Красная биология

XV Новые последователи Лепешинской

Итак, к концу 1952 года Лепешинская пришла с вполне утешительными итогами. Вторая конференция по клеточным и неклеточным формам живого была разрекламирована в прессе²¹⁷, старые недруги в большинстве своем затихли и смирились с поражением, люди типа П. В. Макарова стали перевертышами и во всю ее прославляли[33], этим «корифеям» вторила молодежь. Особенно важную для Лепешинской работу, выполненную в той области, которая ей была не под силу и откуда она непрестанно зазывала специалистов в свой лагерь, — биохимии, опубликовал недавний студент Тимирязевской Академии и тогда еще сторонник Лысенко Жорес Александрович Медведев²⁵⁸. Он рассмотрел биохимические «основы обновления клеточных форм».

Но, наверное, наибольшую радость приносили Лепешинской не перебежчики из лагеря науки (во все времена предатели вызывали чувство брезгливости и у тех, кого они предали, и у тех, кому продались, хотя в годы, описываемые мной, нормы морали стали иными), а истинные революционеры, прокладывавшие дорогу в неизведанное, открывавшие никому ранее неведомые УДИВИТЕЛЬНЫЕ факты.

В числе таковых прежде всего следовало назвать Г. А. Мелконяна. В статье, написанной без тени юмора и отнюдь не в предвкушении первого апреля, автор поведал об открытии невероятном. Статью поместил на своих страницах солидный журнал Академии паук СССР «Успехи современной биологии» (благодаря этой и схожим публикациям ученые между собой называли этот журнал «Потехи современной биологии»). Мелконян объяснял, что иногда в организме человека поселяются паразиты — ленточные черви эхинококки. Затем он сообщал, что однажды кому-то (возможно, даже не ему) «посчастливилось» извлечь эхинококк из большеберцовой кости человека после чего эхинококковые пузыри поместили на несколько лет в формалине (ядовитом для всех живых клеток растворе формальдегида и метилового спирта; его использовали для сохранения музейных образцов и предотвращения роста случайно просочившихся из воздуха клеток бактерий или грибов). Далее следовало его собственное открытие: оказывается, после многолетнего пребывания пузырей эхинокка в формалине из этих пузырей развились, в полном соответствии с открытым Лепешинской законом перехода неживого в живое, живые, растущие кости²⁵⁹. Из червя — кость! Да еще и живая!

Можно было бы посмеяться над подобной писаниной, так как анекдотичность утверждений Мелконяна, хотя он и работал профессором в Ереване, была кристально ясна, но на этом анекдоте можно проиллюстрировать как направленность мышления лысенкоистов, так и их умение добиваться своего, невзирая ни на что, ждать часа, соваться со своими домыслами в любые дыры, к любым неучам, отвергая советы и выводы знающих людей.

Началась «костяная одиссея» Мелконяна еще до войны. Как писал он в статье «Необычный тип остеогенеза вне организма», оставшейся неопубликованной, но сохранившейся в виде рукописи в архиве профессора В. Я. Александрова:

Чтобы демонстрировать студентам достаточно редкие экземпляры эхинококков, добытые из кости, пузыри зафиксировали И хранили в 5 %-ном растворе формалина. Несколько лет эхинококк оставался эхинококком, но, как писал автор:

Слово «спонгиозиый» расшифровывать не стоит: это строгий медицинский термин, а все, что стало происходить позже, никакого отношения к медицине не имело.

Профессор Мелконян потерял покой. Он стал бегать от одного профессора к другому, умоляя помочь ему. И друзья помогали: банку на время передали профессору Алексаняну… и, о чудо! он признал, что, пока банка была у него, «опять произошло в банке образование костей». Алексанян якобы определил «бактериальную флору и произвел эксперименты с жидкостью на морских свинках». Включились в работу и другие ученые мужи: заведующий лабораторией патанатомии доцент В. Т. Габриелян, заведующий лабораторией нормальной гистологии профессор А. Г. Чахмахчян, заведующий кафедрой биохимии профессор Бунатян. Кто-то из них делал гистологические анализы костей, кто-то определял бактериальную флору, кто-то проводил химические анализы. Искали

Во время всех этих «высоконаучных» занятий случился казус, о котором Мелконян также пространно писал высоким стилем. «Произошло постигшее нас несчастье», здание Анатомикума затопило, и «кафедры гистологии и патологической анатомии, находясь в Анатомикуме, очень пострадали».

