Лучшее за год 2007. Мистика, фэнтези, магический реализм

Фрэнсис Оливер Танцующие в воздухе

— Когда настолько опаздываешь, следует предупредить по телефону, — заявил ночной портье.

— Я не могла позвонить. Мне пришлось нестись сломя голову, чтобы успеть на последний автобус из аэропорта, — отрезала девушка, склонившаяся над толстенным, богато украшенным журналом регистрации, хотя она готова была разрыдаться. И без того первый день чертова Конгресса пропущен, а тут еще этот проклятый портье грубит.

— Вы могли бы позвонить из самолета.

— В самолетах запрещено пользоваться мобильными. Кстати, трубки у меня все равно нет.

Ночной портье, уже немного очухавшийся ото сна, прочел имя девушки и окинул ее с ног до головы оценивающим, ничего не упускающим взглядом; так-так, стройненькая, без особых примет, Сьюзен Фаринг, особа без достатка и влияния, догонявшая последний автобус вместо того, чтобы взять такси, и не имеющая даже мобильного телефона. Затем его утомленный и несколько затуманенный алкоголем мозг отметил, что она хорошенькая, и портье заговорил чуть приветливее:

— В любом случае, вы получите хорошую комнату с прекрасным видом прямо на парк Дома Конгрессов. Ворота сразу напротив. Завтра утром не опоздаете.

— Спасибо, — буркнула не смягчившаяся Сьюзен.

Портье пожал плечами и протянул ей ключ. Он не предложил помочь с багажом. Не настолько уж она хороша, и на чай от нее вряд ли дождешься. Да и нынешние чемоданы всегда с колесиками. И ее тоже — вон, одно заедает. Портье, выходец из страны, в которой у большинства чемоданов колесики как раз отсутствовали, наблюдал из-под полуприкрытых век, как Сьюзен сражается с толстым ковром, волоча свой багаж мимо подстриженных в форме шаров растений в кадках и однообразноскучных модернистских кресел к лифтам.

В своей комнате Сьюзен раздвинула занавески и распахнула окно в теплую летнюю ночь. Да, парк виден был насквозь, как и сказал портье, до самого сияющего купола. Это, должно быть, крыша Дома Конгрессов, подумала Сьюзен, вспомнив фотографию в брошюре. Свод не просто светился; в нем угадывалось движение и буйство красок. Какая-то вечеринка в пентхаусе? Любопытно. Девушка прихватила с собой бинокль, рассчитывая понаблюдать за птицами Нойзидлерзее,[46] когда Конгресс закончится. Она быстро распаковала его и навела линзы на яркий купол, возвышающийся над темными деревьями.

Да, там шла вечеринка — люди танцевали. Явно бал, и очень торжественный, возможно, даже костюмированный. Женщины в длинных платьях, мужчины в костюмах, таких же пестрых, как платья: багряно-красных, изумруд прях, льдисто-голубых. Но, как Сьюзен ни крутила колесико настройки, как ни ловила фокус, она никак не могла разглядеть их отчетливо. Гости, казалось, беспрестанно кружились, подлетая к стеклянным стенам и мгновенно уносясь прочь. Вот мелькнул подол широкой юбки, светлая прядь, разворот плеча, вскинулись хлопающие руки — всего лишь вспышки образов, мимолетные проблески. Она продолжала вглядываться, все еще пытаясь добиться от бинокля четкости, когда ее ушей достигла тонкая, едва слышная мелодия. Вальс — возможно, вальс Штрауса? Обрывок слишком короток, слишком слаб, чтобы определить наверняка. Ясно одно: это очень быстрый вальс, поистине бурный вальс — танцоры двигаются с головокружительной, почти невероятной скоростью. Конечно, Австрия славится подобными вальсами… Да, этот бал, в честь чего бы он ни давался, действительно фантастический. Она просто обязана посмотреть поближе.

Забыв об усталости, Сьюзен наспех припудрила носик, пробежала расческой по волосам и кинулась вниз по лестнице. Бал наверняка не имеет никакого отношения к открытию ее скучного Конгресса — скорее уж к закрытию предыдущего; но раз уж идет такая вечеринка, то бар, вероятно, еще открыт. Она чуть-чуть выпьет, послушает музыку и, может, даже проскользнет в купол.

— Там бал, — весело бросила она ночному портье. — Я хочу пойти посмотреть.

Портье безразлично кивнул. Сьюзен торопливо пересекла улицу и оказалась возле ворот. К ее удивлению, они были закрыты на цепь и висячий замок. В будке у входа застыл сторож. Увидев Сьюзен, он покачал головой и сделал ей знак отойти.

— Zugesperrt, — сердито буркнул он. — Заперто.

— Но там вечеринка. Там бал! — воскликнула Сьюзен на своем безупречном немецком.

Часовой снова тряхнул головой:

— Zugesperrt.

Обескураженная, Сьюзен побрела назад по пустынной улице. Ночной портье дремал. Девушка взглянула на часы над его головой и изумилась, увидев, что сейчас даже позже, чем она думала. Огорченная задержкой самолета, она забыла перевести часы. Уже два ночи. Вечеринка, должно быть, закончилась.

