Лучшее за год 2007. Мистика, фэнтези, магический реализм

Джон Кессел План финансовой независимости Баума[35]

Когда я подхватил ее возле «Остановись и купи»[36] на Двадцать восьмой улице, на Дот была коротенькая черная юбка и красные кеды, совсем как те, которые она стянула с прилавка в ту ночь пять лет назад, когда мы вломились в хендерсонвилльские «Сирс».[37] Я не мог не заметить крутого изгиба ее бедра, когда она скользнула на переднее сиденье моего старенького «ти-бёрда». Она наклонилась и чмокнула меня, оставив на щеке ярко-красный отпечаток губной помады, а в воздухе — табачный запах дыхания.

— Наконец-то снова вместе, — заявила она.

Идея с «Сирс» принадлежала мне, но, после того как мы забрались в магазин той ночью, все остальные предложения выдвинула Дот, включая и барахтанье на кровати в мебельном отделе, и то, как я оглушил ночного сторожа анодированным алюминиевым фонариком, который взял в скобяных товарах, что и отправило его с сотрясением в госпиталь, а меня со сроком на три года в Центральную. Когда появились копы и уволокли меня, Дот уже упорхнула. Нет, все путем. Мужчина должен отвечать за свои поступки, по крайней мере так мне талдычили на сеансах групповой терапии, которые проводились в тюряге по четвергам. Но я никогда еще не знал женщины, которая могла бы заставить меня делать те вещи, на которые меня подначивала Дот.

Среди парней, посещавших эти сеансы, был такой Изотоп Рой Дестри. Он вечно мутил свою теорию о том, что все мы живем в компьютере и в мире нет ничего реального. Что ж, если вот это ненастоящее, сказал я ему, то уж не знаю, что тогда настоящее. Упругость грудей Дот или запах дерьма в сортире заправки на Двадцать восьмом шоссе — что может быть реальнее этого? Изотоп Рой и типы вроде него всегда ищут запасной выход. И я могу их понять. Каждый из нас иногда мечтает о такой дверце.

Я дал газу и выехал со стоянки на шоссе. Небо впереди алело над Голубым Хребтом,[38] но воздух, влетающий в окно, был сух и пах дымом лесных пожаров, полыхающих в сотнях миль к северо-западу.

— Какая кошка откусила твой язык, дорогуша? — поинтересовалась Дот.

Я сунул кассету в магнитолу, и Вилли Нельсон затянул «Привет, стены».

— Куда едем, Дот?

— Просто веди свою тачку прямо миль двадцать. Когда увидишь указатель на Гончарную лощину, сворачивай направо по первой же пыльной дороге.

Дот извлекла из сумочки пачку «Кулз», сунула одну сигарету в рот и щелкнула автомобильной зажигалкой.

— Не работает, — с опозданием предупредил я.

Она с полминуты копалась в своей кошелке, после чего раздраженно застегнула «молнию».

— Дерьмо. У тебя есть спички, Сид?

Краем глаза я следил, как сигарета ходит в ее губах вверх-вниз, когда она говорит.

— Извини, золотко, нету.

Дот вытащила сигарету изо рта, пару секунд разглядывала ее, а затем отправила щелчком в открытое окошко.

Привет, окно. На самом деле у меня имелся коробок огайских «Голубых головок», но я не хотел, чтобы Дот курила, потому что однажды это наверняка убьет ее. Моя мать курила, и я помню ее мокрый кашель и туго натянутую на кости кожу, когда она лежала в верхней спальне большого дома в Линчбурге,[39] попыхивая «Винстоном» в перерывах между выхаркиванием кусков разъедаемых раком легких. Когда бы мой старик ни поднимался к ней, чтобы забрать тарелки с нетронутым завтраком и спросить, не постарается ли она все-таки съесть чего-нибудь, матушка улыбалась ему — а глаза у нее были большие-большие — и вытягивала еще пару гвоздей для своего гроба из красно-белой пачки своими желтыми от никотина пальцами.

Как-то раз после того, как мне довелось стать свидетелем такой сцены, я последовал за отцом на кухню. Когда он нагнулся, чтобы поставить поднос на стойку, я выхватил из его нагрудного кармана сигареты и растер их в порошок, засыпав табачной крошкой груши и домашний сыр. И уставился на него — пусть только попробует взбеситься. Пару секунд спустя он просто протиснулся мимо меня в гостиную и врубил телевизор.

