Магия и кровь

Глава тридцать третья

Двери лифта раздвигаются, и я вижу бабушку, Кейшу и Алекс. Мои двоюродные по-прежнему в костюмах для Карибаны, даже головные уборы на месте. Макияж размазан, а купальники в блестках выглядят слишком легкомысленно с учетом обстоятельств. Бабушка, как всегда, держится гордо и царственно.

Джастин откашливается:

— Вы здесь, чтобы помочь провести церемонию посвящения в матриархи, поскольку я не сумел поймать Вайю до того, как она пройдет Призвание. Она примет этот титул от Авы, получит право загадать желание — и попросит дар как у ее тетушки Элейн. Любые попытки этому помешать приведут к неприятным последствиям для Иден.

Его объяснения просты и лаконичны. Он не упомянул, что для того, чтобы я получила титул, бабушка должна умереть, однако не забыл о гнусной угрозе в адрес моей сестренки.

Вот только бабушка — матриарх. Наверняка она знает десяток других способов обеспечить Джастину требуемое.

— Я уверена, что у бабушки есть в запасе другие чары, которые мы можем применить с той же целью.

— Нет, — бесстрастно говорит бабушка.

— Наверняка есть другая церемония и другие чары! — не сдаюсь я.

— Есть два способа получить дар предка: естественным образом, с течением времени, или попросив предка об этом. Если бы у нас были другие способы обеспечивать себе сильные дары, нам не понадобилась бы ничья помощь. — Бабушка шагает ко мне. — Зачем мою внучку подсоединили к этой штуковине? — Она показывает на Иден.

Я никогда не слышала, чтобы бабушка так ее называла.

Иден прижимается лицом к стеклу, плачет и зовет бабушку. У меня щиплет глаза.

— Чтобы заручиться вашим согласием, — отвечает Джастин бабушке.

Нет, это не взаправду. Такого не может быть. Наверняка есть какой-то выход из положения.

— А твой дар? — шепчу я так, чтобы слышала только бабушка.

Она тихо смеется — и больше ничего.

Джастин снова откашливается и стучит по своему запястью — по тому месту, где у нас трекеры.

— Это на случай, если вам вздумается сделать что-то неуместное.

Я смотрю на трекер. Я еще не свыклась с мыслью о том, что теперь я колдунья, но, если бы на мне его не было, я бы, конечно, попыталась исподтишка что-нибудь сделать. Для крови можно, например, прикусить щеку. Но даже если бы я его сняла еще дома, Джастин наверняка нацепил бы на меня другой. Его запасов хватило на всю мою семью.

Обе руки у Люка трясутся — с такой силой он стиснул кулаки.

— Вы обо всем мне врали, — шипит он на наставника.

— Иногда ложь — это просто возможность подсластить горькое лекарство, чтобы легче его проглотить. Ты бы никогда не согласился сделать то, что нам нужно сейчас, ради научного эксперимента. Для этого ты слишком мягкосердечен. Это не недостаток, просто сейчас некстати. — Джастин машет мне. — Ну что ж, вставайте в круг и приступайте. Я дам вам массу времени попрощаться, никакой спешки. Но даже не рассчитывайте уйти сегодня отсюда, не проведя церемонию.

«Нет!»

Я смотрю на бабушку. Она должна знать, как выйти из положения.

Хоть что-нибудь.

Алекс и Кейша смотрят на нее точно так же.

— Бабушка… — говорит Алекс.

Кейша переводит взгляд с меня на бабушку и обратно:

— У вас ведь есть план, да? Как нам выкрутиться?

Я не хочу, чтобы бабушка умерла.

Кто будет ворчать, чтобы я не забыла вовремя развезти заказы?

Кто будет командовать в кухне, пока мы все утром собираемся по делам?

Кто будет вместе со мной готовить бейки и бакаляу на рождественский завтрак?

Кто будет моей бабушкой, если ее не станет?

Наверное, глаза у меня блестят от слез, потому что бабушкин взгляд в ответ теплеет. Она обводит жестом нас с Кейшей и Алекс.

— Хватит тянуть резину. Вставайте в круг, — говорит она своим обычным командирским голосом.

— Пожалуйста, перестаньте, — просит Люк Джастина. — Мы можем изобрести способ передать дар, не проводя церемонию.

Его покровитель громко вздыхает.

— Мне так и не удалось тебя этому научить. Научный прогресс не дается бесплатно. Исследования не всегда бывают этичными. Мысль, что это не так, — самообман. — Он показывает на Люка. — Этично ли было забрать тебя из родительского дома и привезти сюда? Вероятно, нет. Однако, если когда-нибудь ты благодаря всему, чему тебя здесь научат, изменишь будущее генной инженерии, разве это не означает, что дело того стоило? Вот та деталь большой картины, которую ты вечно упускаешь.

