Константин. Аландская Звезда

Глава 14

На первый взгляд, адмирал Кокрейн был типичным англичанином — наглым и уверенным в себе снобом, искренне презиравшим всех, кому не посчастливилось родиться на их острове (а если честно, то и большую часть своих соотечественников), и готовым на все, если в воздухе запахло прибылью. Подобная неразборчивость как-то едва не стоила ему политической карьеры, но сэр Томас всегда умел выходить сухим из воды. [1]

С другой стороны, этого престарелого джентльмена трудно было упрекнуть в свойственном его нации консерватизме и не только потому, что он был вигом. Всю жизнь Кокрейн был горячим сторонником прогресса, внимательно следил за техническими новинками и даже сделал несколько изобретений, за которые получил патент.

И первое, что он выдал, приняв новое назначение, это обратился к прессе с пространным или даже лучше сказать — программным заявлением. Причем относилось оно по большей части ко мне.

«Принц Константин, — писал он, — объявил на весь белый свет, что англичане виновны во всех бедах России, хотя всякому честному человеку хорошо известно, что Великобритания всегда была верным другом и надежным союзником, и только безрассудство покойного императора Николая привело к этой несчастной войне».

После чего предложил мне не отсиживаться в гавани под защитой береговых батарей, а выйти в море и принять бой, как это и подобает настоящим морякам. Судя по всему, старый лис пытался взять меня на слабо, но, разумеется, ничего не достиг. Ибо сражаться, имея два броненосца против шести, было, по моему мнению, вовсе не храбростью, а скорее идиотизмом.

Не получив ответа на эту провокацию, он предпринял новую и, уже будучи подле Ревеля, послал мне новое письмо, текст которого тут же перепечатали все ведущие европейские газеты.

«Ваше императорское высочество. С прискорбием узнав о трагической кончине вашей супруги, спешу выразить Вам свои глубочайшие соболезнования. Однако не могу не отметить, что очередное обвинение в адрес моей страны столь же нелепо, как и те, что были сделаны Вами ранее. Посему нижайше прошу, чтобы Вы взяли свои слова назад или вышли в море и сразились. Если, конечно, Вы не пустослов. За сим остаюсь преданнейшим слугой вашего императорского высочества, Томас Кокрейн граф Дандональд».

И первым это сообщение принес ко мне, разумеется, Трубников.

— Простите, Константин Николаевич, — извиняющимся тоном заметил он, — Но я подумал, что лучше будет, если вы узнаете об этой эпистоле от меня.

Некоторое время мы молчали. Я пребывал в состоянии тихого бешенства, а директор РТА сочувственно помалкивал. Мы оба знали, что все написанное Кокрейном ложь. Ведь ни я, ни министерство двора, ни сам император до сих пор никак не комментировали смерть Санни. Официально она умерла от естественных причин, и лично я сделал все, чтобы ее имя не трепали ни в прессе, ни во время суда над Анненковыми. Конечно, шила в мешке не утаишь, и слухи ходили самые разные, но я к ним был совершенно точно не причастен.

— Зачем это ему? — с трудом сохраняя спокойствие, выдавил из себя я.

— Полагаю, как раз для этого. Он хочет, чтобы вы потеряли равновесие, а заодно и способность здраво мыслить.

— Но ведь этим он компрометирует и себя и свою страну.

— Скорее наносит упреждающий удар. Кое-где в Западной прессе уже появились статейки, связавшие внезапную кончину Александры Иосифовны и покушение на вас. Королева Виктория на подобные обвинения отвечать, конечно, не станет, а вот мистер Кокрейн, и без того имеющий весьма своеобразную репутацию, подходит для такого дела как нельзя лучше.

— Сукин сын!

— Желаете ответить?

— Нет!

— Как угодно-с.

— Ладно, Константин Васильевич, спасибо, как говорится, за сигнал. По крайней мере, буду знать, откуда ветер дует. А теперь ступай, мне одному побыть надо.

Первым побуждением было послать старому пирату картель с вызовом. Нет, не на пистолетах, хотя, наверное, следовало. Корабль против корабля. Броненосец против броненосца. Поднимем адмиральские флаги, сами на мостик и вперед! Но хорошенько поразмыслив, решил от этой затеи отказаться. Не хочу показывать, что послание Кокрейна меня задело, тем паче, что честного поединка от англичан все равно не дождешься. А вот в бою, которого так и так не миновать, глядишь, и встретимся. Там посмотрим, кто кого…

Близился вечер, когда ко мне в кабинет зашел адъютант и доложил о приходе Беклемишева. Юшков остался как бы ни единственным офицером флота, продолжавшим общаться с нашим жандармом. Возможно потому, что и сам участвовал вместе с ним в некоторых неподлежащих оглашению делах, но скорее по долгу службы. Ибо знал, что за чистоплюйство можно и вылететь…

— Что-нибудь случилось? — вопросительно посмотрел я на своего «опричника».