Такова история моей жизни: я пытаюсь спасть вас всех, а вы все игнорируете меня.

По ту сторону Элмонда были одни лишь горы. Дорога кружила и петляла. Наверху, где-то у макушек деревьев, на откосе у насыпи вспыхивали предупредительные огни. Я вилял, повинуясь двойной желтой линии, с трудом вписываясь в повороты, но дорога оставалась пустынной. Иногда мы оставляли позади какой-нибудь полуразвалившийся домик с помятым пикапом на грязной подъездной дорожке и покрытым пятнами ржавчины пропановым баком во дворе.

Из темноты выплыла табличка со словами «Гончарная лощина», и мы свернули на изрезанную колеями и посыпанную гравием тропу, перекрученную еще больше, чем асфальтовая дорога. Путь круто поднимался, а подвеска у «ти-бёрда» короткая, и мой глушитель не раз со скрежетом проехался по земле. Если в план Дот входило подкрасться к кому-нибудь, то этот план уже провалился. Но она заверила меня, что дом на гребне пустует, и ей известно, где спрятаны деньги.

Время от времени случайная ветка царапала ветровое стекло или боковое зеркало. Лес после летней засухи, худшей за столетие, если верить статистикам, был сух, как трут, и в зеркало заднего вида я видел клубящуюся в свете габаритных огней поднятую колесами пыль. Мы провели на этой дороге минут пятнадцать, когда Дот сказала:

— Хорош, теперь стой.

Преследующая нас туча пыли накатила, точно волна, и стала медленно оседать. Песчинки плясали в лучах фар.

— Глуши мотор, туши свет, — велела Дот.

В наступившей тишине и темноте стрекот цикад как бы придвинулся ближе. Нащупав сумочку, Дот открыла дверцу и выбралась наружу, и я увидел, что она пытается разглядеть при тусклом верхнем свете какую-то карту, начириканную на вырванном из блокнота клочке бумаги. Я открыл багажник, достал монтировку и пару кусачек для срезания болтов. Когда я обогнул машину и подошел к Дот, она уже направила на карту карманный фонарик.

— Тут не больше четверти мили вверх по дороге, — сказала она.

— А почему бы нам просто не доехать туда?

— Кто-нибудь может услышать.

— Но ты сказала, что дом пустует.

— Угу. Но какой смысл испытывать судьбу?

Я рассмеялся. Испытывать судьбу? Забавно. Впрочем, она так не думала и ткнула меня локтем.

— Прекрати, — фыркнула она и вдруг сама хихикнула. Я обвил рукой с инструментами талию Дот и поцеловал ее. Она оттолкнула меня, но не слишком грубо. — Идем.

И мы зашагали по пыльной дороге. Когда Дот выключила фонарик, осталась лишь бледная луна, пробивающаяся сквозь листву деревьев, но постепенно наши глаза привыкли к сумраку. Над нами вздымался черный лес. Ночные прогулки по чащобам всегда рождали во мне ощущение, что я попал в какой-то подростковый ужастик. Вот сейчас из дебрей выскочит с диким визгом парень в хоккейной маске и покромсает нас на ленточки длиннющими бритвенно-острыми ногтями.

Дот услышала об этом летнем коттедже, принадлежащем богатеям, когда работала в Шарлотте.[40] Бройхиллы, или родственники Бройхиллов, — старая финансовая аристократия, наследники мебельного бизнеса. А может, это были Дюки и табак. В любом случае, они пользовались своей хибарой всего месяц-полтора в год. Иногда туда заглядывает уборщик, но в доме не живет. Дот слышала, как их родовитая дочка говорила своему дружку, что ее семейство хранит там десять тысяч наличными на тот случай, если очередной профсоюзный бунт или беспорядки из-за призыва в армию вынудят их на время удрать из города.

Так что мы просто залезем внутрь и найдем деньги. Таков план. Он казался мне немного ненадежным. В прошлом у меня водились бабки — мой старик владел автомобильным агентством, пока не вылетел в трубу. Бросить груду монет в пустом доме — такое поведение богатых людей выглядело в моих глазах несколько необычным. Но Дот могла быть очень убедительной, даже когда она неубедительна, а мой отец все равно утверждал, что у меня нет ни капли здравого смысла. За двадцать минут мы добрались до просеки, и там стоял дом. Он оказался больше, чем я себе представлял. Простоватый, этакий деревенский, с кирпичной трубой и выложенным камнями входом, с бревенчатыми стенами и черепичной крышей. Лунный свет сверкал на трех выходящих на фасад мансардных окошках, но остальные окна были закрыты ставнями.

