Красная биология

VII Критическая пора в жизни Лысенко

Путь к вершине административных научных постов был для Лысенко внешне гладким, и он сумел обойти в рангах послужного списка Ольгу Борисовну.

После того как в 1929 году Лысенко занял должность заведующего лабораторией Одесского института генетики и селекции, он стал часто появляться на всевозможных заседаниях важных государственных органов, выступать на конференциях и семинарах. Вскоре, не без наушничества лысенкоистов, директор и создатель института Сапегин был арестован и помещен в тюрьму за мнимое вредительство. Сразу после этого Лысенко поменял название института на Селекционно-генетический институт, задвинув слово «генетика» на задний план.

Два момента резко отличали деятельность Лысенко и Лепешинской. Благодаря стараниям наркомов земледелия Украинской ССР А. Г. Шлихтера и СССР Я. А. Яковлева для Лысенко был создан специальный журнал (научный по статусу) «Бюллетень яровизации» (позже переименованный в «Яровизацию», а после войны выходивший под названием «Агробиология»), В силу этого у Лысенко не было тех неимоверных трудностей с публикацией своих работ, с коими постоянно сталкивалась Лепешинская. В своем журнале, начавшем выходить в 1932 году, где он был главным редактором, Лысенко публиковал все, что ему заблагорассудится. Там же он постоянно печатал письма тех, кто некритически, но восторженно воспринимал любые его новации В частности, в «Яровизации» появились отрывки из выступлений самоучки-земледела, бригадира звена из колхоза «Заветы Ильича» в деревне Шадрино, Терентия Мальцева, в которых он апологетически захваливал Лысенко и возмущался недалекостью и упрямством генетиков, толковавших о каких-то генах, которых и быть-то в природе не может,

Второй решающий момент в судьбе Лысенко был связан с оценкой (или, вернее, некритическим захваливанием) его гипотез таким крупным в научном мире человеком, как академик Николай Иванович Вавилов. Если Лепешинскую привечали партийные верхи, но жестоко критиковали специалисты в ее области, то Лысенко был обласкан в обеих сферах. Конечно, более трезво мыслящие биологи и селекционеры критиковали агронома Лысенко, но авторитет Вавилова, который поверил в самобытность мышления его выдвиженца и одновременно выдвиженца коммунистической партии, сбросить со счетов было нельзя. Вавилов последовательно и неутомимо протежировал Лисенко, выдвигал его кандидатуру в члены-корреспонденты, а затем и действительные члены (академики) влиятельных академий — Всеукраинской и Союзной, представлял его на соискание Ленинской премии, печатно и устно в СССР и за рубежом хвалил лысенковскую яровизацию, его летние посадки картофеля, «теорию» стадийного развития растений и многое другое. Бывали и размолвки, но доброжелательность и интеллигентность Вавилова брали верх, он продолжал чуть ли не до 1939 года верить, что у Лысенко — своеобразный ум, недюжинная смекалка, хотя ему и не хватает порой знаний и образованности.

Был в вавиловском поведении наверняка невыказываемый, но важный политический подтекст. В 1935 году отношения Вавилова со Сталиным испортились. А именно в 1935 году Лысенко дважды выступил в Кремле перед Сталиным во время его встреч с колхозниками-ударниками и уже в первую же

встречу в октябре блестяще сыграл свою роль. Он нашел такой тон, который сразу расположил к себе уже почти всесильною диктатора: о себе говорил не просто скромно, а даже уничижительно («Я уверен, что я чрезвычайно плохо изложил затронутые мною вопросы по генетике и селекции. Я не оратор. Если Демьян Бедный сказал, что он не оратор, а писатель, то я не оратор и не писатель, а только яровизатор»⁶⁵), о своих достижениях также не распространялся, но представил дело так, что всем было ясно — без него не прокормиться великой стране. Вавилова он в двух словах похвалил, но зато своих научных противников обвинил такими фразами, каковыми никто еще до него в стране не изъяснялся. Он заявил Сталину то, что тот только и хотел услышать:

Сталин, воодушевившись цветистой речью «яровизатора». по окончании ее вскочил и закричал в зал: «Браво, товарищ Лысенко, браво!» Фраза эта была напечатана во всех советских газетах, что было публичным объявлением Лысенко победителем в научных дискуссиях.

