Магия и кровь

Глава двадцать восьмая

Весь день я проспала в своей комнате, измотанная рыданиями, а Кейс свернулась рядом со мной. К вечеру мне становится легче отличить явь от наваждения. Я выбираюсь из постели, не разбудив Кейс, и тащусь по коридору в туалет. Руки у меня ноют — я растянула мышцы, когда со всей силы вонзила нож в стол. Все остальное болит даже сильнее, чем с утра.

По пути обратно я заглядываю в коридор, куда выходит комната папы, Прии и Иден. В последний раз я говорила с папой, когда вывалила на всех то, что узнала про тетю Элейн. С тех пор между нами воцарилось ледяное молчание. Я по-прежнему готовлю по ее рецептам, папа по-прежнему отказывается это есть. Сейчас он, скорее всего, у себя, залечивает порез на руке, которым я его наградила.

Я уверена, что сумела заснуть благодаря его прикосновению. Стоило мне закрыть глаза, и мне снились качающиеся на веревках окровавленные тела, обжигающие удары молнии и вонь моей паленой плоти в воздухе, а на смену приходили другие сны — перепуганные лица моих домашних и Люка и я сама — как я, должно быть, выглядела тогда: как я с безумными глазами рассекаю ножом воздух и ору на Маму Джову. Потом кто-то прикоснулся к моему плечу, и мышцы расслабились, в голове прояснилось, и я погрузилась в сон без сновидений.

Я шлепаю босыми ногами в сторону папиной комнаты и берусь за ручку двери. Но изнутри доносятся яростные голоса — и я замираю.

— Речь идет о жизни нашей дочери! Мы согласились на то, чтобы Вайя взялась за задание, и это было верное решение. Иден заслуживает шанса познакомиться со своей культурой и обрести магические способности, но все это будет ей ни к чему, если она умрет! — Мелодичный голос Прии не узнать, его словно подменили — он стал резким, визгливым. — Переходим к запасному плану!

— У Вайи еще неделя в запасе! — отвечает папа тем успокаивающим тоном, который у него выработался уже после того, как они с мамой развелись.

— Не прикасайся ко мне! — Слышно шарканье — видимо, Прия уворачивается от папиных рук с их даром успокоения. — Вайя превратилась в развалину! Ты ее видел. Кричит в пустоту, размахивает ножом. А мы просто стоим и смотрим! Бедный мальчик был в ужасе. Я не меньше остальных хочу, чтобы она прошла испытание — даже больше других, — но такое… Правильно говорит Алекс. Мы одна семья. Это должно быть семейное дело. А ты скорее допустишь, чтобы твоя старшая дочь кого-то убила, чем сделаешь то, что нам надо сделать!

От ее слов меня корежит.

— Мама Джова дала ей задание, — возражает папа. — Тут мы ни на что не влияем.

— Нет, влияем! Ты просто не хочешь. Вчера ночью Вайя едва не погибла, и Иден тоже грозит смерть. Чистота тебе важнее дочерей!

— Не смей так говорить!

Ну вот, такой папин голос я помню. Громкий, грозный.

В комнате воцаряется тишина, потом дверь распахивается, и Прия выскакивает и захлопывает ее за собой.

Мне бы стоило уйти к себе, только ноги словно приросли к полу. При виде меня ярость на лице Прии смягчается.

— Привет, — говорю я, чувствуя себя полной дурой.

— Напрасно я заставила тебя дать мне такое обещание.

— Я обязательно…

Прия мотает головой — так, что коса хлещет по плечам.

— Ты еще маленькая. А я взрослая. Быть в ответе за жизнь двух человек — слишком тяжкое бремя, когда тебе всего шестнадцать.

Я ежусь. Хочу ей ответить, но у меня нет никаких доводов. И правда, это много. Слишком.

— Беру свои слова назад, — говорит Прия. — Ты отвечаешь только за себя. А за мою дочь отвечаю я.

— Я не допущу, чтобы Иден умерла.

Прия ласково улыбается мне:

— Я тоже.

С этими словами она уходит.

У меня ушло очень много времени на то, чтобы убедить взрослых, что они не могут избавить меня от этого задания, и самой смириться с тем, что мне придется это сделать. А теперь Прия пошла на попятный.

— Вайя! — зовет меня папа. Он стоит на пороге комнаты — возможно, решил, что достаточно успокоился, чтобы последовать за женой. Рука у него плотно обмотана белыми бинтами. Он перехватывает мой взгляд и прячет руку за спину.

— Можно с тобой поговорить? — спрашиваю я.

