Магия и кровь

Глава двадцать седьмая

Япросыпаюсь оттого, что всю кожу жжет, а в носу щекочет от запаха алоэ и лекарственных отваров.

Кругом прорисовываются знакомые контуры моей комнаты. Огромное окно у постели, которое выходит на задний двор. Дешевый экран, который я повесила на заднюю стену, и на нем — фотографии разных блюд из Сети. Платяной шкаф с зеркальными створками.

В нем отражаются темные круги под глазами, растрепанные волосы, скрученные в узел как попало, и густые мазки зеленовато-белого крема, которые тянутся из-под одеяла вверх по моей шее. Рядом на стуле сидит дядюшка и чистит над блюдцем очередное яблоко. Из-под наточенного кухонного ножа сбегает идеальный серпантин кожуры. Потом дядюшка делит яблоко на четвертинки, извлекает сердцевину и нарезает каждую из четвертинок еще на четыре одинаковые дольки. Насаживает дольку на кончик ножа и протягивает мне.

Я мотаю головой.

— Я долго спала?

В горле у меня пересохло, и я жду, что и голос будет соответствующий, но он звучит как обычно.

Дядюшка снимает дольку с острия и сует себе в рот.

— Напрасно ты решила пойти на обряд.

— Мне и не полагалось там быть. — Я стискиваю зубы и осторожно сажусь. — Прошу тебя, не читай мне нотаций по этому поводу.

— Держи спину прямо! Нужно, чтобы мазь впиталась.

Он отставляет блюдце в сторону и осматривает рану у меня на спине.

— Что там на груди?

Я нащупываю пальцами обожженные зигзаги, которые тянутся от самого низа живота до ключицы. Я думала, там бинты и пластыри, но вместо этого нахожу какую-то резиновую сетку поверх толстого слоя зеленого крема. Такие повязки делают в частных больницах тем, кто может себе позволить эту роскошь.

— Откуда это у нас? Это же «волшебная сетка».

«Волшебная сетка» не имеет отношения к настоящему волшебству: это повязка, которая очень быстро заживляет раны и ожоги, потому что сочетает нанотехнологии со стволовыми клетками.

Дядюшка кряхтит:

— Твой парень принес.

— Люк?!

— Лучше ляг!

Я бросаю попытки держать спину ровно и откидываюсь обратно на подушку.

— Люк здесь?

К щекам приливает тепло, и мне вдруг становится страшно, что на мне крупными буквами написано: «Я люблю Люка», — и все это видят.

Дядюшка неодобрительно морщится:

— Очевидно, твой трекер показал какой-то всплеск, и этот мальчишка тут же примчался и ну колотить в дверь и требовать, чтобы его пустили к тебе.

Сердце у меня колотится — слишком сильно, слишком быстро, так, что больно обожженной груди.

— И бабушка его впустила?

— Он грозился притащить своего названого папочку, а уж его-то мы точно не хотим видеть в нашем доме, хотя сомневаюсь, что он в курсе. Так что да, она его впустила. — Он сжимает и разжимает кулаки. — Как мне ни претит это признавать, но сетка, которую он принес, очень помогает. Тебе повезло.

— Повезло? — На поверхность пробиваются воспоминания о том, как меня хлестало магической огненной плетью.

— Когда нарушили круг в прошлый раз, погибла Сапфира. А ты жива. — Дядюшка хмурит лоб, так что даже лысина покрывается морщинами.

— Йохан… он спас меня. Почему он не спас ее?

Дядюшка тяжко вздыхает:

— Моя мать не позволила. Она матриарх, как бы Йохан ни пытался выкрутиться. А по ее правилам в обряде участвуют все живущие в доме Дэвисы старше двенадцати лет. Эти правила соблюдала и ее мать, и мать ее матери. Если цикл нарушается, надо предоставить магии определять, кто останется жив, а кто — нет. Вмешиваться не положено. Вот он и не вмешался. Думаю, что он просто не захотел и в этот раз остаться в стороне. Тем более что матриарха рядом не было — это тоже помогло.

Он пристально смотрит на меня.