В 1934 году его провели в академики Всеукраинской академии наук. Как уже упоминалось, за два года до этого директора и создателя Одесского института генетики и селекции профессора А. А. Сапегина арестовали. Тут же неученый Лысенко (можно сказать, человек не уважающий науки и презирающий ученых) был назначен научным руководителем института. Директором он стал в 1934 году. В 1935 году он был назначен правительством СССР академиком ВАСХНИЛ, в 1938 году — президентом этой академии. В 1939 году его вместе со Сталиным избрали академиком АН СССР. В 1940 году после ареста Вавилова он занял кресло директора Института генетики этой академии. Лысенко занимал одну из высших позиций в Верховном Совете СССР, год за годом получал новые и новые государственные награды и премии. Он для отвода глаз именовался беспартийным, но был приглашаем на съезды партии как свой, а при Хрущеве и выступал на этих съездах и даже участвовал в работе мандатных и ревизионных комиссий съездов КПСС.

Однако жизнь временщиков всегда таила и таит в себе не одни лишь удовольствия, и каждому из них приходилось во все времена крутиться и изворачиваться, чтобы не упасть. При Сталине, деспотично отправлявшем на казнь не только врагов, но и еще недавно столь им явно обласкиваемых клевретов, все были временщиками.

Перед началом Второй мировой войны число репрессированных агрономов, животноводов, селекционеров, агрохимиков, руководителей сельского хозяйства исчислялось тысячами, если не десятками тысяч, а дела в сельском хозяйстве не шли лучше. Теперь ответственность за провалы в сельском хозяйстве естественно ложилась на Лысенко.

В соответствии с этим в 1947 — начале 1948 годов обстановка вокруг Лысенко стала накаляться. Вопреки его многолетним обещаниям создать срочно что-то такое, что сразу же повело бы к революции в сельском хозяйстве, после чего само собой наступило бы всеобщее благоденствие, дела шли все хуже. Было уже совершенно очевидно, что проекты яровизации ничего не дачи. С треском провалились летние посадки картофеля. Из сверхскоростной селекции пшеницы, предпринятой специально для того, чтобы посрамить генетику, ничего не вышло. Лысенко менял предложения, прибегал к отчаянному самобахвальству, но как мыльные пузыри лопнули разрекламированные в печати, кино и на радио переопыление сортов, посев озимых по стерне в Сибири, борьба с клоп ом-черепашкой (предлагалось пускать на поля цыплят, чтобы они клевали клопов, и вся недолга) и все до единой остальные выдумки…

В конце концов секретарь ЦК ВКП(б) Андрей Александрович Жданов высказался в 1947 году за то, чтобы заменить Лысенко на посту президента ВАСХНИЛ⁶⁷. С осени 1947 года Отдел науки ЦК партии в открытую стал приглашать к себе видных противников Лысенко и выслушивать их соображения. Это стало известно Лысенко, и он вынужден был предпринимать оборонительные действия. А надежно защитить себя в условиях тоталитарного государства можно было только заручившись поддержкой главного фюрера страны — Сталина.

Началась эта история с того, что Сталин в 1946 году передал из рук в руки Лысенко мешочек семян ветвистой пшеницы. В мешочке было 210 граммов этой якобы чудо-пшеницы. Сталину семена привезли из его родной Грузии. Срочно в Государственную книгу регистрации новых сортов (как водилось в сталинское время, без всякой предварительной проверки свойств нового «сорта») была внесена запись о сорте «Кахетинская ветвистая». Как стало ясно позже, никакого сорта не существовало, а была лишь плохо отселектированная линия ветвистой пшеницы. Причем и получена эта линия была не в Грузии, а в другом месте советской державы, но грузины торопились заполучить лавры. Отголоски межнациональной розни, связанной с чудо-пшеницей, попали даже в советскую печать, я разыскал газетные и журнальные публикации тех лет и подробно описал историю с «Кахетинской ветвистой» и роли Сталина и Лысенко в этом вопросе в книге «Власть и наука» (см. ссылку⁶⁸).

