Красная биология

XI Триумф Лепешинской

В короткий срок после объявления Трофимом Лысенко на Августовской сессии ВАСХНИЛ об открытии им «нового закона биологического вида» нашлось, как видим, много людей, поспешивших подкрепить своими публикациями новый «закон». Благо, прочного заслона непроверенным работам никто и не собирался возводить,

В то же время сообщения о «превращениях видов», поступавшие из разных лабораторий со всей страны, придавали еще больше лихости главе «мичуринской» биологии. Он теперь постоянно, во всех своих выступлениях, настаивал на бесспорном подтверждении его «закона», вешал о все новых случаях зарождения новых видов в «недрах старых видов». В ставшем для него привычным и единственно допустимым тоне — победном — Лысенко писал:

Вместе с тем большинство биологов (даже кое-кто из ближайшего окружения Лысенко) отлично сознавали, что эти «порождения» всерьез не доказаны, что никакого безупречного Фактического материала в руках Лысенко нет, а что «факты» подбрасывают ему мошенники и шарлатаны¹²⁸. Не мог не понимать этого и Трофим Денисович[17].

В самом деле, если клетки пшеницы внезапно, в одно мгновение превратятся в клетки другого вида или рода, то это должно означать, что все макромолекулы в клетках, все внутриклеточные структуры исходного вида или рода станут иными. Как ни был неграмотен Лысенко, но все-таки кардинальные трудности в объяснении таких превращений он не мог не осознавать.

И вдруг до него дошло, что это препятствие можно обойти. Лепешинская уверяет, что кроме клеток есть еще особое, бесклеточное вещество. Оно не живое, но «как бы живое», во всяком случае, при каких-то ему не очень ясных, но Лепешинской вроде бы известных условиях, оно может стать живым. И тогда из этого вещества, как из живой воды в сказках, могут возникать живые клетки. Так, может быть, вид превращается в другой вид через стадию живого вещества?

Как только Лысенко оценил великую для него практическую выгоду, исходящую от идеи Лепешинской, он возликовал и принялся за дело. Что-либо проверять, убеждаться в том, что за словами Лепешинской стоят не одни артефакты, он, естественно, не стал. Он уже убедился на своем примере, как надо поступать: нужно использовать партийные органы, чтобы по их команде авторитет Лепешинской был бы закреплен «на века» этим апробированным способом.

22—24 мая 1950 года в Москве собрали специальное совещание биологического отделения Академии наук СССР совместно с руководством Академии медицинских наук и ВАСХНИЛ по Проблеме живого вещества и развития клетки¹²⁹. Приказ о его созыве и команда биологам о необходимости обеспечить триумфальное признание Лепешинской поступили из ЦК партии. Как вспоминала Ольга Борисовна:

Председательствовал почти на всех заседаниях академик-секретарь биологического отделения АН СССР Александр Иванович Опарин, получивший известность после публикации в 1924 году книги «Происхождение жизни», в которой излагалась его гипотеза о том, как могла возникнуть жизнь на Земле. В президиуме совещания восседал Лысенко. Опарин, занявший кресло академика-секретаря биоотделения АН СССР после завершения Августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года, когда крупнейшего ученого А. А. Орбели удалили от руководства наукой, хорошо понимал правила игры и всеми силами Лысенко угождал. Он всегда демонстрировал на публике, что разделяет все взгляды Лысенко и безоговорочно поддерживал любые его предложения. Полная управляемость Опарина была хорошо известна и в партийных верхах.

Открывая совещание, Опарин в первых же фразах дал установку, вполне укладывавшуюся в русло господствовавшего в официальных кругах разделения наук на прогрессивные и отсталые:

Рефреном повторялись слова о преимуществе социальной системы, при которой только и возможны такие высоты в постижении жизненных процессов. Об этом твердо сказал Опарин:

С этого же тезиса начала свой доклад и Ольга Борисовна:

Та же общая установка прозвучала в выступлениях Г. К. Хрущова, И. Е. Глущенко, С. Л. Брайнеса и других.