Но Мелконян нашел сухой выход из воды. Он сделал доклад на III съезде хирургов Закавказья 30 сентября 1947 года, после чего отправился в Москву. Фортуна была к нему благосклонна не только на знойном юге, но и в прохладной Москве. Его с распростертыми объятиями встретил большой начальник — председатель Ученого Медицинского Совета Министерства здравоохранения СССР Л. Н. Федоров и, расчувствовавшись, выдал Мелконяну отпечатанное на фирменном бланке Министерства обращение к ленинградскому гистологу Ш. Д. Галустяну. Этот маленький шедевр бюрократического стиля стоит того, чтобы воспроизвести его целиком.

С этим направлением Мелконян поехал еще севернее — в морозный Ленинград. Там 3 января 1949 года его направили к разным светилам, которые, однако, отнеслись к пришельцу-южанину без должного энтузиазма. В частности, в справке, подписанной 8 января заведующим лабораторией цитологии ЦЭМ АМН СССР проф. В. Я. Александровым, которому Мелконян принес две банки с мутным содержимым, говорилось, что «живых костных или остеогенных клеток» в содержимом не найдено. «В жидкости находились в большом количестве бактерии и плесневые грибы и отдельные осколки кости… Проф. Мелконяну дан совет представить для обследования жидкость в тот момент, когда в ней будет происходить процесс образования костной ткани»²⁶⁵. Столь же несговорчивыми и черствыми оказались и еще несколько ленинградских специалистов.

Конечно, никаких новых банок с жидкостью или пузырями он никому больше не привез. Он вернулся в Ереван и продолжил борьбу за то, чтобы его статью опубликовали без всяких экспертиз и доказательств.

И, наконец, все мытарства остались позади. В контролируемом лысенкоистами журнале «биологических потех» его «труд» напечатали!

Статья Мелконяна наделала так много шума, что любой лысенкоист на его месте ходил бы гордым из-за внимания к его персоне. И не беда, что большинство серьезных биологов и медиков рассматривало его работу как безумную. Много они понимают! Зато внимание такое живое!

Не менее захватывающее дух открытие сделала доцент Ростовского университета Ф. Н. Кучерова, заведовавшая кафедрой гистологии. Она растирала — что бы вы думали? — ПЕРЛАМУТРОВЫЕ пуговицы. Порошок вводила в организм животных. И наблюдала: из порошка ВОЗНИКАЛО ЖИВОЕ ВЕЩЕСТВО.

— А что особенного? — объясняла доцент Кучерова. — Перламутр-то из раковин добывают, а раковины ведь раньше живыми были! Вот они и сохранили свойство живого.

И защитила на этом материале Кучерова кандидатскую диссертацию²⁶⁶. И положенный кандидатам диплом ВАК ей вручил! Еще бы, ведь заместителем председателя биологического и медицинского совета ВАК был Жуков-Вережников.

По-видимому, Кучерову считали в университете перспективным педагогом, так как, когда кафедру гистологии закрыли, ее перевели доцентом… на кафедру физики, и в 70-е годы она защитила докторскую диссертацию, причем не где-нибудь, а в самом МГУ.

А иркутский «биолог» В. Г. Шипачев, которого высоко ценили и в Москве (он состоял членом Ученого совета Министерства здравоохранения РСФСР и обладал высоким титулом Заслуженного деятеля науки) издал книгу под будоражащим ум материалистическим названием «Об исторически сложившемся эволюционном пути развития животной клетки в свете новой диалектико-материалистической клеточной теории»²⁶⁷. Предисловие к книге написала Лепешинская. Автор книги сообщал читателям, что если зашить животным в брюшину семена злаковых растений, а потом, спустя некоторое время, разрезать им живот и исследовать развившиеся в брюшине вокруг инородных тел воспаления (естественно, гнойные), то можно «без труда» наблюдать, как растительные клетки распадаются и образуют живое вещество Лепешинской, а затем из него формируются нормальные животные (а не растительные!) клетки. Чем не триумф учения Лепешинской!

Правда, выяснялась совсем уж дремучая безграмотность Шипачева. Он не знал элементарных понятий. К своей книге он ниспослал эпиграф, заимствованный у великого И. П. Павлова — Нобелевского лауреата: «Что ни делаю, постоянно думаю, что служу этим, сколько позволяют мои силы, прежде всего моему Отечеству». Высокие слова Павлова выглядели издевкой в данном случае.

В. Я. Александров в изящно написанном памфлете, посвященном даже больше Лепешинской, чем Шипачеву, и названном «К вопросу о превращении растительной клетки в животную и обратно»²⁶⁸, едко высмеял безграмотного лепешинсковеда. В ответ Шипачев завалил Александрова и редакцию «Ботанического журнала», напечатавшего рецензию, письмами с предложением провести всесоюзную дискуссию между ним и Александровым. Дескать, затеем научный спор, а там еще посмотрим, кто кого перекричит.

