Красная биология

Предисловие к изданию 1998 года

Известно, что в 70-х годах железный занавес, воздвигнутый во времена Сталина, слегка приоткрылся, и многие осознали, что можно попытаться эмигрировать из СССР. Как тогда водилось, власти отказывали в отъезде совершенно произвольно, обвиняя тех, кому они отказывали в праве на выезд, в знании государственных секретов (этих людей называли отказниками: никаких секретов чаще всего они не знали, и заключения о носительстве секретов давали их начальники, либо персонально не любившие «подавантов», либо боявшиеся личных неприятностей из-за того, что из руководимой ими конторы или ведомства разбегаются люди). За отказом часто следовало увольнение с работы и выбрасывание из жизни нередко сильных ученых, талантливых инженеров, конструкторов, музыкантов, артистов. Ученые-отказники стали собираться по вечерам на квартирах на полуподпольные (в глазах властей) и совершенно необходимые хоть для какого-то профессионального контакта семинары. Эти семинары приобрели широкую известность на Западе, там стали выходить даже сборники работ, доложенных на семинарах ученых-отказников. Популярность привлекала многих гостей с Запада. Теперь нередко на одном семинаре слушали доклад местного ученого, а на другом — заморского или европейского гостя, чаще всего с большим авторитетом в научном мире. Потом на эти семинары стали приходить западные корреспонденты. с удовольствием бравшие интервью у участников семинаров. Наконец, зачастили те. кто приезжал по государственной линии.

Так однажды вечером в сопровождении высокого чина из американского посольства на один из семинаров прибыл важный гость — сенатор из США. Он интересовался, как советские власти объясняют отказ в столь простом деле, как выдача виз на выезд, какие шаги могли бы предпринять они, сенаторы США, в поддержку элементарного права человека — выезжать или не выезжать (для западного человека такая же очевидная вещь, как дышать, или пить, или есть, когда захочется). Сенатор долго слушал объяснения отказников. Потом подумал и глубокомысленно проронил: «Да, я все понял. Советское правительство нарушает самые элементарные законы. Право выбора страны проживания — целиком и полностью дело каждого человека, и ни одно правительство не вправе диктовать волю в таком простом вопросе кому бы то ни было. Этим нарушено столько международных законов и правил, что это как-то и в голове не укладывается. В общем, я думаю, что у всех вас остается одна возможность: раз советское правительство не дает вам выездных виз, что ж, — уезжайте без виз». О тотальном контроле на полностью закрытых границах СССР, об абсолютной физической невозможности распоряжаться собой в Стране Советов и массе других трудностей этот известный сенатор просто не мог даже подумать. Он как с Луны свалился.

Все замолчали, потупились, поняли, что им преподан важный урок того, о чем мы часто забываем: различий в формировании личности, воспитанной в разных социальных условиях и в силу сложившегося менталитета не способной воспринять реалии жизни субъектов из другого мира.

Позже я не раз встречался с такими существенными различиями в оценке личностью окружающего мира, обусловленными системами воспитания и господствующей в том или ином обществе моралью и идеологией. Когда летом 1998 года во время XVIII Международного Генетического Конгресса мы дискутировали с китайскими коллегами, обсуждая вопрос о принудительной стерилизации мужчин и женщин, предпринимаемой китайскими властями якобы на основании генетических тестов, я поймал себя на мысли, что опять нам, западным людям, не войти в мир размышлений и идиотипов восточного мира с его конфуцианской философией жизни. Для конфуцианцев на первом месте стоит община, потом — семья, а на последнем — человечек, индивидуум; в западном мире человек — это все, а общество — сильно подчиненная личности категория. Поэтому несколько западных генетиков пытались объяснить своим китайским коллегам, что отдельные индивидуумы, пусть и носители серьезных генетических расстройств, у которых могут с большой вероятностью родиться дети-уроды, должны сами решить, хотят они или не хотят иметь детей. В соответствии с Всеобщей Декларацией Прав Человека никто не вправе им приказать, как им строить свою жизнь. Но ссылки на эту декларацию и наш рассказ о том, что такие принудительные меры уже предпринимались раньше и ничего, кроме вреда, не принесли, как я мог видеть по лицам китайских ученых, принявших участие в этой вечерней дискуссии на конгрессе, не доходили до многих китайских слушателей. Я понял, что наши

речи сильно походили на совет сенатора США ученым-отказникам в СССР.

