Магия, кофе и Мортидо 2

Глава 13 Где на наставника нашла коса

❝ Я слышу — скулит собака, занимаясь расхищением своей души ❞

Андрей Платонов

Что такое крайности? Лишь предел сиюминутной воли. Когда пошел выносить мусор, а попутно обнес чужую хату.

Вот и Медей вроде ушел к себе, но так задумался, так замучался, так испереживался, что пришел в себя уже у терапевтириона, с занесенной над монументальными воротами рукой. В другой он держал за волосы Адиманта (нахрена вообще взял?), а тот, в свою очередь, недовольно мычал в засунутую через зашитые губы промасленную тряпку. В самой тряпке купался в солнечных лучах коридора небольшой фиал с щедрой порцией кофейных зерен.

— Ах, прекрасная девушка, позвольте угостить вас самым ароматным напитком Ойкумены, — он протянул ей голову галантным жестом, с каким протягивают цветы дамам на свидании.

Эскулап фыркнула, поклонилась насмешливым, театральным жестом, вытащила хрустальную емкость из тряпочки в зубах нежити, посторонилась, чтобы он прошел.

«Ах какая женщина, мне б такую…», — благодарно хмыкнул Медей и переступил порог врачевальни, — «тут, главное, не закончить, как Басков. А то, какую надо не выдали и все: Киркоров подсуетился и утешил, негодяй».

— Что, наставник, пришел пожаловаться на новые обязанности? — на удивление, ее голос не содержал ни ехидства, ни желания уязвить, только легкое, вежливое любопытство.

— Да вот, захотелось попить кофе в приятной компании, — он улыбнулся ей во всей полноте заискивающей мины отродья, — а то кислые рожи моих подопечных вызывают изжогу и потерю аппетита. Я умоляю великую целительницу о лечении.

— От потери аппетита лечит работа. Кажется, я обещала напустить на тебя пчел еще дней десять назад. Такая терапия вернет тебе радость жизни и краски в серые будни.

— О, жестокая. Теперь я еще больше захотел упасть на колени, обнять тебя за ноги и громко молить о прощении. Хотя мой язык в какой-то момент может оказаться занят… — он подмигнул ей, а Эскулап в начале ненадолго зависла.

Она не поняла сразу значения его фразы, моргнула, наморщила лоб

— Ах ты, кобель похотливый! Завяжи свой уд тройным узлом! И язык вместе с ним!!! — она отвела руку назад, словно для пощечины, на кончиках пальцев зазмеилось начало боевого гимна, однако дева-целительница сдержалась и просто пнула его голой пяткой по голени. Между прочим, очень больно.

— Хватит уже каждый раз придумывать все более мерзкий способ до меня домогаться! Когда-нибудь я не выдержу и открою тебе все глубины моей изобретательности, — она быстро успокоилась от своей вспышки смущения и злости, хотя кожа вокруг чешуек на щеках и под глазами все еще казалась слегка красноватой.

— Ой да ладно. Ты настолько красива, что я каждый раз теряюсь, словно последний мальчишка. Мое сердце говорит быстрее, чем сознание успевает подобрать подходящие слова, — пафосно объявил Медей.

Эскулап на это только закатила глаза и надменно отвернулась. Кажется, ей стало немного неловко. Хотя нет, ему показалось, она просто подбирала подходящий ответ.

— Судя по всему, ты превратился в одно большое сердце. Гнилое, раз столько гадости говоришь окружающим. Я прощаю тебя только за идеально организованное Испытание, — при упоминании экзамена Медея, в ее глазах вспыхнули огни веселья, — как ты вообще додумался до такой отменной жути⁈

— Ах, как насчет обсудить это за чашечкой кофе?

— Не то, чтобы я против. Но почему ты постоянно приносишь кофе на заварку мне и не хочешь делать его сам? И зачем ты взял с собой эту мерзость, агоранта?

«И действительно, зачем?».

