Магия, кофе и Мортидо 2

Глава 14 Всякая дрянь не приходит одна

❝ Искусство — суррогат жизни, потому искусство любят те, кому не удалась жизнь ❞

В. Ключевский

Как-то Медей прочитал в интернете: «Если вы не платите за продукт, то, вероятно, вы и есть продукт». Жаль, никто не сказал Гитлеру эту кагальную, то есть, сакральную мудрость. Может быть и не грели бы тогда чужим теплом атмосферу, не переводили собственные продукты. А потом люди кричат о парниковых эффектах. Проклятые нацисты, и здесь подгадили!

«К чему это я? Ах, да…»

— Не волнуйтесь, я свободный поэт, не базарный паяц! Я не требую платы за выступление. Пусть студенты свободно наслаждаются моим искусством! — пафосно заявил водонагреватель.

В этом контексте именно несчастные наставники академии Эвелпид и ничего не подозревающие студенты являлись продуктом для этого ужасного злодея, мерзкого извращенца, сволочи, предателя рода человеческого и других оскорбительных эпитетов, которые выдумывал Медей на ходу про каждого из своих коллег просто от нечего делать.

Тишина после заявления тренера стояла мертвая, забальзамированная ужасным предчувствием конца, тем более жуткого в своей неизбежности.

— Я его убью, я его убью, я его убью,убью,убью убьюубьюубьюубью, — услышал Медей тихий, интенсивный шепот чуть слева от себя.

Иногда его удивляло, как быстро Фиальт переходит из состояния вечно улыбчивого мальчика-позитивчика к стабильно-кровожадному злодею с манией решить проблему человека самым простым способом. Елена стала первым звоночком. А теперь Аристон, своей не вовремя проснувшейся тягой к каминг-ауту, окончательно отломал кусочек личности зеленоволосого живчика, создал из частички звездного экстраверта древнегреческую чикатилу.

Впрочем, некоторое удивление, понимание и даже сочувствие ничуть не помешало Медею слегка подтолкнуть коллегу в выгодном ему направлении.

«Сьон Виндр!» — иллюзия сделалась направленной, а тихий шепот услышать отчетливо и наверняка мог только сам Фиальт.

— убью, убью, прямо сейчас, убью,убью,убью заклинанием убью, прошепчу, наколдую, разорву, все одобрят, труп в канаву, убью, убью… — Медей сначала подстроился под чужой голос, стал дублировать слова: «убью, убью», затем принялся вбрасывать собственные фразы и быстро заменил его внутренний голос своим, начал влиять на несчастного усилил воздействие.

— Да, убей его, мой герой! Мой чемпион! Тебе подарят лавровый венок, будут носить на руках, — коварно шептала ему Пенелопа с другой стороны, — только убей его, выколи глаза, отрежь язык, расчлени труп и брось его в реку, в мойку, со стены, в отхожую яму для скота, вырви его душу и возроди презренным мимом, сделай из челюсти плевательную чашу…

Как ни удивительно, она не перебивала ни психическое бормотание Фиальта, ни его «внутренний голос», скорее талантливо создала задний фон, атмосферу неизбежности кровавой развязки.

Медей уже был готов праздновать победу, когда глаза Фиальта налились кровью, а руки стали рыскать по поясу в поисках оружия или жезла… однако тот как-то быстро пришел в себя, недоуменно заморгал, затем подозрительно огляделся.

Пришлось замолчать и отменить заклинание. Пенелопа, с противоположного направления, тоже перестала шептать всякие страсти, а на прищуренный взгляд внушаемого Салабона состроила до крайности правдоподобный невинный вид. Медей так не мог, поэтому работал тоньше. Хотя искусство дебильных ухмылок в будущем даст ему ничуть не меньший скилл уклонения от обвинений. Нельзя заподозрить человека, который уже находится под перманентным подозрением.

— Давайте ударим его по голове, а потом отведем к полубогу, чтобы она стерла ему память, — жизнерадостно зашептал Павсаний, пока Аристон расписывал, какую честь он оказывает Академии перед пустыми, безжизненными лицами коллег с погасшими от внезапного горя глазами и заострившимися, как у покойников, скулами.

