Курсант. На Берлин – 3

Германия, Берлин, апрель 1939 года

В безупречно сидящем на нем темно-сером костюме, Николай Николаевич Клячин стоял возле окна респектабельного, пусть и не самого пафосного, номера в берлинской гостинице, наблюдая за тем, что происходит на улице. Естественно, дело было не только в желании любоваться улицами Берлина. Хотя, конечно, вид приятный, ничего не скажешь.

В большей мере Клячина интересовала парочка молодых людей, одетых в обычные повседневные костюмы. Один активно изображал заинтересованность афишей, висевшей на высокой круглой тумбе. Второй отирался возле бакалейного магазинчика. Оба они старались выглядеть максимально естественно. И, пожалуй, кто-нибудь другой в жизни не догадался бы, что эта парочка приятных с первого взгляда парней на самом деле сотрудники гестапо.

— Как дети… — Протянул Николай Николаевич вслух, продолжая наблюдать за своими соглядатаями.

Бедненькие… Они так искренне верят, что объект следки их не заметил… Так гордятся собой…

Впрочем, присутствие посторонних глаз, которые теперь постоянно сопровождали его, Клячина совсем не расстраивало. На данный момент он вполне был доволен тем, что имеет.

За долгие годы службы в НКВД, где ценилась лишь беспощадность и аскетизм, Клячин привык к иной жизни. Теперь же, наслаждаясь коньяком в дорогом бокале и видом на ночной Берлин, он с усмешкой признавался себе: да, ему нравится роскошь. Нравятся хорошие вещи, приличные места, нравится этот новый, опасный, но весьма комфортный образ жизни, который он сам себе создал. Кто бы мог подумать, что он, человек, родившийся в обычной, простой деревенской семье окажется тем ещё сибаритом в душе.

Клячин резко отдернул плотную штору, чтоб лучше видеть улицу. Один из парней, тот, что разглядывал афишу, сразу же метнулся за тумбу, якобы привлечённый чем-то интересным. На самом деле — постарался скрыться с глаз. Значит, он все время украдкой пялился на окно номера, где сейчас находится Николай Николаевич.

За стеклом расплывались под моросящим дождем вечерние огни Берлина, превращая уличные фонари в мутные, дрожащие ореолы. Да… Сегодня пошел первый весенний дождь. Запах мокрой листвы и влажного камня, острая свежесть которого проникала в едва приоткрытое окно, несли лишь одно напоминание: сейчас он в центре вражеской столицы, а не в Москве.

Николай Николаевич вдруг ощутил странное щемящее чувство в груди. Наверное, это была тоска по Родине. Вот только он прекрасно понимал, что обратной дороги нет. Да, ему предложили вариант, который дал возможность жить дальше. Предложили тот сценарий событий, благодаря которому Клячин сейчас имеет возможность дышать свежим берлинским воздухом. Но был ли он счастлив? Пожалуй, нет. Душа упорно рвалась обратно, в Москву.

Честно говоря, он до последнего не верил, что все разрешится благополучно. Конечно, не так, как хотелось, но все же.

И да, Николай Николаевич трижды похвалил себя за предусмотрительность. За то, что много лет скрупулёзно собирал все те мельчайшие детали, факты, доказательства, которые позволили ему предъявить ультиматум Бекетову.

Пожалуй товарища старшего майора государственной безопасности Клячин ненавидел так, как никогда и никого. Эта ненависть появилась не сразу. Она пришла с годами. Когда на протяжении почти десятилетия Николай Николаевич выполнял всю самую грязную, самую мерзкую работу, наблюдая при этом, как Бекетов жирует, пользуясь результатами, которые давал ему «верный пёс».

Да, Клячин знал о том, что его называли именно так. Верный пёс Бекетова… Но… В какой-то момент все изменилось. Пожалуй, когда началась история с мальчишкой. Именно она, эта история, дала Клячину возможность начать свою игру.

Конеретно сейчас Николай Николаевич должен был ужинать у фрау Книппер, изображая добродушного старого друга отца Алексея — Николая Старицкого. Должен был, но не пришёл. И не собирался. Эта жалкая роль была лишь ширмой, которую он мог отбросить в любой момент и она его немного раздражала. Однако, фрау Книппер нужна, а значит, придется разыгрывать перед ней хоть друга, хоть свата, хоть брата. Клячин прекрасно знал, что одна из частей «ключа» находится у немки.

Да, Витцке на допросе держался долго. Даже неплохо держался. Но сломать можно любого. Сергей не был исключением. Правда, надо отдать должное, он ухитрился избежать того финала, к которому все шло. Витцке просто сам прервал свою же жизнь. Оставив Бекетова с носом. Все, что товарищ старший майор смог выяснить — это имя Марты Книппер и связь между тайником и сыном Сергея. Вот теперь и приходится плясать перед пацаном. Но только не сегодня.