Поднявшись к себе, она убедилась, что купол темен и безмолвен. Но почему же ворота были заперты? А, гости, наверное, вышли с другой стороны, решила девушка. Возможно, безопасность требует, чтобы ночью использовались только одни ворота. И все же странно, что все здание словно погасло разом, что все окончилось так внезапно, без обычных звуков, сопровождающих разъезд гостей… Но она слишком вымоталась за сегодня, чтобы ломать голову над этой загадкой. Сьюзен перевела стрелки своих часов и поставила на утро будильник. Через несколько минут она уже спала, крепко, без сновидений.

Следующим утром Сьюзен шагала по длинной песчаной подъездной аллее, обсаженной безжалостно обкромсанными деревцами. Здание, к которому она приближалась, являло собой предел неуклюжести смешения стилей. Тут вступали в мезальянс псевдо-Ренессанс, псевдоклассика и палаццо (кажется, это так называется) конца XIX века, рождая массивный куб с дорическими колоннами и мраморными ступенями повсюду, с нелепыми цветочными фризами и венчающим все это безобразие стеклянным куполом. Вместе со стеклянными и бетонными флигелями, умножающими общую абсурдность строения, здание это — средоточие «изысканных достоинств», как описывалось оно в рекламном буклете, — было достаточно большим, чтобы вмещать две-три маленькие конференции или одну крупную.

В настоящее время тут проводились два конгресса. Сосредоточившись на поиске нужной ей конторки, Сьюзен обшаривала взглядом только первый этаж. И лишь когда ей закончили надписывать и пришпиливать бэйдж, она подняла голову — и взор девушки уперся прямо в купол из гладкого стекла.

— Но как!.. — негромко воскликнула Сьюзен. Почувствовав внезапное головокружение, она ухватилась за стоящий перед ней стол.

— Я говорю… Что-то не так? Вам плохо?

— Нет, все нормально. Просто на секунду закружилась голова. Вчера было такое длинное путешествие. И мой самолет опоздал.

Коренастая женщина, обратившаяся к ней, уставилась на карточку Сьюзен.

— Вижу, ты тоже из «Эллифонта». Привет-привет. Я Мюриэль Стэйнс. — Она помахала лацканом с приколотым к нему бэйджем. — Из вестонского отделения, — добавила она, заметив, что Сьюзен пропустила представление мимо ушей. — Большинство остальных тут — ксенотрансплантологи. Здешняя политика направлена на смешение различных групп — устраиваются научные собрания и все такое прочее, что многие ученые считают витанием в облаках. Все говорят, мол, нужны мосты между наукой и культурой. А я думаю — это чушь. Куда полезнее сочетать родственные дисциплины, вроде урологии и бактериологии: у них есть чем обмениваться. Но на этот раз они попали в самое яблочко. Последнее слияние… — Она остановилась, увидев, что Сьюзен с пустым лицом по-прежнему опирается на стол. — Дорогая, с тобой правда все в порядке?

— Да. Наверное, дело в разнице во времени. Перелет, нарушение биоритмов… Еще минута, и я приду в себя.

— Разница во времени? Это при перелете из Лондона? Как-то не верится. Не принести ли тебе чего-нибудь?

— Нет, спасибо. — Сьюзен сделала шаг в сторону, оторвавшись наконец от стола. Она не могла заставить себя опять поднять взгляд. — Прошлой ночью тут проводилась вечеринка?

— Вечеринка? Что-то не слышала. Разве что ксено сняли ресторан после закрытия.

— Ресторан наверху?

— О нет. Там всего лишь небольшие комнаты для семинаров. Ты же видела, как тут все построено. Пустая трата пространства. Безобразие или безрассудство, или как вы там это произносите. — Мюриэль бросила короткий взгляд наверх. — Только подумай, какой Конгресс-Центр мог бы занять все эти ярусы. Впрочем, полагаю, люди находят этот огромный высоченный зал до самой крыши впечатляющим.

Сьюзен уже слегка успокоилась. Не может быть, что она видела танцующих именно в куполе. Здесь должны быть другие комнаты, и свет каким-то образом спроецировал… Нет, ерунда. Но, возможно, дело тут в каком-то son et lumiere,[47] некая оригинальная осветительная аппаратура подбросила образы вверх, отразив их в стекле… Да, наверняка так. Какая-то демонстрация — залом воспользовались для показа новой технологии виртуальной реальности. Но тогда снаружи, в парке, должны были находиться зрители, глядящие наискосок и вверх, как она из окна гостиницы. Хотя, возможно, они там и были. Потому-то в парке и стояла такая темень. А если нет — что ж, у любого могут возникнуть галлюцинации, когда он устал и едва стоит на ногах после того, как провел часы, вдыхая спертый воздух салона самолета. Теперь девушка твердо вознамерилась сконцентрировать внимание на Мюриэль Стэйнс, но та уже перебралась на противоположную сторону зала прикалывать бэйдж какой-то другой — более отзывчивой или более важной — персоне.

Во время первого доклада, возвещающего о чудесах новых биометрических систем «Эллифонта», мысли Сьюзен витали совсем в другом месте. «Я не настолько устала. И я ничего себе не вообразила. Какая-то демонстрация — но какая и чего? Уж конечно, чего-то, что не имеет ничего общего с ксенотрансплантацией. Очередное капиталовложение „Эллифонта“? Или просто прием гостей? Но почему тогда Мюриэль не знала о вечеринке?»

— Что это тут демонстрировалось вчера ночью? — спросила она за ланчем у пожилого администратора «Эллифонта» — из какого он там отделения — брюссельского? гамбургского? — сидящего рядом с ней.

