и каждая его частица откликалась на мой зов.

Абсолютная власть. Она обжигала, как раскалённый металл. Каждое моё слово становилось законом, каждый взгляд заставлял трепетать смертных.

Но со временем я осознал страшную истину — всесилие оказалось самой изощрённой тюрьмой. Когда можешь всё, но уже ничего не хочешь. Когда вокруг лишь страх и подобострастие, а небо, некогда казавшееся безграничным, внезапно становится тесным, как клетка.

Я понял, что абсолютная власть — это не свобода, а рабство. Рабство собственных желаний и страхов. И что истинная свобода — это не власть над другими, а власть над собой.

Я открыл глаза. Деревянные доски подо мной почернели и слегка дымились, не выдержав жара, бушующего в моём теле.

Бесконечный цикл перерождений теперь казался мне бессмысленным. Я устал не от самой жизни, а от её предопределённости, от этого бесконечного круга: рождение, борьба, победа, имеющая вкус поражения, потому что всё всегда возвращается на круги своя.

Но теперь что-то изменилось. Возможно, мир сдвинулся с мёртвой точки, а может, я наконец пробудился от многовекового сна. Ощущение было странным — будто впервые за долгие века я действительно жил, а не пытался достичь недостижимого.

Поднимаясь с обугленного пола, я почувствовал, как древняя сила — та самая, что когда-то заставляла небеса содрогаться от грома — начинает медленно возвращаться. Но теперь это была не тяжкая ноша всемогущества, а свобода выбора. Шанс наконец разорвать проклятый круг.

За окном прогремел отдалённый гром, будто старый соратник подал знак. Впервые за очень долгое время я ощутил забытый вкус настоящей жизни.

Я остался Юрой. Не всемогущим божеством, не железным правителем — просто человеком, который наконец-то понял правила игры. Хранители предали? Значит, пришло время напомнить им, что значит настоящая сила.

Мир дышал полной грудью, и в этом дыхании я узнавал что-то давно забытое. Ветер усилился, врываясь в комнату через приоткрытое окно. Он пах молниями и древними клятвами.

Мир пробуждался. И я вместе с ним.

В груди вдруг разгорелся знакомый жар. Не такой, как во время битвы или медитации. Я зашипел от боли, чувство было такое, словно кто-то вонзил раскалённый клинок между лопаток. Я узнал эту боль — это испытание перед новым уровнем.

Похоже, я прокачался, пока изображал лампочку в Каньоне, прожигая марево иллюзий и носясь туда-сюда. Мышцы скрутило судорогой, во рту появился медный привкус от прокушенного языка. Я распрямил спину, вбирая в себя этот огонь, превращая боль в силу.

Кости затрещали, кожа покрылась испариной, в ушах зазвенело. А потом наступила тишина. В этой тишине мне чудился шёпот тысяч голосов. Через мгновение перед моим внутренним взором внезапно появилась панорама столицы.

Там, за сотню километров от меня, царил хаос.

Толпа, как живая река, выплеснулась на Лубянскую площадь перед зданием Департамента безопасности. В руках людей руках мелькали бутылки с зажигательной смесью, куски арматуры, охотничьи ружья. Фонари бросали зыбкие тени на фасады, высвечивая искажённые ненавистью лица.

«Долой балахонов!» — раздавалось со всех сторон. Камень, брошенный чьей-то трясущейся рукой, разбил окно на третьем этаже — возможно, это был даже мой кабинет. Внутри здания была другая картина. По потайным лестницам спускались инквизиторы, принявшие меня как главу, те, кто продолжали служить человечеству.

Я видел, как Назар Крылов сорвал со стены карту с маршрутами, как его бывший заместитель Кондратьев на ходу застегнул рюкзак с бумагами. Их шаги эхом отдавались в пустых коридорах, где ещё днём кипела работа.

Один образ врезался особенно ярко — старый архивариус Прокопий Хлыстов сжигал архивные документы в чёрной печи. Его морщинистые руки не дрожали — он знал, какие бумаги нужно спасти, а какие обязаны сгореть, чтобы не достаться обезумевшей толпе.

Где-то в подземельях, куда ещё не добрались бунтовщики, звенели разбиваемые склянки с запрещёнными зельями и реагентами. Липкая жидкость растекалась по каменным плитам, растворяя столетия исследований. А наверху уже ломали мебель с гербами Ордена, рвали в клочья портреты великих инквизиторов прошлого.

Всё это я видел словно сквозь дымку, ощущая одновременно жар разрушения там и ледяной холод перехода на новый уровень здесь. На смену пламени внутри пришёл лёд, сковавший моё тело.

И в этот момент боль достигла пика.

В глазах потемнело, а когда зрение вернулось — передо мной стоял призрачный образ последнего беглеца — молодого инквизитора не старше восемнадцати, имени которого я не знал, застрявшего в потайном ходе. Его испуганный взгляд встретился с моим сквозь время и пространство.

«Беги, — прошептал я. — Живи».

И словно в ответ, где-то в здании обрушилась очередная стена, выпуская клубы пыли и накрывая юного инквизитора с головой.

Боль отступила так же внезапно, как началось видение. Я очнулся в своей комнате, но теперь знал точно — время иллюзий прошло. Там рушился старый мир. Здесь рождался новый.

И в этом хаосе я наконец обрёл новую цель.