— А что я теперь не могу даже поговорить с родителями нормально, не поссорившись, — это тоже неважно? Что я забыл родной язык, потому что вы сказали, что это не имеет значения? Выходит, последствия ничего не значат, лишь бы результат был хороший?

— Какой ты все-таки идеалист.

— Вы хотите, чтобы бабушка Вайи умерла ради того, чтобы она сама могла получить какой-то там волшебный дар, — и при этом называете идеалистом меня?

Джастин смеется, громко, гулко, так сильно, что даже хватается за живот.

— Потому-то я и выбрал тебя своим преемником. Ты никогда не боишься указать мне на недочеты.

Во мне пробуждается надежда. Я круглыми глазами смотрю то на Люка, то на Джастина. Чтоб меня хакнуло, неужели Люк и правда сумел его убедить?

— Но я с тобой не согласен, — продолжает Джастин, пожав плечами. — Я подталкиваю вперед нашу эволюцию. Так и совершают научные открытия. Я пока не могу объяснить магию наукой так, чтобы ты поверил, но, когда все случится, ты убедишься в моей правоте собственными глазами. Я и сам так учился.

— Нельзя никого убивать! — кричит Люк.

— Я никого и не убиваю, — устало возражает Джастин. — Это добровольная жертва. Знаешь, когда я подобрал тебя, ты был малышом, который любит играть в роботов, и я обращался с тобой так, как, по моему мнению, положено с малышами. Это было ошибкой. Ты так и не повзрослел. У тебя совершенно детские представления о жизни. Надо будет основательно поработать над этим, прежде чем ты сменишь меня.

Люк прикусывает губу:

— Я думал, вы великий мечтатель.

Джастин бесстрастно смотрит на него:

— А теперь что думаешь?

— Теперь я думаю, что вы убийца, которому повезло и он случайно оказался гением. А еще вы так боитесь смерти, что готовы снести все на своем пути, лишь бы достичь бессмертия.

Его покровитель улыбался:

— Я тоже недолюбливал папу, пока не понимал его. Вырастешь — поймешь. — Он машет нам. — Ну, прощайтесь и проводите обряд.

Мы с Люком переглядываемся, потом Люк отводит глаза. Он может говорить что хочет, но все равно не в силах ничего изменить — совсем как я. Здесь всем заправляет Джастин.

Бабушка стучит пальцем в стекло, потом поворачивается к Джастину:

— Ты бы впустил меня попрощаться с внучкой.

— Можете через стекло, — твердо отвечает он.

Бабушка фыркает и прикладывает руку к стеклу — туда же, куда прижимает ладошку Иден с другой стороны.

— Будь сильной девочкой. И веди себя хорошо, не донимай родителей, договорились?

Сестренка кивает, лицо у нее все в слезах и соплях.

— Вот и умница.

Бабушка выходит на середину комнаты. Мы с Кейшей и Алекс следуем за ней. Кейша всхлипывает и бросается бабушке на грудь. Алекс тоже, и они прижимаются к ней. Я хочу остаться в стороне и наказать себя за то, что не убила Люка и навлекла на нас такое несчастье, — но не могу. Это для меня последняя возможность обнять бабушку, и я ее не упущу.

Бабушка в ответ стискивает нас. От ее одежды пахнет как-то странно — дымом, что ли. Возможно, еще с Карибаны, там много торговали блюдами на гриле. Кажется, что после парада прошла целая вечность.

Я замечаю подозрительный блеск в бабушкиных глазах, который исчезает, стоит мне присмотреться.

— Ну все, по местам, давайте начнем. — Голос ее звучит по-прежнему — голос главы семьи. — Подумайте о цели. Нам нужно что-то, чтобы пустить кровь. — Последнюю фразу она обращает к Джастину.

Он подходит к нам с перочинным ножом и оставляет неглубокие порезы на ладонях у всех в кругу. Сразу видно, что он вырос не в колдовской общине. Во время тех обрядов, когда надо держаться за руки, мы режем подушечки пальцев, а потом капаем кровью в середину ладони. Порез на самой ладони всегда сильнее болит и дольше заживает. И ранку жжет от любого движения.

Джастин ничего не знает о колдовстве, и ему наплевать. Не знает, что оно значит для нашей семьи. Не имеет ни малейшего представления о нашей истории и культуре. Его заботит только собственное могущество.

— Бабушка! — плачет Иден, и ее голосок разносится по всей комнате. Кулачки барабанят по стеклу.