Демон Зу с готовностью защелкал хелицерами, все три пары рук, словно невзначай, потянулись к самодовольному водонагревателю.

— А ну перестаньте! — зашипела на них Колхида, — вдруг этот злодей забудет учебные планы? Это катастрофа похлеще жалких пятнадцати минут чистой агонии! — ее хрипящим шепотом можно было наточить кухонные ножи и оттереть въевшиеся пятна вместе со стружкой.

— Почему нельзя просто отказаться? — все тем же задолбавшим Медея шепотом спросил Павсаний.

— Потому что этот баталос только что угрожал, что может пересмотреть расписание, если ментор не позволит ему выступить, — зашептала жуткая фурия, эриния в обличии наставницы Пенелопы, — а потом вообще намекнул на накопленные дни отдохновений, которыми до этого никогда не пользовался!

— Пенелопа! — потрясенно воскликнула (шепотом!) наставница Киркея и слегка покраснела, — нельзя называть нашего коллегу ТАКИМ словом. Он ведь, ну, нормальный.

— Да? Нормальный? Что, хочешь послушать его новую поэму, милочка?

Киркея вздрогнула, а из ее прекрасных глаз вдруг сами собой, без рыданий и сморщенного лица, обильно потекли горячие слезы. Она открыла рот, но задохнулась внезапным всхлипом. А потом ее перебил голос Аристона, который, наконец, огласил свою финальную просьбу.

— Ментор, позвольте своему верному слуге раскрыть свою душу в светлый праздник. Как я могу просить учеников поведать мне свои мысли и чувства, когда не готов излить их в ответ? — закончил свою длинную тираду непризнанный поэт.

«Лучше бы вся плеяда твоих предков излила свой ответ в противоположную от любых женщин сторону. Например, на ту скалу, куда сбрасывают младенцев. Жаль, всякие Аристоны наверняка рождались сразу с тугими бицепсами, бородой, а также способностью выживать на Венере, питаясь месторождениями тяжелых элементов и телами экипажа „Хиуса“. Поэтому выбрасывать их в пропасть вместе с остальными даунами, тяжелыми аутистами и любителями повесточки абсолютно бессмысленно».

— Ментор Алексиас! Твое слово! — с придыханием повторил бессменный тренер Академии и сделал шаг вперед к своему сюзерену.

Алексиас хрюкнул. Алексиас выпучил глаза. Алексиас сделал шаг назад. Алексиас открыл рот, поднял палец вверх, беспомощно моргнул, закрыл рот, опустил палец вниз.

«Но ты же дурак, дурень, дурачина, дуралей! Еще и колдырь при этом!», — читалось большими буквами на физиономии местного директора, — «такого поэтического выродка надо не выступать пускать, а Дяде Федору ночью вместо клада закапывать».

Ладно, последнее Медей явно додумал, хотя в мыслях его начальника однозначно мелькала лопата и методы ее применения в качестве санкций подчиненным.

Остальные наставники пребывали в шоке от внезапно улетевшей в стратосферу самооценке Аристона. Еще в прошлом году, он и думать не смел про такие инициативы, безропотно принимал любую критику и не просил пересмотреть запрет.

Сейчас же наставник по боевой физической подготовке буквально восстал из пепла, расправил плечи и неплохо так намекал всем своим видом, позой и огнем в глазах, что просто так не отступит. Эта битва станет легендарной, а пострадает в ней, прежде всего, ответственная за расписание и мирный функционал Академии Колхида.

Рисковать потерей тренера местных покемонов в самом начале учебного года не отважился бы ни один руководитель всех учёбосодержащих заведений школообразного типа. И теперь перед ментором стоял тяжелый выбор, страшный выбор, как перед вторжением в СССР у Гитлера — купить зимнюю форму или нет. Разумеется, Алексиас, как настоящий политик, наступил на те же грабли и пошел на гносеологическую гнусность.

— Ну конечно можешь, друг мой, наставник Аристон, — к его чести, жизнерадостный здоровяк выдавил это признание сиплым, затравленным тоном Есенина, которому в номер внезапно подселили Черного Человека.

