Красная биология

XIX Опровержение идей Бошьяна

Не скрою, описывать историю лысенкоистов и их судьбы было бы даже весело, если бы не одно печальное обстоятельство. Они творили, выдумывали и пробовали не в вакууме, не в инертной среде, и за каждой их выходкой, каждой благоглупостью стояли отнюдь не благие порывы, что кончалось для многих окружающих печально и порой Трагично. Каждый из лысенкоистов кипел бурной энергией, всплывал на вершине административной власти в науке, оттесняя настоящих ученых, каждый, как мог (а могли и умели они однообразно и только злобно), подавлял настоящих ученых. В обстановке мифотворчества, когда людям постоянно вбивали мысль, что советским труженикам подвластны любые чудеса, что не сегодня-завтра в стране настанет такое светлое будущее, которое не снилось самым буйным фантастам, критерии правдивости были утрачены. И многие верили, что и на самом деле не ценою огромного труда тысяч подневольных людей возведен Днепрогэс, а что возвели его свободные советские люди по особым, чудесным инженерным планам, просто недоступным западным отсталым инженерам. Верили, что нитки каналов «Москва — Волга» или «Беломорканала» пролегли по российским просторам, воплотив в жизнь особые, замечательные раскладки самых передовых в мире ученых, обогнавших в полете реальной фантазии узколобых и чересчур практичных немцев, англичан или американцев. Где им до наших? Да и откуда было советским обывателям знать, костьми скольких заключенных уложено дно каналов, какой жуткой ценой оплачена гладь искусственных рек, на каком фундаменте покоятся бетонные опоры Днепрогэсов или извергающие огонь мартены Магнитогорска,

Конечно, в каждом из этих достижений проявлялось не только насилие, не только творчество гибнущих зэков, но и настоящее творчество замечательных инженеров, первоклассных специалистов, оригинально мыслящих ученых. Спору нет, пора оптимизма и веры в светлое будущее дарила озарениями многих оптимистов и приносила успехи и в сфере научного поиска.

Однако расцвет мифотворчества создал предпосылки для разгула множества жуликов, проходимцев, ловких обманщиков, которые лезли со своими мыльными пузырями в объятия ждавших их и радовавшихся им (и таких же безграмотных и не способных отличить зерна от плевел) начальников и вождей. Одни предлагали рецепты скорого и дешевого решения тяжелых задач, другие радовались возможности объявить народу, что задачи будут вот-вот решены и крепости покорены, потому что наука уже запланировала нужные решения и быстрые покорения.

Наконец, открытие ворот в науку для людей «из народа», призыв к созданию красной интеллигенции, берущей начало с декрета о высшем образовании, подписанном Лениным в 1918 году, дало возможность пойти косяком в науку бойким выдвиженцам и себялюбивым ударникам, сформировавшим плотную массу середняков, облепивших научные лаборатории и желающих урвать кусок пожирнее от «научного пирога». Укрепленные броней пролетарско-крестьянского происхождения и родства с партией эти середнячки и не собирались мириться с тем. что их способность рождать новое ниже всякой критики, что и ученые они не годятся, как бы они ни тщились выдавить из себя что-то оригинальное. Попав в «ученое русло», они не тушевались: они изрыгали из себя фантасмагорические прожекты и, побивая скептиков цитатами из брошюр классиков марксизма-ленинизма, настаивали на их универсальной реальности и полезности. Бороться с такими молодцами, оставаясь на почве чисто научных рассуждений, было чаще всего невозможно и даже опасно. Эти революционеры умели подвести своих оппонентов под разряд врагов, вредителей, рутинеров и пособников мировой буржуазии.