— Вчера ночью? — Седой мужчина, не ожидавший обращения, нервно сглотнул и зыркнул на бэйдж Сьюзен. «А ведь он испугался, — подумала девушка. — Испугался, что пропустил что-то важное». — Я ничего не знаю ни о каких демонстрациях. Бар закрылся в двенадцать, позже него ничего не работало. Насколько мне известно. По некоторым причинам здесь не любят полуночных гуляний.

— А не мог тут проводиться бал? Или работать какой-нибудь son et lumiere?

— Сон — кого? А, да-да, понимаю. Нет, с нашей толпой — никаких балов. И я что-то не видел никого среди ксенотрансплантологов, кто бы отплясывал под сальса.[48] Он становился все увереннее и увереннее. — Вы из бэрримаунтского подразделения. Чем вы занимаетесь?

— Переводами с немецкого. Я в основном работаю на дому.

— Переводами? Не слишком весело, полагаю.

Обиженная глупым замечанием, Сьюзен принялась превозносить важность и интерес технического перевода, хотя, честно говоря, по большей части она выполняла скучную работу и иногда задумывалась, не была ли ее прошлая должность редактора журнала для собирателей пуговиц более стоящей. Так или иначе, она не отдалась спору всем сердцем. Если вчера не было ни вечеринки, ни демонстрации, кого же — или что же — она видела танцующими в лишенном пола стеклянном куполе в полвторого ночи? Тот потный толстяк рядом с ней в самолете — похожий на бандита из русской мафии, — не мог ли он подсыпать что-нибудь ей в питье? «Не будь параноиком», — велела она себе и попыталась сосредоточиться на своем унылом собеседнике.

Вечером, после обеда, Сьюзен поторопилась подняться в свою комнату, чтобы занести некоторые наблюдения в свой ноутбук и подготовиться к вечернему приему в доме мэра. Когда она все закончила, уже стемнело. С колотящимся сердцем выглянула она в окно. Купол был освещен, но всего лишь обычной подсветкой — он не сиял, как вчера. Ни музыки, ни танцев. «Слава богу, — подумала Сьюзен и задернула занавеску. — Вот так, больше я не стану смотреть».

Прием оказался благоразумно короток. Не будучи поклонницей Штокхаузена,[49] Сьюзен не проявила интереса к последовавшему за официальной частью вечера концерту и согласилась отправиться в ближайший бар кое с кем из коллег. Разговоры за их столиком заглушал стол соседний, за которым разместилась группа немецких ксенотрансплантологов, которых угощал и развлекал дюжий молодой чиновник Конгресса с копной соломенно-желтых волос, багровым носом пьяницы и оглушительным басом. Он неустанно сыпал шутками на местном диалекте. Время от времени резко, как все подвыпившие, он переходил на серьезный тон, но голос его все равно продолжал громыхать.

— Есть много местных историй. Даже о нашем чудесном Конгресс-Центре. До того как город вступил во владением этим местом, там были одни руины, а потом у кого-то возникла великолепная идея восстановить старые развалины и возродить здание для международных встреч. Теперь наш Центр один из самых популярный в Европе. Он загладил свою скверную репутацию. — Великан сделал паузу.

— Скверную репутацию? Какую? Расскажи нам, Готфрид! — подстегивали трепача слушатели.

«Черта с два он нуждается в поощрениях», — подумала Сьюзен. Но повернулась так, чтобы лучше его слышать.

— Ну что ж. Знаете ли вы, почему там не устраивают танцев? Тот большой зал — он же просто создан для поздних вечеринок, для балов. Так вот, первый владелец, построивший эту громадину, граф Тифенвальд, был весьма экстравагантен. Денег для поддержания порядка у него не имелось, зато дом славился изумительными приемами. Когда дочери хозяина стукнуло восемнадцать, он пригласил к себе всю знать, всех важных — и даже кое-кого из неважных — особ города на грандиозный бал. На одном из балконов оркестр наяривал дикие вальсы. Гости плясали, точно околдованные. Но той ночью валил густой снег и дул очень сильный ветер. Возводя этот огромный купол, Тифенвальд не подумал о нашем климате.

Он умолк, усиливая драматизм истории. Аудитория хранила вполне уместное мертвое молчание.

— Никто не знает, был ли то снег, жар снизу от газовых ламп и распаренных танцующих тел, или ветер, или вибрация музыки, или всё вместе, но, так или иначе, купол раскололся и рухнул. Гигантский стеклянный колокол упал на танцоров. Естественно, тот купол, что вы видите сейчас, — поспешно добавил он, еще не слишком пьяный, чтобы не осознавать, что этот рассказ может произвести на слушателей нежелательный эффект, — полностью современный, он отлично сконструирован, надежно укреплен и совершенно безопасен в любую погоду.

Много народу погибло. Кровавые последствия падения были ужаснее взрыва бомбы. Когда моя мать была маленькой, она дружила с девочкой, чья прабабушка была одной из тех, кто выжил, но не смогла избавиться от страха за всю оставшуюся жизнь. Тифенвальды так и не оправились после случившегося. Они продали свой дворец и вскоре покинули страну. Об этой семье ходят всякие истории. Говорят, что они прокляты. Говорят, что дочь и ее тайный любовник спаслись, что они сбежали с танцев до трагедии. Но никто никогда больше о них не слышал.