Люк трясет головой, глядя на Джастина, по щекам у него текут слезы, и он их яростно стирает.

— Впустите ее! Вы что, правда не дадите Аве обнять внучку на прощание?

— Зачем? Чтобы ты сбежал и все испортил?

— Я ничего не буду делать! — кричит Люк. — Честное слово. Ничего не буду делать. Впустите ее попрощаться!

Джастин поджимает губы.

— Прошу вас!

Директор поворачивается к своим экранам, сердце у меня падает.

Но потом створки раздвигаются.

Мы с двоюродными отбегаем от бабушки, чтобы не мешать ей войти в стеклянную кабинку. Бабушка стискивает Иден в объятиях.

— Довольно, — говорит Джастин. — Выходите.

Бабушка усаживает Иден обратно на стул и останавливается, чтобы посмотреть на Люка:

— Спасибо.

— Не надо, пожалуйста… — хрипит Люк.

— Поздно, я ведь тебя уже поблагодарила.

Она выходит из стеклянной кабинки, Джастин резко задвигает дверцы за ней. Люк издает дрожащий вздох. Иден плачет, но уже не так горько, как до объятий.

Мне было всего на год больше, чем ей сейчас, когда мы потеряли дедушку.

Такого просто не может быть.

Мы встаем в круг и беремся за руки. Я, бабушка, Кейша и Алекс.

— Прости меня, я думала, что приняла верное решение, — шепчу я бабушке. Я с самого начала понимала все правильно — а сделать, что требовалось, не смогла.

Бабушка вздыхает:

— Ты же не хотела его убивать. Помнишь, что ты сказала мне на кулинарном конкурсе? Что вздохнула с облегчением.

Я не сдерживаюсь и всхлипываю.

— Потому-то я и остановила тебя в тот день в кухне.

Глаза у меня становятся круглые, а Алекс и Кейша смотрят на бабушку, удивленно моргая.

— Что? — еле выдавливаю я.

— Я позаимствовала дар у Катиуса. Он умеет слегка подталкивать в нужную сторону. — Бабушка усмехается. — Сам он не особенно его ценит, но дар полезный.

Люк говорил, что почувствовал, как какая-то сила отодвинула его в сторону, и я не смогла нанести смертельный удар. Мне привиделось, что он отпрыгнул сам, но на самом деле это был не он. Его оттолкнула бабушка.

— Ты позаимствовала дар у дядюшки?

Я никогда не слышала, чтобы матриархи так умели, но, впрочем, не исключено, что это просто и есть ее дар.

— Я не дала тебе это сделать, потому что знала, что ты не хочешь. Я пыталась защитить тебя от того, чтобы ты запятнала свою душу — как это сделала я, когда убила ту женщину. Вот почему мы и провели обряд, чтобы спасти Иден.

— Обряд, чтобы спасти Иден? — Я смотрю на Кейшу и Алекс, но они в таком же недоумении. — Что ты имеешь в виду?

— Мы принесли человеческую жертву, чтобы привязать свою магию к дому и противодействовать твоему заданию. Пока стоит наш дом, у нас будет магия и Иден будет жива. Если бы ты потерпела неудачу, ты никогда не стала бы колдуньей и волшебство в нашем роду прекратилось бы, зато Иден осталась бы в живых, а мы бы сохранили все, что имеем. Мы просили тебя дождаться нас, прежде чем отправиться на Карибану, чтобы все тебе рассказать. За неделю ты про этого мальчика и не упомянула ни разу. Мы были уверены, что ты не собираешься выполнять задание.

Запах от бабушкиной одежды. Это не дым от барбекю. Это пепел. Запах нечистоты. Он прилипает только к тем, кто участвует в обряде и получает магическую отдачу. Именно поэтому мы, дети, так не пахнем. И поэтому никто из нас не понял, чтó они сделали.

Вот почему мама так настойчиво требовала, чтобы мы без них не уходили. Она не хотела мне говорить, чтó они затеяли, когда разбудила меня, — боялась, что я буду возражать. Они все считали, что я провалю испытание, а они вернутся домой героями и спасителями. Строили интриги у меня за спиной, отняли человеческую жизнь, чтобы обойти мое задание.

Мои родные пошли в подвал к Йохану и вонзили ножи в тело человека, у которого были дети, друзья, возлюбленные. И объявили о своей цели, пока жертва истекала кровью.

Я скриплю зубами:

— А если дом разрушится?

По бабушкиному лицу пробегает тень. Если наша магия привязана к дому, а его уничтожит пожар или потоп, все в семье утратят магию, а Иден умрет. Так что никакой победы они не одержали. А просто заклеили смертельную рану хилым пластырем.