— Все сделано, — бесстрастно ответил тот. — В пересыльной тюрьме во время драки между заключенными…

— Не желаю знать подробностей! — покачал я головой. — А она?

— Днем позже.

Еще два месяца назад, узнав о вынесенном Анненковым приговоре, я решил, что они не заслуживают помилования, и отдал приказ их уничтожить. И вот сегодня Беклемишев доложил мне о его выполнении. Хотел бы сказать, что на душе стало легче, но нет. Этот груз мне нести теперь до самой смерти… Зато теперь есть гарантия, что эта тварь больше никому не навредит!

Не надо думать, что при очередном появлении эскадры союзников наши корабли снова укрылись в портах под прикрытием береговых батарей. Напротив, получившие во время предыдущих боев бесценный опыт русские моряки и на этот раз сумели доставить противнику немало неприятных минут.

Стоило неприятелю оказаться близ наших берегов, он тут же становился предметом самого пристального внимания вооруженных минами канонерских лодок. Другое дело, что англичане с французами тоже выучили преподанные им ранее уроки и держались настороже. Поэтому удачные атаки случались теперь гораздо реже.

Гораздо успешнее действовали наши «крейсерские» силы. Больше всех в эти дни отличился базировавшийся на Аландских островах «Громобой». Злые языки говорили, что командовавший им Шиллинг напрасно рискует, пытаясь оправдаться за то, что отделился от уходящего в Атлантику отряда корветов, после чего был вынужден вернуться на Балтику. Но как бы то ни было, ему удалось захватить несколько вражеских транспортов, в конце концов, заставив расслабившихся было союзников вернуться к практике конвоев.

Так в средине июля бравый капитан второго ранга перехватил в Датском проливе парусник «Малага», порт приписки Бристоль с грузом продовольствия для британской эскадры. К слову сказать, в числе прочего там находился запас редких вин, выписанных в свое время находящимся теперь в плену адмиралом Дандасом. Большая часть этой добычи была отправлена в Петербург, за что лично продегустировавший ее государь выразил удачливому рейдеру свое монаршее благоволение и послал драгоценную табакерку в подарок.

Следующий рейд оказался бесплодным, более того, Шиллинг сам едва ушел от преследовавших его французских и английских фрегатов. Зато, когда принявший командование объединенной эскадрой Кокрейн повел ее в Финский залив, «Громобой» вновь сумел отличиться, перехватив еще два транспорта с углем и один с боеприпасами.

Еще одного угольщика, на этот раз французского, взял на абордаж пароходо-фрегат «Доблестный» под командованием капитан-лейтенанта Кострицына. Правда, из-за преследования противником увести его не получилось, поэтому парусник пришлось сжечь. Были и другие успехи, перечисление которых заняло бы слишком много времени и места. Количество же обычных перестрелок и погонь, не приведших к сколько-нибудь значимым результатам, просто не поддается учету.

Конечно, на фоне действий отряда Истомина число захваченных и уничтоженных неприятельских транспортов может показаться ничтожным. Однако следует учесть, что на Балтике в тот момент действовали превосходящие силы союзников и каждый выход в море грозил нашим немногочисленным корветам и фрегатам серьезной опасностью.

Пока легкие силы гонялись друг за другом, мы продолжали лихорадочно готовиться к грядущим сражениям. Экипажи канонерок и малых пароходов усиленно тренировались применению минного оружия. Реконструировались имеющиеся и строились новые батареи. В первую очередь, конечно, в Свеаборге.

По довоенным меркам, прикрывающая финскую столицу крепость имела более чем солидное вооружение. 565 пушек, 200 из которых были бомбическими. Собственно говоря, именно поэтому Пламридж и Парсеваль-Дешен в прошлом году не решились атаковать его, отправившись искать более легкую добычу в Бомарзунде. И, в сущности, были совершенно правы.

Увы, неумолимый прогресс за какой-то год одним махом перевел первоклассную крепость в разряд устаревших. Даже самые дальнобойные орудия нашей крепости могли стрелять в лучшем случае всего на 1200 саженей или 2,5 километра. Между тем новейшие британские пушки с ланкастерской нарезкой посылали свои бомбы, как минимум, вдвое дальше.