Я вогнал монтировку в зазор между стеной и петлей одной из ставен, и после некоторого сопротивления та подалась. Изнутри створки намертво держали щеколды, но мы, не церемонясь, выбили стекло и отодвинули их. Я подсадил Дот и сам последовал за ней внутрь.

При помощи фонарика Дот нашла выключатель. Мебель здесь была громоздкой, тяжелой: один только дубовый кофейный столик, который нам пришлось передвинуть, чтобы поднять ковер и проверить, нет ли под ним тайника, весил, должно быть, не меньше двух сотен фунтов. Мы сняли со стен все картины. Одна из них оказалась гравюрой на дереве, Мадонной с младенцем, только вместо ребенка женщина держала рыбу; на заднем плане картинки, за окном, дымное облако совокуплялось с пыльной дорогой. У меня аж зубы застучали от отвращения. За гравюрой не обнаружилось ничего, кроме оштукатуренной стены.

За моей спиной раздался дребезг стекла. Дот открыла бар и вытаскивала из него бутылки — а вдруг за ними есть потайной отсек? Я внимательно изучил ассортимент, взял стакан и налил себе на пару пальцев «Гленфиддиша». Устроившись в кожаном кресле, я прихлебывал крепкое пойло, наблюдая за поисками Дот. Она распалялась все больше и больше. Когда Дот проходила мимо, я поймал ее, обняв крутые бедра, и притянул ближе, усадив к себе на колени.

— Эй! Отвали! — пискнула она.

— Давай попробуем в спальне, — предложил я.

Она спрыгнула с моих коленей:

— Отличная мысль. — И покинула комнату.

Дело оборачивалось типичной для Дот одиссеей: сплошное поддразнивание и никакого удовольствия. Я отставил стакан и пошел за ней.

Дот в спальне шарила в ящиках с чьими-то трусиками и кальсонами, швыряя охапки белья на кровать. Я открыл шкаф. Там висела куча кофт, фланелевых рубах и синих джинсов, на полу стояли пара сапог для верховой езды и аккуратно выстроившиеся рядком сандалии. Я развел болтающиеся на вешалках тряпки, и там, в задней стене, обнаружилась дверь.

— Дот, тащи сюда фонарик.

Она подскочила и направила луч в нутро шкафа. Я провел рукой по стыку панелей. Дверь была такого же серовато-белого цвета, как стенка шкафа, но холодила кожу: наверняка она из железа. Ни петель, ни запоров, только поворотная ручка, вроде катушки на удочке.

— Это не сейф, — сделала вывод Дот.

— Элементарно, Ватсон.

Она оттерла меня плечом, присела на корточки и крутанула ручку. Дверь распахнулась во тьму. Она посветила в проем фонариком; Дот загораживала мне обзор, и я ничего не видел.

— Иисусе! — выдохнула она.

Что?

— Ступеньки. — Дот шагнула вперед, потом вниз. Я отодвинул чужую одежду и последовал за ней.

Ковер кончался у порога; внутри был бетонный пол и узкая лестница, ведущая вниз. Справа тянулись черные железные перила. Стены и потолок — тоже бетонные, шероховатые, некрашеные. Дот шла впереди меня; достигнув пола, она остановилась.

Когда я оказался там, то понял почему. Ступени привели нас в просторную темную комнату. Пол кончался где-то на середине помещения, а по бокам, слева и справа, под арочными сводами зияли черные туннели. Из одного отверстия в другое бежала пара поблескивающих рельсов. Мы стояли на платформе подземки.

Дот дошла до конца платформы и посветила фонариком в туннель. Вдалеке тоже сверкнули рельсы.

— Не похоже на сейф, — заметил я.

— Может, это бомбоубежище, — отозвалась Дот.

Прежде чем я успел придумать, как бы повежливее поднять ее на смех, я заметил свет, разгорающийся в туннеле справа. Поднялся легкий ветерок. Свечение нарастало, точно от приближающихся фар, а с ним и гудение в воздухе. Я попятился к лестнице, но Дот просто уставилась в туннель.

— Дот!