Сходный и, сознаюсь, непростой вопрос о возможности восприятия прежних реалий людьми сегодняшнего дня стоял передо мной, когда я работал над книгой о Т. Д. Лысенко (эта книга «Власть и наука» опубликована в России) и книгой о разрушителях клеточной теории (была опубликована в Париже и называлась «Лысенкоисты и их судьбы»). В обеих работах я пытался рассказать о влиянии социального окружения на поведение личности. Хоть и тот период в жизни страны давно позади, хоть многие изъяны, разъедавшие общественную и личностную мораль тогда, преодолены сегодня, любая возможность возврата к прежнему методу подавления личности государством неминуемо привела бы к возврату старой болезни, а потому описание симптомов и течения болезни казалось мне важным. Поэтому, когда я услышал о предложении переиздать вторую из указанных выше книг — о шарлатанах, плодившихся как тараканы в удушливой атмосфере сталинского диктата, я одновременно обрадовался и задумался.

Главное, что меня заботило: поймут ли сегодняшние читатели, особенно молодые читатели в России, стране, неузнаваемо изменившейся за последние 10 лет, что то, о чем я рассказываю, — это не собрание анекдотов и смешных историй, а картина искажения, корежения человеческой психики в условиях тоталитарного режима? Уловят ли они трагизм ситуации, когда правда могла спокойно заменяться ложью и просто глупостью, но перечить этой лжи было никак нельзя? Многие писатели и драматурги советского периода (вспомним Михаила Булгакова и Евгения Шварца), равно как и драматурги и писатели, творившие в пору расцвета гитлеровской Германии (такие, как Бертольд Брехт, несмотря на его коммунистическую душу), пытались раскрыть этот феномен искажения личности в нечеловеческих условиях политического диктата на их — литературном материале. Я решил, что мое преимущество состоит в том, что я располагаю подлинными материалами, выдержками из статей и книг, стенограммами выступлений. Хотя это подчас менее интересная материя, чем рассказ о Боланде и его говорящем и ходящем на задних лапах коте Бегемоте, зато это подлинная история в фактах и деталях.

Для данного издания я существенно переработал текст, добавил ставшие мне известными факты, а главное — сделал акцент на анализе вопросов, разбираемых сегодня психологами личности, активно работающими в российских научных центрах и университетах. Анализ явлений псевдонауки в общественной жизни важен для любого общества, что мне кажется оправдыва

ет издание моей книги снова, спустя более 10 лет со времени ее выхода в свет в Париже.

Мне кажется, что сегодня очень важным для нас становится вопрос: возможно ли проявление феномена псевдонауки в любом обществе, и если возможно, то каков масштаб данного феномена в разных обществах? При серьезном анализе выясняется, что псевдоученые есть везде. Не сумасшедшие с маниакальным или параноидальным синдромом, а хладнокровно мыслящие жулики, осознающие, что они творят, но старающиеся за счет умело состряпанной квазинауки урвать существенные блага для себя лично. Иногда и они могут быть на первый взгляд милыми и приятными в общении человеками, слегка потерявшими контроль над своими действиями и немножко обманывающими — и себя и окружающих. Такие люди были всегда, в любом обществе. Хитрец Ходжа Насреддин, с юмором оставлявший всех с носом и выдававший себя за крупного ученого, или «правдолюбец» Дон Кихот, видевший ясным и незамутненным взором, что ветряные мельницы — это дьяволы, с которыми надо бороться, и тоже тщившийся выдать себя за ученого, способного различить то, что простолюдины или плохо обученные короли не видят, — этих примеров пруд пруди.