Клячин криво усмехнулся, глядя на свое отражение в темном стекле. Пусть Алексей Витцке поломает голову, почему «друг семьи» вдруг испарился. Чем сильнее парнишка будет метаться, тем податливее станет. Натянутые, как струны старого рояля, его нервы уже ждали своей симфонии, которую Клячин собирался сыграть лично. Он наслаждался этой властью, чувствуя себя дирижером, чья палочка замерла в воздухе перед грандиозным, беспощадным крещендо.

Клячин отпил из бокала янтарной жидкости, чувствуя, как горькое тепло разливается по языку, выжигая остатки сентиментальности. Причина его отсутствия на ужине была куда более весомой, чем нежелание изображать «друга семьи» для немки.

Сегодня он встречался с Мюллером. С самим Генрихом Мюллером, оберштурмбаннфюрером СС, а теперь, как недавно стало известно, уже штандартенфюрером. Что ж, продвижение по службе этого немецкого цербера лишь увеличивало его ценность как инструмента.

Именно Клячин, много лет являвшийся сотрудником НКВД, мастер интриг и провокаций, был тем самым «таинственным осведомителем Гестапо», о котором с придыханием говорил Мюллер. Это он с расчетливой щедростью «раскрыл» немцам информацию о тайнике Сергея Витцке, о манящих драгоценностях, которые там хранятся. И, что самое главное, об архиве.

О том самом архиве, который мог перевернуть весь политический расклад, взорвать мировое равновесие. Этот архив, кладезь компромата и секретов, являлся главной, сокровенной целью, его трофеем, ради которого он готов был пройти по трупам и пожертвовать судьбами людей. Всех. Но, конечно, не своей.

Их последняя встреча с Мюллером прошла максимально сухо и по-деловому, как всегда между хищниками: никаких лишних сантиментов, лишь холодный, расчетливый поединок умов. Мюллер, словно голодная акула, вытягивал из него информацию. Каждое слово, каждый намёк тщательно взвешивались.

Клячин, прекрасно понимая это, подавал свою «наживку» дозировано, маленькими, манящими порциями. Он не собирался дать этому фашистскому зверю насытиться до конца. «Голодная гиена куда послушнее», — с усмешкой думал он, наблюдая за хищным блеском в глазах Мюллера. — «И легче сядет на поводок».

Именно Николай Николаевич рассказал Мюллеру, как Сергей Витцке, в приступе отчаянного страха, перед тем как его вызвали в Москву на верную смерть, состряпал эту чертову историю с тайником. Не просто спрятал архив, а создал целую схему, в которой была важна каждая деталь. Уберешь одну — и все. Хрен тебе, а не документы. Но главный элемент, конечно, это мальчишка. Без него можно даже не пытаться.

Во время допроса Витцке выдал лишь крупицу правды: место хранения — один из банков Берлина. Но Сергей был хитер, даже в тот момент. Он не назвал способ доступа, только сказал о «ключе» — о Марте Книппер и часах. А потом с булькающим смехом заявил, что даже зная эту информацию, никому до архива не добраться.

На данный момент Клячин умело притворялся, что его интересуют лишь драгоценности. В конце концов, он же «сбежал» из СССР якобы ради личной выгоды, а не из-за каких-то там высоких идеологических соображений. Пусть Мюллер, этот ограниченный немецкий офицер, привыкший мерить людей материальными ценностями, тешит себя удобной, примитивной легендой. Клячин прекрасно понимал: архив был куда ценнее любых, самых крупных камней. И он, как хищник, уже видел свою добычу.

Николай Николаевич тщательно скрывал от Мюллера, что за Алексеем он следил не последние месяцы, а гораздо дольше — с момента, когда понял, что сын Сергея Витцке и есть тот самый главный элемент. Вернее, когда это понял Бекетов. Сам Клячин всего лишь пошел по следу, который ему, неведая того, подсказал товарищ старший майор государственной безопасности.

Тогда он уже просчитал каждый шаг, каждое действие. Для Мюллера легенда выглядила иначе.

Якобы, когда Алексей оказался в Берлине, Клячин последовал за ним, словно тень, не отрывая глаз от своей главной цели. Ни Мюллер, ни Шипко, ни сам Алексей, ни уж тем более Берия, который искренне верит, что опальный чекист рьяно выполняет его приказ, рассчитывая тем самым выкупить свою жизнь, не должны были даже подозревать, что Клячин действует исключительно в своих интересах.