А еще это значит, что я заперла Кейс в доме просто так. Я перечеркнула будущее одной сестры, чтобы спасти другую, но жизни Иден больше ничего не угрожает. Мама с бабушкой поняли, какую ошибку совершили, только когда прочитали наконец мое сообщение. Вот почему мама и писала мне все эти ответы, но было уже поздно.

Я громко шмыгаю носом. Сердце так и колотится.

— Зачем ты рассказываешь мне это сейчас? Зачем заставляешь меня злиться на тебя, когда ты вот-вот умрешь?

Бабушка печально улыбается:

— Потому что я жалею, что не поверила в тебя, когда Мама Джова поверила. Она знала, что ты найдешь способ выполнить задание. Не знаю, чтó ты сделала, но она явилась мне сказать, что ты прошла испытание. Мне было слишком страшно позволить тебе принимать собственные решения. Я тебе не доверяла. И жалею об этом.

Я сглатываю. Чтобы бабушка передо мной извинялась — такого я и представить себе не могла. И не хочу это слушать. Особенно вот так. Не хочу, чтобы она извинялась, потому что сейчас умрет. Она знает, что я прошла испытание, но я уверена, что она не знает, какой ценой. Иначе она не стала бы говорить об этом. А теперь все стало еще хуже. Ведь я не просто вынуждена была запереть Кейс в доме — теперь этот дом становится угрозой для всех нас.

— Ты мне не доверяла! — огрызаюсь я, и рука, сжимающая ее руку, дрожит. — Значит, нельзя тебе умирать. Ты должна оправдаться передо мной! Позаимствуй чей-нибудь дар! Разберись!

— Так не получится, — вздыхает бабушка. — На этот раз я тебе доверяю. Матриарх из тебя получится лучше, чем из меня.

— Я не могу! Я все испорчу!

— Не испортишь. Я все равно выбрала бы тебя, даже не в этих обстоятельствах.

Я смотрю на нее круглыми глазами:

— Что?! А как же мама? Тетя Мейз? Кейс?

— Нет, — улыбается мне бабушка. — Я знала, что это будешь ты, с тех пор как тебе исполнилось шесть.

— Ничего не понимаю.

— Твой отец только-только ушел из семьи. Ты была раздавлена. Я видела, как тебе больно, но ты не сдавалась. Ты всегда была готова подбодрить маму и помогала ей с прическами, когда она ими увлеклась, ты мирила двоюродных сестер, когда они ссорились, ты не отходила от Алекс после той жуткой истории с Ваку. Даже меня утешала, когда я потеряла дедушку. Ты всегда жила ради семьи, а не ради себя. — Она сжимает мою руку. — Быть матриархом — значит понимать, как вести семью в будущее.

— Я не знаю, как это делается.

Бабушка хмыкает.

— Ты знаешь это лучше меня. Когда дошло до дела, я не выдержала мысли, что вы с Иден можете пострадать. Я не доверяла предкам, а должна была. Перестала после Элейн. — Она щурится. — Я перестала быть тем матриархом, которым поклялась быть, когда переняла титул и решила придерживаться чистоты. — Ее губы кривятся в мрачной улыбке. — Одиннадцать лет назад, когда мне явилась Мама Джова, она сказала: «Я согласна с твоим выбором, и я ей помогу». Тогда я не поняла, что она имеет в виду. Ведь я сама решила выбрать тебя только через год. Потом она задала тебе задание, которое я сочла невыполнимым, и я в очередной раз не смогла довериться ей и поверить в тебя. Когда она явилась сказать мне, что ты прошла испытание, я поняла, что ошибалась. Ты доказала, что справляешься лучше меня, — мне так никогда не удавалось.

Щеки у меня горят от жарких слез.

— Мне плевать, каким матриархом ты собиралась стать. У меня не могло быть бабушки чудеснее, чем ты!

Алекс и Кейша бешено кивают. Кейша хочет что-то сказать, но ее душат слезы.

Бабушка улыбается:

— Приятно знать, что я у вас номер первый.

И мы начинаем.

Я стараюсь запомнить это ощущение — как бабушкина рука сжимает мою. Целеустремленность крепнет, и начинается магия. Я все стискиваю бабушкины пальцы. Отчаянно цепляюсь за нее.

Сколько раз я держала ее за руку? Когда я была маленькая, и она провожала меня в школу Йохана. Когда мы славили предков в Рождество. Когда она плакала на дедушкиных похоронах. Свет, окутавший нас, так ярок, что больно смотреть, и за его пеленой я вижу, как слезы катятся по бабушкиным щекам.

— Тебе страшно, — шепчу я ей.

Она качает головой:

— Нет, я злюсь.

— На меня?