Особенно много такого рода шарлатанов плодится в пору потрясений общества и социальных взрывов. Тут почва для шарлатанов, экстрасенсов, психопатов и ловких идиотов расширяется как никогда. Но и в спокойные времена, даже в очень благоустроенном обществе, уберечься от квазиученых нелегко. В 1989 году в благословенной стране США, где, казалось бы, культ использования достижений науки доведен до изящества, появились два человека — Флейшман и Понс, которые объявили, что они могут получать термоядерную энергию при комнатной температуре, а вовсе не при высочайших температурах, как на Солнце. Им была создана огромная реклама, на них мгновенно обратили внимание сразу несколько членов Конгресса США, а одна из дам — член Конгресса — даже сфотографировалась с умным видом на фоне кастрюли, в которой два чудака варили свой термояд. Фотография была опубликована на первой странице «Нью-Йорк Таймс», во многих университетах нашлись продолжатели дела Флейшмана и Понса, которые якобы немедленно подтвердили их результат в своих опытах. В СССР — тогда еще был СССР¹ — под руководством тогдашнего ректора МГУ и вице-президента АН СССР А. А. Логунова были получены (и немедленно!) «неоспоримые подтверждения» правоты американских ученых, о чем Логунов широковещательно раззвонил в газетах. Казалось, что планета Земля и ее обитатели навсегда спасены от энергетического кризиса, потому что Флейшман и Понс разрешили вековую загадку добывания энергии из воды и воздуха.

Но через пару месяцев на Всеамериканском химическом съезде занудливые коллеги допросили не без пристрастия «спасителей планеты» о контрольных экспериментах. И тут выяснилось, что с доказательствами у Флейшмана и Понса не просто плохо, а что в угоду своей жадности к славе и добыванию финансовой поддержки на расширение их работы, они сфабриковали результаты и выбросили кое-какие нехорошие результаты контрольных экспериментов. Газетная утка лопнула, страсти в журналах поутихли, оба ниспровергателя основ куда-то из своего Университета штата Юты исчезли Псевдонаука не прошла только потому, что примат уважения к мнению специалистов неоспорим в демократической стране.

В истории с учеными-большевикам и, о которых я рассказываю в этой книге, никакого общественно признанного примата уважения к мнению коллег не только не было, а напротив, всех несогласных с выводами горе-ученых, поддержанных руководителями партии, и прежде всего Сталиным, обвинили в политической неблагонадежности. Тогда в СССР вопрос, какая наука научнее, решали за ученых партийные вожди, отдав предпочтение псевдоученым, а всех несогласных устранили из науки (а многих и из жизни). Того, что случилось в демократическом обществе — псевдонаука была распознана и остановлена самими учеными (конгрессмены тотчас же ушли в сторону), в Советском Союзе не произошло: наука была репрессирована, а стране нанесен вред и несмываемый позор. В этом и заключается важный урок роли социума в решении судьбы шарлатанов и псевдоученых.

Но всегда ли прилагательное «тоталитарный» означает, что в данном обществе расцвет псевдоученым обеспечен? Чтобы ответить на этот вопрос, можно обратиться к истории гитлеровской Германии. Параллели между советской Россией и фашистской Германией часто проводят исследователи в разных странах (см., например: R. Lewontin and R. Levins. The Problem of Lysenkoism, In: The Radicalization of Science. Ideology of/in the Natural Sciences. The Macmillan Press Ltd, London, 1976, pp. 32–84). Другие исследователи изучали случаи научного шарлатанства и находили примеры такого рода в до гитлеровской, гитлеровской и поелегитлеровекой Германии. Недавно в литературе обсуждалось псевдооткрытие германского биохимика Эмиля Абдерхальдена (1877–1950), который еще в начале века описал так называемый «оборонительный фермент» («Abwehrfermente»). Научный обман был вскрыт в 1914 году молодыми биохимиками Леонором Михаэлисом (1875–1949) и Мод Ментен (1879–1960), авторами теории химической термодинамики ферментативных процессов (создана ими в 1913 году, знаменитая теперь «кинетика Михаэлиса — Ментен»). Однако обманщик Абдерхальден был очень силен в административных кругах, разоблачение не было принято в счет, а шарлатан, высоко ценимый в правительственных и общественных кругах, добился выгона Михаэлиеа с работы, последний принужден был покинуть Германию, эмигрировать в 1922 году в Японию, а затем нашел себе вторую родину в США (см. статью: U. Deichmann and Benno Muller-Hill, Nature (London), 1998, v. 393, p. 109–111). Абдерхальдена публично разоблачили гораздо позже, в конце 40-х — начале 50-х годов.