Она махнула мне рукой и, хоть и сделала шаг назад, продолжала наблюдать. Из туннеля выкатилась машина и плавно остановилась прямо перед нами. Она была не больше пикапа. Обтекаемая, в форме капли, из серебристого металла, с единственным фонарем, освещающим путь. Окон не было, но пока мы стояли и глазели, разинув рты, в боку тачки открылась скользящая дверь. Внутри в тусклом свете маячили красные плюшевые сиденья.

Дот шагнула вперед и сунула голову в салон.

— Что ты делаешь? — испугался я.

— Тут пусто, — ответила Дот. — Водителя нет. Заходи.

— Ты же не серьезно?

Дот согнулась пополам и залезла в машину. Затем повернулась и наклонила голову, чтобы взглянуть на меня снизу вверх.

— Не трусь, Сид.

— Не сходи с ума, Дот. Мы даже не знаем, что это за штука.

— Ты что, никогда не выбирался из Мэйберри?[41] Это подземка.

— Но кто ее построил? Куда она ведет? И какого черта она делает в Джексон Кантри?

— Откуда мне знать? Может, нам удастся выяснить.

Машина стояла тихо. Воздух был неподвижен. Рубиновый свет салона бросал тень на лицо Дот. И я полез внутрь.

— Не знаю, не знаю.

— Расслабься.

Тут стояли два двухместных сиденья, и еще оставалось достаточно места, чтобы переходить от одного к другому. Дот удобно устроилась, положив на колени свою безразмерную кошелку, спокойная, как Кристиан,[42] берущий четвертый эйс. Я сел рядом с ней. И тут же дверь скользнула назад, закрываясь, и машина поехала, плавно набирая скорость. Нас даже прижало к плотной обивке спинок. Единственным звуком было постепенно нарастающее жужжание, которое достигло средней высоты тона и остановилось на этом уровне. Я попытался вздохнуть. Ничего не клацало, не вибрировало. В передней части машина сужалась, как носик пули, а в самом центре этого носика расположилось круглое оконце. Впрочем, я видел в нем лишь черноту. Какое-то время я размышлял, движемся ли мы еще, и вдруг впереди показался свет: сперва это была крохотная точка, которая становилась все ярче и больше, пока не пронеслась сбоку от нас так стремительно, что я даже не рискнул бы определить, с какой невероятной скоростью мчится наша маленькая машинка.

— Эти люди, владельцы дома, — поинтересовался у я Дот, — ты, часом, не упоминала, что они прибыли с Марса?

Дот полезла в свою сумку, вытащила пистолет, положила его к себе на колени и снова зарылась в кошелку, после чего извлекла пачечку «Джуси Фрут». Вытянув пластинку, она протянула остальное мне:

— Резинку?

— Нет, спасибо.

Дот убрала жвачку в сумочку, потом кинула туда же пистолет. Стянув с резинки желтую обертку, она развернула фольгу и сунула пластинку в рот. Затем аккуратно сложила фольгу, задвинула ее в лимонный конвертик и пристроила пустую теперь полоску на спинке сиденья перед нами.

Я готов был завопить.

— Какого дьявола мы делаем, Дот? Что тут происходит?

— Понятия не имею, Сид. Если бы я знала, что ты окажешься таким слабаком, то никогда бы не позвала тебя с собой.

— Ты хоть что-нибудь знаешь обо всем этом?

— Конечно нет. Но, могу поспорить, скоро мы куда-нибудь да прибудем.

Я встал со своего места и пересел на переднее сиденье. Это не успокоило мои нервы. Я слышал, как она жует резинку, и чувствовал ее взгляд на своем затылке. Машина пронзала тьму, нарушаемую лишь случайными, проносящимися мимо копьями света. Поскольку не похоже было, чтобы мы действительно скоро куда-то приехали, в моем распоряжении оказалось достаточно времени, чтобы поразмыслить о том, в чем именно я выступил круглым дураком, и под номером один в этом списке шло то, что я позволил бывшей стриптизерше из Мебана провести меня, заставив идти на поводу моего же воображения, как меня не проводили уже лет десять.

Когда я уже решил, что все, с меня хватит, Дот поднялась с заднего сиденья, перешла ко мне и взяла меня за руку.

— Извини, Сид. Однажды я все тебе объясню.

— М-да? Тогда дай-ка жвачку.

Она протянула мне пластинку. Ее прошлый аккуратно свернутый фантик упал между нами; я скомкал свою бумажку и бросил ее туда же.