— Ава ни за что не допустила бы такого. Отчасти поэтому я так горд, что помогаю ей. Она изменила нашу семью к лучшему. Пошла против всего, что ей прививали в детстве, и переломила ситуацию. Моя мать никогда бы так не поступила. Слишком уж она озабочена колдовской силой. А твоя бабушка всегда была готова пожертвовать чем угодно ради интересов семьи. Если бы я не женился на Мейз, я бы все равно принес клятву верности Аве, просто чтобы войти в вашу семью.

Я смотрю на дядюшку, разинув рот. Я думала, он постоянно таскается за бабушкой из какого-то извращенного желания стать матриархом, хотя и понимает, что этому не бывать. А он, оказывается, хочет быть членом семьи, непохожей на его родную. Семьи, где не допустят, чтобы ребенок погиб в их подвале ради соблюдения традиций.

— Я ни у кого не видел таких красивых глаз, как у Сапфиры, — продолжает он. — Огромные, карие. Она была слишком нежной для такой жесткой семьи.

— Я тоже такая? — Раньше дядюшкино мнение не особенно интересовало меня, но сейчас мне почему-то важно его знать.

— Нет, — отвечает он. — Ты сильная девочка из крепкой семьи, просто тебе дали плохое задание.

Теперь, после таких его слов, то, что сказала Алекс, предстает в новом свете. Я была уверена, что все в нашей семье считают меня слабой. Вайя, которая не в состоянии принять даже самое простое решение. Вайя, которая уже один раз провалила Призвание. Вайя, которая не может убить мальчишку ради спасения собственной сестры. Однако теперь два человека говорят прямо противоположное.

Мама Джова сказала, что выбрала меня не просто так. Интересно, что она думала о себе до того, как стала Мамой. Кем она себя считала — героиней или неудачницей? Может ли такая, как я, хранить в себе подобного рода силу?

Я вспоминаю багровые плети, которые пронзали тела ее врагов, — и тут же в ушах звенят крики того несчастного в подвале, резкие, пронзительные.

Нет, подобного рода силу я не хочу.

В дверь коротко стучат, и в комнату вбегают мама с тетей Мейз. Я гляжу в зеркало — проверить, нет ли за их спинами Кейс, Алекс или Кейши, но больше никто не входит. Люка тоже не видно.

Дядюшка встает и откашливается:

— Поправляйся. И больше никогда так не делай. — Он показывает на блюдце с нарезанным яблоком. — Вот, поешь.

Я закатываю глаза и натягиваю одеяло повыше. Дядюшка в своем репертуаре. Но когда он берется за ручку двери, я говорю:

— Спасибо. И поблагодари за меня Йохана, пожалуйста.

Что бы ни думали про Йохана бабушка и остальные, как бы я сама не относилась к некоторым его поступкам, вчера он меня спас. Нарушил правила своего матриарха и рискнул жизнью ради меня.

Дядюшка кивает и выходит.

Тетя Мейз садится на его место, а мама — на край кровати. Распутывает резинку в моих волосах, собирает их аккуратнее.

Я смотрю ей в глаза и вижу, что они красные от слез.

— Мама…

— Зря я тебе сказала, что надо покончить с заданием, — запинаясь, говорит она. — Тогда, по телефону. Ты сказала, что не сможешь, а я на тебя надавила.

— Я пошла к Дэвисам не поэтому. Я хотела спасти Иден. Думала, если посмотрю, как они лишают человека жизни, пойму, как мне это сделать. — Я вздыхаю. — А все пошло наперекосяк.

Тетушка фыркает:

— Да уж!

— Мейз! — кричит мама.

— А что? Ясно же, что все пошло не так: у тебя по всему телу отметины от волшебной плети — места живого нет! — Тетушка качает головой и гладит меня по голове дрожащей рукой. — Когда мы привезли тебя домой, ты была вылитая Мама Джова.

Я зажимаю глаза ладонями:

— У меня в голове мутится. Постоянно что-то мерещится. И я слишком бесхарактерная, чтобы завершить задание до срока и прекратить все это.