Он играл за себя, за свои безграничные амбиции. Он был единственным игроком на этой доске, кто видел не просто фигуры, а целые комбинации, просчитывая ходы на десятки шагов вперёд, как опытный гроссмейстер, ведущий партию со слепыми.

Вот только Мюллер был не так прост, он чуял подвох, хоть и не мог его определить. Что ж, тем интереснее. Клячин хищно улыбнулся. Хороший игрок. Тем слаще будет победа, тем ярче засияет его собственное мастерство на фоне его поражения.

Клячину вспомнилась вдруг фраза Мюллера, которую он сказал во время их последней встречи — про «гладкость» и «неестественную покладистость» молодого Витцке. Пожалуй, чекист считал слова фашиста попаданием в десятку.

Алексей действительно слишком легко адаптировался, слишком быстро принимал правила. Клячин, как никто другой, чувствовал это. Потому что Алексей сам играл. Это несомненно и однозначно.

Только вот никто, кроме Николая Николаевича, похоже, не понимал, насколько сложную, многослойную партию ведёт этот парень. Клячин, матерый оперативник НКВД, видевший насквозь сотни людей, наблюдал за Алексеем, как за редким, незнакомым видом. Его способности к адаптации, его глубокая, скрытая игра вызывали не просто удивление, но и странное, почти научное любопытство.

В этом парне было нечто особенное, нечто, выделяющее его из любой толпы. Клячин, хоть и не мог пока сформулировать свои ощущения, чувствовал в Алексее не просто инструмент, а потенциального союзника в своей грязной, кровавой игре, или, по крайней мере, достойного соперника в этой грандиозной шахматной партии, где на кону стояло слишком много.

Именно поэтому Клячин не явился сегодня к фрау Книппер. У него был свой, гораздо более сложный сценарий, где каждая фигура, будь то Мюллер или Алексей, должны оставаться лишь пешкой. Николай Николаевич не собирался раскрывать карты раньше времени.

Пусть остальные барахтаются в своих интригах, пытаясь паутины. Он же, словно главный паук в центре гигантской сети, будет ждать нужного часа, когда мухи запутаются достаточно крепко. А потом… потом он возьмёт все. И архив. И драгоценности. Возможно, даже перевернет шахматную доску этой большой, опасной партии по-своему, изменив ход событий полностью.

Внезапно в дверь постучали. Внезапно не потому что Клячин этого не ждал. Наоборот. Он как раз отсчитывал минуты до встречи. Просто размышления о молодом Витцке затянули чекиста в слишком глубокий омут.

Николай Николаевич подошел к двери, повернул ключ и резко ее открыл.

На пороге стоял штандартенфюрер СС Генрих Мюллер. Лицо его выглядело недовольным.

— Какого черта вы закрываетесь, Клячин? Знали же, что я приду. Из-за этого мне пришлось маячить в коридоре. Разве не понятно, что наша встреча носит секретный характер.

— Думаете, вас знает каждый в этом городе? — Усмехнулся Николай Николаевич. — Возможно. Однако не каждый способен узнать, особенно когда вы в повседневной одежде.

Чекист кивком указал на Мюллера, который сейчас выглядел как обычный немец, решивший прогуляться вечером.

Генрих молча отодвинул Николая Николаевича в сторону и вошел в номер.

— Мой фюрер недавно повысил меня в звании, Клячин, — без предисловий, с нотками высокомерия и самодовольства произнес он, впиваясь взглядом в лицо собеседника. — И не в последнюю очередь благодаря вашим донесениям.

Клячин в ответ лишь слегка склонил голову, изображая почтительную благодарность. Ни удивления, ни тем более радости не читалось в его невозмутимом взгляде.

— Я безмерно рад служить делу великой Германии, штандартенфюрер, — с фальшивым почтением ответил Клячин, отсалютовав бокалом.

Мюллер подошел ближе, его взгляд стал жестче, а голос — угрожающе ниже.

— Но этого слишком мало. Нам нужен архив Сергея Витцке. И нужен как можно скорее! Этот мальчишка, Алексей, ваш бывший коллега, сидит на нем, как собака на сене. И вы, Клячин, должны его подтолкнуть в нужную сторону, вытащить из него всю информацию. Немедленно! Любыми средствами!

Клячин знал, что Мюллер всё ещё не верил в легенду мальчишки о побеге из СССР, но и доказать обратное не мог. Сам Николай Николаевич версию Алексея подтвердил. Естественно, в данном случае он не рассказал правды.

Да, парень поступил в секретную школу. Да, выяснил правду о родителях, потом начал разбираться с архивом, психанул и сбежал. Все именно так и было.