Правда, впоследствии выяснилось, что реальная эффективная дальность их лишь немногим превышает полторы тысячи саженей, или 3620 ярдов (3310 м). Не говоря уж о том, что малейшая несоблюдение размерений при изготовлении замысловатой формы снарядов могла привести к заклиниванию и разрыву в канале ствола. Да и если все было идеально, точность все равно оставляла желать лучшего. Но при всем при этом таких орудий у противника было много, а вот у нас…

Готовясь к отражению врага, мы для начала устроили несколько новых батарей, для чего использовали практически потерявшие свое боевое значение парусники. В проходах между островами поставили превращенные в плавучие батареи линейные корабли «Россия», «Святой Андрей» и «Великий Князь Михаил». Пушки с обращенного к берегу борта были сняты и установлены на берегу. Таким образом, артиллерия крепости получила почти три сотни дополнительных стволов, но проблему дальности это не решило.

Для того чтобы хоть как-то выйти из положения, на палубах лишенных мачт и прочего такелажа кораблей поставили по две 48-фунтовых пушки на поворотных станках новой конструкции, что позволяло увеличить сектора обстрела по вертикали и дальность выстрела. Так, при максимально возможном возвышении в 18 градусов, бомбы летели на 1410 саженей (около 3 км)

Кроме того, на главных фортах: Варгене и Густав-Сверде, — были размещены два новейших нарезных орудия Баумгарта. К сожалению, это было все, что мне удалось выцарапать для вооружения крепости. Все адмиралы, генералы и даже сам государь настоятельно требовали в первую очередь укреплять Кронштадт, и никакие мои уверения, что тот и так достаточно защищен, на них не действовали. Но если на мнения их превосходительств мне было плевать, с августейшим братом так не получилось. Пришлось делить и без того незначительное количество новых пушек между кораблями и береговыми батареями, распределяя их буквально поштучно.

Помимо превращенных в батареи кораблей, в оборону крепости были включены два десятка канонерских лодок, 12 «константиновок» с бронированными брустверами и 8 «шанцевского» типа. Кроме того, в мастерских Гельсингфорса днем и ночью шла работа на броненосце «Бомарзунд», еще недавно носившем гордое имя «Пембрук».

Командиром нового корабля стал капитан первого ранга Поклонский, командовавший прежде 120-пушечной «Россией». Уставший отстаиваться в порту офицер буквально вымолил у меня это назначение и теперь деятельно руководил перестройкой трофея. Основу экипажа, как и следовало ожидать, составили его бывшие подчиненные, и только машинную команду пришлось набирать с нуля.

Нельзя не отметить, что жители Великого княжества Финляндского с большим воодушевлением приняли весть о строительстве «финского» броненосца и, как могли, помогали в этом не слишком привычном для нас всех деле. Одни участвовали в строительстве, другие собирали пожертвования, третьи пожелали записаться в экипаж. В какой-то момент я даже подумывал назвать новый броненосец «Вяйнямёйненом» [2], но потом решил, что не стоит подпитывать местечковый национализм. К тому же, Бомарзунд тоже ведь местная история…

Не менее активно шли работы и в Петербурге. Решив не оставлять очередным трофеям прежние названия, ибо в противном случае скоро добрая половина Балтийского флота будет носить английские имена, мы с братом назвали их в честь побед нынешней войны. «Севастополь» и «Петропавловск». Так сказать, начали новую традицию.

«Петропавловск» прежде был фрегатом «Империус», а вот «Севастополь», можно сказать, вырос из «Дюка Веллингтона». Дело в том, что британский линейный корабль сильно пострадал, так что от его корпуса мало что осталось. Но вот машина точно с «Дюка», хотя котлы вроде бы с «Роял Джорджа». Если честно, я и сам немного запутался. Вообще, назвать их однотипными можно лишь с большой натяжкой. Уж слишком разные у них корпуса и механизмы. Но нам сейчас не до стандартизации. Артиллерия по большей части тоже трофейная, из числа поднятых вместе с кораблями британских 68-фунтовок. Только погонные и ретирадные орудия нарезные 60-фн системы Баумгарта.

Работы по переоборудованию «Севастополя» ведутся на казенных вервях под руководством Путилова. Впрочем, на его долю досталась в основном координация работ множества контрагентов. Одни ремонтировали побывавшие на дне соленого моря машины, другие перечеканивали котлы, третьи строили бруствер, четвертые, пятые и шестые занимались изготовлением из рельсов брони.

От флота, как водится, за ходом работ наблюдал его будущий командир — капитан второго ранга Платон Лисянский — сын известного мореплавателя и один из моих бывших адъютантов. Человек верный и, что называется, деятельный.