Прекрасным образчиком такого стиля стала борьба Геворга Мнацакановича Бошьяна с критиками его взглядов. В 1948 году его еще никто в научном мире не знал, а в конце 1949 года он попал в зенит внимания, опубликовав книгу «О природе микробов и вирусов». Поддержанный и ободренный газетами, затем журналом «Большевик», коллегами, опубликовавшими хвалебные статьи в научных и популярных изданиях, Бошьян быстро состряпал докторскую диссертацию и защитил ее. Перед ним открывалось широкое поле деятельности, и он решил ухватить все возможное. Он был заведующим биохимической лабораторией во Всесоюзном институте экспериментальной ветеринарии (ВИЭВ). За один год Бошьян сумел организовать еще одну лабораторию в том же институте, одновременно возглавил лабораторию во Всесоюзном Институте экспериментальной медицины имени Горького Минздрава СССР (деятельность этой лаборатории была тут же засекречена, а у дверей отсека, где разместился Бошьян с помощниками, стоял часовой с оружием). Еще один огромный (и также засекреченный!) коллектив был набран Бошьяном в другом институте — Всесоюзном институте эпидемиологии и микробиологии имени Н. Ф. Гамалея АМН СССР. Под началом Геворга Мнацакановича уже в 1950 году, его триумфальном году, работало несколько сотен научных работников — целый институт.

То, каким необычным путем внедрился Бошьян в Институт имени Гамалея, стало известно в конце 80-х годов, когда заведующему лабораторией этого института профессору В. Н. Гершановичу разрешили познакомиться с архивными документами, хранившимися несколько десятилетий под грифом «совершенно секретно». Вероятно, аналогично было обставлено дело и в других институтах. Итак, 13 июля 1949 года министр здравоохранения СССР издал приказ о создании в Институте имени Гамалея Лаборатории изменчивости микроорганизмов под руководством Бошьяна. Министр издал этот приказ под давлением сверху, так как на самом приказе стояла подпись завизировавшего его более высокого начальника (министр как бы прикрывал себя этой визой от возможных в будущем укоров). Виза принадлежала крупному партийному руководителю, который, конечно, никакого отношения к медицинскому миру вообще не имел, — заведующему Сельскохозяйственным отделом ЦК КПСС А. И. Козлову. Характер будущей обстановки вокруг лаборатории Бошьяна был уже предопределен в этом приказе. Бошьяна назначали не просто заведующим этой лаборатории (специально оговорено было, что с самого момента зарождения лаборатории вся ее деятельность была квалифицирована как строго секретная), но и заместителем директора института. Обязанности заместителя директора также были ясно очерчены: он получал в свое подчинение только одну лабораторию — свою собственную. В тот же день, 13 июля 1949 года, тогдашний директор института издал приказ № 1-с (то есть первый в институте секретный приказ), повторявший формулировки министра. Так с первой же минуты Бошьян выходил из-под всякого контроля и мог творить в своей вотчине за казенный счет что только ему заблагорассудится.

И все-таки молниеносны» взлет Бошьяна был отличен от взлета других лысеикоистов. Он учуял, что в атмосфере лжетворчества сможет найти свою лазейку, благодаря чему займет место в сфере, пока еще не оккупированной другими лженоваторами. Понимал он также, что области вирусологии и микробиологии — это относительно молодые научные дисциплины. Среди отечественных биологов было еще немного специалистов, хорошо в них разбирающихся. В то же время специальные методы этих дисциплин были недоступны примитивным агрономам (вернее, «агробиологам») и еще долгое время должны были оставаться для них «терра инкогнито». Ветеринар по образованию, следовательно, человек, по идее, более образованный, чем Лысенко и Лепешинская, он решил вообще ни на кого не опираться, а утверждать лишь свое первородство в открытии фундаментальных истин. Невероятное по своим масштабам нахальство и уникальный цинизм, выросшие на почве начисто отсутствующего самоконтроля, вели к тому, что Бошьян заявлял об открытиях, не имевших подсобой никакой реальной основы, но звучавших столь же победоносно и революционно, как звучали все новаторские предложения Лысенко.