Лепешинскую представили как автора выдающегося открытия, которое стало возможным только благодаря тому, что автор стоит на позициях единственно правильной методологии — диалектического материализма и марксистско-ленинской философии в целом. Все обсуждение проходило под прикрытием лозунга Сталина: «Ломать старые традиции, нормы, установки, когда они превращаются в тормоз для движения вперед»¹³².

Длинным было выступление Т. Д. Лысенко. Эту речь он потом несколько раз перепечатывал в разных изданиях¹³³.

Как видим. Лысенко очень обрадовало, что Лепешинская подставила подпорку под шаткую конструкцию его собственных умозрительных гипотез. «Теория» живого вещества, нужная Лысенко как воздух для подведения «научной» базы под провал в практике сельского хозяйства, вызванный его собственной деятельностью, его очень ободрила. Не ухватиться за помощь, исходившую от Лепешинской, он не мог. Поэтому он уверял:

«Теоретическая основа данного фактического материала та же, что и для материала, добытого Ольгой Борисовной Лепешинской…

В ходе совещания коренной трансформации подверглась история борьбы Лепешинской с критиками ее взглядов. Принципиальность ученых, выступавших против поверхностности ее суждений, требовавших чистоты научных доказательств, боровшихся с прожектами, кои лишь носили оболочку новаторства, а по сути были возрождением давно отвергнутых наукой положений, была теперь объявлена происками реакции и результатом буржуазного перерожденчества. Один из руководителей медицинских учреждений В. Д. Тимаков заявил о раскритикованной учеными книге Лепешинской:

Совершенно иначе характеризовали теперь и личность Лепешинской. Если раньше о ней отзывались отрицательно, то с этого момента ее негативные стороны вдруг стали подавать как неоспоримо позитивные. Особенно странно было слышать, как известный русский патолог, интеллигент старой выучки, академик А. Д. Сперанский[18] обелял многолетнюю некрасивую борьбу Лепешинской с учеными и так говорил о ней:

Академик Сперанский был озабочен тем, как теперь следовало вести себя коллегам Лепешинской. И снова рецепт поведения строился не на научных основах, а на ином базисе:

Всеми этими разговорами Совещанию был придан особый характер. В условиях безоговорочного одобрения политической линии, занятой Лепешинской, и одновременно полного подавления всякой научной критики можно было сообщать любые невероятные факты, голословно уверяя, что они доказаны в ходе самых совершенных научных изысканий.

В опытах дочери Лепешинской — Ольги Пантелеймоновны клетки якобы развивались из чистого белка (совсем по Энгельсу: «Что такое жизнь? Жизнь есть способ существования белковых тел». Будто ни нуклеиновых кислот, ни липидов, ни углеводов, ни других типов молекул небелковой природы со времен Энгельса в клетках не нашли!). Муж Ольги Пантелеймоновны — В. Г. Крюков настаивал на том, что глобулярные белки образуются быстрее под влиянием добавления извне препарата нефракционированных нуклеиновых кислот (вот оно — расширение научного поиска!). В конце своего доклада Крюков пришел к обобщению такого рода, которое вообще выходило за рамки науки:

Конечно, когда Лепешинская и ее подопечные вещали о глобулярных белках, о нуклеиновых кислотах, мышечных клетках, — надо было, разумеется, трезво к этому относиться и понимать, что отличий белков от нуклеиновых кислот они не знали, ни тех, ни других изучать не могли, потому что не владели необходимыми для этого методами и знаниями.

Несомненно, это было понятно многим из присутствующих в зале. Было от чего встревожиться. Но никому из тех, кто мог бы выступить против псевдоноваторов, опошляющих науку, и сразиться с ними в принципиальном споре, слова не предоставили.

У стороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, что никто из присутствующих в зале вообще не обращал внимания на то, что говорят с трибуны авторы удивительных открытий, и что никто не придает значения собственным речам. Но это было не так. Все все понимали, но были запуганы, деморализованы, душевно опоганены всей предшествующей жуткой реальностью, когда несогласных беззаконно гнали с работы, а то и арестовывали…

Президент АМН СССР, генерал-лейтенант медицинской службы, по специальности патолог (то есть сугубый профессионал в той области, где шаманствовала Лепешинская), Николай Николаевич Аничков выступил на совещании с цветистой речью, в которой восхвалял достижения Ольги Борисовны. Когда он вернулся домой, то на даче, расслабившись, признался своему приятелю В. М. Карасику:

Известный цитолог М. А. Барон, по его словам иногда помогавший Лепешинской, прочувствованно разглагольствовал о том, как он любит вечерком зайти к Ольге Борисовне домой и поболтать о ее открытиях, звал присутствующих ознакомиться в перерыве между заседаниями с ее препаратами, выставленными для обозрения.

— заверил этот вполне грамотный специалист по клеткам¹⁴³.

Затем многие выступили с сообщениями о ничуть не менее захватывающих открытиях. М. М. Невядомский утверждал, например, что из вируса саркомы образуются лимфоцитоподобные клетки. Предвидя возможные возражения, он загодя парировал их так:

Нужно было обладать поистине особым зрением, чтобы увидеть, как безъядерная, до крайности просто устроенная структура вируса, имеющего лишь белковую оболочку и свернутую внутри спираль нуклеиновой кислоты, стала бы при любом увеличении похожей на чрезвычайно сложную клетку высшего животного с десятком типов специализированных внутриклеточных органелл.

Другой кудесник — К. А. Лавров якобы отчетливо различил клетки, сформировавшиеся внутри других клеток.

Ближайший лысенковский сотрудник Н. И. Нуждин обрадовал присутствующих еще одним сенсационным наблюдением. Живое вещество, о котором даже сама Лепешинская говорила довольно невнятно, удалось будто бы рассмотреть этому члену-корреспонденту АН СССР. В свое время он прошел школу классической генетики, но «вовремя» переметнулся в лагерь Лысенко, без помех затем защитил докторскую диссертацию и был особенно ценим Лысенко. Недаром Нуждин стал заместителем Лысенко на посту директора Института генетики АН СССР (когда я думаю об этих людях, мне часто приходят на ум некрасовские строки о том, что ученик не может не нести обязанности чтить учителя, «преклонять колени» перед одним лишь именем учителя; так вот, учителем Нуждина был в числе других учителей и Н. И. Вавилов, но стоило временам смениться, как Нуждин не то чтоб колени преклонил, а своим предательством помог уничтожить физически своего учителя. Вспомним и другого поэта: «О, времена. О, нравы»). По словам Нуждина, его опыты продемонстрировали, что в природе имеет место «…постоянное ежеминутное происхождение живого из неживого»¹⁴⁹.

Еще глубже проник умом в сущность живого Н. М. Сисакян[19]. Вместе с сотрудниками ему будто бы посчастливилось «воссоздать из осколков белковые тела, обладающие рядом жизненных функций»¹⁵⁰.

Конечно, для такой работы нужен был особый — партийный подход, возможный только там, где науку делили на «нашу — пролетарскую» и «чуждую — буржуйскую», о чем и заявил без обиняков Сисакян:

Однако эта мешанина домыслов с вымыслом была тепло встречена академиками трех академий — Академии наук СССР, Академии медицинских наук СССР и ВАСХНИЛ. Среди самых именитых и титулованных жрецов советской науки нашлось немало покровителей оригинального таланта О. Б. Лепешинской и примкнувших к ней. Прознав о ВЫСОЧАЙШЕМ одобрении ее «идей», многие академики решили, что посты и звания стоят дороже принципов и чести. Лепешинская их стараниями получила теперь возможность повторять в своих похожих друг на друга книгах и брошюрах[20]:

Те, кто активно «поработал» на Августовской сессии ВАСХНИЛ. проявили себя на славу и на этом совещании. Не зря Лепешинская на первое место ставила Лысенко и его команду — Глущенко, Авакяна и Нуждина, не зря она поминала добрым словом Сисакяна, выступившего с биохимическими «доказательствами» правоты Лысенко в вопросах яровизации на сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 года и теперь спешившего погреть руки и на живом веществе. Не случайно перечисляла Ольга Борисовна таких ярых лысенкоистов, как посредственный гистолог, но ловкий партийный функционер А. Н. Студитский, или микробиолог, ставший за год до этого директором Института микробиологии АН СССР и в 1946 году членом-корреспондентом АН СССР А. А. Имшенецкий, или Г, М. Бошьян, или Н. Н. Жуков-Вережников. Все они не выступили на сессии ВАСХНИЛ вовсе не потому, что были «по ту сторону» лысенковских баррикад, а потому, что их не позвали, обидев этим.

Спешили порадеть за новых героев биологической науки даже те, кто вроде бы имел или, во всяком случае, мог иметь свой собственный голос в науке: академик АН СССР В. Н. Павловский и пытавшийся десятилетиями играть роль неподкупного рыцаря науки академик С. Е. Северин, много лет заведовавший кафедрой биохимии животных Московского университета, грамотно читавший лекции студентам, то есть человек, доподлинно знавший, что, выступая за Лепешинскую, он лжесвидетельствует. В качестве доказательства правоты лепешинковщины С. Е. Северин ссылался на работу М. Г. Крицман, А. С. Кони ковой и Ц. Д. Осипенко¹⁵³ о синтезе белков из молекул-предшественников. Однако позже В. Н. Орехович с сотрудниками доказали, что в упомянутых опытах происходило банальное бактериальное загрязнение¹⁵⁴.

Одними ссылками на артефакты дело не ограничилось. Северин обратился к Лепешинской с прочувствованными словами:

Хорошо рассчитал Сергей Евгеньевич цену такого возблагодарения: в 1953 году он стал членом-корреспондентом АН СССР, в 1968 году — академиком этой академии, а в 1971 году — Героем Социалистического Труда. Так что смотреть в корень и рассчитывать наперед эти люди умели и знали, ради чего следует пресмыкаться.

Их стараниями Лепешинская получила полное право писать:

А чтобы всем стало окончательно понятно, в каком направлении будет теперь двигаться советская биологическая наука, Лепешинской в тот год преподнесли еще один щедрый подарок — долгожданную Сталинскую премию первой степени в размере 200 тысяч рублей! Сделано это было необычным способом. Лепешинскую выделили из числа прочих лауреатов. Не стали ждать очередного срока присуждения премий, а опубликовали в газетах экстраординарное сообщение о внеочередном вручении ей одной премии как ученому с величайшими заслугами¹⁵⁷. Лепешинская и ее дочка «не стеснялись» объяснять всем встречным и поперечным, что распоряжение об этом поступило лично от Сталина (к слову сказать, в том же году, но в положенное время Сталинских премий были удостоены Жуков-Вережников и Глущенко).

В октябрьском номере журнала «Огонек» была помещена фотография счастливой лауреатки и статья о ее жизненном пути. Корреспондент журнала рассказала о том, как ее встретила дома новая героиня науки — «седая, коротко остриженная женщина с живыми, блестящими из-под очков глазами и строгим лицом»¹³⁸, сообщила, что Лепешинская «говорит… громким, немного резким голосом», что «родилась (она) в богатой семье… первое представление о социальном неравенстве получила в родительском доме». Корреспондент, конечно, не обошла стороной революционную деятельность Ольги Борисовны, ее знакомство с Лениным, даже о «партийной столовой для эмигрантов-большевиков (в Женеве)» было упомянуто, причем сказано, что «Ольга Борисовна сама стряпала, кормила товарищей», но ничего не рассказывалось о том, какое научное открытие сделала эта женщина. Зато особое место в очерке занимал рассказ дочери лауреата Ольги Пантелеймоновны о героических чертах характера ее матери.