И это еще не все — если вы любите истории о привидениях. Но вы, конечно, ученые и, конечно, не любите ничего такого.

— Почему это не любим? Любой может наслаждаться сказками, а верить в них необязательно, — сердито заметила женщина-ксено, и остальные присоединились к ней: — Валяй, расскажи нам историю о привидениях, Готфрид!

— Ладно. Существует местная легенда, что иногда те танцоры, те мертвые танцоры, появляются вновь. Они танцуют в воздухе, танцуют в куполе, который убил их. Нечто вроде сцены из «Вальпургиевой ночи», только куда красочнее. О нет, никаких пляшущих скелетов, лишь женщины в прекрасных длинных платьях, которые они надели на тот бал. Однако если вглядеться пристальнее, можно увидеть, что они в крови. Но, естественно, слишком пристально всмотреться невозможно. Увидеть их можно лишь издалека. Когда вы приближаетесь, они исчезают. А возникают они всегда перед какой-нибудь катастрофой. Люди утверждают, что видели их перед началом двух великих войн и перед страшной эпидемией гриппа. А еще говорят, что послание танцующих бывает и личным — если их видишь ты, и только ты, то тебе или очень близкому тебе человеку суждена скорая смерть.

— Вот как хорошие истории делаются лучше, — шепнул один из слушателей другому.

— Или банальные — хуже, — ответил тот.

Но Готфрид услышал:

— Нет, правда. Я только пересказываю то, что говорят местные. Конечно, это всего лишь легенда. Когда происходит что-то кошмарное, вроде этого случая, люди всегда начинают видеть призраков. И хотя все это, естественно, ерунда, местные твердо убеждены, что в этом здании никогда не должно проводиться ни танцев, ни больших вечеринок. Зал можно снять, например, для свадьбы, но никто пока этого не делал.

— Какое нелепое суеверие, — заявил кто-то из аудитории Готфрида. — Разве вы не теряете деньги, не устраивая танцев в таком великолепном помещении?

— О нет. В конце концов, мы принимаем в основном конгрессы, а конгрессмены со времен знаменитого Венского Конгресса не особо танцуют. А место это по ночам немного мрачновато. Лекции еще куда ни шло, но для музыки акустика там ужасная. Однажды мы попробовали — и Моцарт зазвучал совсем как Штокхаузен. К тому же в городе масса других прекрасных помещений. Тем, кто проводит целый день в Центре, нравится перемена обстановки. Сегодня вы посетили особняк мэра, — кстати, вы заметили там инкрустированные серванты времен Ренессанса? А теперь еще одна занимательная история…

— …и ходят слухи, что это произойдет в случае следующего слияния. Но не думаю, что нам следует беспокоиться. Во всяком случае — пока. Сьюзен? — Ее сосед придвинулся ближе. — Сьюзен, ты же не слышала ни слова из того, что я сказал.

— Ох, извини. У этого типа такой зычный голосище. Так что там про это слияние?.. — Сьюзен умолкла.

— Я не собираюсь все повторять сначала, — раздраженно фыркнул ее сосед. — Мда. Тут шумновато. И жарко. Кажется, с меня довольно. Кто-нибудь собирается топать обратно в гостиницу?

Сьюзен была решительно настроена держаться подальше от окна. «Не отдергивай занавески. Не смотри». Она попыталась погрузиться в детектив. «Викарий опоздал, — подумала Мэри Бирн, входя с охапкой цветов и колосьев, чтобы украсить помещение к празднику урожая. На пороге она уронила букет и закричала. Полоса крови и битого стекла тянулась к алтарю, у которого…»

Сьюзен отложила книгу и взяла справочник орнитолога. Она намеревалась отметить всех птиц, которых можно встретить у Нойзидлерзее. Затем ей показалось, что она слышит слабую музыку, и девушка плюхнулась на кровать, зажав уши руками. Теперь она слышала только яростный стук собственного сердца.

«Это чушь. Нелепое суеверие. Я даже не верю в привидения, не верю в экстрасенсов, не верю в весь этот вздор. Но я видела танцующих. Должно быть какое-то разумное объяснение. Это обычная байка, я могла читать подобное раньше, могла видеть такое в кино или еще где-нибудь, и вот, потому что я устала, и воздух в самолете был спертым…» Бесполезно. Одно и то же предложение крутилось в ее голове снова и снова: «Du, oder jemand der dir nahe liegt wird sterben». Ты или кто-то из твоих близких скоро умрет.

Так кто же? «Только не я, — вопил рассудок Сьюзен. — Пусть кто-то другой, только не я». Она была единственным ребенком в семье, и родители ее уже умерли. Год назад она разошлась со своим последним парнем — расстались они без особого сожаления. У нее есть друзья, но не близкие. И уж тем более не очень близкие. Если кто-то и обречен, то только она. Что ж, это, возможно, и лучше, чем кто-то из дорогих и родных, но перспектива все равно мрачнее некуда; и не важно, сколько раз она повторяла себе, что все это абсурд, — сердце девушки неистово колотилось, а руки, по-прежнему зажимающие уши, были мокры от пота.

Заснула она только перед самым рассветом и проспала — как ей показалось — всего несколько минут, когда ее разбудил возбужденный гам. Такое впечатление, что все обитатели гостиницы высыпали в коридор; должно быть, она проспала. Сьюзен спрыгнула с кровати — и увидела будильник. Всего шесть. Ее охватил очередной приступ страха. Неужели пожар? Или та самая катастрофа? Девушка набросила халат и торопливо распахнула дверь.

