Кукловод. Кровь Солнца

19

Удар был внезапным, сильным, ощутимым. Но — слепым. Так бьет головой черная мамба, промахнувшись, что бывает с ней раз в жизни.

Это были последние мысли Рамона, которые носили еще характер человеческих ассоциаций. Если развивать тему, то удар походил на пропущенный в драке удар под дых, слепой, но крайне неприятный, после которого стоит отскочить и резко выдохнуть. Что он и сделал.

Нападение случилось ночью, ровно в одну минуту первого, когда Рамон сидел в мастерской. Какое-то время он просто ощущал, как вибрирует вокруг него та часть мира, которую обычные люди просто не чувствуют, а люди с сильной восприимчивостью — слегка, как нечто непонятное и неприятное. Рамон прислушался, но защищаться не спешил. Это происходило уже не в первый раз, и он списывал это на шалости местного ковена. После заключенного договора майянец не боялся их, а потому и пропустил начало атаки.

В тот мир, которому люди дали тысячи названий на всех языках, от Кромки до Безначалья, от скучного «астрала» до «тонкого мира», Рамон ворвался, как разъяренный носорог. Тьма. Черная, густая тьма. Ничего не было видно. Ничего не было слышно, но севшая в голове мамба, чей образ вынырнул в начале боя, не оставляла Рамона — он просто слышал тем слухом, что не имеет названия, как она почти беззвучно рыщет в этих мертвых чернилах, разыскивая его. Чернила эти, эта ночь в джунглях в новолуние, скрывали ее, но и мешали ей. Тьма?! Да будет свет!

Хозяева Веселого Острова, если пускали кого-то к себе, то не скупились на знания и дары. Просто знания эти, как и дары, Рамон никогда до сего момента не использовал — не было нужды. И раскрываться перед ковеном он не хотел. Нет, он так и был, как выбрал сам — Кукловодом, в этом он был особенно силен, но мог вполне потягаться с кем угодно, разумеется, исключая колдунов, говоря людским языком, высшего посвящения. Да и тем бы хлопот доставил.

В относительно спокойном до этого момента «тонком мире», Рамон, взбешенный нападением, устроил такое светопреставление, что его просто должны были ощутить все, кто имел к нему пусть даже самое посредственное отношение.

— Поиграем?! — Злая, хищная улыбка растянула рот метиса, странно контрастируя с его совершенно черными сейчас, глазами. Удар. Удар. Удар. «Еще, чтобы стало светлей — хотя бы на миг», как поется в песне одной рок-группы. Тьма посерела, мамба в ней, Рамон ощущал это нервами, которые сейчас просто лежали поверх его оливковой кожи, запаниковала — сейчас она лишится своего, пусть даже обоюдоострого, преимущества — все, что остается, это взять ее за хвост!

— Куда, милая?! Мы только начали! — Рамон давно не был русским даже на ту самую северную половину, сейчас в обезумевшем уголочке Кромки, где шла битва, ярился майянец, впав в то состояние, в котором его предки кидались не то, что на конкистадоров, а даже на их собак, которых они боялись пуще грома небесного — куда больше, чем самих испанцев, их лошадей и пушек.

Мамба метнулась просто под его ногами, кусаться она и не думала, защита Рамона убила бы ее враз, как убивает топор викинга, врезавшись по обух в незащищенное темя, нет, она искала выход.

— Нет тут выхода, тварь, покажись, ну?! — Голос Рамона не имел уже ничего человеческого, да и язык, язык его брата, Мгангаи-Лаёни, который лучше всего подходил и потому просто упал ему в рот, мало походил на речь людскую сам по себе, а уже под влиянием боевого безумия и сразу же сорванных связок, пусть даже тело Рамона сейчас бессильно валялось у стола с куклами, вообще превратился в рык и клекот. Хозяева Веселого Острова не умели лгать, как не умел лгать и Рамон. Завтра он будет просто куском плоти, с очень слабыми признаками интеллекта и адским голодом, пустотой в душе и состоянием многомесячного запоя. Завтра — не сейчас!