Газетная шумиха вокруг необычной пшеницы (на самом деле известной еще во времена строительства египетских пирамид) прокатилась перед войной. Тогда, в 1936–1938 годах, журналисты писали об успехах колхозницы из Средней Азии Муслимы Бегиевой. Она привезла в Москву на Всесоюзную Сельскохозяйственную выставку несколько снопиков ветвистой пшеницы, которую тогда назвали по имени Муслимы (но почему-то с изменением одной буквы — возможно, для благозвучия) — «Муслинкой».

Как тогда писали газеты, два грузинских паренька — колхозники из Телавского района Кахетии, посетившие выставку в Москве, тайком отодрали несколько колосков от бегиевских снопиков и убыли с ними в Грузию. Там они вознамерились улучшить свойства сорта, чтобы выдать его уже за свой (в те годы машина советской пропаганды и вместе с ней Лысенко внедряли в умы людей, что любой колхозник, назвавший себя мичуринцем, может творить чудеса с сортами и выделывать с ними все, что его душа пожелает). Война отодвинула эти планы, а через восемь лет надежды горячих голов из Кахетии разгорелись снова. Сделать что-либо путное сами они не смогли, вот почему и понадобилось приобщить к делу еще одного умельца-чудотворца — Лысенко. Сталин вызвал его к себе, провел нравоучительную беседу о том, как надо улучшать сорт Кахетинской ветвистой (Лысенко сам об этом позже рассказал), и вручил ему мешочек с семенами.

Когда 15 лет назад я писал «Власть и науку», я уже обнаружил материалы о том, что Лысенко, получив от Сталина семена «Кахетинской ветвистой» и наказ резко поднять с ее помощью урожайность пшеницы во всей стране, хорошо знал, что ничего путного из этой затеи выйти не может. Как я выяснил, еще в 1937–1938 годах никудышные свойства этой пшеницы стали известны Лысенко и его отцу — Денису Никаноровичу. Они высевали ветвистую пшеницу перед войной, но поняли, как это понимали до них за сто лет агрономы и селекционеры, что высоких урожаев эта пшеница дать не может: индивидуальные колосья оказывались огромными по виду только при сильно разреженном посеве, когда «колос от колосу не слышит голосу». Стоило посеять поплотнее, как в обычных посевах пшеницы, и колосья «гигантов» становились щуплыми, а то и бессемянными. Так что суммарный урожай с единицы площади всегда был у этой пшеницы особого ботанического вида — Triticum turgidum — ниже урожаев обычных пшениц.

Если бы Трофим Денисович был честным ученым, то должен был в ту же секунду поделиться со Сталиным своими знаниями и разубедить его в надеждах на улучшение дел с продовольствием в стране с помощью «чудо-пшеницы». Но тогда бы он утерял последнюю надежду на защиту его «отцом народов», почему и решил пойти на обман вождя. Он дал обещание всерьез заняться пшеницей.

Была еще одна причина такого поведения Тотальная коллективизация сельского хозяйства в 1929–1932 годах нанесла непоправимый урон экономике страны. Даже Сталин был вынужден признать на XVII съезде большевистской партии:

На том же съезде партии председатель правительства В. М. Молотов привел конкретные цифры: средняя урожайность пшениц по стране составила 7,5 центнеров с гектара⁷⁰. Как ни бились советские руководители в последующее десятилетие, урожайность зерновых выросла лишь на ничтожную величину. Люди, насильно согнанные в колхозы и совхозы, трудились так, что сравнивать их результаты с прежними — в индивидуальных хозяйствах — было нельзя.

Огромный урон нанесли также годы повторяющихся засух на всей территории земледельческой зоны СССР — от Украины и европейской части страны до Казахстана, Сибири и Приморья. В 1946 и особенно в 1947 году в СССР разразился небывалый голод, и Сталину приходилось теперь цепляться, как утопающему за соломинку, за любую, даже эфемерную возможность выйти из этой зависимости от капризов погоды. Цена успеха в решении проблемы урожая зерновых культур была исключительно высокой, но и неуспех в уже данных обещаниях грозил ударить по человеку, ответственному за сельскохозяйственную науку, так, как ни один другой промах. Лысенко не мог этого не понимать и потому, видимо, решил, что отказываться от «соломинки», протягиваемой ему Сталиным, нельзя. Возможно, он надеялся, что сумеет все-таки что-то из ветвистой выжать, а может быть, он поступал как мудрый Насреддин, обещавший шаху научить осла говорить по-человечески за 20 лет, но уповал на время

Так или иначе, Лысенко поручил своим самым исполнительным сотрудникам — А. А. Авакяну, Д. А. Долгушину и И. Д. Колеснику — срочно заняться размножением семян ветвистой пшеницы, улучшением ее свойств и пропагандой результатов в печати.