За это меня обжигают сердитым взглядом.

— Я злюсь, что так и не сделала ничего, чтобы заслужить титул Мамы. Я не смогу руководить тобой как матриархом. Пропущу прекрасные моменты в твоей жизни.

— Можешь их представить. Я полечу в космос.

Бабушка хрипло смеется:

— Серьезно?

— Ага! — Ради нее я стараюсь, чтобы голос звучал весело.

Ее глаза закрываются, лицо разглаживаются.

— Делай что угодно, но ради себя, а не только ради семьи. — Она сжимает мою руку. — Дай мне слово.

— Даю слово.

— Честно, детка! Не просто чтобы что-нибудь сказать, раз я умираю.

Я сжимаю бабушкину руку так же крепко, как она мою:

— Даю тебе честное слово.

На ее губах проступает улыбка.

Я все стискиваю ее руку, даже когда чувствую, как она обмякла.

И изо всех сил зажмуриваюсь. Как хочется верить, что это просто очередная жуткая галлюцинация. Обман. Но я знаю, что все взаправду.

Когда я открываю глаза, оказывается, что я не в кабинете Джастина, а в больничной палате. Стены в ней белоснежные, а на койке сидит чернокожий старик с подносом еды на коленях. Старик смотрит на меня:

— Вы моя медсестра?

Я моргаю и озираюсь, нет ли в маленькой палате еще кого-то. Дверь открывается, и в нее деловито входит тетя Элейн в форме медсестры — точно того же изумрудно-зеленого цвета, что и логотип «Ньюгена».

Она бедром закрывает за собой дверь и улыбается старику:

— Здравствуйте, мистер Грант!

— Я готов принять ванну.

— Только доешьте сначала, хорошо?

Он щурится на зеленый горошек на тарелке. Тарелка измазана каким-то коричневым соусом, и я догадываюсь, что еще там была картошка с мясом и какой-то подливкой.

— Я не большой охотник до горошка.

Тетушка оглядывает палату, потом берет у него поднос и выбрасывает горошек в мусор, а сверху кидает две-три салфетки, чтобы замести следы. Мистер Грант улыбается ей.

— Мы никому не расскажем. Это наша маленькая тайна, — говорит тетя Элейн.

Старик косится на меня:

— А как же она?

— Она тоже никому не проболтается, верно, Вайя?

— Конечно! — выпаливаю я.

— Подождите минутку, мне надо поговорить с племянницей, — просит тетушка мистера Гранта. — А потом примем ванну.

Старик кивает и достает из тумбочки планшет.

— Не спешите.

Тетушка выпрямляется и шагает ко мне.

— Где это? — Я смотрю на огромные окна и белые простыни. — Что это за место?

— Это мое пространство. Когда вам надо пообщаться с предками, мы выбираем какое-то место для встречи, нередко — воспоминание. Мистер Грант был моим любимым пациентом, когда я работала в Бриджпойнтском реабилитационном центре.

В той же больнице, где умер отец Джастина. Там они и познакомились.

Тетя Элейн наклоняет голову к плечу и рассматривает меня:

— Какой красавицей ты выросла. Бабушка, наверное, гордится тобой.

К лицу приливает краска — и на глаза навертываются слезы.

— Ты можешь ее вернуть?

— Я не в силах изменить прошлое. — Взгляд ее смягчается. — Но ты пришла просить меня не об этом, верно?

— Джастин хочет, чтобы я унаследовала твой дар. Это единственный способ защитить семью.

— Правда? Если ты хочешь мой дар, я передам его тебе, но этого ли ты хочешь на самом деле?

А чего я хочу?

Я сделаю как приказал Джастин, а дальше что? Я никогда не могла представить себе свое будущее, но теперь представляю. Я вижу, как меня заставляют участвовать в его исследованиях, потому что Джастин держит моих родных в заложниках. Я заглядываю тетушке в глаза и вижу будущее, которого она стремилась избежать, — и оно теперь мое. Но мне надо что-то делать, иначе получится, что бабушка умерла напрасно.

— Подумай об этом, Вайя. Хорошенько подумай. — Голос тетушки звучит серьезно. — Чего хочешь ты сама?

Я тут же вспоминаю ту поездку на трамвае с Люком, когда он спросил у меня то же самое. Тогда я сказала ему, что хочу помогать семье.

Моей разваливающейся семье.

Но за этим всегда стояло нечто большее.