Рамон чувствовал, как мамба из последних сил ставит свои щиты, прочные, уверенные, те, которых Рамон еще не видел — но беда ее была в том, что они ему были и не нужны даже как образец возможной защиты противника — наука Веселого Острова, чьи хозяева могли обойти даже Серого Шута, пусть даже в той слабой дозе, полученной Рамоном, проломила их, как таран проломил бы простую дверь. Силы мамбы таяли, таяла ее злоба, ее скрытность, еще чуть!…

…Второй удар, удар сбоку, из уже почти рассеявшейся тьмы, Рамон, говоря языком людским, блокировал не глядя, тем чутьем специалиста по ножевому бою, на автомате, возможно, даже жертвуя чем-то при этом. Удар шел сбоку, но мамба, как уже почти ясно видел ее майянец, была перед ним. Двое?! Л-ладно!

Краем сознания понял Рамон, на счастье второго таинственного гостя, что это был не удар. А просто — желание схватить за руку, удержать, успокоить, отвлечь — не суть. Зла в нем почти не было. Но миг, бесценный миг дал мамбе уйти, уйти, как ушла бы она в черную тропическую зелень полуночных джунглей.

— Какого дьявола, Иван Сергеевич?! — Взвыл Рамон, узнав гостя, теперь ему было не до куртуазности, он едва успел перейти на русский язык и удержаться от убийства, — вам что — совместной игры с кем-то захотелось?!

— Папа Понедельник, нет, нет, что вы, нет, конечно, просто вы устроили такой ад, что я просто по долгу своему вышел сюда! Я же говорил вам, что вами интересуется некий человек, помните? — Торопливо говорил Иван Сергеевич.

— Вы понимаете, на что это похоже?! Из-за вашего «долга» ушел человек, напавший на меня! Что мне думать? Совпадение?! — Рамон понимал, что пора бы и поостыть, все же, человек, с которым он говорил, был, пожалуй, посильнее мамбы, но взять себя в руки он пока не мог.

— Да, я понимаю, но клянусь вам, клянусь чем угодно, Папа Понедельник, я тут просто потому… Да просто потому, что вы обманули меня! То, что вы сейчас устроили, мне не дано и это не то, чем обычно занимаетесь вы! Это то умение, которое хранится так далеко, что весь, вы понимаете, что это значит, весь мой род сумел только краем глаза и то в темноте заглянуть сквозь щель в заборе! Это — остров Буян, который идиоты обратили в место милых сказок! — Теперь сорвался Иван Сергеевич.

— Обманул вас? Я никогда не вру, мне запрещено врать! — Взревел Рамон. Он не врал. Это было правдой. Как не умели и не врали хозяева Веселого Острова, который имел тысячи же имен, в том числе и то, что сейчас, дико рискуя, произнося его в таком месте, выкрикнул Иван Сергеевич, потомственный некромант.

— Вы сказали, что, вздумай вы проверить защиту любого из нас, то потерпели бы фиаско! — Иван Сергеевич первым взял себя в руки.

— Я не врал. Если я бы я додумался до такого, идя своим обычным путем, фиаско бы и вышло, но это не значит, что я больше ничего не умею, — ответил Рамон, понемногу приходя в себя. Мамбу найти он все равно уже не сумел бы.

— Понимаю. Папа Понедельник, я молю вас. Да, я, глава ковена, молю вас — возьмите меня в науку. Хоть на самые первые шаги. Хотя на отголоски первых шагов, хоть… Что вы хотите взамен? Весь ковен встанет на вашу сторону в вашей войне, все, что мы можем, что умеем, все средства, от наших до денежных, все связи, все! Только скажите мне «да»! — Иван Сергеевич просто хрипел уже, ничуть не хуже Рамона в момент битвы того с неведомой мамбой.

— Нет, — не думая ни секунды, ответил Рамон, — я же сказал, что мне запрещено врать. Это значит, что и нарушать слово — тоже. А я обещал вашему ковену, что никогда не возьму учеников.

— Но речь шла о том, что вы делаете обычно! — Отчаяние кинуло Ивана Сергеевича на пути иезуитства и софистики.

— Нет. Это одно и то же. Врать и делать вид, что все в порядке и формально не нарушает условий договора? Это удел юристов. А я — простой Папа Понедельник. Я отказываю вам, Иван Сергеевич. Простите. У меня нет выбора. Мне пора, — Рамон, выждал секунду прежде, чем упасть в свое тело, так и лежавшее на полу, но все, что удалось ему слышать — как горько, по-детски рыдает во вновь упавшей тьме потомственный некромант Иван Сергеевич, глава местного ковена.