— Ах ты гад, молча напросился! Н-на!

Медей подбросил голову за волосы под самый потолок терапевтириона, размахнулся и вмазал точно в челюсть своему фамилиару, когда тот опустился до уровня глаз.

Адамант захрипел от восторга, пролетел два метра и упал на соседнюю кровать. Его глаза дергались от блаженства за закрытыми веками, а губы кривились, трещали, исходили гноем в оковах суровой нити. Глаза Эскулап комично округлились, стали походить на совиные… исключительно от переизбытка мудрости и никак иначе!

— Да ему нравится, так что не обращай внимания, — легкомысленно ответил Медей на незаданный вопрос своей подруги.

— А-га… — медленно сказала она, затем вздохнула, покачала головой, издала тихий смешок и пошла колдовать над зернами кофе.

— О-О-О, кофе, вкусный кофе, прекрасный кофе, — кофе — царица наук, в задницу математику!

Он может придумать заклинание на одной теплой, успокаивающей энергии чарующего напитка. Не нужны ни формулы, ни даже человек. Достаточно овеществленной мысли! Например… О-о-о, неужели так? Или так? Или даже вот так!

Медей плыл на волнах удовольствия, купался в душевном равновесии, пел песни в прекрасном и яростном мире. Приходил в себя после тяжелых испытаний, после всех угнетений и несправедливости, после страшной хтони в лице, нет в роже, в физии, в прости господи, едале главной героини. Как же страшно, когда эта НЁХ на него смотрит! Будто овеществленное проклятие, ожившая сущность Лавкрафта, обаятельная кукла мадам Мэндилип…

На этой мягкой, уютной волне он рассказал все интересующие Эскулап подробности. И выслушал своим одухотворенным сознанием все те многочисленные эпитеты, которыми его награждали ученики, премного благодарные за такое качественное испытание мужества.

— Ах, моя прекрасная подруга, не могла бы ты рассказать мне, кто и как меня называл? Можно только лептосомов: это юный…

— Я помню каждого, — бесцеремонно прервала его Эскулап. На нее кофе такого сильного воздействия не оказывал, только бодрил и убирал негатив, — я — полубог, у меня идеальная память.

— Сочувствую, — произнес Медей и немножко пожалел свою несчастную кандидатку на дружбу с привилегиями.

Когда-нибудь, он скажет ей об этой перспективе вслух и больше никогда не будет онлайн.

— Ты первый, кто это понял, — тихо произнесла врачевательница, а змеи с ее посоха зашипели тоской вместо привычной агрессии.

— Ладно, — на ее личико снова наползла улыбка, теперь шкодливая, — я расскажу самые уморительные. Например, твоя любимая дева Грация ругалась в лабиринте злее любого моряка и гаже любой проститутки. А дриада, как оказалось, знает толк в мужском бессилии, чего и желает всем подряд, с кучей подробностей. Я не буду озвучивать конкретных имен, но авторы каждой цитаты называют тебя своим педагогом.

— Ну что ж, послушаем, — Медей поудобнее откинулся на своей личной (как ему хотелось считать) кровати.

— Гм, некий ученик желал тебе: «получить вместо такого грязного рта голубиную клоаку, чтобы оттуда лезло хоть что-то хорошее, а не только содержимое ночного горшка». Топорно, зато искренне. Другие оказались лаконичнее: «изверг», «деспот», «червь из задницы иноземных купцов», «любовник Харона, а не видно, потому что все время на коленях в лодке», ха-ха, вот это забавно, «личный мочевой пузырь Тартара», тоже ничего, «выкидыш циклопа», «жадный кастрат», «полощет рот водой из бочки, где моют мудя достойные мужи».

Эскулап со смаком перечисляла самые забавные, на ее вкус, оскорбления. Медей только хмыкал, бессмысленно улыбался в наведенном кофейном блаженстве, и запоминал отдельные пассажи, чтобы вбросить их как-нибудь на уроке и найти гадину по реакции.