Вся атмосфера мифотворчества, пронизавшая советское общество, способствовала взлету Бошьяна. Без трех десятилетий советской власти, кормившей народ обещаниями грядущих чудесных перемен в обществе, без полугорадесятилетней психологической обработки широких слоев населения россказнями об успехах Лысенко и о неизбежной победе «мичуринцев», успех Бошьяна был бы совершенно невозможен. Потому, как ни надувался Геворг Мнацаканович, какого он туману не напускал, его рассматривали как нового питомца «гнезда лысенковского», как очередного героя «мичуринской биологии». Только будучи включенным в славную когорту, он получал право на процветание. Однако чрезмерность стиля его книги и непомерное хапужничесгво в практической жизни вызвало ожесточение даже среди таких же, как Бошьян, «спецов».

В 1950 году известный биохимик В. Н. Орехович[38] опубликовал в ежегоднике «Вопросы медицинской химии» рецензию, отличавшуюся от других рецензий, увидевших свет в то время³³⁰. Орехович открыто сказал о безграмотности Бошьяна, о том, что ничего, кроме артефактов, в труде, претендующем на эпохальность, нет³³¹, отметил такие нелепости, как причисление антибиотиков к живым структурам белковой природы, с юмором рассказал об открытии Бошьяном микробной природы рака и в шутку спрашивал, почему же. сделав колоссальной важности открытие, Бошьян «не бросил все остальное, чтобы разрешить, наконец, проблему… рака»³³².

«Необходимо отметить особенно неприятную черту книги Г. М. Бошьяна, — добавлял Орехович, — это полное игнорирование в ней достижений современной науки и утверждение, что вся истинная настоящая биологическая наука начинается с Г. М. Бошьяна»³³³.

Но если вполне понятным было отрицательное отношение к постулатам Бошьяна со стороны серьезного ученого Ореховича, то могло показаться странным, что Бошьяна не признали своим представители мичуринского учения. Ведь его идеи были плоть от плоти «мичуринской биологии», они вполне согласовывались с основными догмами Лысенко. Разве превращение кукушек в пеночек было менее фантастичным, чем переход простейших вирусов в простенькие бактерии? Разве отказ от природы иммунитета или выдумки про истоки рака были более кощунственными, чем лысенковское табу на гены? Разве декларации Лепешинской о живом веществе были более конструктивными? И разве эксперименты всех лысенкоистов были более изощренными и точными?

Так почему же на бедного Бошьяна посыпались шишки и со стороны мичуринцев? Чем он гак провинился?

Одна причина уже упоминалась: широта замаха самозванца была необъятной. За чересчур много проблем сразу ухватился никому неведомый ветеринар. С другой стороны, многих раздражал его нахальный тон. Зазнайство нового героя даже по тем лихим временам было уникальным. Такая степень самовосхваления и претензия на коренную ломку краеугольных положений науки сильно коробила многих, даже видавших виды сторонников мичуринского учения Товар продавался по чрезмерно высокой цене, а продавец слишком явно привирал.

И все-гаки главная причина коренилась в другом. Бошьян в книге решил обойтись без цитирования трудов Лысенко и настаивал на своем собственном приоритете во всех вопросах. Поэтому в нем увидел возможного конкурента сам Лысенко.

Об этой скрытой пружине, начавшей исподволь давить опасного выскочку, поведал 5 января 1951 года на заседании Всесоюзного общества микробиологов близкий к Лысенко человек — С. Н. Муромцев³³⁴. Он рассказал, что еще на стадии обсуждения рукописи книги Бошьяна Лысенко дал о ней отрицательное заключение³³³. Сам Лысенко также не скрывал среди своих приближенных раздражение бошьяновскими притязаниями на независимость генезиса его идей от лысенковских (Личное сообщение академика ВАСХНИЛ И. Е. Глущенко).

Внешней причиной своего недовольства Лысенко выставил плохую экспериментальную разработку вопроса о перерождении вирусов в микробные клетки и недоучет влияния внешней среды на этот процесс. Это звучало просто смешно. Лысенко, утверждавший без всяких экспериментов возможность превращения кукушек в пеночек или восхвалявший «наблюдения» Карапетяна и Авотина-Павлова за процессом «выпотевания» деревьями веток других пород, сейчас вставал в позу моралиста и брался судить об экспериментальных ошибках Бошьяна. Не более весомо звучало и его возражение относительно недоучета внешней среды.