Пример с Абдерхальден ом отдаленно напоминает лысенкоизм, анализируя который я пытаюсь раскрыть феномен псевдонауки и роли огосударствления науки. Главный научный вопрос, на котором Лысенко и его последователи построили свои доктрины, был вопрос о наследовании благоприобретенных признаков. Заимствованный у коммунистических идеологов принцип прямого воздействия среды на живые организмы, а не только на общество, привел Лысенко к парадоксальному, но в рамках его мышления вполне закономерному выводу (другого выхода для него просто не оставалось), что никаких генов в природе нет, что хромосомы не несут никаких наследственных задатков. Он заявил, что генетика как наука нужна только буржуям, чтобы лучше закабалять трудящихся, а все генетики — враги человечества (мне кажется, хотя я, может быть, и не прав, что именно эти люди взяли на вооружение самое /шинное слово в русском языке — человеконенавистничество и стали им обзывать генетику и генетиков).

Были ли в других странах такие же адепты наследования благоприобретенных признаков? И если были, то какова была их судьба? Оказывается, в фашистской Германии работал некто Иохани Пауль Кремер. который примкнул в 1932 году к нацистской партии, стал ее активистом, поверил в идею прямого воздействия среды на наследственность и пытался эту идею разрабатывать. Еще до войны он услышал от полицейского Эрдмана из города Путцелин, что там появилась бесхвостая кошка (было известно, что в аварии у нее оторвало хвост), от которой якобы родились бесхвостые котята. За полстолетия до этого наследование бесхвостости изучал великий немецкий биолог Аугуст Вейсманн и на большом числе примеров, исследуя большое число поколений (эти опыты описаны в замечательной монографии Л. Я. Бляхера²⁷, установил, что отрубание хвостов ни к какому наследованию бесхвостости не ведет.

Но упорство фанатиков новых идей в том и состоит, что для них нет авторитетов. Кремер опубликовал статью о своих размышлениях относительно наследуемости травм, ссылаясь на слышанное от полицейского (все-таки человек серьезный!). Но ученые-коллеги оказались куда менее серьезными, и карьера Кремера в немецких университетах затормозилась. Так как он был ценим в нацистской партии, в 1942 году его послали доктором в концентрационный лагерь в Освенциме. Там его сделали ответственным за медицинское освидетельствование людей, отправляемых на казнь в газовые камеры (в подавляющем большинстве евреев). Кремер в своих собственных глазах был прежде всего ученым, потому он предпринял «научное исследование»: отбирал жертв с особо изможденным хабитусом, опрашивал их о конституции тела родителей, детей, ближайших родственников, искал параллели в наследственности у этих людей, а затем приказывал их умертвить либо в газовых камерах, либо уколом фенола в сердце, что было чаще, так как отбор тел из массы жертв, убитых в газовых камерах, требовал излишних сил, тратить которые бережливые немцы не могли себе позволить. Кремер затем вынимал внутренние органы жертв (главным образом селезенку, печень, поджелудочную железу) и исследовал их анатомию. В Освенциме Кремер проработал всего три месяца, проделал свои «опыты» на 10 717 жертвах и заслужил звание оберштурмфюрера. Он мог бы продолжать и дальше свою изуверскую деятельность, но по каким-то для меня неизвестным причинам был из Освенцима удален. История этих зверств была расследована в рамках Нюрнбергского процесса, на котором злодеяния Кремера также были проанализированы (см изданную на русском языке книгу: «Освенцим глазами СС: Гесс, Броад, Кремер», 2-е изд., Общепольское издательское агентство, Варшава, 1979). После удаления из Освенцима он попытался обобшить собранные в концлагере данные о наследовании последствий длительного голода у человека, написал статью в научный журнал и одновременно стал претендовать на должность доцента по специальности «генетика человека» в Министерском университете. Его кандидатуру письменно поддержали шеф городского гестапо и другие видные нацисты. Однако заведующий кафедрой наследственности человека этого университета профессор Бехер категорически восстал против внедрения такой личности в университет, аналогично думали все другие коллеги Бехера, и хотя Кремер методично изводил их и нацистское начальство письмами, в которых указывал на свои «боевые», научные и внутрипартийные заслуги, обвинял отвергавших его коллег в нелояльности к нацистским идеалам, в университет его не допустили. Нормы научной этики в тех условиях остались неизменными даже под нажимом власть предержащих. Таким образом, академические свободы в нацистской Германии не были столь низко попираемы, как в те же голы в советском государстве.