Потом уже наставник рассказывал, как призвал специального демона для Лабиринта, который и помог ему с некоторыми воздействиями. Описал внешность, условия, аспект.

— Ты знаешь, я ведь и не слышала о такой твари, — вдруг произнесла целительница, — большая часть демонов хорошо известны, даже если не знать, как и когда их лучше призвать. Но ты… почему ты так хочешь скрыть свой талант? Зачем играешь роль ничтожества? Почему тогда открылся мне? Зачем прячешься за всеми этими шутками, фальшивыми улыбками и демонстративным неуважением?

Медей застыл с открытым ртом. Слова очередной блеклой шутки шипели у него на языке, исходили бессильным ядом. В голове вдруг стало пусто, руки задрожали, а приятный кофейный дурман перетек в слезливую тоску, как от не вовремя выпитого алкоголя.

«Ты умрешь!», — хотелось закричать ему, — "ты, такая обаятельная, талантливая, интересная. Такая уникальная! Просто возьмешь и погибнешь, сдохнешь от рук каких-то жалких, недостойных тебя выродков, а я не могу сделать ровным счетом нихера!!!

Просто задолбанный прошлой жизнью, пережеванный и высранный обществом потребления жалкий дух в теле самовлюбленной болванки, бракованной заготовки под нормального наставника. Ни силы, ни влияния… ни желания что-то исправить".

— Ты что-то знаешь! — поняла девушка по мрачному, издерганному лицу собеседника, — ты знаешь нечто опасное, чудовищное, может быть. И это гнетет тебя, гнет и ломит в раскол!

— О чем ты говоришь, о прекраснейшая? Единственное, что я хочу — это достойно выполнить свои обязанности, — он скривил губы в улыбке через силу, через сопротивление тупого тела отродья, через неудачный момент кофейного дурмана, обнаживший его душу сильнее, чем тело в ванной комнате.

— Обязанности… — неуверенно повторил он под тяжелым, интенсивным взглядом полубога, — ну, немножко развлечений и много-много силы тоже не помешают, — подмигнул он ей, ненавидя и стыдясь себя в этот момент.

— «Всех ненавижу, всех кляну, от всех бегу. То разум, иль природа, иль безумие, — но ненавидеть сладко», — пропела врачевательница, а ее змеи музыкально шипели в такт, — я вижу боль, я вижу страх довериться, выражение загнанного в угол.

— Что, предлагаешь излить душу⁈ — наконец, огрызнулся Медей и еще больше разозлился от мелькнувшего на вечно юном личике удовлетворения, — со мной все просто прекрасно! Шутить — весело и приятно, мне нравится. Только магию бы усилить немножко. Не поможете, о искуснейшая? — гневно прищурился он.

— Истинный наставник. Что, готов даже грязную ложку облизать, лишь бы силы прибавилось? — насмешливо хмыкнула она.

Только яркие глаза блестели на ее лице далекими звездами, смотрели на него выжидательно, с сочувствием и готовностью помочь. Эта готовность, этот жест участия злили и жгли его сильнее любой пережитой боли.

— Ложку нет, но если ты прольешь зелье на свою красивую ножку, то я с удовольствием…

— Пошел. вон. извращенец, — в ее голосе больше не осталось возмущения — только чистое презрение.

Не к самому наставнику, но к его выбору. К его глупой, напускной позиции, к его броне вокруг души, отказу пускать людей глубже, доверять им. А еще, обида и разочарование от того, что он не принял ее протянутую руку.

Медей вышел сквозь ворота в самом поганом настроении за все время пребывания в Академии. Монументальные створки с грохотом захлопнулись за его спиной, на что он не обратил никакого внимания, весь погруженный в свою злость и смакование негатива.

«Кажется, я лишился своей единственной отдушины», — меланхолично подумал он.