«Петропавловск» взял на себя известный подрядчик купец первой гильдии коммерц-советник Сергей Григорьевич Кудрявцев, руководивший в прошлом году постройкой нескольких канонерок и рекомендованный мне Путиловым, как исключительно достойный и надежный человек.

После пролившегося на Лихачева и Голенко дождя наград, очень многие заслуженные офицеры выразили непременное желание получить под свое начало эти, как они раньше говорили, «железные гробы». Однако, назначение на мостик «Петропавловска» моими стараниями досталось бывшему командиру «Бульдога» капитан-лейтенанту Василию Клокачеву.

Отдельной заботой стала подготовка экипажей для новых кораблей. Все же служба на броненосцах довольно сильно отличалась от таковой на парусниках, пусть даже оснащенных паровыми машинами. Посему, чтобы не задерживать ввод их в строй, еще вначале лета личный состав «Первенца» и «Не тронь меня» получил серьезное пополнение. Двойной штат унтер и обер-офицеров и полуторный нижних чинов.

Разместить такую прорву народа на тесных кораблях оказалось непросто, но, по крайней мере, большая часть новых экипажей сумела ознакомиться с непривычными для них условиями и подготовилась к эксплуатации новейшей техники. Во всяком случае, хотелось бы на это надеяться.

Народ, к слову, подобрался деятельный и инициативный. Дня не проходило, чтобы кто-то из господ офицеров, механиков, а иной раз и нижних чинов не обращался с предложением об улучшении тех или иных элементов конструкции. С одной стороны, это не могло не радовать, с другой, внедрение хотя бы части этих прожектов могло задержать строительство на неопределенный срок, что было, как вы сами понимаете, неприемлемо. Пришлось даже отдать не привычный для меня, но весьма характерный для времен прошлого царствования приказ — не умствовать!

Но представьте мое удивление, когда буквально на следующий день с подобным предложением ко мне явился новоиспеченный командир «Петропавловска».

— Василий, ты что, в карты проиграл? — не слишком любезно встретил я его инициативу. — Ведь русским по белому написано, все усовершенствования, могущие задержать строительство, отложить!

— Прошу прощения, ваше императорское высочество, — твердо ответил Клокачев, — но моими действиями руководят исключительно интересы службы, и направлены они на скорейшую победу над неприятелем!

— Ну да, конечно, все вы тут о победе думаете, один я держиморда! Хотя, нет. Вон еще Беклемишев… ну ладно тебе, излагай, зачем пожаловал?

— Извольте видеть, Константин Николаевич, — повеселел капитан-лейтенант и расстелил на столе принесенный с собой чертеж.

Чертежом этот набросок назвать было трудно, скорее эскиз. Все же инженерного образования в Морском корпусе не дают. Сама по себе идея была понятной. Убрать массивный и, как показал опыт Голенко, не слишком надежно прикрепленный к корпусу таран, а вместо него установить…

— Это что, шестовая мина?

— Так точно, на выдвижном шесте.

Первой мыслью было послать не в меру инициативного командира лесом! Дело в том, что я хорошо знал о попытках установить шестовые мины на больших кораблях, вплоть до первого в той нашей истории классического эскадренного броненосца «Петр Великий», а также о том, что ничего хорошего из этой затеи все равно не вышло.

Однако обижать смелого и, несмотря на молодость, довольно опытного офицера не хотелось. Так вот подрежешь в самом начале карьеры крылья, а потом удивляешься очередному Платеру…

— Изволь обосновать!

— Как хорошо известно вашему императорскому высочеству, — с готовностью начал Василий, — минные атаки в последнее время не приносят былого эффекта даже ночью. Днем же, принимая во внимание относительную тихоходность канонерских лодок, они и вовсе не могут увенчаться успехом и приведут только к бессмысленным потерям.

— Согласен. Дальше что?

— Опыт сражения в Рижском заливе со всей очевидностью показал, что защищенный броней корабль совершенно невосприимчив к вражескому огню. Во всяком случае, на больших и средних дистанциях. Таким образом, мы с нашими противниками волей неволей будем вынуждены сходиться в упор. Вследствие чего возникает возможность провести внезапную атаку.

— Ну возникает. Чем тебя таран не устраивает?

— Всем, Константин Николаевич. Во-первых, даже в случае успеха, есть риск получить повреждения, от которых собственный корабль затонет или, по меньшей мере, вынужден будет выйти из боя. А у противника и так значительное преимущество. Кроме того, таран может застрять, и тогда неприятельская команда получит шанс пойти на абордаж и, чего доброго, захватить наш броненосец!