От Юрия Андреевича Жданова — сына секретаря ЦК ВКП(б), я узнал в 1987 году, что Жданов-младший был в курсе интереса Сталина к поручению, данному Лысенко. Ю. А. Жданов просил нескольких генетиков (прежде всего, специалиста по пшеницам А. Р. Жебрака) снабдить его материалами об истинной ценности ветвистой пшеницы, но те ему нужных материалов так в срок и не предоставили. Возможно, хорошо известная специалистам несерьезность надежд на чудесные свойства ветвистой пшеницы казалась им самоочевидной.

Как мне рассказывал в январе 1988 года Д. Т. Шепилов, работавший в середине и конце 40-х годов в Идеологическом отделе ЦК (в Отделе пропаганды и агитации), Лысенко наобещал Сталину, что в течение нескольких лет он удесятерит урожаи пшеницы, и Сталин говорил многим из тех, кто его окружал: «Пусть товарищ Лысенко привирает, но нам хватит и 50 %-ного увеличения». Шепилов считал, что, именно веря в этот грядущий успех, Сталин и дал в июле 1948 года разрешение на тотальный разгром генетики в СССР (Сталин вообще любил «тотальные разгромы»).

Но нюансы этих переговоров Сталина и Лысенко, предшествовавшая им интрига, завязанная Лысенко, так же как механика обмана им Сталина, оставались скрытыми в архивах ЦК партии. Сталин, разумеется, страстно желал быть обманутым, так как если бы его интересовала истина, то он обратился бы не к одному Лысенко, но и к его оппонентам-ученым. То, что магия цифр грядущих рекордных урожаев так заворожила прагматичного Сталина, об этом свидетельствует.

И вот недавно, спустя полвека после тех событий, тайна деталей того, как Лысенко последовательно, хоть и незатейливо, водил Сталина за нос, частично приоткрылась.

По просьбе сына академика Н. И. Вавилова — Ю. Н. Вавилова[11] в архиве президента Российской Федерации был учинен розыск бумаг, имеющих отношение к истории советской генетики. При этом были обнаружены три документа исключительной важности. Все три недавно полностью опубликованы Ю. Н. Вавиловым⁷¹, поэтому я ограничусь лишь выдержками из этих документов.

Итак, осенью 1947 года Отдел науки ЦК ВКП(б) начал активно интересоваться мнениями генетиков и селекционеров о работе Лысенко, и тогда 27 октября 1947 года Лысенко направил объемистое послание Сталину почти на 20 машинописных страницах. В нем он прежде всего укрепил надежду вождя, что вскоре ветвистая пшеница позволит во много раз увеличить сборы зерна в стране и решить все ухудшавшуюся проблему с хлебом для людей, кормом для животных и сырьем для промышленности:

Лукавый царедворец Лысенко знал, что делал. Зачем, спрашивается, ему, президенту ВАСХНИЛ и директору «Горок Ленинских», у первого Секретаря ЦК ВКП(б) просить Сталина решить, проводить или не проводить ему в его хозяйстве опытный Посев пшеницы на десяти или ста гектарах? Но какой же вождь запретит взращивать курочку, которая того гляди начнет нестись золотыми яичками! Несись, курочка! Озолачивай! А, скорее всего, был и иной подтекст у этой просьбы. Ведь Лысенко вечно, по его мнению, мешали всякие там вейсманисты-морганисты. Разрешите проводить опыты — не означает ли это: разрешите проводить в такой атмосфере, чтобы кто-то опыт не загубил? Какие-нибудь менделисты-вейсманисты!