Я еще не начал жевать, когда гудение машины стало тише, и я почувствовал, что мы замедляемся. В переднем окошке посветлело, и тачка остановилась. Дверь отъехала в сторону.

Здешняя платформа освещалась лучше, чем та, что осталась под домом на Голубом Хребте. На ней стояли и ждали трое, двое мужчин и женщина. Мужчины — в одинаковых черных костюмах типа тех, что носят в Шарлотте банкиры, у которых монет в избытке: костюмчики сидели на них так, как никакая тряпка никогда не сидела на мне. Такая рубашечка, да сшитая на заказ, небось ласкает тело почище материнского поцелуя. Женщина, стройная блондинка, с волосами, стянутыми в тугой пучок, как у библиотекарши — только вот библиотекаршей тут и не пахло, — была в темно-синем платье. Они стояли так пару секунд, пока один из мужчин не произнес:

— Простите? Вы прибыли. Не желаете выйти?

Дот поднялась, пихнула меня, и я наконец заставил свои затекшие ноги заработать. Мы ступили на платформу, шикарно одетая троица залезла в машину, дверь задвинулась, и капля заскользила во мрак.

Я ощутимо продрог: под потолком гулял ветерок. В отличие от грубого камня туннелей под домом стены и потолок здесь были гладко оштукатурены. Над аркой красовался резной барельеф, изображающий преклонившего колени человека в чем-то вроде римской или греческой тоги, с книгой на сгибе одной руки и с факелом в другой. Четко прорисовывались высокий лоб и длинный прямой нос. Он напоминал охранника в Центральной, типа по фамилии Писарькевич, только выглядел гораздо умнее. С потолка, из ламп, похожих на россыпь лягушачьей икры, сочился золотистый свет.

— Что теперь? — спросил я.

Дот направилась к сводчатому проходу.

— Что нам терять?

За аркой оказался ведущий вверх пандус, петляющий примерно через каждые сорок шагов, что твои «русские горки». Пара женщин в платьях не хуже чем у той, которую мы видели на платформе, прошли мимо нас в противоположную сторону. Мы попытались напустить на себя такой вид, будто нам здесь самое место, хотя волосы Дот представляли собой сальное крысиное гнездо, а я был в джинсах, кедах, с суточной щетиной на щеках, и изо рта у меня несло виски и жвачкой.

На третьем повороте стало светлее. Впереди раздавались голоса, отдающие эхом, как будто разговаривающие находились в очень большой комнате. Мы добрались до последней арки, пол пошел вниз, и мы шагнули в зал.

Я и не предполагал, что существует столько оттенков мрамора.

Размерами это место могло потягаться с любой станцией метро. Полы в огромном помещении были сплошь из отполированного камня, сводчатый потолок возвышался над нашими головами на сотню футов, у дальней стены маячило с дюжину греческих пилястр. Яркое солнце сияло за высокими окнами, разместившимися между колонн, и лучи его падали на корзины цветов и огромные пальмы в горшках. В зале стояло несколько палаток вроде информационных стоек, а еще — зарешеченные прилавки, какие встречаются в старомодных банках: за ними сидели вежливые кассиры в бледно-зеленых рубашках и обслуживали клиентов. Но делами тут явно занимались не все. Среди людей с портфелями попадались группки из трех-четырех персон с высокими стаканами со светлым напитком в руках или особы, изящно облокотившиеся на стойку и болтающие с персоналом кабинок. В одном углу мужчина в зеленом костюме наигрывал джаз на великолепном рояле.

Это было нечто среднее между Центральным вокзалом и бальным залом Бильтмор-хауза.[43] Дот и я застыли перед этим великолепием, как пара впряженных в плуг лошадок при звуках котильона. Мраморный пол попирало сотни две рассеянного по залу народу, и каждый — в ладно скроенном городском костюмчике. Даже на одетых по-домашнему были легкие брюки за сотню долларов и кашемировые свитера, небрежно накинутые на плечи. От этого места просто разило деньгами.

Дот стиснула мою руку и потащила в комнату. Она заметила стол с фонтаном и сотней выстроившихся в ряд на белоснежной скатерти бокалов. Розовый мраморный херувим с губками, изогнутыми как лук купидона, лил прозрачное вино из кувшина в сосуд у себя под ногами. Дот передала мне один из стаканов, другой взяла себе и подставила его под падающую из кувшина струю.