Тетушка щелкает языком:

— Если неспособность убить любимого человека — признак бесхарактерности, значит, мы все слабаки. Мама Джова задала тебе невыполнимое задание.

— Не притворяйся! — рычу я, отняв руки от лица. — Никто из вас никогда и не думал, что мне это по силам.

— Это не потому, что мы не верим в тебя конкретно, — неуверенно отвечает мама. — Как сказала Мейз, это просто невыполнимо.

— Предки не задают невыполнимых заданий.

Мама хватает меня за руку, глаза у нее строгие, серьезные:

— Думаешь, я смогла бы убить твоего отца?

— Чего? — У меня словно ребра вдавились внутрь и сердцу негде биться.

— Думаешь, я смогла бы убить твоего отца, если бы получила такое задание? Если бы он должен был умереть ради семьи и волшебства, он, может быть, и сам вызвался бы принести себя в жертву — но неужели ты думаешь, что я смогла бы хладнокровно убить его?

Ну и вопросы у нее!

— Мне кажется…

А может, и смогла бы! Она папу на дух не переносит. Пока они жили вместе, они ссорились, а теперь, когда разошлись, игнорируют друг друга. Не думаю, что она его еще любит. Так что ей было бы легче. И тем не менее.

— Нет.

— Конечно не смогла бы.

Тетушка хмыкает:

— Думаешь, я могла бы убить Катиуса?

Тут я едва не ляпаю: «Да». Однако и здесь я ошибаюсь. Когда у них испортились отношения, тетушка вполне могла выставить его из дома. Но не стала.

Ни та, ни другая не сумели бы выполнить это задание. Мама и тетушка всегда были сильными женщинами. Когда я думаю о них, прямо вижу железную волю и упорство. О себе я никогда так не думала — а все равно им пришлось бы так же трудно, как и мне.

Мама стискивает мне пальцы:

— У нас с папой все было не безоблачно. Бывали трудные времена. Но бывали и хорошие. Неважно, первая это любовь, вторая, третья или четвертая — об этом нелегко забыть. И практически невозможно от этого отмахнуться.

— Тогда почему она меня заставляет? — Этот вопрос не давал мне покоя с самого начала. Задания даются, чтобы ты чему-то научился, стал лучше, подготовился к тому, чтобы принять дар. А тут… К чему, собственно, готовит меня Мама Джова?

Тетя Мейз вздыхает.

— Кто знает, почему предки что-то делают? Из всех нас только мама разговаривает с ними вне Пути Взросления, да и она ничего о них не рассказывает.

Я вцепляюсь в подушку.

— Мама Джова говорит, что выбрала меня не просто так. Но почему? Вряд ли у нас с ней есть что-то общее.

— Сейчас ты на нее очень похожа, — бормочет тетя Мейз.

Мама бросает на нее свирепый взгляд.

— Их логику трудно понять. Мама Джова была колдуньей иного склада. Можно сказать, она всегда балансировала на грани. Долгое время вообще отказывалась практиковать колдовство и в результате оказалась не чистой и не нечистой: она убила надсмотрщиков, чтобы спасти своих, методом, который задействовал одновременно ее собственную кровь чистым образом и кровь других нечистым образом.

Я киваю в такт маминым словам, но что-то не складывается. Мама Джова говорила мне, что не могла решить, какой стать — чистой или нечистой. Она отказывалась практиковать магию не из принципа, в отличие от Кейс. Она просто не могла решить, стоит ли ей этим заниматься, а когда решила, то, как сказала мне мама, получилось нечто среднее.

— Кто-нибудь в нашей семье мог делать то же самое? Так же превращать кровь в оружие?

Мама мотает головой:

— Тебе надо было лучше учить историю!

Я шиплю.

— Некоторые Томасы пытались, но никому не удалось повторить ее чары в точности, — говорит тетя Мейз. — Либо получалось только со своей кровью, но не с чужой, либо наоборот. К тому же у них никогда не выходило так мощно, как, по рассказам, у нее. Самое большее — удавалось заставить кровь подняться в воздух, но она не превращалась в смертоносные плети.