Интересно, в сколь узком диапазоне работала мысль всех приверженцев наследования благоприобретенных признаков: Кремер пришел независимо от Лепешинской к тем же мыслям о якобы происходящей в определенных условиях среды медленной деградации первоначально нормальных клеток крови и превращении их в клетки других типов.

На Нюрнбергском процессе его приговорили к смертной казни за непосредственное участие в умерщвлении тысяч людей, затем ему как человеку преклонного возраста казнь гуманно заменили на пожизненное заключение, потом он даже вышел на свободу и умер в 1961 году.

Пример Кремера показывает нам еще одну сторону пережитого Россией тоталитаризма. В других странах, даже в известной мере в фашистской Германии, общество (в данном конкретном случае — общество ученых как социальная группа) и государство (государственные органы) отделены и отдалены друг от друга. В СССР они были слиты, отождествлены. Чудовищный Левиафан — советское государство, как справедливо замечает профессор А. Г. Асмолов в своих трудах, не просто сжирал своих подневольных и давил их психику, он осуществлял особо зверскую процедуру обезличивания личности, растворения личности в государстве и превращения каждой личности в винтик государственной машины (этот термин, согласно которому личность есть не более чем винтик государственной машины, ввел Иосиф Сталин; вслед за ним его идеологические клевреты повторяли это сравнение на каждом углу, выводя из него еще один изуверский лозунг — «Незаменимых нет!»).

Пример лысенкоизма также наглядно демонстрирует механику обезличивания членов общества на примере научной среды. Этому посвящены многие страницы книги. Те же, кто хотел разорвать навязываемый им сверху бессрочный и обязательный контракт с государством и с обезличенным, обученным репрессиями социумом, оказывались в стане злейших врагов этого социума-государства со всеми вытекавшими репрессивными последствиями. В массе ученых, которые по специфике своей профессии должны сохранять право на критику себя, окружающих и всего обществе) (за что в нормальном обществе их так и ценят как независимых от условностей жизни судей этой жизни), конечно, всегда находились Николаи Кольцовы, Питиримы Сорокины, Андреи Сахаровы, но судьба их оказывалась незавидной в советском социуме. Страшная сила — упорство так называемого «общественного мнения» простолюдинов, умело направлявшаяся Сталиным, Ждановым или Геббельсом, легко одурачивавшими толпу, особенно наглядно видна на примере судеб названной троицы: Кольцова, Сорокина и Сахарова — этих святых в своей вере в человека людей, сохранивших в своей душе уважение к личности.

Феномен легкого одурачивания шарлатанами (политиканами) толпы и упорной веры масс простолюдинов (то есть критически не мыслящих людей) в вещи по сути своей дикие и, казалось бы, очевидно неверные давно и хорошо описан в литературе. Поэтому примеры, приводимые в настоящей книге, добавляют новый фактический материал, но не добавляют новых идей в уже сложившуюся картину. Зато описанные в книге истории делают более рельефным и понятным важнейший для описания советских реалий феномен — мифотворчество вождей общества и атмосферу мифов, пропитанную репрессиями в отношении к тем, кто видел, что «король — голый». Не видеть, не слышать и не понимать, а бездумно следовать призывам Вождя — Сталина, Главного агронома — Лысенко или Главной возродительницы клеток из растертой в ступке гущи — Лепешинской вменялось в обязанность всем. Жизнь советского социума во всей ее полноте разворачивалась на фоне мифических обещаний чего угодно (наши дети будут жить лучше, нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме и т. д.), что порой вело к отторжению лозунгов и жарких обещаний немногими шутниками, шептавшими себе под нос (репрессии учили уму-разуму любого шутника), что советский прогрессирующий паралич — самый прогрессирующий в мире, или что Россия — родина слонов.

Я хотел бы также подчеркнуть, что, когда я пишу через запятую — псевдоученые, шарлатаны, психопаты, я вовсе не смешиваю их в одну категорию, хотя отделить искусственно нагнетаемую псевдоучеными (а значит, шарлатанами) истерию вокруг псевдотворчества, и псевдотворчества, являющегося следствием болезненного процесса, когда такое нагнетание становится непроизвольным, порой трудно. Именно поэтому многие генетики, не понимая, как может человек XX века нести такую ахинею, какую несли Лысенко (превращение кукушки в пеночку и наоборот), или Лепешинская (превращение бесклеточного вещества в живые клетки), или Бошьян (превращение бактерий в вирусы и, наоборот, через стадию кристаллов), или Мелконян (превращение ленточных червей эхинококков в человеческие кости), верили, что все эти люди психически больны. Но тогда надо продолжить цепочку и сказать, что также был психически болен всецело их поддерживавший Сталин. Однако мы знаем, что никакой болезни не было — эти люди были психически здоровы, а больным было общество, поглотившее своих людей и подменившее свободу личности, свободу самовыражения и свободу критики общественных устоев набором несвобод. Так программировали свои действия вожди советского государства-Левиафана и такого «психизма действительности» они добивались.