А чтобы будущий грандиозный проект не обернулся другой бедой — чересчур большим успехом опытника-мичуринца, успехом, который может вызвать ревность единственного и стране «светоча» и «корифея», Лысенко в своем лукавстве шел дальше и давал понять, что на лавры в этом деле не претендует, скромен до предела и зарываться в самовосхвалениях не будет Вот каким замечательным пассажем заканчивал он свое 20-страничное послание человеку, не закончившему даже Тифлисскую семинарию и никогда в жизни никакого касательства к агрономии или селекции не имевшему:

В том же письме и столь же пространно Лысенко описывал еще одну идею — использование растений кок-сагыза и тау-сагыза (с которыми, кстати, много лет работали генетики-селекционеры и которые предлагал внедрять еще в 30-х годах Н. И. Вавилов) для получения так нужной стране резины. Затрагивал он и тему, вокруг которой уже развернул широкую пропагандистскую кампанию в печати и которая была такой же квазипанацеей, как и ветвистая пшеница. Он предлагал перейти в Сибири и Казахстане повсеместно к посевам по стерне озимой пшеницы и настаивал, что этот агроприем принесет огромные урожаи. (Принес он огромные убытки, что позже вынуждена была признать и партийная печать⁷⁷).

В заключительной части письма Лысенко писал то, чем и должно было заканчиваться обращение к главному палачу страны: призывом ввести идеологические запреты на генетику, якобы мешавшую Лысенко шаманствовать, и административными мерами (читай: запретом генетических исследований в научных учреждениях, выгоном с работы специалистов-генетиков и запретом на преподавание генетики в учебных институтах) остановить критику со стороны ученых из лагеря генетиков:

Другое положение, рассматривавшееся в заключительной части докладной записки Сталину, касалось вопроса, ставшего центральным для Лепешинской. На протяжении почти 15 лет Лысенко утверждал, что растения, животные и человек способны меняться адекватно тому, как меняется среда их существования. Проблема наследования приобретенных признаков, казалось бы, навсегда уже отброшенная наукой, снова возрождалась им и выдавалась за последнее слово марксистской диалектики. И снова он знал, что делает, ведь именно эти мысли были присущи Сталину, который высказал их в брошюре «Анархизм или социализм?» (см. ссылку⁴⁴):

К этому утверждению теперь добавлялось нечто новое, по всей видимости заимствованное у Лепешинской: возможность перехода, как он писал, «элементов мертвой внешней среды… из мертвого состояния… в живое». Продолжим цитирование этого раздела:

Самым срочным образом, уже на третий день после получения Сталиным докладной записки, вождь отвечает адресату теплым посланием, обращаясь к нему очень уважительно — по имени и отчеству, что, как справедливо замечает Ю. Н. Вавилов, Сталин почти никогда не делал (все в партии товарищи, так какие еще там имена и отчества!). Из одной фразы в письме можно понять, что находился он в это время даже не в Москве и потому произошла задержка на три дня, а то ответил бы даже скорее:

Хотя дежурную фразу о «принципиальной важности и актуальности» лысенковских вопросов Сталин вставил, но даже намека на строгие и однозначные выводы, содержавшиеся в его письме самому Лысенко (мичуринская биология — «единственно научная установка», генетики, «отрицающие наследование приобретенных свойств», — не заслуживают даже внимания, а «будущее принадлежит Мичурину»), отсутствовали. Более того, обсуждение этих вопросов отодвигалось на неопределенное время.

Видимо, такая осторожная постановка вопроса, так волновавшего и Сталина и Политбюро, объяснялась тем, что в окружении Сталина нашлись люди, которые его первый, вполне оптимистический отклик на обещания Лысенко пригасили.

Кое-какие отголоски именно такого отношения я слышал от нескольких людей. Ходила из уст в уста фраза, якобы оброненная Сталиным после чтения жалобы на Лысенко, направленной в ЦК ВКП(б) одной заслуженной специалисткой по селекции пшениц: «Надо научить товарища Лысенко полюбить критику». Поговаривали о том, что и в ведомстве Берии дела на нескольких крупных селекционеров и врагов Лысенко заглохли на стадии первых вызовов в НКВД. Ранее такие вызовы вели к одному — быстрому аресту и жестокой расправе.