— Судя по альманаху, Мама Джова отказывается объяснять, как она это сделала, — добавляет мама.

Я не то чтобы большая поклонница Мамы Джовы, но невольно восхищаюсь ей. Значит, эти чары могла насылать только она, а такое в семьях бывало редко. Хотя, возможно, тут играет свою роль и отказ объяснять, как это делается.

Мама Джова вообще не любит ничего объяснять. Вот сейчас твердит, что я сама решаю, но все возвращается к тому, чтó я должна сделать, хотя и не хочу. К тому, что я и не могу сделать, если честно.

Мама откашливается:

— Ты знаешь, там внизу один мальчик, он прямо рвется тебя увидеть. Я, конечно, попросила твоих двоюродных развлечь гостя…

— Как он считает, что случилось?

— Мы решили, что этот разговор предоставим тебе, сама решай. Вопрос в другом: ты хочешь его видеть?

Обдумывать ответ мне не приходится. Хотя я влипла в эту историю, чтобы узнать, как мне убить его, ничего, кроме «да», я сказать не могу.

Мама с тетушкой уходят, и я жду Люка, но проходит всего несколько секунд, как раздается какой-то звон. Такой громкий, что я сажусь, зашипев от боли, чтобы проверить, не упало ли что-нибудь у меня в комнате, но вроде бы все на местах.

Наверное, кто-то внизу разбил чашку.

Но тогда я должна была услышать еще что-то — как бабушка кого-то отчитывает, как двоюродные ругаются между собой или хотя бы потешаются над растяпой, который что-то уронил.

Я с трудом свешиваю ноги с кровати и встаю. Все у меня болит, даже те места, которых не коснулся волшебный хлыст. От каждого движения где-нибудь ноет и саднит. Я стискиваю зубы и сдавленно охаю сквозь них. Добираюсь до лестницы — по-моему, за такое время домашнее мороженое и то надежно схватится в холодильнике. Да и чувствую я себя примерно как незастывшее домашнее мороженое — жидкое и вязкое. Будто меня достали из формы слишком рано и я вот-вот растекусь огромной лужей.

Спускаться по лестнице еще хуже. Я цепляюсь за перила дрожащими руками. Никогда не задумывалась, какое участие принимают в каждом движении мышцы живота. Что бы я ни делала, пресс напрягается — и по всем моим ранам прокатывается волна боли.

Внизу так тихо, что мне становится жутко. В нашем доме среди бела дня никогда не бывает тихо. Даже когда все шепчутся, все равно получается громко.

Вдруг внизу лестницы показывается Кейс. Она шатается и хватается за горло.

— Что происходит? — дрожащим голосом выдавливаю я.

Кейс мотает головой, глаза у нее так выпучены, что вот-вот выскочат из орбит.

— Беги! Он… Я не смогла прочитать это у него в мыслях. А взрослые — у них совсем нет магии, они ничего не могут…

Забыв о боли, я мчусь по лестнице и оказываюсь внизу в тот самый миг, когда Кейс валится на пол.

Изо рта у нее идет ржавая пена. Кейс булькает, корчится и бьется на полу. Это могло бы быть комично — но мне совсем не смешно.

Это не взаправду. Очередное видение. Магия и Мама Джова опять шутят со мной шутки.

Кейс на полу замирает. Совсем как тот несчастный в подвале.

Это не взаправду.

Дрожа, я приседаю и протягиваю руку. Это галлюцинация. Я точно знаю. Я протяну руку, и все исчезнет.

Глаза у Кейс широко открыты, пена изо рта воняет блевотиной. Я прикасаюсь к голому плечу Кейс. Теплое.

Я кричу и на четвереньках отползаю от ее тела.

Нет! Не может этого быть! Не может быть, чтобы это Кейс лежала тут на полу — узел у нее на макушке скособочился, и жизнь покинула ее.

Я отрываю взгляд от Кейс и кричу:

— Эй! Где все?

Это не взаправду.

Морщась, я поднимаюсь на ноги и ковыляю в кухню. Голова у меня кружится, я ищу глазами остальных. На пороге я замираю.