Она сделала глоток:

— Неплохо. Попробуй.

Пока мы пили вино и глазели на окружающих, к нам подошел мужчина в форменной рубашке с приколотым на грудь латунным значком с именем «Брэд».

— Не желаете ли умыться и освежиться? Умывальник там, — предложил он, указав на еще одну мраморную арку. Говорил он с британским акцентом.

— Спасибо, — ответила Дот. — Сперва мы желаем промочить горло.

Мужчина подмигнул ей:

— Что ж, когда вы хорошенько промочите горло, вы сможете смело пользоваться им, чтобы позвать меня, а я чем смогу — помогу. — Он с глупой ухмылкой повернулся ко мне. — Это относится и к вам, сэр.

— Чтоб тебя, — буркнул я.

— Уже, — ответил он и удалился.

Я поставил бокал на стол.

— Давай убираться отсюда.

— Я хочу пойти посмотреть, что там, — возразила Дот.

«Умывальник» оказался анфиладой комнат, где нас встретили молодая женщина в зеленом по имени Элизабет и молодой мужчина в зеленом по имени Мартин. Вам надо привести себя в порядок, сказали они, и разлучили нас. Я не собирался ни во что встревать, но Дот, кажется, совсем потеряла голову — она пошла с Мартином. Поворчав немного, я позволил Элизабет проводить меня в маленькую гардеробную, где она раздела меня и подала халат. Затем последовали душ, стрижка, сухая сауна, массаж. Между сауной и массажем принесли еду, что-то вроде сырной кесадильи,[44] только много лучше всего, что я когда-либо пробовал. Пока я ел, Элизабет оставила меня одного в комнате с задернутым шторой окном. Я отодвинул занавеску и выглянул наружу.

Окно с огромной высоты смотрело на город, не похожий ни на один из знакомых мне городов. Он был как картинка из детской книжки: то ли что-то персидское, то ли что-то японское. Изящные зеленые башенки, величественные купола, длинные низкие постройки вроде нефритовых пакгаузов. Солнце безжалостно струило жар на горожан, которые передвигались по улицам между прекрасных домов медленными тяжелыми шагами, опустив головы. Я увидел группку из четырех мужчин в пурпурных рубахах, тянущих повозку; я увидел мужчин с палками, гонящих стайку детей в парк; я увидел грохочущие автомобили, проезжающие мимо усталых дорожных рабочих, вздымая тучи желтой пыли, такой густой, что я словно почувствовал на языке ее привкус.

Дверь за моей спиной открылась, и в щель просунулась голова Элизабет. Я уронил штору так поспешно, как будто меня застали за мастурбацией.

— Время массажа, — сообщила женщина.

— Ладно, — сказал я и пошел за ней.

Затем меня привели туда, где уже сидела Дот, крошечная в своем огромном махровом халате, с чистыми и расчесанными волосами, с отливающими розовым перламутром ноготками. Сейчас ей можно было дать не больше четырнадцати.

— Миленькая стрижка, — сказала она.

— Где наша одежда? — рявкнул я на Мартина.

— Мы принесем ее вам, — ответил он и сделал знак одному из мальчишек на побегушках. — Но сейчас пройдемте со мной.

Они усадили нас перед огромным монитором и продемонстрировали каталог одежды, какой вы не найдете вне «Нейман-Маркуса».[45] На экране, точно бумажные куколки, крутились наши фигурки, которые можно было одевать как угодно, и ты видел, как будешь выглядеть. Дот блаженствовала, как свинья в луже.

— А во что нам это обойдется? — спросил я.

Мартин расхохотался так, словно я отмочил удачную шутку.

— Как насчет пары шелковых рубашек? — предложил он. — Вы хорошо сложены. Они вам точно понравятся.

К тому времени, как нас разодели в пух и прах, вернулся мальчишка с двумя большими зелеными пакетами с ручками.

— Что это? — спросила Дог, беря свой.

— Ваша старая одежда, — ответил Мартин.

Я взял свой пакет. Потом посмотрел в зеркало. На мне была синяя рубашка, длинный серый галстук, завязанный тугим изящным узлом, эбеновые запонки, серый переливающийся шелковый пиджак и широкие черные слаксы со стрелками, отутюженными так, что ими можно было бы колоть лед. А еще — замшевые ботинки, мягкие, точно кожа младенца, и удобные, как будто я разнашивал их три месяца. Я выглядел потрясающе.