Во-вторых, маневренность и скорость наших кораблей, сколько я успел с ними ознакомиться, оставляет желать лучшего. Поэтому вражеское судно, если конечно его рулевой не пьян и не слабоумен, способен с легкостью уклониться от такой атаки. Тут ведь на какой-нибудь фут промажешь, и таран вскользь пройдет.

— Голенко вот не промазал!

— Повезло!

— Везенье-везеньем, но, помилуй Бог, бывает же и умение! — немного перефразировал я знаменитую фразу Суворова.

— Отрицать не стану, Константин Петрович все сделал правильно. Да только англичане эдакого кунштюка от него ждать не могли. Теперь могут, а потому будут готовы. К тому же от него тогда «Эксмут» и «Колоссус» отвернули, и только «Гастинг» попался. А уж теперь они все настороже будут.

— Тоже верно. Но ведь мина может взорваться от любого осколка или даже ружейной пули.

— Вот поэтому ее и надо сохранять под броней в специальном ящике, а выдвигать только в последний момент, непосредственно перед ударом!

— Ну хорошо, положим, что так. Но ведь все, что ты говорил про возможность уклонения от тарана, справедливо и для вытянутого шеста. Немного промахнешься и считай, что не попал.

— Никак нет. Поскольку шест планируется сделать поворотным и управляемым с помощью тяг.

— Так это тяги на рисунке?

— Совершенно точно.

— Черт, даже не знаю. Вообще мысль, на самом деле, любопытная, но нужны расчеты, испытания, а самое главное, время и деньги, а у нас ни того ни другого…

— Вот как раз денег и не надо! — с победным видом улыбнулся Клокачев. — Да и модель мы построили и испытали. Надо только увеличить, но…

— Погоди-ка, друг ситный. Что значит, денег не надо? Есть что-то, чего я про своих офицеров не знаю? Дай угадаю, наследство получил?

— Нет.

— Женился?

— Чур меня! — шутливо перекрестился капитан лейтенант. — Покуда Бог миловал.

— Неужели взятки берешь? Ну ладно-ладно, шучу! Говори лучше, где деньги взял, а то я спать не смогу, пока твой секрет не узнаю.

— Да нет никакого секрета, Константин Николаевич. Просто есть еще люди в России, готовые отдать последнее ради изгнания неприятеля. В данном случае речь про моего двоюродного деда, отставного генерал-майора Ивана Васильевича Каменского. Человек он небедный, почти полторы тысячи душ имеет, но при этом бережлив до крайности, чтобы не сказать, скуповат. Я, грешным делом, его последний раз еще когда в корпусе учился, видел, ибо родни он сторонится. А тут вдруг сам пригласил погостить. По всей видимости после того, как в газетах обо мне прочитал. Ну а поскольку зимой все одно делать нечего, я и согласился.

— Вдруг дедушка имение отпишет? — ухмыльнулся я.

— Не без того, — не стал запираться Клокачев, живший, как и большинство морских офицеров, исключительно на жалованье и не имевший ровным счетом никакого иного состояния. — Так вот, оказалось, что помимо скупости дед мой отличается крайним патриотизмом, да еще и интересуется всяческими техническими новинками. Так что когда мне в голову пришла идея с минами, я ему сразу и отписал с просьбой оказать помощь.

— Вот значит как. И сколько же тебе старый хрыч отжалел?

— Десять тысяч серебром сразу, да написал, что если паче чаяния не хватит, чтобы обращался, не стесняясь.

— Славная у тебя родня, Василий! Мне бы такую…. Значит так, Кудрявцеву моим именем передай, чтобы оказал тебе всяческое содействие. Инженера пусть выделит и мастеров. Если из всей этой затеи выйдет что-то путное, оформим на тебя патент. Не кривись, на старости лет пригодится. Ну и деда твоего отметим, как же без этого. За эдакий взнос даже купцы Станислава получают, а тут свой брат-офицер!

[1] В 1806 году Кокрейн был уличен в том, что был избран в парламент путем подкупа избирателей. В 1814 адмирал оказался замешан в биржевой афере, после чего исключен из числа кавалеров ордена Бани, изгнан из флота и приговорен к позорному столбу. Но уже через месяц, благодаря выигранным выборам и заступничеству высокопоставленных друзей приговор был отменен.

[2] Вяйнямёйнен — персонаж финского эпоса «Калевала» в честь которого был назван первый (из двух) финских броненосцев береговой обороны. В Советском флоте носил название «Выборг». Среди наших моряков имел еще неофициальное прозвище «Ваня-Маня»