Медей не собирался никого пускать в свое сердце, искренне привязываться или влюбляться. Он знал. Знал, что, даже если он поверит во всю эту сказку, в реальность мира, в возможность получать взаимность… отродье ненавидели все. Рано или поздно те, кто отнесутся к нему с симпатией, отвергнут его. Так все вышло в его прошлом мире. Всегда, раз за разом. Даже самые ничтожные из людей, жалкие, зависимые от синтетической дряни или общественного одобрения.

Просто некоторые уходили раньше. До того, как начало заморозков их отношений перерастало в игнор, черный список или глумливое смешивание с грязью. Ещё тогда, в период шести месяцев агонии на грязной койке чужой страны, в одиночестве и нищете, когда наступали моменты постыдной слабости, он рыдал и давал клятву. Никогда больше. Не верь, не бойся, не проси. Медей думал, что уже поздно, что время прошло…

И снова чуть не наступил на те же грабли. Нет, он не допустит снова тех же ошибок, не доверится больше никому. Пепел прошлых разочарований стучит в его сердце.

«Они предадут меня, рано или поздно. Как делали все и всегда. Однако ни один гений не способен плюнуть в душу тому, кто никогда ее не раскроет».

— Уф. В последнее время она стала реагировать сильнее на мои светлые, безобидные шутки, — Медей потер задницу, по которой его ударила ручка двери во время демонстративного захлопывания.

Дурашливая улыбка пыталась родиться на его лице, но раз за разом съеживалась и опадала. Наставника всерьез задела ссора со своим первым другом. И он понял, что отгораживаться поздно. Эскулап уже влезла к нему под кожу. Осталось только решить, что с этим делать. А пока следует поспешить в Гласный Чертог, на торжественное сборище, побери его все черти разом.

Он пришел на четверть часа раньше, чем вызвал удивленные взгляды своих коллег. Впрочем, Медей не обратил на них никакого внимания, слишком нервный, психически-злой, с обидой и легким флером стыда одновременно. Благо, ментор Алексиас прошел к трибуне сразу, как только Медей и Фиальт поднялись на сцену, так что общаться с коллегами ему не пришлось.

— … Поздравляю первокурсников с поступлением в Академию Эвелпид! А нашим старшим курсам рад сказать: «добро пожаловать»! — Алексиас сошел с трибуны.

Медей с высоты небольшой полукруглой сцены смотрел на студентов внизу. Они стояли в зале Гласного Чертога. Деревянные подмостки, где сейчас стояли коллеги, плотный занавес из дешевой ткани, ряды удобных кресел в зале, сейчас сдвинутые к стенам. Все, кроме отделки настоящим деревом, походило на актовый зал стареньких школ навсегда потерянной Родины. Беззаботные годы учебы — единственное светлое пятно на обгорелом гобелене его никчемной жизни.

«Оказалось, это больно. Школа, школа, я скучаю…»

Он окинул грустным, усталым взглядом ровные ряды трех колонн студентов. Первый курс выглядел восторженными мальчиками-зайчиками и девочками-припевочками. Даже его Испытание не смогло оставить на них серьезного следа. Лица морщились только, когда натыкались глазами на его неподвижную фигуру в шеренге остальных наставников позади ментора Алексиаса.

Второй курс казался более профессиональным, битым жизнью. Они уже успели потерять двух человек за прошлый год учебы. Прошли практику в первом и втором полугодии, выжили в неприятном инциденте «Белого Безмолвия» их первого года обучения.

Третий курс являлся самым малочисленным, всего четырнадцать человек. Но каких! А, впрочем, они тоже еще не выглядели взрослыми. Лишь потрепанными жизнью детьми с глазами натасканных псов, зависимостью от магии и мимикой привыкших к боли подростков. «Какие прекрасные лица. И как безнадежно бледны…».

На одно исчезающе малое мгновение, Медей пожалел, что оказался в теле ничтожества. Что ему не дано ничего изменить. Лишь маршировать в задних рядах к запланированной бойне.