Были и явные, совершавшиеся на публике дела, не запрещенные партийными органами. Так, в Москве, в МГУ, 3–4 февраля 1948 года прошла представительная (более тысячи участников) антилысенковская конференция, на которой идеи наследования благоприобретенных признаков были публично и вполне доказательно отвергнуты биологами, чьи имена ценили ученые в СССР и за рубежом: И. И. Шмальгаузеном, Д. Н. Сабининым, А. Н. Формозовым, М. М. Завадовским и другими. Из президиума конференции председательствующие несколько раз обращались к сторонникам Лысенко с приглашениями выступить с изложением их позиции, но лысенкоисты, хотя и посещали исправно конференцию, решили отмолчаться. Биологи в то время решили, что они победили, что у противной стороны просто нет аргументов в свою защиту, хотя нельзя исключить и более прозаического объяснения — лысенкоисты знали, что на самом верху у них есть усатый и рябой защитник с неограниченной властью, и потому полагали, что хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Правда, сам факт проведения такой конференции в стране, где все находилось под тотальным контролем и было предопределено, говорил о многом Возможно, проведение такой конференции, на которой краеугольная идея Лысенко (а сейчас мы знаем — разделявшаяся и Сталиным) была публично раскритикована, стало возможным благодаря одобрению Юрием Андреевичем Ждановым — новым заведующим Отделом науки ЦК ВКП(б) и сыном влиятельнейшего члена Политбюро партии большевиков А. А. Жданова. Младший Жданов был дипломированным химиком, быстро защитившим после окончания Московского университета кандидатскую диссертацию. Он заступил в должность заведующего отделом ЦК в декабре 1947 года и сразу довольно открыто принял сторону генетиков. Вскоре он женился на дочери Сталина — Светлане.

А 10 апреля 1948 года Юрий Андреевич выступил в Политехническом музее в Москве, в одной из самых больших в стране аудиторий, на семинаре лекторов и пропагандистов обкомов и крайкомов партии с важным докладом. В нем он обвинил Лысенко в обмане народа, в зажиме научных оппонентов и провале многих его практических предложений. Такое выступление для любого функционера означало только одно: дни его сочтены.

Через неделю после лекции, 17 апреля, Лысенко направил Сталину и Жданову-старшему письмо, в котором униженно жаловался на то, что Жданов-младший его неверно понял, что враги, сами для практики палец о палец не ударившие, не дают ему работать и лишь вставляют палки в колеса, стоит ему что-либо ценное начать внедрять в практику, а теперь еще вот и оболгали его в глазах начальника Отдела науки ЦК. Звучал в письме и такой мотив: я, дескать, пугливый, беззащитный ягненок, никого никогда не задевавший, а меня Юрий Андреевич эдаким вол ком-живодером представляет, который и критику не признает и оппонентов силой подавляет:

Центральное место в письме занимал, однако, вопрос, который, дальновидный Лысенко хорошо обдумал и который только и мог вызвать у Сталина ответные чувства. Он писал, что все провалы в его работе были обусловлены тем, что генетики — реакционеры и бесплодные фантазеры — мешают развивать единственно верное учение — мичуринскую (то есть его собственную лысенковскую) биологию. Если бы ему дали право расправиться с этими врагами прогресса, то он быстро бы привел сельское хозяйство страны к процветанию. Если же ничто не изменится, то его работа не даст тех больших результатов, которые могли бы получиться, обязательно бы получились. В конце письма он еще раз повторял эту мысль:

Но ответа на письмо сразу не последовало. Тогда Лысенко отправляет еще одно письмо — министру сельского хозяйства СССР И. А. Бенедиктову. В гораздо более жестких выражениях он повторяет в нем, что Жданов-младший неверно осветил его деятельность, прикладывает даже страничку из своей работы, которая будто бы опровергает одно из утверждений, сделанных Ю. А. Ждановым в его лекции, затем повторяет, что способен работать плодотворно в качестве руководителя всей сельскохозяйственной науки страны только при условии, если генетикам перестанут оказывать даже минимальную помощь, и завершает письмо требованием освободить его от обязанностей президента ВАСХНИЛ, чтобы

Бенедиктов доложил об этой просьбе Сталину. Прошел еще месяц, один из самых тревожных в жизни Лысенко. Он понимал, что если Сталин от него отвернется — это будет не только концом его карьеры, но может стать и чем-то более страшным. Но пока все оставалось на своих местах, и за этот месяц его не сняли с поста президента, хотя и ничем пока не обнадежили.