В деформированном поле абсолютизированной государственности при одновременной аннигиляции общества как собрания независимых индивидуумов (те, кто жил в то время, помнят выражения «непреклонная воля масс», «единая воля коллектива» и им подобные) расцвет лысенок, лепешинских и бошьянов был предопределен. Эти недоучки заменяли науку игрой в науку, вместо дискуссий старались организовать курение фимиама самим себе, полицейскими мерами подавляли проявление любой критики в свой адрес, а через все это вытесняли нормы морали из своей ученой среды, вели к моральному истреблению все окружавшее их общество. Тогда и возникал специфический синдром уничтожения личности, определенный одним из исследователей той поры как синдром — «психически здоров, личностно болен».

Конечно, правомерен вопрос: неужели Сталин и его приближенные не понимали, что от этих псевдоученых государство получит одни лишь беды? Неужели они не осознавали хотя бы частично, что промах любимчиков сталинской фортуны рикошетом ударит по ним и погребет под собой идеалы построенной Лениным и Сталиным империи зла? Эти непростые вопросы не могут решаться походя, хотя мне кажется, что примеры, описанные в книге и касающиеся личной вовлеченности Сталина в расцвет шарлатана Лысенко и шарлатанки Лепешинской, не выглядят случайными ошибками вождя. Как он, обладавший полнотой информации о процессах, идущих в стране, и настроениях, которыми его страна живет, мог не разобраться в том, что его примитивно надувают ловкие мошенники?! Ведь в его распоряжении были ученые Н. К. Кольцов, П. Н. Константинов, И. А. Рапопорт, В. Я. Эфроимсон, П. Л. Капица, а позже А. Д. Сахаров и сотни других, способных предоставить ему независимую экспертную оценку. Чего же он их не спросил? Да он же ненавидел свободомыслящих и тем более свободу личности, он создал царство несвободы и хотел его укрепить. Он хотел быть обманутым и потому пытал своих недавних соратников, требуя, чтобы они публично признались в том, что они шпионили против него, замышляли заговоры с целью убить его, разваливали государство и сыпали песок в движки несущейся в пропасть огромной махины. Уж кто знал точно, что все самооговоры выбиты его малютами скуратовыми в подвалах НКВД, — так это Сталин.

Эти вопросы требовали и потребуют еще долгого анализа. Мне кажется, что предлагаемая на суд читателей настоящая книга добавляет фактов к пониманию затрагиваемых вопросов, позволяет сделать некоторые обобщения и потому вполне своевременна. Она может оказаться полезной для анализа важной проблемы соотношения личности и государства, роли диктата (в особенности политического) в удушении науки, анализа поведения отдельного человека в условиях несвобод.

Те примеры в книге, которые показывают нам ученых, не поддавшихся диктату и не убоявшихся встать на путь борьбы с лысенковшиной, исключительно важны для того, чтобы понять, что полностью задавить общество коммунистам не удалось. Оставшиеся непокоренными индивидуумы выписали своей судьбой индульгенцию этому недавно еще больному обществу и дали ему вексель на выживание.

Этой мыслью — уважением к мужеству немногих, оставшихся самими собой и пренебрегших реальными ужасами репрессий, — я хочу завершить предисловие к российскому изданию книги.

Выражаю свою искреннюю признательность людям, которые помогли осуществить это издание: А. Либину, А. Г. Асмолову, Д. И. Фельдштейну, С. К. Бондыревой и Ю. А. Пашковскому. Я прошу тех, кто захочет указать на недостатки книги или поделиться своими соображениями, написать мне по адресу: Dr. Valery N. Soyfer, Distinguished University Professor, MSN 3E1, George Mason University, Fairfax, VA 22030, USA.

Октябрь 1998 г.

Фэйрфакс, США