Мюриэль Стэйнс, напыщенная делегатка от «Эллифонта», тоже оказалась в коридоре, помятая и взъерошенная, в мешковатой желтой пижаме и пушистых тапочках. «Очевидно, не ожидала ночных визитов коллег». Эта мысль, пришедшая в голову Сьюзен, вытеснила страхи.

— Бедный старый Оскар, — запричитала Мюриэль. — Оскар Херд из отдела кадров. Он жил по соседству от вас. Сердечный приступ. Они там пытаются снова завести его сердце, только, думаю, уже слишком поздно.

— Ох. Это ужасно, — заметила девушка и, поскольку Мюриэль продолжала сверлить взглядом дверь рядом с дверью Сьюзен, добавила: — Наверное, теперь нам следует разойтись по комнатам? Не торчать же в коридоре, как призраки.

Мюриэль бросила на нее ошеломленный взгляд:

— Я не торчу. Я подумала, может, им понадобится помощь. Позвонить семье или что-то еще. А ты, милочка, раздражена.

— Простите. Да, я раздражена. Не обращайте внимания, просто провела скверную ночь. Увидимся за завтраком.

Они обе отправились в свои комнаты. Сьюзен наспех оделась и отрепетировала отговорку — предлог снова появиться в коридоре. Не смогла уснуть и решила прогуляться. Прихватила бинокль, чтобы понаблюдать за ранними пташками. За дверь она шагнула как раз вовремя, чтобы увидеть, как выносят из комнаты Оскара Херда — на носилках, с прикрытым простыней лицом.

— Что ж, скверная ночь, видимо, миновала, Сьюзен, — сказала Мюриэль за завтраком. — С тех пор как ты приехала, я не видела, чтобы ты так улыбалась.

— Неужели? Должно быть, я просто рада, что видела сегодня на прогулке хохлатого жаворонка. Это очень редкий вид.

— Полагаю, ты их всех записываешь, а потом посылаешь списки в какое-нибудь общество защиты птиц.

— Точно, — ответила Сьюзен.

Она ничего не записывала. И жаворонка не видела. Ей нужно было чем-то оправдать возбуждение, которое она не могла скрыть. Это, конечно, чудовищно — радоваться чьей-то смерти, и ужасно обнаружить себя, разумную, предположительно, личность, поддавшейся глупым суевериям. В одном из документов, которые она переводила, доступно излагалось, что по законам статистики такое совпадение, как смерть твоего соседа в гостинице, вполне возможно. А то, что она видела, все равно поддается какому-то логическому объяснению. В конце концов, не исключено и экстрасенсорное восприятие, еще не исследованное электромагнитное излучение мозга — почему подобные передачи должны быть непонятнее мобильного телефона?

— Она не слушает, — фыркнула Мюриэль. — Снова витает со своими птичками. Знаешь ли, Сьюзен, здесь не конгресс птицелюбов. Мы тут ради «Эллифонта».

— Передайте молоко, пожалуйста.

Сьюзен проигнорировала резкость Мюриэль. Большая Сестра, Большой Брат — она из таких. «Эллифонт» просто набит ими. Верность корпорации стала для них почти религией, так же как шпильки, которые служащие вроде Мюриэль могли воткнуть в любого, кто оскорблял их или угрожал их работе. Когда Сьюзен начала работать на «Эллифонт», она раз или два выдала напрашивающийся каламбур насчет «Слоноподобной компании» и быстро поняла по встретившему ее слова молчанию, что над «Эллифонтом» не стоит шутить. Ее радовала возможность работать дома, а также то, что она не продает и не исследует, а всего лишь переводит: дело индивидуальное и нейтральное. В любом случае, она нуждалась в этой работе.

— Ты будешь присутствовать на дополнительном собрании сегодня вечером, не так ли, Сьюзен? Ты ведь не отправишься полюбоваться на сов? Появилось новое программное обеспечение, напрямую относящееся к твоей сфере деятельности.

— Да, конечно, я буду.

Черт бы побрал эту стерву. «Как будто ее делегировали испытывать меня, следить за мной». Вот и новое беспокойство. Почему вообще ее, неприметную Сьюзен Фаринг, послали на Конгресс, где почти ничего не связано с ее работой? И почему Мюриэль так настойчиво изображает Большую Сестру? Сьюзен не удивилась бы, если бы это оказалось какой-то особой проверкой. Кое-что из того, что она переводила недавно, носило гриф «Секретно». Возможно, они встревожились, что она выдаст какие-нибудь тайны компании. Сунет бумаги в дупло, из которого их заберет ее приятель-птицелюб? Сьюзен снова улыбнулась.

— Птицелюбы, — заявила Мюриэль всем сидящим за столом, когда Сьюзен ушла. — Если кому интересно мое мнение, они все слегка психованные.

Несмотря на новую заботу, позитивный настрой не покинул Сьюзен. Наличие жизни, в конце концов, поважнее наличия работы. И снова она сделала себе замечание. Как глупо, как примитивно чувствовать себя так, словно тот несчастный умер, чтобы подарить ей жизнь. Нет, подобные галлюцинации что-то да значат — это как большая стая птиц без вожака, поворачивающая разом… Надо будет по возвращении почитать об экстрасенсорном восприятии. А пока к черту Мюриэль Стэйнс и ее собрание. Сегодня вечером она отметит отсрочку приведения в исполнение смертного приговора.