— Только давай оставим твое глумле, кхм-экхм, преступле, акхом, да что ж такое, прости приятель, горло, твое выступление, хотел я сказать, под конец пиршества! Так, ученики хорошенько насытятся, набьют себе чрево, успеют вдоволь наобщаться, а потом, со всем вниманием…

Тренер купился. Он восторженно закивал головой в ответ на пасторальные картины, рисуемые серебряным языком Алексиаса, чтобы затем выразить свое полное и безоговорочное согласие.

— Жаль, я уйду с середины. Дела, мой старый друг. Всегда дела, как старая гидра в Лернейском озере — головы множаться, истекают ядом, а ты чавкаешь по колено в болоте, но все равно поднимаешь щит и идешь дальше. Ничего, зато остальные вдоволь усладят свой слух твоим искусством, — слегка повеселевший ментор дружески хлопнул по спине старого соратника.

— Смотри, не перестарайся там. Впечатлений не должно быть слишком много, а? Как на нашем первом задании, — подмигнул он и Аристон растроганно хмыкнул, пустил скупую мужскую слезу и высморкался в рукав хитона щедрой мужской соплей.

В исполнении длинного, жилистого мужика с лысой, покрытой шрамами головой и неопрятной бородой самого разбойного свойства, такие тонкие порывы души все еще выглядели для Медея нереалистичными, почти что противоестественными. Однако остальные не показывали никакого удивления.

Только постепенно тающую надежду на злокозненного, сатанинского директора, отчаяние, скорбь, подсердечную ненависть и мысли о вероломном предательстве.

— А, и это, я тут подумал… — вдруг неуклюже заюлил ментор, когда поймал добрые и всепрощающие взгляды других наставников, особенно молчащего до сих пор Немезиса.

— … пусть кто-то с нормальным даром, я хотел сказать, пусть кто-то, кто обладает похожим, — сипло выдавил он последнее слово с натуральными слезами на глазах, — поэтическим даром, просмотрит твой гимнос, поправит, СМЯГЧИТ. Ты ведь настоящий воин, Аристон, любишь рубить правду-матку. А у нас тут первокурсники…

Он снова похлопал боевого товарища по плечу, в этот раз еще сильнее, словно от приложенных усилий зависела эффективность вколачивания в стихоплета, нет, в стихосрала, мыслей Алексиаса и их успешное принятие означенным человеком искусства. Ах, если бы это действительно было так!

В таком случае, ментор, вне всяких сомнений, просто кричал бы тренеру бросать стихосложение… и попутно лупил старого друга до кровавых соплей, до отбитых внутренностей, до состояния кровавого пятна от шлепнутого на стене комара. К сожалению, реальность никогда не умела развиваться в правильном направлении… поэтому местный граф Хвостов все еще оставался коптить терпеливое небо одним выпуклым куском.

— Как вы думаете, друзья, — пафосно обратился к педсоставу Алексиас, — кто способен помочь нашему-

— НАСТАВНИК МЕДЕЙ! — первым возопила Колхида.

«Ах ты рыжая потаскуха!» — мгновенно отреагировал он, однако сдержался и лишь подумал, а не выкрикнул.

— Наставник Медей! — радостно подтвердила Пенелопа, как будто его кандидатура действительно решала проблему ушедшего в разнос водонагревателя.

«И эта блондинистая шлёндра туда же!».

— Охо, уверен, наставник Медей прекрасно справится с этой задачей.

«Старый гнидогадойд, жди теперь подарочек. Адимант придет к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало. И выберет момент, когда ты будешь стоять у толчка…»

От возмущения, вызванного вероломством коллег, Медей пропустил первые пару секунд, за время которых сборище местных антихристов хором тыкало в него пальцами. Наконец, он нацепил самую гнилую, самую понимающую усмешку, словно чинуша, которому предложили отправить дорогие подарки для детского дома самым нуждающимся детишкам с высокопоставленными должностями…

Коллеги хором, не сговариваясь, посмотрели на Медея страшными глазами, жуткими глазами. Точно живые мертвецы, точно воплощения мести, духи скорби или самые безжалостные, глумливые отродья прошлого мира — англичане. «Это ты виноват, заткни его» — говорили эти одухотворенные лица. А Немезис подошел к нему и принялся долго, изнуряюще страшно пялится на него своими неподвижными, космически-холодными глазами.