В то же время, сообщая о недовольстве Лысенко, Муромцев открыто поддержал идею превращения одних организмов в другие, так же как возникновения клеток из неклеточного вещества, заявив, что они отнюдь не порочны, а, напротив, прогрессивны³³⁶. О возникновении вирусов и бактерий из живого вещества Муромцев говорил как о совершенно доказанном процессе. По его словам, вполне реальным мог считаться и другой процесс — тот, при котором вирусы и бактерии могли «зарождаться… из измененных белков клеток животных, растений, бактерий»³³⁷. Но, заботясь о личных интересах Лысенко, он лишал права Бошьяна и некоторых других лиц утверждать вполне сходные мысли о перерождении вирусов в микробы и обратно.

писал Муромцев и, переходя на понятный ему язык, спрашивал:

Особенно наглядно взгляды Муромцева (и, конечно, его покровителя — Лысенко) раскрывались в конце выступления, когда он стал говорить о том, что в принципе подход Бошьяна нисколько не противоречит основам «мичуринского» учения:

В это время значительная часть микробиологов еще не рассматривала Бошьяна как нездорового прожектера и ниспровергателя основ мичуринского учения, безответственно разрушающего его методом от противного (или, вернее сказать, методом ad absurdum). На его книгу последовали вполне благожелательные рецензии, в печати появились статьи, авторы которых серьезно оспаривали у Бошьяна пальму первенства в вопросе превращения неклеточных форм (вирусы) в клеточные (бактерии) (такие, как В. А. Крестовникова, Г. П. Калина, А. В. Маслюков и некоторые другие)³⁴⁰.

А старший научный сотрудник Института малярии Минздрава БССР А. Я. Жолкевич пыталась даже «переплюнуть» Бошьяна: она сообщила о кристаллизации целых колоний бактерий³⁴¹. В подтверждение своей правоты Жолкевич указывала на то, что, дескать, дочь Лепешинской, Ольга Пантелеймоновна, продвинулась дальше нее и принародно объявила о получении кристаллов не вирусов или бактериальных клеток, а более сложно устроенных клеток — простейших (Protozoa)

Конечно, нашлись грамотные ученые, в прятки с совестью не игравшие. Они, невзирая ни на какие угрозы и не принимая во внимание хор аллилуйщиков, восславлявших революционерку Лепешинскую и ее последователя Бошьяна, критиковали последнего по всему комплексу его умозрительных построений. М. П. Чумаков (в будущем академик АМН СССР, директор Института полиомиелита и вирусных энцефалитов, Герой социалистического труда, лауреат Ленинской и Государственных премий), В. Н. Орехович, П. Ф. Здродовский выступили с обоснованными негативными заключениями относительно взглядов Бошьяна на упоминавшемся заседании Правления Всесоюзного общества микробиологов 5 января 1951 года. На VI сессии Академии меднаук СССР, состоявшейся в том же 1951 году в защиту Бошьяна выступил Жуков-Вережников, однако Чумаков, Орехович, генерал-майор медицинской службы Ф. Г. Кротков, одно время исполнявший обязанности вице-президента АМН СССР, и Тимаков не согласились с мнением Жукова-Вережникова, что «…книга Бошьяна сыграла положительную роль»³⁴² Особенно резок в оценке работы Бошьяна был Чумаков, который прямо обвинил Министерство здравоохранения СССР, Академию меднаук и Медгиз в «беспрецедентной поддержке книги Бошьяна», выпуск которой в свет Чумаков считал «ошибкой, допущенной потому, что Министерство не спросило мнения ученых…»³⁴³

В 1952 году в печати появились новые свидетельства ошибок Бошьяна³⁴⁴. Становилось все более очевидным, что он фальсифицировал все данные и что его выводы — плод фантазии, а не «замечательные достижения передовой советской социалистической науки»³⁴⁵. Кое-кто из лиц, первоначально пропевших дифирамбы Бошьяну, сочли за благо в этих условиях отмежеваться от него и опубликовать критические статьи в его адрес (Г. П. Калина³⁴⁶ и его ученик В. Д. Тимаков[39] и др.).