— Мне хотелось бы поговорить с тобой, — обратилась Сьюзен к тому чиновнику, Готфриду. Она взбодрила себя двумя бокалами вина, а Готфрид, очевидно, употребил уже гораздо больше. — Та история, которую ты рассказал прошлой ночью. О танцорах в стеклянном куполе. Я их видела. В ту ночь, когда приехала. А сегодня утром человек в комнате по соседству с моей умер от сердечного приступа. Я в эти штуки не верю. Я не… — Сьюзен отчаялась выудить из сознания нужное слово и перешла на английский: — Я не медиум. Я не суеверна. Но я видела танцоров. Как это можно объяснить?

Профессиональная улыбка Готфрида на миг отказала ему. Затем он рассмеялся и хлопнул девушку по спине. Ответил он по-английски, что Сьюзен сочла несколько оскорбительным. Ее немецкий был не хуже его английского, а то и лучше.

— Моя дорогая юная леди, ты не могла никого видеть, потому что я выдумал эту историю. Даже ученые любят иногда пощекотать нервишки. Ну, может, выдумал я не совсем все. Я личность творческая, но не настолько. Призрачные танцоры и тому подобное — таких легенд сколько угодно. Если поискать, то подобные байки можно найти по всему миру.

— То есть такой местной легенды нет? Значит, в этом здании никогда не погибали танцующие?

— Может быть. Откуда мне знать? Я не здешний. Я просто все выдумал. Извини, если огорчил тебя. В следующий раз расскажу нашим гостям что-нибудь со счастливым концом. А теперь прошу прощения. Мне надо кое с кем встретиться. Ты сегодня отлично выглядишь. Может, выпьем попозже? — Он потрепал ее по плечу и ушел.

«Он лжет, — подумала Сьюзен. — Его история — правда, но это дурная слава, и он не намеревался рассказывать ее. Что ж, а я вот расскажу, пусть даже люди решат, что я чокнутая».

— Старина Готфрид сегодня так и мечется, — сказал пристроившийся рядом с ней высокий мужчина. — Что ты ему сказала? Он выглядел чертовски озабоченным.

— Ох. Ты один из ксенотрансплантологов? Ты говоришь по-немецки? А, ты немец. Ты слышал, что он рассказывал вчера вечером?

— Думаю, объяснение тут весьма простое, — сказал доктор Ганс Унрих, ксенотрансплантолог, за очередным бокалом. — Ты устала и нервничала, вот твой мозг и сыграл с тобой шутку, отмочил что-то вроде маленького deja vu, которое, как, быть может, тебе известно, очень похоже на крошечный эпилептический припадок. Ты видела танцоров — что было, естественно, галлюцинацией, после того как услышала историю, но твой мозг заставляет тебя считать эту галлюцинацию виденной раньше.

— Полная чушь, — ответила Сьюзен, твердо, но без враждебности. Она находила этого мужчину весьма привлекательным. — У меня не было deja vu с тех пор, как я вышла из подросткового возраста, и вообще ничего подобного я никогда не наблюдала.

— Ну вот, ты одна из тех, кто знаком с данным явлением. Иногда во время стресса это ощущение возвращается.

— А умерший человек — чистая случайность?

— Да. И его смерть только укрепила твою ложную память.

Они продолжали спорить и пить, пока бар не опустел — пришло время обеда и вечерних собраний. Беседа шла очень оживленно. Иногда, высказывая свою точку зрения, Ганс дотрагивался до руки или плеча Сьюзен и однажды оставил свою руку лежать на ее запястье, а она не отстранилась.

— Мы пропустили обед, — сказал наконец Ганс, а чуть позже: — Я опаздываю на семинар.

Сьюзен провозгласила, что не намерена идти на свое собрание, которое все равно будет смертельно скучным. Ганс ответил, что тогда и он никуда не пойдет. Там будет обсуждаться доклад о так называемом тафур-вирусе,[50] который он уже читал и нашел паникерским. Если мы будем обращать внимания на таких, как автор сообщения, доктор Вархейт, все наши работы остановятся, развитие науки прекратится… На самом деле он бы предпочел плюнуть на этот доклад, так почему бы им не отправиться в приличный ресторан и не пообедать вместе? Что они и сделали, по-прежнему продолжая спорить, только вот уделяя все меньше и меньше внимания аргументам и все больше и больше — друг другу. Наконец Сьюзен заявила:

— Слушай, я могу доказать, что это случилось в ту ночь, когда я приехала. Я сказала ночному портье о том, что видела бал и хочу пойти туда на разведку. Может, он вспомнит. О, и еще сторож у ворот. Я думала, что парк открыт из-за приема, а он все твердил свое «заперто». Если мы спросим их и они подтвердят мои слова, вот тебе и доказательство.

К тому времени, как они добрались до гостиницы Сьюзен, они уже шли рука об руку и от души хохотали. Ночной портье сказал, что он ничего не припоминает. Опасаясь депортации, он взял себе за правило никогда ни о чем не помнить. Привратник, раздраженный очередной подвыпившей парочкой, допекающей его на посту, сообщил, что народ вечно просится в парк по ночам, и он не знает, была ли среди этих назойливых личностей Сьюзен.