— Конечно, входи.

Он придерживает дверь, я вхожу. У нас не нашлось для них подходящих кроватей, и Прия купила матрасы на распродаже и положила прямо на пол. Потом она сшила подушки и покрывала — и в результате их постели выглядят красивее и удобнее, чем большинство наших.

Я плюхаюсь на матрас.

Папа садится рядом.

— Как ты себя чувствуешь?

Кое-кто из моих предков взвалил на меня невыполнимое задание, которое мне нужно доделать через неделю, иначе наша семья навсегда утратит колдовские способности, а от этого, в частности, умрет моя младшая сестра, она же твоя младшая дочь. Еще я перестала понимать, что взаправду, а что нет. Ах да, еще я закатила жуткую истерику и перепугала мальчишку, которого должна убить, так что теперь, скорее всего, просто не смогу добраться до него. Если, конечно, я вообще в состоянии выполнить задание. Еще мне тошно от того, как он смотрел на меня, — как вы все смотрели на меня.

— Да ничего, — отвечаю я. — Бывало и лучше. Как твоя рука?

— Да ничего, бывало и лучше. — Он пожимает плечами.

— Прости, пожалуйста. — Не так часто в нашей семье произносят такое вслух, но ведь нет других приличных способов извиниться перед человеком, на которого ты напала с огромным ножом.

Папа качает головой:

— Ты же не понимала, что делаешь.

— Я думала, это испытание. Думала, если я его убью, видение кончится. — Я в ужасе гляжу на папу. — Я что, правда пыталась его зарезать?

— Шустрый мальчуган. Не отнимешь. Я думал, ты пронзишь ему сердце, но он отскочил, и вовремя. Да, прямо очень шустрый.

Я закрываю глаза ладонями.

— Когда так делала твоя мама, я сразу понимал, что пахнет жареным.

— Что? — Я отнимаю руки от лица.

Папа изображает мой жест.

— Все вы, Томасы, так делаете. Я даже один раз подловил на этом Иден.

— И тетя Элейн тоже?

Папа со вздохом отворачивается.

— Да, и она. Но не всерьез. Когда видела, что Ваку начинает дергаться, сразу театрально ахала и закрывала глаза руками. В конце концов Ваку уже не мог сердиться — так ему было смешно.

Мой мозг не в состоянии представить себе смеющегося дядю Ваку. Я видела его только злобным. Резкие слова, сильные руки.

— Какой она была, тетя Элейн?

— Она была… яркой. Как звезды, не как солнце. Незаурядной, но неброской. Вечно готовила что-нибудь, совсем как ты. — Он сосредоточенно смотрит себе на колени.

— Они с бабушкой когда-нибудь готовили вместе?

Он фыркает.

— По-моему, она боялась бабушки до потери пульса. А вот вместе с тобой она готовила раза два-три.

— Я не…

Тут до меня доходит. Конечно, я не помню, как что-то готовила с тетей Элейн.

— Ты так радовалась и вечно тащила с собой Кейс, хотя она, по-моему, не умеет даже чайник ставить. — Папа бледно улыбается.

— Они когда-нибудь вернутся? В смысле, воспоминания?

Папа поворачивается ко мне:

— Должны со временем. Вам, детям, придется труднее. Детские воспоминания легко исказить, поскольку они еще не укоренились так глубоко, как у взрослых, поэтому и вернуть их сложнее. Но теперь, когда ты о ней знаешь, что-то наверняка будет их пробуждать. Таково слабое место подобных чар: стоит упомянуть об этом человеке или вызвать сильные ассоциации, и воспоминания вернутся. Вот почему мы не упоминали о ней при вас.

— Значит, когда-нибудь я снова ее вспомню?

— Да.

— Расскажи мне еще. Про нее.

Теперь мне прямо не терпится узнать больше. Насколько иначе все пошло бы, если бы меня призвала тетя Элейн, а не Мама Джова? Элейн даже в загробной жизни сделала все, чтобы сохранить в тайне свое существование ради нашего благополучия.

— Гм… А что еще? Тогда Томасы были очень сильны. Элейн считала, что стать членом этой семьи для нее большая удача. Нас, Джеймсов, не так уважали.

— А для тебя это не было настолько важно?

Папа откашливается:

— Аве я никогда не нравился, но твоя мама делает что хочет. А Ваку, с другой стороны, был любимчиком в семье. К тому же он врач, а Элейн была медсестра. Все обожали их как пару. Она прекрасно вписалась в семью Томасов, а я об этом и мечтать не смел.

