Кукловод. Кровь Солнца

16

— Папа Понедельник? Здравствуйте. Меня зовут Халиф. Вы позволите с вами поговорить? — спросила трубка Лумумбы, которую Рамон так и не выбросил, цинично подумав, что такая трубка, которая стоила гораздо дороже прапрадедушки Лумумбы, ему и самому пригодится.

— Самоуничижение паче гордыни. Причем не нарочитое, но не от страха. Вы полагаете, что меня это расположит к разговору? — Сухо спросил Рамон, — вы меня не боитесь, значит, полагаете, что раскусили меня. Очевидно так же и то, что вы сами не связаны непосредственно с криминалом, значит, работа ваша — консультативная. Я вас расстрою — свое получат все. Даже консультанты. А теперь я вас внимательно слушаю.

— Спецподготовки у вас нет, вы не психолог по образованию. Это от природы. Браво. Впечатлило. И верно, я консультант. Получаю жалованье, которое полагается отрабатывать, — спокойно проговорил Халиф.

— Отработаете. Смею заверить. На эту мразь нельзя больше работать в этом городе. Вы составили мой портрет, но вам чего-то не хватает. Спрашивайте. Мне скучно.

— Вы думаете, что выиграете войну. Верю. И вы не сумасшедший. Мне лишь интересно, хватит ли у вас средств. Не денежных, само собой. Деньги у вас есть. Просто то, что вы делаете, требуется оплачивать. Я не знаю, чем. Разумеется, если оплата прошла оптом, полностью и вперед, то средств вам хватит, но я думаю, что вы платите сдельно. Допустим, вы очистите этот город. Но сюда хлынут новые люди на старые места. Тогда что? Тогда тоже хватит?

— Хлынут? Вы уже испугались, а вас испугать трудно. Просто потому, что вы умеете думать, причем способны принять к рассмотрению даже плезиозавра в Волге. Если испугались уже вы, то что, по-вашему, придаст храбрости другим? Опустевший бесхозный город? А слухи вы не учли? Если ваши шефы, чиновники и милиция начнут продавать бизнес, как кота в мешке, им устроят Сонгми. Благодарные покупатели. Мне даже вмешивать не придется, эти люди сами перережут друг друга. Вы не согласны?

— Согласен. Частично. Алчность и неверие — вот на чем будет держать приток до определенного момента. До которого не факт, что дотянете вы.

— Дотяну. Вы хотите мне что-то предложить, и предложение считаете глупым. Значит, оно идет не от вас. Выкладывайте, Халиф.

— Папа Понедельник, что, кроме чистого города, вы хотите? — В лоб спросил Халиф, который и впрямь считал приказ босса выйти на контакт идиотским, но преследовал и свои цели. Жалованье надо отрабатывать.

— Вы о деньгах? — С интересом спросил Кукловод.

— Да, я о деньгах. О материальном благе. Карьерном росте.

— Вы себя с мафией Марио Пьюзо не спутали? Тех денег, что мне бы хотелось, у вас попросту нет. А те, что нужны, есть у меня. Все?

— Равиль — ваша работа? — Спросил Халиф для очистки совести.

— Моя. Причем она еще не закончена. Ладно, Халиф. Жаль, что вы не на той стороне, мне придется работать и с вами. Вы умный человек. Но вы циник. Не ученый, который просто чужд морали, а простой циник. До свидания. — Папа Понедельник повесил трубку. В комнате, где сидели Сергей Прокофьевич и Халиф, воцарилось молчание. Прервал его шеф.

— Что теперь скажете, Халиф? — Вопрос был задан зло, точно Халиф сам высказал идиотскую идею позвонить Папе Понедельнику.

— Что вы хотите услышать? Что я понял, как с ним справиться? Нет, не понял. Полагаю, никак. — Халиф устал от разговора, устал так, словно дилетант, который не умеет закрываться от чужих проблем.

— Я плачу вам не за это, — сухо напомнил Сергей Прокофьевич.

— Простите, шеф. Я не думал, что в мои обязанности входит еще и деятельность Священного Трибунала. Я не ерничаю. Но я должен подумать, что вам дать — чтобы вы могли хоть как-то сориентироваться в ситуации. Мне нужно несколько дней. Область, в которой орудует Папа Понедельник, мне совершенно чужда и незнакома.

— Хорошо, благодарю вас, Халиф. А тогда придет время Опия. — Заключил Сергей Прокофьевич.

«Легко тебе говорить, наркобарон хренов. Имеется колдун. Это по факту. Что я знаю о колдунах, кроме как обрывки порой схожей информации из сказок и фильмов? Да ничего. Бывают злые и добрые. Добрый явно не у нас. Что могут? Сглаз. Порча. Болезни. Так, теплее… Что я уже узнал (этот монолог Халиф вел с собой спустя неделю штудирования всего, что нашлось по вопросам колдовства в его библиотеке и сети, не пренебрегая ничем, мало-мальски претендующим на подтвержденный факт) — что в каждый земле колдуны работают, в основном, в одном стиле. Как в искусстве. Что-то общее, только формы различны. Погода, природа, болезни, целительство, травы, отвары, яды, оборотни, приворот, порча — это Европа. Мусульмане? Почти ничего. Азия? Почти ничего, только горные отшельники-ямабуси, учителя ниндзя, но они убивали своим колдовством и все… Убивали… Прокляв… И — куклой. Была кукла… «Ма-ма», ага. Кукла. Стоп. Оставлю, зачем — пока не знаю, но нужна. Африка? Другой оборот. Там стремятся овладеть душой. Так, не совсем то. Дальше, Халиф, дальше. Колдун «сажает» в человека болезнь — но ее можно диагностировать, хотя и нельзя вылечить без его помощи, или помощи более сильного колдуна. Есть! Факт номер один — другой колдун. А что сделал наш? Он ударил так, что врачи руками разводят, но такой болезни нет. Просто — нет. Здоровый организм и нечеловеческие муки. Порча? Похожа. Но и та обычно имеет какую-то окраску. Ну, почти факт. Заговор на смерть? Уже бы отбыли в мир иной, судя по силе Папы Понедельника, ему бы на это хватило одного дня. Человек не умирает, но и не живет. Зомби, просто зомби. Только те не мучаются. «Мозги-и-и-и» — передразнил Халиф классическое нытье зомби из виденных фильмов. Фильмов… Фильмы… Удар по одной точке. Удары в разных сферах — ведь Равиль физической боли не чувствует, но очень скоро, я уверен, выйдет в окно. Папа Понедельник держит человека в состоянии муки и не дает уйти. Фильмы… Точечное воздействие… Два! Факт номер два — Гаити! Ямабуси! Гаити! Горные отшельники! Кукла! Вот! Кукла-вуду! Душа в бутылке, вот почему — «фильмы», — «Змей и Радуга!» — Халиф закурил первую сигарету из третьей за день пачки, — «Змей и Радуга», Гаити, черные колдуны, «бокоры», вуду — вуду? Вудуисты порой не признают бокоров за вудуистов, однако, ладно, еще мне теологии этой не хватало. Черные. Черные — негры? Акцент — не обманка? Обманка. Уверен. А если допустить вариант? Что можно получить? Изобиженный негр? Кем и чем? Лумумба? Вариант. Недовольный дележом коллега Лумумбы. Недовольный выбором ремесла Лумумбой родственник, к примеру. Тогда почему сразу не шефа? Тянет? Они не тянут, это не компьютерная игра, они работают жестко и точно по адресу. Но факт остается фактом и становится третьим — негр. Лумумба, черт с ним, оставляю, дальше. Наемник? Нет. Папа Понедельник работает на себя, убежден по-прежнему».

— Алло, Сергей Прокофьевич? У меня к вам очень конкретный вопрос. Вы, по роду деятельности ни с кем сейчас не пребываете в холодном, но принципиальном конфликте? Да, я про это — без стрельбы, но вражда? — Спросил Халиф шефа прямо по телефону. А чего стесняться-то? Все свои. Везде.

— Нет. Точно и определенно — нет. Поставщики и потребители с партнерами удовлетворены и стабильностью, и темпами прироста прибыли. Тут не совпадет. Генералы? Жрут в три горла, им подают, тоже вопросов нет. Чинуши? Тоже нет. Нет, Халиф.

— Прекрасно. Вы, или ваши подчиненные из ближнего круга не сотворили, пользуясь властью, что-то откровенно беспредельное по отношению к слабым мира сего? Мне нужны четкие ответы, как вы понимаете, Сергей Прокофьевич.