Дот облачили в платье цвета шампанского с глубоким круглым декольте, светлые туфли-лодочки, простую золотую цепочку и серьги, поблескивающие в ее темных кудрях. Она слабо пахла фиалками и выглядела лучше обеденного перерыва на шоколадной фабрике.

— Надо убираться отсюда, — прошипел я ей.

— Спасибо, что заглянули! — хором продекламировали Элизабет и Мартин. Они проводили нас до двери. — Заходите еще!

Оживление в зале нисколько не уменьшилось — ну разве что чуть-чуть.

— Ладно, Дот. Теперь потопаем прямиком к подземке. От этого места у меня мурашки по спине бегают.

— Нет, — отрезала Дот.

Она схватила меня за руку — ту, что без пакета — и потащила через зал к одному из зарешеченных окошек. Никто не удостаивал нас второго взгляда. Теперь мы были одеты не хуже остальных и идеально вписывались в обстановку.

Из окошка нас поприветствовала очередная молодая женщина в зеленом:

— Я мисс Гуди. Чем могу помочь?

— Мы пришли взять наши деньги, — заявила Дот.

— Сколько? — спросила мисс Гуди.

Дот повернулась ко мне.

— Что скажешь, Сид? Двадцати миллионов будет достаточно?

— Это возможно, — кивнула мисс Гуди. — Обогните стойку, и пройдем к моему столу.

Дот шагнула за женщиной, но я схватил ее за плечо.

— Какого черта, о чем ты толкуешь? — свирепо прошипел я ей в ухо.

— Просто иди следом и молчи.

Мисс Гуди подвела нас к массивному столу со стеклянной столешницей.

— Нам, естественно, понадобится фотография. И номер. — Она взяла телефонную трубку: — Даниэль, вынеси два кейса… Да, правильно. — Она открыла какую-то страницу на своем компьютере и внимательно изучила ее. — Ваш банк, — обратилась она ко мне, — банк Талера в Женеве. Ваш номер: PN68578443. Со временем вы его запомните. Вот, запишите его пока на ладони. — Она протянула мне очень симпатичную шариковую ручку. Затем назначила номер Дот.

Пока мисс Гуди проделывала все это, из двери в мраморной стене позади нее появился мужчина. Он внес два серебристых кейса и поставил их на край стола мисс Гуди передо мной и Дот.

— Спасибо, Даниэль, — кивнула женщина и повернулась к нам. — Смелее. Откройте их!

Я подтянул кейс к себе и откинул крышку. Он был полон тугих пачек новеньких, хрустящих стодолларовых банкнот. Всего тридцать пачек.

— Чудесно, — сказала Дот. — Спасибо вам огромное!

Я защелкнул кейс и поднялся.

— Нам пора, Дот.

— Еще минутку, — остановила нас мисс Гуди. — Мне нужны ваши полные имена.

— Полные имена? Зачем?

— Для швейцарских счетов. Вы получили только триста тысяч. Остальное будет на вашем банковском счете. Потребуется также фотография.

Дот дернула меня за элегантный рукав.

— Сид совсем забыл об этом, — объяснила она мисс Гуди. — Вечно он торопится. Его зовут Сидней Ксавьер Дюбоз. Д-ю-б-о-з. А я Дороти Гейл.

Я достиг точки кипения:

— Заткнись, Дот.

— Теперь фотографии… — начала мисс Гуди.

— Моей фотографии вы не получите. — Я оторвался от Дот. В правой руке я держал кейс, а пакет с одеждой сунул под мышку левой.

— Все в порядке, — сообщила мисс Гуди. — Мы воспользуемся фотографиями из модельной программы. Бегите, если спешите. Но приходите еще!

Я уже шагал по мраморному полу, новые ботинки щелкали, как метрономы. Люди расступались, пропуская меня. Я направлялся прямиком к пандусу, ведущему в подземку. Тощий мужчина с длинной сигарой с любопытством взглянул на меня, когда я проходил мимо одного из столов; я положил руку ему на грудь и пихнул так, что сбил его с ног. Он удивленно растянулся на полу, но и только; все прочие тоже ничего не сделали.

По пандусу я уже бежал трусцой. Платформа была пуста, лампочки-пузыри все так же сияли золотом, и никто не сказал бы, день сейчас или ночь. Запыхавшаяся Дот нагнала меня.