Чувство исчезло также тихо и буднично, как возникло — ненависть к людям перевесила. Серая и ломкая, как волосы от болезни и недоедания. Такая же мертвая и безжизненная, как его прежнее тело в том мире. Она все еще цеплялась за его душу, отравляла чистую радость нового, на удивление приятного существования. Впрочем, без нее Медей бы чувствовал себя неуютно. И не смог бы в будущем так легко расставаться с героями.

А так… Пустые болванчики книжного мира все еще способны развлечь его. Более чем достаточно для следующих двух лет приятной, наполненной весельем жизни. Только бы вернуть, как было, отношения с Эскулап.

Медей краем уха слушал яркую, но чересчур затянутую речь Алексиаса. Ментор не опускался до самовосхвалений и умел говорить так, чтобы люди слышали, как это было перед Испытаниями. Однако искренним он бы его не назвал.

Больше всего глава Эвелпид походил на политика, современного первой жизни Медея. Эдакий Вилли Старк, который бьет себя пяткой в грудь и корчит ниспровергателя устоев. Он пользовался революционным для местных приемом — не говорил о себе больше одного предложения. Нонсенс, когда местные политики или начальники пытались как можно дольше и цветистее рассказать о своих достоинствах.

— А сейчас, наставница Колхида напомнит вам о правилах.

Медей только хмыкнул, когда рыжая зануда принялась долго и путанно объяснять сложную систему Академии Эвелпид. Он бы сделал это в три раза быстрее и во столько же раз понятнее. По сути, в замке правила бал рейтинговая система. Основой служили Итоги: промежуточные экзамены примерно раз в месяц. Некая смесь мини-Испытаний на вступление, православного ЕГЭ и студенческой практики.

По «Итогам», первые три места получают три особые привилегии, которые могут выбрать из списка, следующие пять — одну на выбор, а последние три места — урезание в правах. Кроме того, наставники могут награждать учеников за правильные ответы, внеклассную помощь и другие активности.

За правильные действия награждали драхмами Академии, которые можно было обменять на всякие мелкие ништяки. Или накопить, чтобы гульнуть по полной. Сама Колхида подробно на этом останавливаться не стала — дескать, список висит в личном крыле статуи Идалии, на информационном щитке возле «учительской» или рядом с кабинетом ответственного за дисциплину Тартароса.

Медей кое-как вспомнил некоторые пункты: частично из текста новеллы, частично из памяти отродья. Там действительно имелось за что побороться: от простеньких амулетов-телесм до личных уроков с наставником по выбору или даже покупки специальной мебели в ойкос.

Имелись и запреты. О них Колхида рассказывала живо, почти что с огоньком.

Нельзя подниматься в Пустую Башню, где находился Делетерион, а также обитали привлеченные миазмами и заключенные на этажах блуждающие фантасии.

Нельзя спускаться в подземелья без санкции личного педагога, ментора, его помощников или эпимелета Академии — разумного автоматона Идалии. С последней посоветовали обращаться особенно осторожно — около шестидесяти лет назад она убила ученика, причину тогдашний ментор — маг высшей категории Даймона, признал веской.

Нельзя специально наступать в стигму, нельзя устраивать драки в коридорах или ойкосах, нельзя, нельзя, нельзя, нельзя…

— А теперь прошу пожаловать в пиршественную залу! — Алексиас со смешком прервал свою вторую заместительницу.

Колхида поджала губы, однако спорить не стала, вернулась в строй, пока студенты внизу повалили в ворота. Идалия встретит их за поворотом, проведет куда надо и даже прочитает лекцию об опасностях Академии. Только, как всегда, забудет упомянуть о себе самой.

— Уважаемые наставники, ментор, — вдруг повернулся к ним Аристон, когда коллеги развернулись, чтобы покинуть сцену, — я прошу дозволения выступить во время пиршества со своим стихом.