В кухне лежит груда тел и валяются разбитые чашки. Руки раскинуты, красная пена течет с губ и смешивается с коричневыми лужами среди осколков посуды.

Кейша, бабушка, мама, тетя Мейз, дядя Катиус, Прия и Алекс — и их чай.

Папа и его кофе.

И крошка Иден и ее горячий шоколад.

Вся моя семья.

Они все умерли.

Это не взаправду.

В кухню проскальзывает Люк. На его лице застыло то же жесткое выражение, что и в нашу первую встречу. Если тела на полу его и пугают, он этого не показывает.

Я не могу смотреть на них. Даже если это все мне мерещится. Мне все это наверняка мерещится.

— Ты сидела рядом со мной у больничной койки, зная, что это ты устроила Джурасу инсульт, — ровным тоном говорит Люк. — Мы весь день провели вместе, мы целовались, и все это время ты знала, чтó планируешь. — Он трясет головой. — Поверить не могу, что я так увлекся мыслью, что это я тут злодей.

Я сглатываю. Люк не мог знать, что случилось с Джурасом. Никак не мог.

— Ты так и будешь молчать?

— Ты не взаправду.

— А пошла ты! — Он вскидывает руки. — Джастин все мне рассказал. Он знает, что ты сделала что-то с Джурасом. Это ведь так, да?

Вообще-то мне хочется ответить, что я не знала, что все так обернется.

Что я не хотела сделать никому ничего плохого.

Но что-то неукротимое во мне хочет закричать, что я его люблю, просто чтобы посмотреть, что он сделает. Узнать, какое видение состряпает Мама Джова в ответ на это.

— Валяй, выкладывай все, что хочешь мне сказать, — говорю я невзаправдашнему Люку. Надоели мне все эти фокусы и наваждения. На этот раз я понимаю, что происходит. Так что лучше просто посмотреть все до конца.

Люк запускает пятерню в волосы и снова трясет головой.

— Тебе на меня наплевать. Ты все врешь. Ты сделала вид, будто не знаешь, что случилось с Джурасом, и весь день провела со мной, зная, что это ты во всем виновата. Ты только о себе и думаешь. Джастин мне сказал, что тетка твоя была такая же. Он хотел исцелить весь мир, сделать так, чтобы люди перестали болеть, а она — только того, чтобы ваше племя получило магию посильнее. Она отказалась помогать Джастину.

— Он хотел сделать людей бессмертными! — Я не могу сдержаться. — А она тоже хотела помогать людям, но все…

Но все пошло наперекосяк. Она погибла и была забыта — вот чем все кончилось. Я не понимаю, как это поможет мне. Мечтаю только об одном — чтобы это видение кончилось. Чтобы мне больше не пришлось жить в мире, где Люк меня ненавидит.

— Опять врешь, — говорит он. — Она хотела, чтобы Джастин помог всем вам, но отказалась спасать его отца. Все вы одинаковые. Врете, жульничаете и убиваете всех, кроме своих. Вот и ты будешь помогать своей семейке, как всегда мечтала! — цедит он и делает шаг ко мне. — Но твоя семейка не заслуживает того, чтобы ей помогали.

Тетя Элейн никогда бы так не поступила. Если бы она могла помочь отцу Джастина, она так и сделала бы.

Наверняка. Или нет?

Это не взаправду.

Я машу рукой в сторону тел на полу — смотреть туда я не могу:

— Вот почему ты с нами так? Это не око за око, если за то, что я сделала Джурасу, ты убил всю мою семью.

Люк глубоко вздыхает и сдвигает брови:

— Я не хотел. Но так приказал Джастин. Он сказал, что ваша семейка не угомонится, пока не отомстит. Ты сказала, что хочешь, чтобы я жил, а сама только и ждешь удобного случая, чтобы убить меня. Так ведь?

Я невесело смеюсь:

— Я все равно не смогу, поверь мне на слово.

Это просто очередное наваждение, которое наслала на меня Мама Джова.