Очередную тайну у природы выведал Н. М. Сисакян. Он объявил в журнале «Биохимия» в 1953 году, что в ходе исследования «процесса метаморфоза тутового шелкопряда» ему удалось подсмотреть, как совершается «обмен веществ неклеточного живого вещества в процессе развития»²⁶⁹, демонстрируя этим свою поразительную приспособляемость к условиям внешней среды. Среда, в свою очередь, была благожелательной: в этом же 1953 году Сисакян стал членом-корреспондентом АН СССР[34].

Сама Лепешинская в это время искала пути внедрения ее идей в практическую медицину. Она уже успела заявить, что живое вещество облегчает заживление ран, ожогов и т. п.²⁷³, повторив это умозаключение и во время второго совещания по живому веществу. Она нашла настоящего врача, клюнувшего на новинку. Некто А. А. Сафонов — хирург-практик, трудившийся в одной из московских клиник, написал статью в сборник для учителей, упоминавшийся выше²⁷⁴, в которой пропагандировал способ лечения, заключавшийся в нанесении крови на рану (дескать, в крови высокая концентрация живого вещества). Ни о какой антисептике речь не шла, все заменялось пустословием или опасными для больных поучениями:

Параллельно в этой же книжке давались наказы еще одной категории специалистов, пока не охваченных заботой авторов «новой клеточной теории». Садовод-практик Ф. Л. Лесик²⁷⁶ утверждал, что приживление привитых на яблони и других плодовых культурах почек побегов обязательно идет с участием живого вещества:

Объявляя об этом как об уже хорошо изученном явлении, садовод наставлял тех, кто этого еще не усвоил и тем тормозил прогресс в садоводстве:

И это выдвигалось в качестве новой серьезной научной проблемы и преподносилось учителям биологии как истина, чтобы они, в свою очередь, формировали правильное НАУЧНОЕ мировоззрение школьников!

Пособию для учителей организовали шумную рекламу. Особенно цветистой была рецензия М. Ф. Никитенко в тех же «Потехах» — «Успехах современной биологии»²⁷⁹. Чувство меры было потеряно автором полностью и заменено восторгом, переходящим границы разумного. Например, всерьез утверждалось:

Из твердокаменной убежденности автора рецензии явствовало, что никакие опыты по доказательству существования живого вещества больше не нужны, и вытекал наказ всем остальным ученым страны Советов:

А самой сильной стороной ее научной деятельности выставлялись отнюдь не те черты, которые прежде считались обязательными для любого ученого, все равно — теоретика или экспериментатора — умение формулировать идеи, проверять их опытным путем, оттачивать логические построения в столкновении с мнениями других ученых. По мнению рецензента:

В результате такой идейной устремленности из-под пера Никитенко вытекало следующее общее заключение:

Завершая эту часть повествования, следует упомянуть, что по «проблеме живого вещества» было защищено множество диссертаций, а это, в свою очередь, помогло занять командные должности в управлении наукой армии беспринципных и безнравственных людей, для которых артефакты стати базой «творчества». В частности, в Воронежском университете в 1954 году защитил диссертацию и стал кандидатом медицинских наук Рэм Викторович Петров, который на 252 страницах доказывал, что бактерии брюшного тифа и дизентерии якобы способны зарождаться из живого вещества, что он лично с успехом наблюдал и описал²⁸⁴; сейчас Р. В. Петров — известный человек: он академик АН СССР и АМН СССР, вице-президент АН СССР, директор Института иммунологии, председатель одного из научных советов Академии, член самых авторитетных органов, управляющих наукой в России[35]. Аналогичное открытие сделала и опубликовала серию «научных» трудов на эту тему Ирина Николаевна Блохина, сразу ставшая директором Горьковского Института микробиологии, вакцин и сывороток. Пользуясь родственными связями (родной брат Ирины Николаевны — Николай Николаевич Блохин, директор Горьковского Института восстановительной хирургии вскоре стал президентом Академии медицинских наук СССР), эта ученая Дама стала подниматься все выше и выше. Уже в брежневские времена она была выдвинута в депутаты Верховного Совета СССР, затем стала председателем Комиссии Верховного Совета по науке и высшему образованию (иными словами, в масштабах страны определяла такие вопросы, как финансирование государственных научных программ и политику в области народного образования). В своем городе Горьком удалось в ректоры Горьковского университета продвинуть ее мужа, Угодчикова. Что-что, а плести вязкую паутину взаимного выдвижения и захвата командных позиций в стране эти люди умели как нельзя лучше.

В целом гипотеза о живом веществе стала важной частью «мичуринского учения», и, формулируя ВСЕОБЩИЙ ЗАКОН — превращения неживого в живое, Лысенко писал: