Кукловод. Кровь Солнца

1

— Ты слишком долго мечтал о запретных вещах. Слишком долго. Чаша весов качнулась, мне приказано явиться к тебе.

Так бьет гром. Среди ясного неба. Голос, негромкий, ровный, совершенно спокойный. Голос в пустой комнате обычного дома в обычном городе. Не в глухую полночь при кровавой луне. В пятнадцать часов тридцать одну минуту. Светлым днем.

Не было ни ритуалов (он не знал ритуалов), не было вызовов (он не знал вызовов), не было жертв (он не умел приносить жертвы, да и не стал бы приносить такую жертву). Просто днем, в пустой квартире раздался негромкий голос. Помнишь, как ты обернулся? Еще бы. Этим тебе впору гордиться. Не вскочил, как ужаленный. Нет. Тебе удалось взять страх, ледяной петлей улегшийся на шею и обернулся ты медленно. Очень.

В кресле сидела серая тень. Достаточно густая и плотная, чтобы быть видимой и тонувшая в легкой дымке, плывшей вокруг нее, чтобы не дать всмотреться. Кажется, кто-то в хламиде с капюшоном, огромным, накрывающим то место, где могло бы быть лицо. Разумеется, самым важным казалось увидеть лицо — но нет.

Капюшон увенчивал колокольчик. Маленький, цвета разлома зеленого обсидиана. Это была единственная деталь, которая не плыла в дымке, легкими хлопьями отделявшейся от хламиды и плывшей вокруг силуэта в кресле. Казалось, колокольчик отталкивает от себя ее, светит сам. Вопреки. Назло. Странная мысль, но другой не было. Эта казалось верной.

— Кто прислал вас? И как прикажете вас величать? — Это ты тоже помнишь, да? Поздороваться ты забыл, но вопросы задал почти спокойно.

— Зови меня Серый Шут. Мне приказал явиться тот, кого не надо называть. Ни всуе, ни в нужде. Ты так долго крутился и тосковал под дверью, что тебя заметили. И это, как полагает тот, кто отдает приказы мне и таким, как я, может оказаться и забавным и… Правильным.

— Таким, как вы? — Серый Шут упрямо звал тебя на «ты», ты же, не менее упрямо, обращался к гостю на «вы». Дистанция. Как в ножевом бою. Что за чертовщина тут происходит, ты еще толком не понимал, но чуял, тем нутряным, ошибочно именуемым «звериным», чутьем, что тут лучше не торопиться. Не соглашаться. Не торговаться.

— Да. Таким, как я. Правда, такой, как я — Серый Шут — всего один. Но посыльных много. Ты хочешь войны. И хочешь прожить как можно дольше. Более того, ты в своем уме и не надеешься победить. Точнее, не надеешься победить быстро. Ты хочешь получить в руки оружие смертных, которое куют не они. И побеждать. Побеждать, пока не сломаешь то, что не дает жить, как ты полагаешь, нормальным людям. Я не знаю, что такое «нормальные люди», не знаю хороших или плохих людей, но тот, кто приказывает, сказал, что ты знаешь. У вас, людей, странные представления о знаниях. Условия просты. Ты получаешь желаемое, я получаю твое слово — навсегда. Торга не будет. Душа.

Слово было сказано.

— Торга не будет. Мой ответ: «Нет». Жаль, что вам пришлось так бесполезно потратить время, Серый Шут.

— Время еще не потрачено. Хочешь поиграть? Прекрасно. Именно потому к таким, как ты, посылают меня, Серого Шута. Ты получишь то, что просишь. Что будет с твоей душой — решать будут потом. Я не возьму с тебя слова о переходе твоей души ко мне.

— И ни к кому иному. Судить, куда ей отправляться, будут после моей смерти, — ты говорил твердо.

— Ладно, — в голосе Серого Шутника проснулся злой азарт, — хорошо! Но и ты получишь не все. Ты не сможешь сразу убивать. И еще. За каждый твой заход ты будешь платить шрамами. На лице. Когда кожа на лице превратиться в сеточку, когда кожа там кончится, решишь — продолжать или нет. Ты будешь платить собственной шкурой и, поверь мне, это не будет внезапно возникший, уже заживший шрам. Более того. Пока он не затянется, ты будешь лишен возможности делать новые ходы.

— На лице располагаются глаза, Серый Шут, — ответил ты.

— А это еще один момент. Если ты рискнешь убить — новая рана на лице ляжет там, где ей покажется нужным. Проще говоря, может получиться так, что убить ты сможешь только дважды, а потом купишь собаку-поводыря.

— А если человек умрет от нескольких заходов? — Ты шел ва-банк.

— Все по-честному. Если ты доконаешь его — просто новый рубец. Если всадишь иглу в сердце или голову — извини. — Серый Шут больше не издевался. Он встал, оказавшись твоего роста, и шагнул к тебе. — Решайся. Больше я не приду никогда, если сейчас ты отступишь. Ты будешь похож на монстра, лицо которого прошло через терку из кожи ската. Узоров и геометрических знаков не обещаю, но все зависит от твоей тонкости, — Серый Шут снова усмехнулся, он дал тебе косточку. Нет. Монетку. В темноте. Золото? Серебро? Медяк? Фальшивка? — Если ты откажешься от войны, дар останется с тобой, обратно не возьму. Но я хотел бы видеть человека, способного носить такое в себе и не пользоваться. Особенно видя вокруг то, что происходит.

— А моя жизнь? Ее будут оберегать? — Если уж и играть, то по-крупному. Проигрывать — тоже.

— Не скажу, — голос Серого Шута стал сух, как песок, — не скажу. Не хочу. Не могу. Не скажу. А то в чем тогда игра и в чем Серая Шутка? Нет, воевать ты будешь сам, как сможешь, на свой страх и риск, на свою голову и своей головой. Знания ты получишь прямо сейчас. Это очень больно. И это — первый шрам на твоем лице. Будет ли он последним — тебе решать. И каждый раз боль будет точно такая же. То, что ты будешь выпускать в мир, будет выходить, раздирая твою плоть. Еще. Если ты вздумаешь лечить свои шрамы у пластических хирургов, использовать обезболивающее в момент захода — можешь сразу забыть, что у тебя был дар. После того, как заход окончен, можешь обрабатывать новые шрамы.

— А если я все же рискну делать новые заходы, пока тонкая кожица не покроет новый шрам? Не на нового человека, а на того же? — Ты уже понял, что один шрам равняется одному человеку.

— Хороший вопрос, — в голосе Серого Шута мелькнуло что-то напоминающее уважение, — но тут простая логика, ответ ты мог бы найти сам. Дальше — больше. Или ты получаешь один шрам за человека, ждешь, пока нарастет новая кожица, и продолжаешь с ним свои игры — тогда шрам просто будет болеть, или же ты рвешься в бой, и тогда скоро начнется резьба по кости. Ты рехнешься от боли, человек.

— А что, после захода тоже нельзя принимать обезболивающие средства? — Ты ждал ответа «нет», но Серый Шут удивил тебя.

— После — можно. Но только растительного происхождения. Можешь хлестать хоть опиум, в растворе или трубке, но не вздумай употреблять его современные производные. Анестетики нового поколения — исключены. Ранозаживляющие средства — тоже только из бабушкиной аптеки.

— Почему-то современная терминология звучала от тени в балахоне совершенно естественно. Ни тебе странных речей, ни трубного гласа, ни скрежещущего голоса, ледяной злобы, издевки, равнодушия — нет. Это все было в другой жизни. Серый Шут был сам по себе. Твои представления о таких сделках — сами по себе. — Еще вопросы есть? Я не тороплю. Думай хоть до утра. Но у меня есть только двадцать три часа с момента моего прихода к тебе до того, как я уйду — сделав тебя тем, кем ты хочешь стать, или получив твой отказ. Душа остается тебе. До суда. Ты получишь своих кукол. Ты получишь самую ужасную маску вместо лица. Первый шрам пройдет от корней волос до нижней челюсти. Слева. До кости. Пока он не затянется, ты не сможешь начать то, что хочешь.

— Я получу своих кукол, Серый Шут? Тех, о которых я так часто думал? — Ты думал о куклах. О настоящих куклах.

— Да. Ты станешь Кукловодом. Ты научишься делать те куклы, что будут тебе нужны. Если ты забыл что-то, из мною сказанного, — напрягись и переспроси сейчас. Больше ты меня не увидишь. До самой смерти. Тогда я приду снова — забрать дар. Хочешь — запиши все на листок. Хочешь — на диктофон. Хочешь — на компьютер.

— Долго будет заживать первый шрам? И надо ли ухаживать за ними, как за обычными ранами? Мыть, бинтовать? Дезинфицировать? — спросил ты.

— Как хочешь. Лучше — да. А еще лучше — сиди дома, пока первый не затянется. Это не просто шрам. Это ворота. Если ты закроешь его слишком быстро — получишь меньше, чем ждал. Я обязан был тебе это сказать. Это месяц, как минимум. — Серый Шут прошелся по комнате, как обычный человек, разве что совершенно бесшумно, посмотрел в окно, посмотрел на картины на стенах, зачем-то открыл платяной шкаф, закрыл, потом бесцельно провел пальцем по корешкам книг и снова опустился в кресло. — Двадцать три часа. Думай.

— Я выбираю войну, Серый Шут. Теперь что? Пергамент, кровь и все прочее? — ты не юродствовал, но почему-то тебе казалось, что все это не понадобится. Но также казалось, что и Серый Шут не поднимет тебя на смех.

— Если хочешь — напишем пергамент. Но мне он не нужен. Мне нужно твое слово. Точнее, два. «Я согласен». После этого твое лицо просто лопнет между ухом и глазом, так что смотри, куда упадешь — не уверен, что ты останешься стоять после такого. А я уйду. Если ты разобьешь себе голову об угол стола — ты просто проиграл, не начав. Потом ты уснешь. Никто не должен тебя будить. Позаботься об этом. Час ты будешь спать, или несколько суток, даже я не скажу, даже Серый Шут. Прерванный сон — потеря знаний. Не смей трогать шрам вообще, до того, как потеряешь сознание. По остальному — на твое усмотрение. Можешь принимать обезболивающее. Но только после того, как потеряешь сознание и придешь в себя. И — чем меньше лечения, а обезболивающее, как ни крути, часть лечения, тем лучше. Ты хотел оружия? Получай. Но наука обращаться с оружием всегда ведет к боли.

Ты прошелся по квартире, выключая все, что могло как-то связать тебя с внешним миром. Телефоны, компьютер, планшет, дверной звонок, нашел и приготовил «беруши». Ты жил один. Время было в твоем распоряжении.

— Я не стану лечить шрам. Да будет война. Я согласен.

Серый Шут оказался прямо перед тобой и кивнул головой. Колокольчик, ты понял это в последний момент, был не просто похож на разлом обсидиана. Он и был обсидиановым. Он издал странный, каменистый щелчок вместо обычного бряканья и в следующий момент от корней волос вниз по лицу медленно и неотвратимо поползла дикая боль.

— Забыл сказать, — Серый Шут точно не издевался, видно было, что и в самом деле, просто забыл сказать, — если ты уже начал заход, то, даже передумав, лишь сохранишь в целости жертву. Но не лицо от нового шрама. Прощай. — И Серый Шут исчез. Без дыма, грохота и серной вони.

Ты шагнул к зеркалу, дикий, животный ужас выворачивал тебя наизнанку, словно краем глаза тебе удалось посмотреть за ту грань, куда смертные, к счастью, не могут заглядывать.

Словно невидимый скальпель медленно распахивал тебе кожу от волос вниз. Медленно. Глубоко. Очень глубоко. Кровь шла ручейками, заливая одежду, руки, падая на трюмо и заливая пол. Скальпель? Нет. Грубый кремневой нож шел, как упрямый, усталый, но неумолимый ледокол, кончиком царапая тебе кость, словно корабль терся килем о каменистое дно.

Серый Шут не обманул тебя. Ты сел на пол, завывая от боли, сжимая и разжимая кулаки, то стиснув зубы, то напротив, жадно хватая воздух. Сознание не уходило.

А жаль. Ты лег на спину и смотрел в потолок, мечтая лишь об одном — чтобы все поскорее кончилось.

Хотя нет. Еще ты мечтал о том, чтобы проснуться с раной на лице, а не в чистой постели с целым кожным покровом и воспоминанием о чудесном сне.