Именно поэтому Алексей и «работал» теперь на Гестапо, якобы вычисляя врагов Третьего рейха среди интеллигенции, в кино и так далее. Потому что в противовес сутью Мюллера имелись слова Клячина, который уверил фашиста, что конкретно в этом мальчишка не врет.

Служба на гестапо была лишь ширмой, удобной для Мюллера возможность держать Витцке под присмотром, пока сам Алексей ищет архив. Ну и конесно, в любом случае польза все равно будет. Если парень и правда вычислит попутно врагов Рейха, Мюллер только порадуется.

— Я делаю всё возможное, штандартенфюрер, — с деланым вздохом заверил Клячин. — Алексей очень осторожен, словно натасканная охотничья собака. Он по-прежнему утверждает, что его интересуют лишь драгоценности, которые, по его словам, отец хранил вместе с архивом. Он даже упомянул дворянские корни матери, чтобы объяснить интерес к «семейным ценностям». Хитрит, конечно, этот щенок. Я продолжаю давить, медленно, но верно, затягивая петлю.

Мюллер кивнул, его сознание, ограниченное логикой и прямолинейностью, не видело дальше собственной выгоды. И Мюллер, как любой хищник, всегда выбирал наиболее удобные версии, которые могли бы принести ему выгоду, не подозревая, что он лишь ест с руки того, кто его приручил.

— Мне нужно больше, Клячин. Срочно! Вы сказали, что отец Витцке был слишком хитер и создал дьявольски сложную схему доступа. Часы, эта чертова предательница Книппер… Что ещё⁈ Каковы остальные доказательства, по которым «представитель» будет опознан?

Клячин лишь развел руками, на его лице застыла непроницаемая маска неведения. Он знал, как выглядит ложь, и умело её подавал.

Мюллер внимательно изучал Клячина, пытаясь уловить хоть малейшую фальшь. Но лицо Клячина было непроницаемым.

В этот момент чекисту вдруг вспомнилась их первая встреча в Хельсинки — тот тщательно спланированный спектакль, инсценированное «покушение» на фашиста во время приема. Это была виртуозная игра, где каждая деталь, каждое движение продумано до совершенства.

Клячин, изображая советского агента, «пытался» выстрелить в Мюллера. Он, хладнокровный убийца и отличный стрелок, знал, что делает. Целясь не в Мюллера, а в пространство рядом с ним, он рассчитал траекторию пули так, чтобы она обязательно царапнула Алексея. Но мальчишка удивил чекиста. Он, ведумый то ли идиотским благородством то ли своими собственными просчетами, кинулся спасать Мюллера.

В любом случае, затея Клячина не просто воплотилась, она дала два результата. Первое — сложился прецедент «спасения» Мюллера Алексеем. Второе — люди Генриха начали «погоню» за Клячиным.

Второй момент, конечно, веселил Николая Николаевича безумно. Люди Мюллера быстро нашли «злодея», искренне списав это на свой профессионализм. Им даже в голову не пришло, что чекист просто-напросто «позволил» им себя обнаружить в одном из переулков. Начались допросы — жесткие, но предсказуемые. Клячин этого ждал, он к этому готовился.

Пытки были недолгими, расчетливыми, необходимыми лишь для «легенды». Николай Николаевич не собирался сдохнуть в руках гестаповцев. Цель была не в этом.

В нужный момент он сам начал говорить, «признаваясь» в том, что является чекистом, преследующим Витцке. Он «рассказал» об архиве, о драгоценностях, о «желании» Алексея разбогатеть, искусно вплетая полуправду в паутину лжи. Он подал это так, чтобы Мюллер, недалекий фанатик, которого Клячин именно таким и считал, несмотря на репутацию фашиста, поверил в его «перевербовку» и в то, что Николай Николаевич теперь — полностью подконтрольный инструмент.

Мюллер, слепой в своей самонадеянности, не знал, что всё это со стороны Клячина — грандиозная, тщательно продуманная многоходовая партия, где сам Генрих лишь марионетка. Мюллер, конечно же, был уверен, будто Николай Николаевич — сломленный, но ценный информатор, которого удалось перевербовать.

— Ваша задача, Клячин, — резко прервал Мюллер поток воспоминаний чекиста. — Завтра же вы должны встретиться с Витцке. Ненавязчиво, под любым предлогом. И выбить из него остальную информацию. Немедленно. Я хочу знать, что ещё нужно, чтобы попасть в этот проклятый архив! Вам всё понятно⁈

— Я вас услышал, штандартенфюрер, — ответил Клячин, глядя прямо в рыбьи глаза фашиста. На его лице не дрогнул ни единый мускул. — Будет сделано.

Конечно будет. Клячин мысленно усмехнулся. Но совсем не так, как рассчитывает фашист.