— Да что с тобой такое?! — крикнула она.

Я чувствовал себя вымотанным. Я не знал, сколько времени прошло с тех пор, как мы вломились в дом на горе.

— Что со мной? Что со всем этим?! Это не нормально! Что они с нами сделают? Это не может быть правдой, эта какая-то афера!

— Если ты считаешь, что это афера, то отдай мне кейс. Я позабочусь о нем вместо тебя, тупой неотесанный ублюдок.

Я замолчал. Я просто не знал, что сказать. Дот отвернулась и перешла на другой конец платформы, как можно дальше от меня.

Спустя пару минут из туннеля выскользнула машина, та или совсем как та, и остановилась перед нами. Дверца открылась. Я забрался внутрь немедленно, Дог влезла следом. Мы уселись рядом друг с другом в полном молчании. Дверца задвинулась, капля набрала скорость, и мы помчались с той же безумной быстротой, как и много часов назад.

Дот пыталась заговорить Со мной, но я уставился в пол. Под сиденьем валялись два фантика от жвачки, один скомканный, другой — аккуратно сложенный, как будто еще с резинкой.

Это был последний раз, когда я видел Дот. Теперь я живу во Франции, но у меня есть еще пара домов — в Мексике и Ванкувере. В Канаде я иногда хожу на автомобильные гонки, но почему-то они уже не интересуют меня так, как прежде. Я пью вино из бутылок с настоящими пробками. Мой словарный запас расширился. Я читаю книги. Я слушаю музыку без слов. Потому что, как оказалось, на мой счет в швейцарском банке поступило десять миллионов долларов. Разница между отсутствием и наличием денег оказалась куда больше, чем я мог себе представить. Они как меч, висящий над моей головой, как стена между мной и тем, кем я привык быть. Северную Калифорнию я покинул где-то через месяц: я нервничал, живя в штате, в котором по-прежнему стоял дом на Голубом Хребте.

Иногда меня тянет вернуться и проверить, действительно ли существует дверь в задней стенке шкафа.

Когда мы с Дот взобрались по бетонным ступенькам и вошли в дом, по-прежнему царила ночь. Возможно, прошла всего минута с тех пор, как мы спустились. Я прошел в гостиную, сел в деревенское кожаное кресло, взял стакан, который так недавно и так давно поставил на столик рядом, и наполнил его до краев виски. Мой кейс с тремя сотнями тысяч долларов стоял на деревянном полу рядом с креслом. На мне была одежда ценой в пару тысяч: одни ботинки наверняка стоили больше, чем месячная плата за любую квартиру из тех, которые я снимал в своей жизни.

Дот присела на диван и тоже нашла себе выпить. Чуть погодя она заговорила:

— Я обещала, что однажды объясню тебе все.

— Откуда ты узнала об этом? — спросил я. — И что это?

— Это сон, ставший явью, — ответила Дот. — Судя по твоей гримасе, ты не веришь в то, что сны могут сбываться.

— Ставший явью сон одного может обернуться кошмаром другого, — сказал я. — Кто-то всегда расплачивается.

Я не думал об этом прежде, но, произнеся фразу, понял, что это правда.

Дот расправилась с виски, подхватила свой кейс и зеленый пакет со своей старой юбкой, свитером и туфлями и направилась к двери. У порога она остановилась и повернулась ко мне. Выглядела она, как двадцать миллионов баксов.

— Ты идешь?

Я поплелся за ней. Светила луна, и мы без хлопот спустились по пыльной дороге к моей машине. Во тьме стрекотали сверчки. Дот открыла пассажирскую дверцу и забралась внутрь.

— Подожди минутку, — попросил я. — Дай твою сумку.

Она протянула мне зеленый пакет. Я вытряхнул его содержимое на землю рядом с машиной, потом опорожнил свой, скомкал пакеты и сунул их под тряпки на растопку. Сверху кинул потертую хлопковую куртку, которая была на мне в ночь ареста в «Сирс», которую штат берег для меня, пока я отбывал срок, и которую я снова натянул в тот день, когда вышел из кутузки.

— Что ты делаешь? — спросила Дог.

— Костер, — ответил я. — Попрощаемся со старыми Дот и Сидом.

— Но у тебя нет спичек.

— Пошарь в бардачке. Там завалялся коробок «Голубых головок».