Если бы у Прии не случились осложнения беременности, если бы им не потребовалась бабушкина помощь, вернулся бы папа в этот дом? Я пытаюсь собраться с духом, чтобы спросить, но не могу. Четыре года папиного отсутствия пропастью легли между нами и заставляют меня прикусить язык.

— Ты скучаешь по ней?

— Она была моей старшей сестрой, я любил ее. У нее было блестящее будущее, но его украли.

— Она пожертвовала собой, чтобы не дать Джастину отомстить нашей семье. Чтобы защитить нас.

Папа сжимает кулаки:

— Это не могло продолжаться вечно. Вы, дети, рано или поздно вспомните ее из-за эмоциональных стимулов, и он тоже может.

— По-моему, он уже, — шепчу я. Перед глазами так и стоит его лицо в кухне. Как кривились его губы, как вертелись спирали в бионических линзах. Сейчас думать о нем мне даже страшнее, чем о том, что я провалю задание.

Папино лицо не меняется.

— Наверное, нам надо что-то предпринять?..

— Ее дара больше нет. Ему нет смысла преследовать нас, поскольку человек с такими же способностями не родится еще много поколений. К тому же мы не выбираем свои дары. Они так и не сумели создать соответствующие геномоды. Он не может угрозами заставить нас что-то сделать. — Папа качает головой. — Ты бы лучше думала о своем задании. — Он говорит так, словно я могу перестать о нем думать.

— Ага-ага.

Папа вздыхает:

— Как ты считаешь, чего хотят от нас предки?

— Чтобы мы выполняли задания… и становились сильнее?

Правда, в последнее время складывается впечатление, будто они просто издеваются над нами.

— Мы не просто так называем предков Мама, Папа и Биби. Они нам как родители. Я люблю родственников твоей мамы, но их представления о предках… ветхозаветные, что ли. Боль и страдания ради боли и страданий. — Он переплетает пальцы. — А моя ветвь семьи, как и семья Прии, придерживается других представлений.

Я слегка задираю подбородок. Ясно, что он никого не хочет обидеть, но у меня возникает ощущение, что мне надо защитить мамину сторону семьи от папиной. Правда, и те, и другие мне родственники. Я сдуваюсь.

— Понятно…

— А дело родителей — воспитывать тебя и помогать расти.

Я прикусываю язык. Да, родителям положено так делать, а папа увернулся от большой части своих обязанностей.

Наверное, лицо у меня стало кислое: папа неловко ерзает на матрасе.

— Иногда родителям приходится преподавать вам, детям, трудные уроки. Это делается не для того, чтобы помучить вас. Это ради пользы. Я думаю, если ты будешь помнить об этом, весь процесс будет для тебя не таким болезненным.

Я гляжу в пол.

— А что ты сделал, чтобы пройти Призвание? Как все было у тебя?

— Я ехал на мотоцикле, впал в транс и попал в аварию.

— Как в аварию?!

— Грохнулся на лед на каком-то озере. Провалился в воду. Пришлось выбираться и ползти в сторону цивилизации. Едва не замерз насмерть. Наверное, я должен был сделать выбор — выплыть или утонуть.

— Как так вышло, что я никогда не слышала эту историю?

Папа поджимает губы:

— Похоже, меня не было рядом, чтобы ее рассказать.

Вот оно что.

— Папа Долма все это время наблюдал за мной. Я кричал, звал его на помощь, пальцы на ногах у меня почернели. Я молил его о пощаде.

— А он ничего не сделал?

— Нет. Я как-то умудрился выползти на берег и остановить машину. Меня отвезли в больницу. Два пальца пришлось ампутировать.

Я невольно гляжу на папины ноги в носках. Как мне удалось этого не замечать? Я же наверняка когда-то видела его босиком!

Папа смеется:

— Честно говоря, я стесняюсь своих ног и всегда ношу носки.

Хакни мою ленту. Точно. Смутно припоминаю, как мы с ним сидим на пляже в Васага-бич и я зарываюсь в песок розовыми детскими пальчиками и вижу рядом папины ноги в носках.

— В голове не укладывается.

— Я возненавидел Папу Долму за это. Но когда я уехал… Когда я уехал отсюда, я попал на ретрит в Шри-Ланку. Свалился там с утеса.

Он поднимает футболку и показывает уродливый шрам вдоль всего бока.

Что он за человек — тот, кого я называю папой?!

— Тогда я задействовал силу, к которой прибегал во время испытания, и выбрался из ущелья, куда угодил. Наверху меня ждал Папа Долма. Он показал мне дорогу к одному дому, а в доме была Прия, которая работала волонтером и изучала историю своей семьи.