— Нет. Последние годы — нет. Я не позволяю своим работничкам злить людей, это может выйти боком. Идиотов сами сажаем, а то и уничтожаем, вы в курсе, Халиф, — так же быстро и сжато отвечал шеф, понимая, что разговор идет на минуты.

— Прекрасно. Тогда нашлась работа Опию. Что? А, нет, пока нет. Но ему будет, чем заняться. Пусть пробивает всю команду — и вы сами вспомните — не имел ли кто дел с неграми. Да. Именно с ними. Каких дел? Любых. Торговля, вражда, дружба, музыкальная группа, секс с негритянкой на постоянной основе, женитьба, да хоть гомосексуализм — все контакты. Всех.

— Вы понимаете, сколько времени это займет? — Поинтересовался Сергей Прокофьевич. Воистину, высоки были акции Халифа, что его странные вопросы и рекомендации даже не обсуждались. Люди дела. Эх, эх.

— Не «понимаю», а скажу точно — три дня. Больше Равиль не протянет, — сухо сказал Халиф.

— Равиль? А что, вы полагаете, что можно еще ему помочь? — Поразился Сергей Прокофьевич.

— Нет. Но попытаться — да. И, если Опий сработает быстро, а мне поможет его информация — то выйти на исполнителя.

— Благодарю, Халиф, до свидания. Жду отчета от Опия и тут же пошлю к вам, — молвил Сергей Прокофьевич и потер шею сзади. Это означало, что чувствует он там незримую удавку — так всегда его интуиция оповещала его о предстоящей проблеме.

— Хорошо, Сергей Прокофьевич, я жду, — сказал Халиф и беседа прекратилась.

«Посмотрим, посмотрим, как они найдут то, не знаю, что. Но. Есть еще один факт. Колдуны не любят друг друга. Европейские — точно. Дело доходит до смертоубийства. Как там сказал герой Сильвестра? «Чтобы поймать маньяка, нужен другой маньяк». Замечательно. Вот пусть Опий и найдет, сам того не зная, то, что может помочь мне» — решил Халиф. «Иначе Равиль скоро повидается с прабабушкой».

Равиль тонул. Просто тонул в лютой, беспощадной тьме. Диагноз, который поставил ему Халиф (другого специалиста звать не стали, так как лучше просто не было) — депрессия. Невиданной формы. Черная меланхолия. Но это были просто слова. Такое можно проломить извне, если не изнутри, хотя бы надломить медикаментами. Это делали. Это не помогало.

Не было просвета в душе Равиля. Не было просвета в его мыслях. Человек просто все глубже и глубже падал в чернильный мрак скального разлома своего же сердца. Его не интересовала больше жизнь за пределами его черепной коробки, не то, что комнаты. Он был бы рад испугаться, взбеситься, что угодно, все, что угодно! Отчаяние, ужас, тоска, мука — но только не это, не этот дикий первобытный мрак, которому нет названия! Разум отказывался гаснуть, как не гасло сознание и у тех, кто лежал сейчас в больнице. Равиль с радостью принял бы сумасшествие — но оно не шло. Разум просто плыл вниз, все ниже и ниже, не было ни веры, ни надежды, ни желания сражаться, не было возможности даже просто пожалеть себя — просто Равиль понимал, что дело не в том, что с ним что-то не то, пришедшее извне. Нет. Равиль понимал, что этот мрак он создал сам. Папа Понедельник просто опустил его в его же, Равиля, собственную душу, сердце, память — и Равиль видел, что спасения нет. Чернота. Смоляная, адская чернота окутывала его, он чувствовал лишь боль, муку и страх, но это лишь те слова, в которые мы привыкли облекать более-менее знакомые или представляемые чувства. То, что испытывал друг Сергея Прокофьевича, названия не имело. Он ел, или его кормили, он не спал уже четвертые сутки, попытка напиться даже не была предпринята — он видел, что нет выхода. Никакого. Даже самоубийство, он почему-то отчетливо верил, не поможет — он просто навсегда останется один на один с этой тьмой. Все речи Халифа, все попытки друзей, родни, да даже приведенной теткой знахарки просто скользили по нему, как вода по нефритовой статуе — блестеть будет сильнее, но внутрь не попадет — он слышал слагаемые буквы, но ни один крючок не прошел сквозь эту адову черноту, чтобы подцепить его, то, что еще от него оставалось. Кукла, как вы помните, была, увы, лишена ушей. Душа Равиля слышала только себя, сознание — тоже. Тело слышало происходящее вокруг, но к его отчаянью, боли, к его растворяющемуся в этой едкой тьме «Я» отношения больше не имело. Ничего. Тьма. Ужас, бездна, страшная не тем, что в ней что-то таится, а тем, что там нет ничего! Кроме того, из чего он сам ее создал. Это была его единственная мысль. Совесть? Совесть была мертва. Нет, это не выспреннее словосочетание, это был факт. Совесть была убита этой тьмой, даже метаться от одной мысли к другой, ища спасения, облегчения, выхода Равиль был не в состоянии. Бесконечность Вселенной, случись ему оказаться там в каком-нибудь спас-ялике, без надежды вернуться, была бы для него оживленной суетой рыночной площади.