Бошьян все критические замечания встретил крайне агрессивно. Ореховича он обвинил в неспособности дорасти до уровня экспериментирования и понимания результатов опытов, присущего ему. Г. М. Бошьяну, а также в злонамеренном пренебрежении успехами революционной науки.

Ставя свое имя в один ряд с именами выдающихся русских ученых, он продолжал:

Особо сильный гнев вызвала у него критика ошибки, касающейся того, что антибиотики — это не белки. Приведенные Ореховичем структурные формулы пенициллина и стрептомицина его нисколько не удовлетворили. И он решил выйти из затруднения весьма оригинальным путем: раз структуру антибиотиков установили не русские, а английские и американские ученые, то и верить им нечего.

Вместо разбора критических замечаний Ореховича Бошьян принялся сыпать оскорблениями и угрозами в каждом абзаце. Он характеризовал тех, кто не признает «первостепенного для нашей науки… вопроса… что органическая жизнь… постоянно зарождается из безжизненной органической и неорганической материи», как «мистиков, идеалистов и консерваторов»³⁴⁹ и заявлял:

Да, такого стиля научной полемики классическая или «старая», как ее обозвал Бошьян, наука не знала. Обвиняя своего оппонента, говорящего нелицеприятно, но вполне корректно, в «многословии»³⁵³, в том. что он «исходит из старых ДОГМ»³⁵⁴, В том, что он — «консерватор», «реакционер» и «космополит»³⁵⁵, Бошьян переходит к политическим обвинениям:

Яснее ясного говорит он о том, какую критику он бы приветствовал:

Считая, что этим он полностью обезоружил критика, Бошьян закончил свой «Ответ рецензенту» следующим образом:

Итак, кроме забористости стиля и направленности своего Ответа» во вполне определенную — политическую сторону, ошьян ничего предложить не мог. Подкрепить чем-либо существенным свою позицию он, видимо, и не умел.

Но пока Бошьян писал «Ответ рецензенту» и пока этот ответ находился в печати (он был опубликован в 1952 году) положение реформатора микробиологии становилось все хуже! В разных журналах Бошьяна начали бить и справа и слева: И. К. Смирнов, манипулируя цитатами из Маркса, Энгельса, Ленина и Лысенко, давал понять, что идеологическая сторона в книге Бошьяна страдает изъянами и что Бошьян даже может рассматриваться как скрытый вирховианец³⁶⁰, а, с другой стороны, Е. И. Силантьев³⁶¹, разобрав приведенные в книге факты, заявил, что

И хотя Бошьяну удалось переиздать свою книгу, обстановка менялась катастрофически быстро.

Особенно ясно это выявилось на следующей — третьей конференции по «проблеме живого вещества». Она открылась 5 мая 1953 года. Вряд ли кого могло удивить выступление ведущего критика работ Бошьяна — Ореховича, ставшего в том же году академиком АМН СССР. Бошьян, присутствовавший на конференции, принялся возражать Ореховичу в ответном слове. Но даже те, кто всего за два с небольшим года до этого высказывали в журнале «Большевик» твердую убежденность в «окончании робких блужданий вокруг этого вопроса» и сулили «исключительную» пользу для практики, исходящую из открытий Бошьяна, забыли своего протеже. Один из авторов статьи — Жуков-Вережников[40] счел, за благо промолчать, а другой автор — Майский, не смея поднять руку на «основы», продолжал твердить, что вирусы способны образовывать бактерии (таким вирусам придумали новое название — фильтрующиеся формы бактерий), уже стремился вычеркнуть Бошьяна из списка тех, кто продолжает развивать проблему превращений как актуальную³⁶⁴.