— Ну вот, — хмыкнул Ганс. Они вернулись в вестибюль отеля и помялись там минуту — минуту неловкости, минуту последнего колебания. Затем Ганс сказал: — Я знаю, что нужно сделать. Может, я тоже медиум. Может, я тоже увижу тех танцоров через твой волшебный бинокль. Давай поднимемся и проверим. Не возражаешь?

— Нет, не возражаю. Да, давай поднимемся.

В лифте они взглянули друг на друга, снова рассмеялись, а потом Ганс наклонился и легонько коснулся губами губ Сьюзен. В комнате девушки, получив бинокль, он основательно повозился, ловя фокус, и разразился серией восклицаний:

— Поразительно! Ужасающе! Истинно так!

— Купол черен как смоль. Ты ничегошеньки не видишь. — Сьюзен все еще смеялась. В этот момент она думала: «Прошел год, целый год. Мне нужен этот мужчина».

— О нет. Вижу. Настоящий Танец Смерти. Всевозможные скелеты в развевающихся шелках. Они зовут меня. Привет, скелеты. — И он помахал рукой.

— Не надо! — Сьюзен внезапно все это показалось совсем не забавным.

— Какой же ты нервный мышонок, — нежно произнес Ганс. — Кое-что я вижу. Я вижу тебя. — Он отбросил бинокль и подхватил девушку на руки.

Сьюзен разбудил звук рвоты. Голова ее гудела от количества выпитого. Бедняга Ганс: будем надеяться, он не смущен, хотя мужчин обычно меньше заботят непривлекательные функции организма. Не очень-то романтично полночи заниматься любовью и проснуться под такой аккомпанемент, но к чему ожидать романтики от приключения на одну ночь? Первую и наверняка единственную. Кстати, а он пользовался презервативом? Девушка не помнила, ведь она была так пьяна. Она вообще помнила не слишком много. В любом случае, ученый, биолог, наверняка он должен быть здоров — и ответствен.

— Вот дерьмо, — пробормотала Сьюзен и зарылась лицом в подушку.

В свете туманной зари вчерашний эпизод уже казался ей опрометчивым и глупым. Кто он такой, в конце концов, и что вообще между ними общего? Она не в восторге от ксенотрансплантологии, или чем так он еще занимается. И если он спит с кем попало на каждом Конгрессе, то риск подхватить что-нибудь есть, да еще какой.

Сьюзен поняла, что ее заставила сделать это не столько неудовлетворенность после года воздержания, сколько экзальтация, подстегнутая глупыми предрассудками. Если сказать ему: «Я переспала с тобой, потому что была счастлива оттого, что умер кто-то другой, а не я», — то у него точно было бы над чем посмеяться.

Она услышала новый звук — на этот раз в ванной чистили зубы. Да, он наверняка спит со всеми подряд, если таскает с собой в кармане зубную щетку. Или он воспользовался ее? Окончательно проснувшись, Сьюзен села. Она очень серьезно относилась к своему имуществу — особенно такому, как зубная щетка. Если человек спал с тобой, это не дает ему права… Но не может же она постучать в дверь и спросить, чья зубная щетка у него сейчас во рту.

— Вот дерьмо, — повторила она и снова шлепнулась на простыню.

Через несколько минут появился Ганс, распространяя аромат зубной пасты и мыла. Он присел на кровать.

— Я тебя разбудил, — сказал он. — Извини. Ты не против, если я включу свет на минутку? Да, мы оба слегка перепили.

Он был мертвенно-бледен. Все еще привлекателен, но глаза пусты и вид лихорадочный — совсем другой Ганс.

— Все отлично, — ответила Сьюзен, всем существом ощущая свои потные подмышки и кислый привкус во рту. — Вижу, ты уже привел себя в порядок. Думаю, теперь моя очередь занять ванную.

Когда она вышла, мужчина уже полностью оделся.

— Ты уходишь, — сказала Сьюзен. В тоне ее не было ни вопроса, ни недовольства, ни сожаления. Он воспользовался ее зубной щеткой — и мочалкой, и полотенцем, и мылом, и все не спросясь, и она хотела, чтобы он ушел.

— Да. Вчера мне надо было сделать кое-какие записи. Лучше разобраться с этим до завтрака. Времени как раз хватит. Ну вот.

— Ну вот, — эхом отозвалась Сьюзен.

Одетым он выглядел гораздо лучше, и она чуть не задала ему этот обычный, слабый, фатальный, чисто женский вопрос. Нет. Пусть он спросит. Если кто-то и произнесет это, то пусть он.

И он произнес — но без уверенности:

— Сегодня мой последний день. Мы еще увидимся?

— После Конгресса я собиралась понаблюдать за птицами. На Нойзидлерзее. Если хочешь присоединиться…

Она знала, что он не захочет, и Ганс тут же ответил с видимым облегчением:

— За птицами? Нет, это не мое. Извини. — Он помедлил. — Ну вот, — повторил он. — Знаешь… все было здорово, да? Это была чудесная ночь.

— Да.

Честно говоря, это наверное и впрямь была чудесная ночь. Судя по тому немногому, что она смутно припоминает.

— И, надеюсь, я рассеял твои страхи по поводу тех вальпургиевых танцоров.

— Ах, это. Да, полагаю, я вела себя глупо — но я их видела.

— Ты неисправима, — сказал он с последней, еще ночной, дразнящей улыбкой и взял ее за руку.