Ведь папа и мама, бабушка и Кейс, тетя Элейн и все остальные в нашем доме — это не вся моя семья. Когда-то она была больше. У меня была Лорен. У меня были все Картеры из ее маленькой семьи. И Дэвисы. Когда я праздновала день рождения, кто-то из Бейли брал меня под мышки и поднимал, чтобы я задула свечки на шоколадном торте. Я ходила на барбекю, где Джеймсы трепали меня за щечку и угощали лишней порцией десерта. И когда-то я знала Ли не просто как женщину, отвергнутую родными и теперь работающую в подвале в «Дикси-Молле».

Когда-то вся община была моей семьей.

Я хочу именно того, чего хотела тетя Элейн. Сделать лучше нашу общину, нашу большую семью.

Я смотрю на тетю Элейн, и ее взгляд смягчается:

— Я всегда знала, что у нас с тобой общая мечта. Просто я хотела дождаться, когда ты сама себе разрешишь мечтать об этом.

— Если у тебя не получилось, как же получится у меня? — шепчу я. — Я… я еле-еле выполнила задание, я…

— Но ты же его все-таки выполнила, верно?

Я переминаюсь с ноги на ногу.

— Я не хотела, чтобы вы, дети, помнили меня, так как не хотела, чтобы то, что я сделала, тянуло вас назад. Не хотела, чтобы моя неудача помешала вам. — Тетя Элейн качает головой. — Но я не учла, как сильно это вам навредит. А ты, Вайя, ощутила последствия моей гибели острее, чем остальные в нашей семье. Ты замечаешь трещины, от которых все отводят взгляд. И более того, ты хочешь их заделать. Можешь начать здесь и сейчас. Не принимай решения на основании того, чего хочет Джастин. Делай только то, чего хочешь ты сама.

Я впервые разрешаю себе почувствовать, какая мечта таится в глубине моего сердца.

Бабушки нет. Кейс в неволе. Наш дом привязан к нашей магии. Лорен погибла.

Всего этого я исправить не могу, поскольку это в прошлом.

И, как и на конкурсе рецептов, я не могу воспользоваться тем, что сделали тетушка с бабушкой. Их время кончилось. Бабушка говорила, что быть матриархом — значит понимать, как я поведу нашу семью в будущее.

Вряд ли она когда-нибудь представляла себе, что я захочу изменить будущее семьи, которая настолько больше нашей. Снова объединить общину, сделать ее такой, какой гордилась бы любая черная семья. И все начинается здесь, с Джастина Трембли.

У него свои мечты, за которые он борется точно так же, как и я.

Чего он хочет? Дара генетических модификаций? Нет. Он хочет изменить нашу генетику, чтобы мы жили дольше. Чтобы он жил дольше. Чтобы его миновала участь, постигшая его отца.

Он хочет быть бессмертным.

Я не стану убивать Джастина. Я не хочу проливать кровь — даже если бы это не угрожало Иден. Наверняка есть способ дать ему, что он хочет, лишив при этом возможности и дальше нас преследовать.

Надо просто найти способ сдержать его. Легко сказать, но трудно сделать. Мы же не можем взять и приказать ему…

Глаза у меня становятся круглые, я вскидываю голову и смотрю прямо в лицо тете Элейн.

— «Ньюсап»! — Я ахаю. — В кабинете Джастина стоит пробная модель. Ты можешь перенести его разум в нее?

— Таково твое желание?

Он останется жить, а без физического тела его разум сможет существовать вечно. Все нейронные связи Джастина останутся целыми и невредимыми, так что генно-инженерный аппарат не запустится и не сделает Иден ничего плохого, поскольку нейронные сети — это ведь электричество. А мы получим полный контроль над Джастином. Я смогу ограничить его программное обеспечение, чтобы он не мог сделать моей семье ничего плохого, и отключить удаленные возможности, чтобы он не смог подсоединиться к собственным компьютерам и сбежать. Я заключу его в локальную сеть. Защищенную надежно, как наш альманах.

В будущем я вижу нас свободными от его влияния. Все колдовское сообщество нашего города, который я так люблю, объединится, и все будут друг друга поддерживать. А я всегда подскажу нужное направление.

— Вайя? — Тетушка снова склоняет голову к плечу.

— Мне надо сделать так, чтобы все думали, что я его убила. Нельзя, чтобы Люк узнал, что он жив. Об этом никто не должен знать, кроме нашей семьи.

Иначе его могут освободить — и, вероятно, помочь и дальше преследовать нашу семью, чтобы обратить наши колдовские способности во зло.

Тетушка сурово кивает.

— Когда ты нанесешь смертельный удар, разум Джастина отправится не туда, где обретаются мертвые, а подсоединится к электронным цепям пробной модели. Таким образом Джастин продолжит жить. — Тетушка прижимает ладонь к моей щеке. На ее лице читается смесь горя и ликования. — Пожалуйста, передай моему брату: пусть вспоминает меня с радостью. От его гнева мне больно — даже на таком расстоянии.