— Я знаю, чего ты хочешь, — говорю я Люку, но обращаюсь к ней. Сил моих больше нет. Мне надоело это задание, надоели эти видения, надоело страдать и оставаться в живых.

Я бросаюсь к стойке с ножами, вытаскиваю самый большой. Французский поварской, мама подарила его мне на день рождения, когда мне исполнилось четырнадцать. Совсем как у профессиональных шеф-поваров. Тот самый, с подплавленной рукояткой, который поднес Люк к горлу Иден в видении несколько дней назад. Перехватываю нож поудобнее.

— Ты ведь этого хочешь, да, Мама Джова?

Сколько дней я прожила в муках, пытаясь выполнить ее задание! Ну и пожалуйста. Если галлюцинация от этого прекратится, я покажу ей то, что она хочет увидеть.

— С кем это ты? — Ярость на лице Люка сменяется растерянностью, но сразу возвращается.

— Ты этого хочешь, Мама Джова! — визжу я, вцепившись в рукоятку обеими руками. — Получай!

Я бросаюсь вперед, на Люка, занеся нож высоко над головой.

Когда я опускаю нож, Люк успевает увернуться, и стальное острие вонзается в стол. Звон отдается у меня в ушах, Люк замирает рядом. Я поворачиваю голову к нему. Грудь у него вздымается, дышит он сипло, губы дрожат — таким я его еще не видела. Я гляжу в его мрачные глаза, сощуренные, напряженные. Вообще, ему трудно смотреть человеку в лицо, но сейчас он явно боится отвернуться. Он вдруг становится какой-то другой.

— Ты настоящий? — спрашиваю я, потому что окончательно разучилась различать.

Он трясет головой, отступает от кухонного стола и убегает. Раздается грохот входной двери.

— Вайя!

Я резко разворачиваюсь, нож описывает дугу — и запоздало понимаю, что передо мной папа. Он закрывается правой рукой, и я рассекаю ему предплечье.

Я отшатываюсь и валюсь на пол. Роняю нож, на нем багровые пятна крови.

Никаких тел кругом нет. Теперь в кухне столпились мои родные, на их лицах ужас.

— Он был настоящий? — снова спрашиваю я и смотрю на них. Все перепуганы точно так же, как только что Люк. Прия прижимает Иден лицом к своей груди, сестренка вся дрожит.

Кейс бросается ко мне и обхватывает меня руками. Слезы на моем лице начинают подсыхать, а у нее только начинаются.

— Я что, пыталась его убить? Его настоящего?

— Да, — сипло выдавливает Кейс.

— Я д-делала, что она хотела… — Слова замирают у меня в горле.

Кейс стискивает меня еще сильнее, ее трясет.

— Я делала, что она хотела…

— Тише, тише! Ничего, ничего…

Я моргаю Кейс в плечо. Видение было не просто видением. Они все это время были здесь. Я пыталась убить Люка.

— Я провалила Призвание.

Кейс ничего не говорит, только обнимает меня еще крепче. Там, где мы притиснулись друг к другу щеками, мне становится мокро от слез.

От моих, которые снова текут из глаз.

Я сворачиваюсь в клубочек, прижимаюсь к Кейс, руки у меня дрожат, и мы синхронно всхлипываем.

Первое мое воспоминание о себе — как мы с Кейс сидим у нас во дворе и играем с соседским щеночком-биглем. Мы с Кейс всю жизнь носились по дому, требовали, чтобы нам заплетали одинаковые косички, изобретали все игры на свете. Когда мне было грустно, она строила невообразимые рожи, чтобы развеселить, — а это совсем не в ее характере. Когда умер дедушка, мы строили рожи друг другу, а потом вместе расплакались.

Сейчас мне не заставить себя скорчить рожу.

Из угла на меня пустыми глазами смотрит Мама Джова.

— Это не мои видения. Они твои. Чем дольше ты тянешь с заданием, тем сильнее будет проявляться твой страх, — говорит она. — Не проси меня прекратить их. Только ты это можешь. Это задание с самого начала было под твоим контролем. Ты сама принимаешь решения.

Я не знаю, настоящая она или нет, поэтому ничего не отвечаю.