На миг Сьюзен показалось, что сейчас он встряхнет ее, как доброму коллеге, но Ганс немного подержал ее ладонь, наклонился и легонько поцеловал девушку — совсем как в лифте. Она отметила, что рука его горяча, а губы сухи. Направившись к двери, он внезапно пошатнулся и привалился к стене.

— Ганс, с тобой все в порядке?

— Не знаю, что это такое. Наверное, я отвык от выпивки. Раньше я неплохо переносил похмелье. Старею, старею. Прощай, мышонок. — И он ушел.

Сьюзен вернулась в Лондон с головой, набитой птицами. Нойзидлерзее оказалось дивным местом. Она была права, взяв неделю отпуска после Конгресса, хотя и знала, что это не одобрят. «Эллифонт» ожидает, что ты вернешься с семинара немедленно и тут же примешься ускорять его процветание — о это волшебное слово! — и, конечно, займешься ростом собственной карьеры. Но в данный момент Сьюзен было плевать на все это. Однако ее горизонт омрачало небольшое облачко — странная тошнота, преследовавшая ее два последних утра. Рановато для симптомов беременности, к тому же тем же утром она приняла противозачаточную таблетку. Ладно, если это продолжится, она купит тест.

В офисе ее не ждали раньше следующей недели, но уже пришло два факса с текстами, требующими перевода, и кто-то оставил на автоответчике срочное послание. Позвонить в госпиталь — в госпиталь, о котором Сьюзен никогда не слышала. Наверное, что-то связанное с ее работой; документы, должно быть, медицинские, хотя она обычно не занимается медицинскими бумагами. Взглянув на первую страницу факса, она зацепилась за одну фразу и вспомнила кое-что, что ускользнуло от ее внимания на Конгрессе. «Jemand der dir nahe liegt»[51] не означает того, кто находится рядом с тобой в пространстве, вроде соседа в смежной комнате. Это подразумевает человека близкого и дорогого, того, кого ты любишь. А если таковых не имеется, то тебя самого. Девушка сердито велела себе не глупить и не впадать в паранойю. А потом зазвонил телефон.

Это был тот неизвестный госпиталь, и голос того, кто звонил, некоего доктора Бермана, звучал настойчиво и встревоженно одновременно.

— Мисс Фаринг? Мы пытались связаться с вами. Вы были на Конгрессе «Эллифонта» в Штейншлаге, правильно?

— Да, была. А что?

— Одновременно с группой ученых?

— Ксенотрансплантологов, — подтвердила Сьюзен, удивляясь, отчего ее собеседник сам не употребил это слово.

— Мисс Фаринг, пожалуйста, выслушайте меня и отнеситесь терпеливо. Я должен задать вам один вопрос. Вы не вступали в какой-либо… близкий контакт с кем-нибудь из этой группы?

— А ваше ли это дело?

— Боюсь, что да. И очень важно, чтобы вы мне ответили.

— Я встречалась с мужчиной по имени Ганс. Я даже не помню его фамилии. Я с ним спала. Это вы имели в виду под «близким контактом»? А теперь, будьте так добры, скажите, в чем дело. Что-то не так? С Гансом что-то случилось?

Доктор откашлялся. А Сьюзен почувствовала, что спор той пьяной ночи всплывает в ее памяти с кристальной четкостью.

— Ганс мертв, так? Он погиб от чего-то, что называется тафур-вирусом. Их исследования оказались опаснее, чем они считали?

Пойманный врасплох доктор Берман ужаснулся. Ужаснулся еще больше, чем сама Сьюзен.

— Тафур-вирус! Но как… — Тут он взял себя в руки. — Мисс Фаринг, мы не можем обсуждать это по телефону. Гораздо важнее, чтобы вы немедленно прибыли к нам.

Сьюзен нажала на своем телефоне кнопку записи.

— Да, тафур-вирус, — медленно и внятно повторила она. — Один из этих трансгенетических вирусов, так? Которые получают путем сращивания генов или ксенотрансплантацией. Всегда ли он смертелен? Сколько мне осталось?

— Мисс Фаринг, я не могу… Вы не должны предполагать… Пожалуйста, приезжайте в госпиталь. Здесь мы вам все объясним.

— А почему бы вам не послать «скорую»? Насколько вирус заразен? Насколько заразна я?

— Пока отмечена передача только посредством прямого контакта… Но нет, мисс Фаринг, вам просто обязательно нужно приехать. Ради вас и для блага общества. — Тоже любимая фразочка. Доктор так напуган, что лепечет довольно-таки бессвязно. — Мы можем вынести постановление о карантине. Хотя предпочли бы этого не делать. Мисс Фаринг, поскольку вы кое-что уже знаете, позвольте мне сказать одну вещь. Когда появляются первые симптомы, может быть уже слишком поздно.

«Утренняя тошнота, — подумала Сьюзен. — Совсем как у Ганса». Она все еще не чувствовала страха — скорее уж странный восторг. Тут таится очень зловещая тайна, и она сорвет с нее покров. Сорвет и закинет на самое небо. И это действительно будет «для блага общества». Она проверила, идет ли запись.

— Ладно, я еду. Но сперва я хочу услышать побольше об этом тафур-вирусе. Насколько я знаю, он может быть мистификацией. Видите ли, сам Ганс любил пошутить. А я, доктор Берман, чувствую себя превосходно. Можно сказать, я чувствую себя так, словно танцую в воздухе.