— Аха, буду рад помочь своему прекрасному, душевному другу, приятелю, настоящему человеку с большой буквы Гэ! — тут же сдал назад Медей.

«Что б тебя, Немезис, собака страшная. Запугай лучше своего стихосрала, гребаный ты Дзюндзи Ито. От твоей рожи у меня самого мозги в спираль от страха закрутятся. А потом бездарный режиссер превратит меня в уродливую карикатуру на первоисточник…»

— Да что вы вообще от меня хотите? — зашептал Медей наставнику Немезису с нотками отчаяния в голосе, — я не смогу взять его, а потом вернуть обратно нормальным! Даже Буратино человеком сделать проще, чем наставника Аристона!

Очень не хотелось бы продолжить существование красным пятном на стене. В отличие от тренера, Медей оставался куда более заменимым, с точки зрения учебного процесса, пусть с потерями, переработками и психическими расстройствами остального контингента наставников.

— Просто возьмите его бездарные вирши и превратите их во что-то нормальное! — зашептала ему на ухо Колхида, пока Аристона, больного бешенством поэтической матки, отвлекал Алексиас по пути в пиршественный зал.

Медей вздрогнул, волна мурашек пробежалась по позвоночнику от ее чувственного голоса, внезапно эмоционального голоса. Ржавая прядь буйных локонов защекотала шею, нос тронул притягательный, ненавязчивый аромат лилий и мандаринов с нотками книжной пыли.

— Придумайте стихи получше и убедите его прочитать свою версию, — она положила ему на плечо свою узкую ладонь, в редком для наставницы приступе энтузиазма, встала на цыпочки, чтобы вплотную приблизить губы к уху коллеги. Руки коснулась ткань ее хитона, натянутого на упругой груди, — кто знает, вдруг это полностью решит нашу проблему.

Они сделали шаг, Колхида слегка отстранилась, однако не успела убрать ладошку с его плеча или отвернуть личико в сторону. Они встретились взглядами и она что-то прочитала на его лице, отчего вдруг покраснела, сделала резкий, почти панический шаг назад.

— Все равно читать их станет именно он! — Медей поспешно разбавил ответом неловкий момент.

— Тогда все пройдет не настолько ужасно! — воскликнула она нормальным голосом от горячности темы и неловкости одновременно.

Колхида вздрогнула, когда коллеги зашикали на нее со всех сторон, покраснела повторно, тихо извинилась. Благо, кожа Аристона соперничала по толщине с танковой броней, поэтому если он и услышал ее возглас, то уж точно не принял за свой счет.

— Хорошо, я переделаю текст… нормально переделаю. Без рифм типа «супостата — лопата».

— Отлично! — облегченно улыбнулась ему Колхида.

«И все-таки у нее красивая улыбка», — отстраненно отметил он, — «какое расточительство для этой невыразительной, пыльной личности».

— Он действительно справится? — донесся до него полный сомнений голос Алексиаса.

Ментор дошел до светлой мысли послать водонагревателя вперед: уладить мелкие проблемы, рассовать безобразников по столам, пока они не перевернули пиршественный зал вверх дном без своих надзира, без своих наставников и побыстрей накатать текст своей поэмы, чтобы осталось больше времени на переделку.

— За последний месяц, наставник Медей успешно выполнил все мои поручения, включая крайне сложные и с размытыми требованиями, как полный план совершенно нового Второго Испытания, — степенно отвечал Суверен своему начальнику, — к тому же, стихотворный дар наставника Медея имеет под собой некие основания.

Фраза: «В отличие от» повисла в воздухе.

— Нет никаких причин сомневаться в его успехе. Должен отметить, что и результат зависит совсем не от него, поэтому мы не можем быть уверены, что удасться избежать катастрофы. К сожалению, на этом поприще наставник Аристон куда более стабилен и предсказуем. В плохом смысле.

«Действительно», — подумал каждый из преподавателей.

Колхида услышала обсуждение, тут же протиснулась вперед и стала высказывать ментору уже свое ценное мнение, пока Медей провожал взглядом ее ладную задницу, а она сама преданно ела глазами начальника.