Эта конференция ярко высветила способности многих официальных руководителей науки в СССР манипулировать своими взглядами в зависимости от изменения конъюнктуры. Подобно хамелеонам они меняли свою окраску, нисколько не заботясь о своем добром имени. Так, А. А. Имшенецкий, директор Института микробиологии АН СССР и в то время еще член-корреспондент АН СССР, теперь встал в позу борца с «антинаучными извращениями», не обмолвившись даже словом о том, что и он в недавнем прошлом восхвалял Бошьяна и ему подобных, и сам публиковал липовые доказательства существования живого вещества и превращений микроорганизмов[41]. Он стал отрицать саму возможность перехода вирусов в бактерии, за которую еще продолжали цепляться Г. П. Калина и В. А. Крестовникова, якобы все еще видевшие в своих опытах подобные превращения. Как сообщалось в отчете о конференции, Имшенецкий и Тимаков

В 1954 году Бошьян попытался спасти обрушивающееся здание своей «теории» популярной у всех лысенкоистов «подпоркой», указав на важные практические выходы, якобы вытекающие из его концепции³⁶⁸. Он писал:

Однако легко было представить, что за «оздоровление» несли его препараты больным лошадям[42] и какова была степень грамотности и ответственности тех, кто лихо подмахивал резолюции о снятии карантина в 206 пунктах.

В это время Бошьян подписывался уже не иначе как «доктор биологических наук, профессор» (см., например, ³⁷¹), Он уже руководил несколькими лабораториями³⁷². В публикации он перечислял лиц, якобы подтвердивших его концепцию,

М. Д. Утенков, А. К. Абрамян, С. И. Берулава, Е. Ш. Акопян О. Д. Сила, И. И. Оробинский, А. Д. Сергеев, А. П. Аликаева и др. Однако и противники его взглядов все чаще публиковали свои результаты, и вскоре публичное развенчание шарлатана, лишившегося поддержки Лысенко и других вожаков «мичуринской биологии», наступило.

Правда, это потребовало огромных усилий по преодолению чисто бюрократических препон. Ведь под началом Бошьяна не просто работало несколько сотен людей, рассредоточенных во многих институтах. Лжеисследования шли под завесой строгой секретности и под охраной чекистов, и хоть стиль работы оставался все тем же — халтурным и вызывающе самоуверенным, но люди в стране, где десятки миллионов оказались за решеткой — в лагерях и тюрьмах — по наветам не просто бездоказательным, но чаше всего вздорным, знали, сколь опасно бороться с такими любимчиками партии и органов. Поэтому надо отдать должное директору института имени Гамалея Тимакову, который не убоялся и, заручившись отзывами нескольких крупных ученых как о характере исследований Бошьяна, гак и о содержании его книги, направил письма в различные высокие инстанции с настойчивой просьбой разобраться с положением в подведомственных Бошьяну лабораториях, провести научную и коллегиальную проверку его исследований, после чего дать возможность ему как директору ответить на критические сигналы, полученные им. Разумеется, Тимаков не мог не знать, что поддержки Лысенко Бошьян лишился полностью и навсегда. Многочисленные связи Тимакова в разных кругах советского общества помогли ему эту информацию получить.

В ответ на официальный запрос директора института, входившего в состав Академии меднаук СССР, в Президуме академии под председательством вице-президента, и что немаловажно — генерал-лейтенанта медицинской службы Ф. Г. Кроткова 27 октября 1950 года состоялось закрытое (то есть секретное) заседание в Президиуме АМН СССР, на котором выступили многие критики Бошьяна. Принятая на заседании резолюция в достаточно явной форме говорила о профанации науки в руководимой Бошьяном лаборатории в Институте имени Гамалея и в других организациях.

Тем не менее никаких немедленных действий данное решение не вызвало. Крупные партийные чиновники, давшие разрешение на открытие лабораторий Бошьяна, были все еще в силе. За то, чтобы отменить прошлые решения, нужно было еще долго и изощренно бороться.