В эти самые дни в «Медицинском работнике» и было опубликовано «Письмо 13-ти» с критикой Лепешинской.

До той поры, пока не будут обнародованы архивы ЦК партии, пока мы не узнаем доподлинно, что творилось в этом месяце в высших коридорах власти, мы не сможем восстановить полную картину тех дней. Вряд ли Сталин делился своими мыслями с кем-то из приближенных, так что и с их стороны трудно ждать каких-то воспоминаний и разоблачений. Вряд ли рябой диктатор чисто по-человечески пожалел Лысенко, раньше таких «грехов» сентиментальности за ним не водилось. Скорее всею, на примете не было никого, кто бы лучше Лысенко умел раздавать обещания. Наверное, не последнюю роль сыграло и то, что уже полтора десятилетия Лысенко ходил в сталинских любимчиках и ни в чем предосудительном замечен не был.

Так или иначе, но неожиданно Лысенко вызвали к Сталину, и Трофим Денисович сумел и на этот раз подобрать ключик к вождю. Сталин не забыл лихого обещания колхозного академика: удесятерить производство пшеницы в стране, заменив ветвистой пшеницей традиционные виды этой культуры. Сталин был податлив на чары Лысенко и принял за чистую монету его заверения, что уж на этот раз «мичуринская» (читай: лысенковская) наука не подведет.

Во время разговора с вождем Лысенко каким-то внутренним чутьем унюхал, что отношение к нему лично Сталина не такое плохое, и пошел ва-банк. Все проблемы, но его словам, могли быть разрешены при одном условии: чтобы ему не мешали больше критиканы, всякие там теоретики и умники, не о благе отечества пекущиеся, а оглядывающиеся на Запад, молящиеся на иностранных богов. Спустя много лет мне удалось услышать от И. Е. Глушенко, что главными темами в том разговоре с вождем Лысенко избрал две: критику родоначальников генетики Вейсмана, Менделя и Моргана, которых он чохом обозвал немцами (что вскоре после окончания войны с фашистской Германией звучало очень зловеще) и врагами прогрессивной науки, а также обещание срочно вывести новую невиданную пшеницу из семян, незадолго до того врученных ему самим Сталиным.

Тезис о зловредной сути генетиков Сталину якобы очень пришелся по духу. Лысенко будто бы особенно напирал на то, что главным родоначальником генетики был даже не ученый, а немецкий (на деле австрийско-чешский) монах Иоганн Грегор Мендель. Он-де всю жизнь прослужил священником и даже умер будучи настоятелем монастыря. Сталину, натерпевшемуся в годы учебы от строгих учителей-священников, в конце концов удаливших его из стен семинарии, такое объяснение очень будто бы понравилось. Он полностью воспринял предложение Лысенко относительно того, что неплохо будет исследования по генетике как идеалистической, буржуазной и крайне вредной для дела социализма науки прикрыть⁸³. Так ли было на самом деле, с уверенностью сказать сегодня нельзя, но факт остается фактом, что согласие на организацию погрома в биологии Лысенко от Сталина получил.

28 июля 1948 года в «Правде» появилось сообщение, что Сталин без всяких лишних церемоний (выдвижения кандидатур, их обсуждения, положенного голосования) издал постановление о назначении новыми академиками Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина сразу 35 человек, большинство из которых были подручными Лысенко⁸⁴. Благодаря этому шагу Лысенко, не пользовавшемуся достаточным уважением в среде академиков ВАСХНИЛ, удалось сразу заручиться большинством в этой академии и уже не обращать внимания на критиков из числа академиков.

А еще через два дня была срочно созвана сессия ВАСХНИЛ, вошедшая в историю под названием «Августовской». На ней генетику и родственные ей науки официально объявили реакционными, метафизическими и вредительскими. Тут же тысячи специалистов по всей стране были уволены с работы, Лысенко провозгласили спасителем родины от коварных врагов, все учебники и книги по генетике, цитологии, эмбриологии и ряду других направлений были изъяты. Над всей биологией в СССР нависла зловещая тень развала из-за политического вмешательства властей.