Папа Понедельник оставил ему глаза. Он видел, что вокруг него живые люди, но даже это не могло пробудить в нем хотя бы отчаяние, зависть, ненависть — просто мира людей больше не было для Равиля, человека, который умел договориться с кем угодно и о чем угодно, решая порой такие проблемы, которые просто должны были бы кончаться кровью. Он не боролся. Стимул? Стимулы, мотивы, требования, долги, вера, надежда — что все это такое в бездонной тьме, где лишь непрекращающаяся мука, мука, растаскивающая его по нерву, а нервы — по клеточкам, он завидовал бы сейчас любому раковому больному, у которого в мозгу поражен центр, отвечающий за болевые ощущения — такое случается и тут бессилен даже морфий, разве что стакан внутривенно, но он не мог и позавидовать. Он даже не надеялся, что это кончится хоть чем-то. Просто — тьма. Пустота, тьма и Равиль. Мир снаружи становился все более призрачным, а потом просто исчез, как осознаваемый факт, возможно, его можно было бы осознать, сохранись у Равиля хоть одно желание. Но нет. Тьма тянула его вниз и он просто уходил. В страх, бездну и бесконечность. Смерть не даст избавления. Да ее и не будет. Время потеряло всякий смысл. Лютое жизнелюбие Равиля сыграло с ним злую шутку. На задворках его разума маячил порой странный призрак с косой и песочными часами. С ним случился неистовый припадок, в котором в ход пошел попавший в руки топор, вой раздавался несколько часов — это совершенно равнодушный Равиль пытался захотеть докричаться до себя. Нет. Кукла, как вы помните, была лишена ушей.

«Три дня» — Твердо сказал себе Халиф. Он не видел такого допреж, даже не слышал о такой степени растворения человека в отчаянье и тоске, но знал, что с такими, нет, с похожими болезнями, люди все же находят в себе силы попытаться уйти из мира. Даже встают с кровати (Равиль после припадка, посреди которого просто выронил топор и прекратил выть, сев на кровать, а потом улегшись) и уходят. Равиль живет на шестнадцатом этаже, вся надежда, что ему не успеют помешать. Медикаментами, как их не увеличивай, можно сжечь ему мозг, но полегчает ли ему? Вряд ли. Папа Понедельник дал понять, что боль телесная — это далеко не тот предел, в котором он оперирует. Смотреть в глаза Равилю не мог даже видавший все виды Халиф. И даже Опий, навестивший Равиля, не сумел, отшатнулся. А он видел такое, что и присниться не могло ни одному режиссеру фарше-фильмов. Жуток был взгляд человека, которым, к муке окружающих его близких, продолжал оставаться Равиль, глаза не подергивались стеклом. Он был там. В аду. И держал его разум на плаву Папа Понедельник, не давал тому ускользнуть в небытие, а Равилю облегченно превратиться в кабачок.

— Ну, что, Сергей Прокофьевич? Не надумали? На ваших обезьян в больнице вам плевать, предвидел, мне тоже наплевать, там и сгниют. Но Равиль ваш друг. Тоже наплевать? Жертвуете тяжелые фигуры? — Спросил Папа Понедельник.

— Что вы хотите? — Спросил шеф, просто по привычке.

— Да у вас что, с памятью проблемы? — Участливо спросил Папа Понедельник. — Я уже сто раз сказал, что. Спасите своего друга. Разрушьте бизнес. Сдайте мне торговцев оружием. Рабами. Женщинами и мужчинами, которых сдают в аренду, убивая наркотой. Тех, кто ворует детей — для тех же целей. Торговцев органами. Сдавайте. Деньги сдайте хоть в казну, мне наплевать. Вы или пойдет с сумой, или протопчете на кладбище тропу глубиной по колено.