— Он привел тебя к ней.

— Папа знал, чтó мне понадобится, чтобы выбраться из ущелья. Если бы он мне помог, когда я был моложе, я бы никогда не узнал, что это за сила, и даже пытаться не стал бы. Так и продолжал бы звать его — и там бы и погиб. Но я сумел все преодолеть, и он вознаградил меня.

— Я так понимаю, с тех пор ты перестал его ненавидеть?

Папа с улыбкой заправляет за ухо дреды.

— Примерно так. Ты не видишь, к чему я веду?

Наверное, мораль истории в том, что предки не такие уж и плохие. Во что мне никак не заставить себя поверить, поскольку через несколько дней я, скорее всего, потеряю сестру из-за Мамы Джовы с ее заданием.

— Вряд ли это изменит мое отношение к Маме Джове, но спасибо, что рассказал.

За эти пять минут я узнала о папе больше, чем за всю мою жизнь. Спасибо, что эти пять минут у меня были.

— Это твое задание, и оно касается вас с Мамой Джовой и больше никого.

Я думала, он будет умолять меня убить Люка после перепалки с Прией. Просить спасти Иден ценой моей нравственности. А он не стал.

Я всегда знала, что папа любит меня. Даже когда он ушел. Но у меня было ощущение, что для него это обязанность. Любовь того сорта, которую даришь, поскольку положено, не чувствуя ее по-настоящему, всем сердцем.

А этот папа бесконечно далек от того человека, который спрашивал меня, не хочу ли я уйти с ним, и отчаяние в его голосе было так очевидно и неприкрыто, что во мне что-то сломалось. Не просто что-то, а мое представление о нем. Он утратил свои сверхспособности. Перестал быть моим потрясающим папочкой.

И превратился в человека, который навесил на маленького ребенка невозможное решение. В человека, который бросил меня.

Теперь это человек, который, я уверена, будет любить меня, какой бы выбор я ни сделала. И не по обязанности, а потому что он правда это чувствует.

— А почему ты не ешь то, что я готовлю? Потому что это напоминает тебе о тете Элейн?

Я отколупываю лак на большом пальце ноги.

Папа мотает головой:

— Честно говоря, ее стряпня мне никогда не нравилась. Слишком много пряностей, слишком много масла. — Он пихает меня в плечо. — Мне нравятся твои рецепты. С ними тебе и надо выходить на конкурс.

— Там просят семейные рецепты.

— Ты тоже часть истории семьи. Новые поколения тем и хороши, что меняют все то, что прежние не сумели. Берут старое, добавляют к нему что-то новое — и делают своим.

Эти его слова заставляют меня вспомнить о Йохане, который подставил себя под удар и нарушил традиции своего матриарха, чтобы спасти меня. При этом он отказался помогать Картерам, поскольку счел, что сделал им уже достаточно одолжений. Тетя Элейн пыталась помирить магию с технологией, а когда у нее не получилось, спасла нашу семью от Джастина ценой своей жизни и даже памяти о ней. Бабушка положила конец эпохе, в которой наша семья практиковала нечистую магию и получала сильные дары, и вывела нас в новую эру — эру чистоты и слабых даров.

— Не сомневаюсь, ты можешь приготовить что-то такое, что тронет сердца, — с улыбкой говорит папа. — Ты это здорово умеешь. Все поймут, что твое наследие касается каждого.

«Прикоснись к нему».

Я мгновенно вспоминаю, что сказала мне Мама Джова в тот вечер.

Йохан решил меня спасти.

Тетя Элейн решила нас защитить.

Бабушка решила блюсти чистоту.

Это задание, за которое я решила взяться, повлияет не только на будущее моей первой любви, но и на судьбу всей моей семьи.

Мама Джова с самого начала твердила, что это мое решение и мой выбор. Что я полностью контролирую свое задание. Она велела мне «прикоснуться к нему» — но это я приняла решение выбрать Джураса, хотя совершенно очевидно должна была выбрать Люка.

Я раз за разом принимала решение спасти его.

Я не хочу никого убивать. Я не хочу даже убивать одних, чтобы спасать других, как когда-то Мама Джова. Я хочу делать что-то новое, заниматься чем-то ради будущего.

Может быть, все-таки есть и другой способ выполнить задание. По-новому истолковать его и сделать своим. А своим решением я сделаю возможной лучшую участь для своих родных.

И если я это сделаю, может быть, мне удастся увидеть свое будущее так же, как все остальные видят свое.