Только в следующем, 1953 году, сверху поступила команда-разрешение создать специальную комиссию для проверки деятельности всех лабораторий Бошьяна одновременно. По-видимому, снова свою силу показал Лысенко, так как разрешение-команда прошла через сельскохозяйственное ведомство сначала, а затем, при непосредственном согласовании с руководством медицинского ведомства, была подкреплена совместным решением. Именно поэтому комиссия была межведомственной и была укомплектована специалистами из обоих ведомств. Много лет позже, в 1972 году, директор Института биологической и медицинской химии АМН СССР академик В. Н. Орехович, вспоминая о времени борьбы с Бошьяном, доверительно рассказал мне, что вопрос о создании комиссии и о будущем закрытии бошьяновских лабораторий рассматривался на «самом верху». Ореховича как члена Президиума АМН СССР вызывали для разговора на эту тему в конце 1953 года к Председателю Совета Министров СССР Г. М. Маленкову, который в конце концов и дал разрешение на проверку деятельности Бошьяна. Работа комиссии закончилась принятием разгромного постановления. После этого министр здравоохранения СССР М. Д. Ковригина обратилась, уже в 1954 году, к Маленкову с просьбой закрыть лаборатории Бошьяна и лишить его звания доктора наук и профессора. От Маленкова это письмо было переслано Первухину, формально курировавшему науку в ЦК и Совмине. Только после этого поступило распоряжение положительно отнестись к предложению министра Ковригиной. Деятельность шарлатана была остановлена: отдел и лаборатории, руководимые Бошьяном, были расформированы, он сам и наиболее активные из его подручных фальсификаторов были уволены. К этому времени Тимаков уже не был директором Института Гамалея, поднявшись по служебной лестнице. Новый директор института, академик АМН СССР Выгодчиков подготовил справку, хранящуюся в деле Бошьяна (с которой удалось познакомиться профессору Гершановичу). В справке этой говорилось, что только в институте имени Гамалея на деятельность лаборатории Бошьяна было истрачено 1 миллион 330 тысяч рублей — цифра по тем временам огромная.

Орехович подвел итоги научного обсуждения проблемы в целом³⁷³ следующими словами:

Орехович нашел два показательных примера, которые убедительно продемонстрировали главный феномен, сопровождавший «научную» работу Бошьяна его мелкое шулерство. Во-первых, Бошьян в «Ответе нашим критикам»³⁴⁷, пытаясь увернуться любой ценой от обвинения в элементарной безграмотности, сжульничал, исказил фразу из рецензии Ореховича³⁷⁵, что, вполне понятно, не прошло незамеченным³⁷⁶. Во-вторых, Орехович поймал неуклюжего махинатора на том, что он переделал на свой лад фразу Ленина.

Орехович, конечно, прекрасно осознавал, что упоминание о неспособности Бошьяна хотя бы переписать одну фразу, никто не поймет буквально. Бошьян был проходимцем в науке, человеком малограмотным³⁷⁸, но все-таки по-русски говорил сносно. Здесь же речь шла о другом — о действиях, возможно, обычных среди жуликоватых рыночных торговцев, но абсолютно неприемлемых в науке. Подтасовка данных, вольное манипулирование высказываниями оппонентов, попытка привлечения цитат из политических трактатов с целью «оглоушить» тех, кто «выступал на вы» с открытым забралом, никак не вязались с высоким званием ученого.

С тех пор упоминания об «открытиях» этого сторонника Лысенко исчезли со страниц советской печати. Самоуверенное заявление горе-реформатора:

осталось за пределами науки. Его «закономерности» нисколько не помогли советским микробиологам и лишь отвлекли силы на перепроверку домогательств махинатора, домогательств, широко разрекламированных в печати, но ничем реально не подкрепленных[43].

Так завершилась смешная и печальная глава в истории биологии советского периода. Имя Бошьяна засветилось на небосклоне советской науки яркой звездой внезапно. Но только звезда эта, хоть и первой величины, удержалась в небожителях недолго. Если уж характеризовать его личность с употреблением астрономических терминов, то вполне можно уподобить ее падающим звездам.