— … По крайней мере, в этом деле. Если наставник Аристон согласует изменения и не будет сильно мешать, то будет достаточно сложно испортить хороший гимнос своим исполнением. Как вариант, мы можем пригласить аккомпанировать на кифаре наставницу Киркею. Музыка должна серьезно сгладить ужасное впечатление.

— Отлично. Надеюсь, мы сможем избежать абсолютного, чудовищного, невыносимого позора и массовых помешательств учеников, — со вздохом сказал Алексиас.

— Вот только, переделывать текст придется прямо на пиру, — предупредил Немезис, — насколько быстро вы сможете превратить вопиющую, уродливую бездарность, попрание небес, чистое зловоние в более-менее связный текст, наставник Медей? — бесстрастно обратился к нему Суверен.

— Я постараюсь, — в кои-то веки искренне вздохнул тот, — но никаких гарантий дать не могу. Будь у меня хотя бы сутки… стихи часто рождаются из озарения, когда думаешь о проблеме, но так, фоном, и занимаешься своими делами.

Коллеги отчетливо посмурнели, но предъявлять ему ничего не стала даже Колхида или Пенелопа. В таких тонких материях, как стихосложение, позволить себе палочную дисциплину мог разве что наставник Аристон. С известным результатом. Муза поэзии отомстила ему самым кошмарным образом.

— Да, пары часов до окончания может не хватить, тут ничего не поделаешь. Пусть мимы сразу принесут кифару в зал. Если что — ты знаешь, что делать, мой кровный брат.

— Убивать наставника — слишком расточительно, — обронил Суверен.

— Тогда остается лишь разрешать последствия.

— Как всегда, Алексиас, как всегда, — голос Немезиса впервые обрел нечто личное, взамен всегдашней вежливой отстраненности и невыразительной протокольности.

А Медей вдруг вспомнил про свой «набор игральных костей Парменида». Если что-то и может повысить шансы на успех, на защиту его чувствительных ушей, так только этот набор.

Он быстро отпросился у ментора и побежал за ними в свои покои. Попутно Медей всерьез размышлял, а стоит ли ему вообще останавливать лавину по имени Аристон? Ведь именно Медей подталкивал водонагревателя к продолжению пути поэта. Ради шутки, из мелочной мести и тому подобных мелких мотивов, но все же.

«Нет, сейчас нельзя саботировать поручение, даже если хочется посмотреть на рожи ученичков. Они все равно будут всех цветов радуги, даже если я всучу Аристону стихи Пушкина, Лермонтова или Гумилева. Дикцию, давление ауры и отрицательную харизму еще никто не отменял. Но так хотя бы смажется эффект и не будет серьезного скандала. А значит, водонагревателю будет проще выступить снова».

Медей довольно себе покивал, схватил набор игральных костей и побежал обратно. Артефакт он использует аккурат после того, как Аристон отдаст ему бумажку, свиток или на чем он там накорябает свои вирши. Прямо сейчас, в неопределенность, дайсы лучше не использовать.

Медей вернулся в зал, быстро сориентировался, сел к столу наставников на возвышении, чуть в стороне от трех длинных столов разных курсов. Ученики уже шумели и переговаривались достаточно, чтобы на его опоздание никто не обратил особого внимания.

— Что случилось, Демокрит? Ты даже не отреагировал на, м-м-м, энтузиазм наставника Аристона, — услышал он разговор.

Киркея сочувственно гладила по плечу бледного, осунувшегося старика.

— Ах, дочка, не обращай внимания, — он попытался улыбнуться, но получил лишь болезненную гримасу.

Остальные наставники тоже заметили неладное и насели на слепого старика, пока он не сдался и не рассказал, в чем дело.

— Послушайте, коллеги, — прошамкал он, — сегодня, во время торжества нового учебного года, мне внезапно открылась завеса будущего, — размеренно начал рассказ Демокрит, пока Аристон, справа от него, сопел, пыхтел и писал текст.

Все замерли.

— Просто… я узнал. Я понял, прочитал знаки. Один из нас, тех, кто стоял на подмостках в Гласном Чертоге, умрет до конца года, — мрачно закончил Демокрит.