— Передам.

Тетя Элейн улыбается мне солнечной папиной улыбкой — и от этого у меня слезы наворачиваются на глаза.

— Не терпится увидеть, каким матриархом ты станешь.

Едва эти слова срываются с ее губ, как меня накрывает тьма.

Когда я открываю глаза, я снова в кабинете Джастина, а на полу лежит тело бабушки — все еще с легкой улыбкой на губах. Я зажимаю ладонями рот, чтобы не закричать.

Так похоже на мое видение в кухне.

Только теперь все взаправду.

Глаза у Джастина горят, сверкающие красные бионические линзы пульсируют от восторга, когда он шагает ко мне. В руках он сжимает портативный сканер ДНК — хочет убедиться, что у меня теперь дар тети Элейн. А за спиной у него стоит Мама Джова, как всегда, нагая и прекрасная.

Она здесь не просто так. Это моя первая минута в роли матриарха нашей семьи, и мое решение определит, как мы будем двигаться дальше.

Я знаю, что должна делать, но не знаю как. Это моя единственная возможность заставить разум Джастина покинуть тело и переселиться в модель «Ньюсапа».

Я гляжу на свою окровавленную ладонь, потом на Джастина — и за его плечом на Маму Джову в уголке.

Она дала рабам на плантации новую жизнь, когда использовала кровь, чтобы убить надсмотрщиков. Этого не смог повторить никто в нашей семье. Чистые колдуны могут только насылать чары при помощи своей крови, а нечистые — при помощи чужой. Ни у тех, ни у других не хватает сил, чтобы совершить то, что сделала Мама Джова. Так говорила моя мама. Эта способность и не чистая, и не нечистая, а нечто среднее.

Как и любая магия.

Наконец-то я понимаю, что имела в виду Мама Джова. Она сама постоянно путалась в решениях и вариантах. Боялась ошибиться, совсем как я. Но ведь когда выбираешь одно из двух, это не всегда значит, что решение будет или хорошим, или плохим. Просто есть два варианта, из которых надо выбрать один.

То, что сделала Мама Джова, чтобы спасти рабов, не имело отношения к чистоте и нечистоте. Как и мое решение не убивать Люка. В жизни нет таких четких категорий. А принадлежность к той или иной стороне совершенно не определяет, верно или неверно твое решение с моральной точки зрения.

Как сказала Мама Джова, на сей раз у меня нет двух недель на раздумья. Ровно миг.

За эту долю секунды я делаю выбор.

Магия — это несложно. Она всегда была и всегда будет лишь сочетанием крови и целеустремленности. Чистота и нечистота — это просто ограничения, которые мы сами на себя наложили. Дело не в том, что одно плохое, а другое хорошее. Мы сами определяем, какие мы, а наши колдовские практики тут ни при чем. И мне надо доверять себе настолько, чтобы знать: как бы я ни распорядилась своей силой, это будет во благо.

Чтобы объединить нашу общину, мне надо смотреть шире ярлыков «чистые» и «нечистые», которыми мы пользовались, чтобы держаться в стороне друг от друга. Мне надо выстроить иное будущее — с глубоким почтением к прошлому.

Мне надо самой стать чем-то новым.

Я протягиваю к Джастину руку и колдовством рассекаю себе предплечье с криком, от которого саднит горло.

Из моей ладони, из ладоней Кейши и Алекс, из бабушкиной мертвой руки на полу хлещут струи крови. Они свиваются в алый шнур и змеей обхватывают шею Джастина. Петля затягивается все туже — и перерезает ему шею слой за слоем, быстрее, чем я могу уследить. Алая, словно настой гибискуса, кровь брызгами разлетается в стороны, расплескивается по белому полу. Иден визжит так, что у меня звенит череп.

Глаза Джастина становятся пустыми, он падает на колени. Словно в замедленной съемке оседает на пол, вокруг идеального среза на шее растекается лужа крови. Голова откатывается в сторону и останавливается меньше чем в полуметре. Потом я слышу звук, который заглушает даже пронзительное верещание Иден. Так тихонько скулит пес, когда в одиночестве издыхает в канаве. Я поворачиваюсь — и вижу, как Люк застыл неподвижно и смотрит на мертвое тело своего покровителя.

— Прости меня, — шепчу я. — Я должна была сделать выбор.

Люк не обращает на меня внимания, его глаза прикованы к Джастину. По щекам текут слезы, и он с трудом выговаривает:

— Почему ты не послушала меня? Почему не придумала другой способ?