— Но меня вы не трогаете, Папа Понедельник, значит, кроме этого абсурда, которого не будет никогда, вы что-то еще хотите получить, или…

— Да! — Вдруг взвыла трубка так, что Сергей Прокофьевич отшатнулся, столько ярости и боли было в голосе Папы Понедельника, Халиф, сидевший рядом и слушавший, насторожился, как бультерьер перед дракой. — Да! Я не могу вас достать, я не понимаю, почему! Вас, лично вас — не могу! То ли вы чем-то защищены, то ли вы не человек, то ли… Но я достану вас снаружи. Листок за листком срывая с вас все — друзей, подчиненных, коллег, семью. Это я могу.

— На свете продается все, — устало сказал Сергей Прокофьевич, — назовите денежный эквивалент. И закончим.

— Семьдесят два миллиона долларов, — вдруг поразил их Папа Понедельник, как гром среди ясного неба. — Сроку — неделя. Переведете, куда скажу. Предлагаю один раз, времени думать не даю. Семьдесят два миллиона долларов должны быть на счету уже за вычетом всех налогов и прочего, как вы понимаете. Даю пять секунд. Да или нет? Раз.

— Но… — Шеф был потрясен. Просто потрясен. А как же…

— Три. Четыре…

— Столько нам не собрать! Даже продав все! Даже обналичив все, даже успей мы, даже…

— Пять. Всех благ, Сергей Прокофьевич. Не отказывайте себе, а еще лучше — близким, ни в чем. — Папа понедельник отключился.

— Он продается? — Сумма была чудовищной, но она значила… Да она значила спасение! Просто наличие возможности схватки, капитуляции, а не уничтожения!

— Он сказал правду. Это дико. Я не могу этого понять. — Халиф закурил семьдесят вторую сигарету за день, даже не спросив разрешения.

— А что насчет меня? — Боясь поверить, увы, но боясь верить в такой фарт, спросил шеф.

— Вы слышали его. Я тоже. Здесь он, полагаю, лжет. Но уверен быть не могу. Даже я. И думаю я сейчас о другом, если честно. Почему именно Равиля он раздавил так жестоко? Он бьет по точкам и ему неважно, кому и что дать, чтобы показать вам и остальным, на что он гож, или же тут есть какая-то логика? — Негромко сказал Халиф. — Что именно такого ужасного сделал Равиль в этом городе? Я впервые задаю вопрос, касающийся таких аспектов, Сергей Прокофьевич.

— Да, я знаю. Равиль предложил и настоял на продаже непроверенного спайса у школ. Я был против, но жадность победила. Не только моя, весь сходняк согласился с равилевым: «Свинья грязи найдет», но Равиль умолчал о том, что среди нашего товара был и процент волгоградской партии. Вернее, была и партия из Волгограда. Я не знаю, тот ли это именно спайс, но он ушел в продажу и пока что, вроде как, не тот. Просто он попал к нам по бросовой цене. Лумумба был в курсе и слил его Папе Понедельнику. Я бы с удовольствием освежевал эту американскую обезьяну, но это лишь эмоции. Со стамеской в колене человек скажет все, что знает, да и придумает все, что от него захотят услышать. Вот он и нес, что знал, о чем догадывался, о чем слышал. Пес с ним.

— Равиль был готов убивать будущее. Чужое. Папа Понедельник убил его настоящее. Про будущее и речи нет. Понятно.

— Что делать, Халиф? Что конкретно делать сейчас? Замаливать грехи будем потом! — Сергей Прокофьевич рассвирепел. Но Халиф был настолько погружен в свои думы и настолько неприкосновенен, особенно теперь, что шеф прекрасно знал — его ярость в нем и умрет.

— Ищите негров. Подгоняйте Опия раскаленной кочергой, если надо. Ищите. Негров. Я пошел домой, у меня сегодня больше для вас ничего нет, — Халиф встал, попрощался с привыкшим к такому шефом, и ушел домой. Там он упал на кушетку, взяв в руки длинную трубку странной формы и запалив маленькую лампадку, поднес трубку к ней, глубоко затянулся опиумом несколько раз и провалился в покой.