Я не знала, что все будет выглядеть вот так. Настолько взаправду. Джастин на самом деле не мертв, я это знаю, он заключен в пробной модели. Я не отняла у него жизнь — но это трудно осознать, когда смотришь на труп.

Я судорожно глотаю, чтобы меня не вырвало, и бреду к компьютеру Джастина. Нажимаю кнопку, открывающую стеклянную загородку, и кладу на нее пресс-папье, чтобы дверь больше не закрылась. Вхожу в загородку и хочу отсоединить Иден от аппарата — но оказывается, что она уже отключена. Я таращусь на Люка, который все смотрит на тело Джастина.

— Я выдернул провода, пока он отвлекся на то, чтобы проверить твою ДНК после обряда, — шепчет Люк. — Я просто… не успел тебе сообщить.

Я кусаю губы и протягиваю Иден руку. Люк пытался нам помогать — до самого конца. Пальцы Иден сплетаются с моими, и мы выходим из загородки.

Мои ладони еще сочатся кровью, и я представляю себе, как тела бабушки и Джастина сгорают и обращаются в пепел. Потом извлекаю из бабушкиных костей железо и создаю ей металлическую урну.

Телу Джастина я таких почестей не оказываю. Улик оставлять нельзя. Я проделываю дыру в окне и выгоняю туда весь его пепел. Пусть развеется по ветру. Его бионические линзы мне уничтожить не удалось. Они лежат на полу. Это все, что от него осталось.

Алекс берет бабушкину урну дрожащими руками, Кейша смотрит на меня разинув рот. Такого колдовского диапазона у нас никогда не бывало.

Мама Джова говорила, что все изменилось, когда она поняла, что такое на самом деле магия. Когда осознала, что без ограничений чистоты и нечистоты хороший колдун может стать великим. Наверное, это она и имела в виду.

Я шагаю к модели «Ньюсапа» — и спотыкаюсь. Поднимаю руку и пытаюсь разрезать небьющееся стекло, но ничего не получается.

Ноги у меня подкашиваются. Алекс и Кейша подхватывают меня, не дают рухнуть на пол. Даже Иден изо всех силенок помогает мне подняться.

— Нам надо забрать модель.

— Зачем? — Глаза у Кейши круглые и недоумевающие.

Я не отвечаю. Только смотрю на нее в ответ. Она словно бы понимает меня — хотя на самом деле нет.

— Алекс, помоги разбить стекло.

Кейша поднимает окровавленную руку, Алекс следует ее примеру. Вдвоем им удается разрезать стекло на витрине, в которой стоит «Ньюсап». Половинки со стуком падают на пол.

Алекс отпускает меня, чтобы схватить модель и пульт, а бабушкину урну вручает Иден, которая сжимает ее в ладошках. Я всем весом опираюсь на Кейшу и смотрю на Люка:

— Как мне выпустить остальных?

Люк разворачивается ко мне — и передо мной Люк в момент нашей первой встречи. Нет, не только. Это Люк, которого я себе представляла, — Люк, узнавший всю правду. Губы кривятся от ненависти, глаза сощурены.

Он наконец выходит из кабинки и направляется к экранам Джастина. Быстро набирает что-то на клавиатуре. На одном из экранов появляются мои родные — и дверь их стеклянной клетки открывается. Люк берет со стола Джастина беспроводной микрофон и говорит в него:

— Ваши родные сейчас выйдут. Ждите их на улице.

Я восхищаюсь твердостью его голоса. Тыльной стороной ладони Люк вытирает слезы с лица.

На экране видно, как мама с тетей Мейз первыми выбегают из стеклянной камеры.

Люк тут же опускается на пол там, где только что лежало тело Джастина. Подбирает бионические линзы, принадлежавшие наставнику, и бережно сжимает в руке.

— Пошли.

У лифта я останавливаюсь и смотрю на мальчика, в которого умудрилась влюбиться:

— Я прошу прощения. Честно. Только не забывай, что мы оба кого-то сегодня потеряли.

Люк качает головой:

— Ты потеряла кого-то. А я — всех на свете.

Я вхожу в лифт, но Люк не поднимает головы. Остается сидеть на месте, и в щелке между задвигающимися дверями мне кажется, что он становится все меньше и меньше. И вот я уже смотрю на сталь.

Между мной и Люком все кончено.

Начинается что-то другое.

Вечером я скачиваю приложение в телефон и включаю модель «Ньюсапа». Глаза робота распахиваются, и неожиданно оказывается, что они серо-голубые, — и от этого у меня сжимается сердце.

Заметив меня, робот сощуривается и рычит:

— Что ты со мной сделала?

Голос у него неживой, механический, но тон знакомый.

— Я сделала так, чтобы ваши мечты сбылись.