Колыбель для мага

Глава 2

Петух надрывно орал, казалось, в самое ухо. Где-то поблизости лаяла собака. В носу щекотало. В общем, спать больше не получалось. Димир открыл глаза и сразу не понял, где он. Потом сообразил: в стогу сена. Нос щекотали травинки.

Мальчик прокопался наружу и с невысокого холма увидел совсем рядом крыши своей деревни. Вот и храм с башенкой, увитый розами, и старостин дом. А как же волшебник, его сын с толстыми книгами, светящаяся синим огнем башня? Получается, что он в беспамятстве нашел в ночном лесу дорогу домой, а волшебник ему всего лишь приснился? Какой чудесный сон! Жаль, что только сон. А может быть, не сон? Нет, наверное, все же не сон. Димир медленно побрел домой. Как-то примет его Янелька?! Отведет обратно в лес, или отравит? Отец не позволит обидеть Димира! Правда, в последнее время отец почти не обращает на него внимания. Не замечает же он, что Янелька постоянно гонит Димира из-за стола?! Где искать защиты? Бабушка с дедом уже старые. Жрец Сег? Но какое ему дело до какого-то мальчишки?

Дома Димира встретили как воскресшего из мертвых. Отец прослезился, подхватил его на руки и долго не хотел отпускать. Янелька смотрела хмуро, искоса, но даже она нехотя, сквозь зубы сказала что-то приветственное. Ее живот уменьшился и стал почти обычным. Димир огляделся в поисках братика или сестренки — но младенца не было, и нигде в доме не висела зыбка.

Выяснилось, что Димир отсутствовал целую луну.

Мальчика даже потащили в храм к Сегу удостовериться, что это Димир, а не лесная нежить, или там дух какой. Старик посмеялся, мол, нежить на руки не возьмешь, за человека не примешь, жутью нездешней от них веет, сразу все понятно. Если только человек от горя потери близкого обезумел и сам себя обмануть хочет… Сег с сомнением посмотрел на отца и Янельку, покачал головой. Но удостоверил: окурил ребенка волшебными травами, провел вокруг алтаря, приложил поочередно к изображениям предков и дары с удовольствием принял.

Жизнь потекла по-прежнему, даже лучше. Мачеха стала к Димиру вроде как поласковее, но все поглядывала как-то странно. Димир, сам не зная, почему, наверное, из-за ее испуганных взглядов, не стал на нее жаловаться, а на вопросы, где он пропадал так долго, отвечал всем одинаково: «Собирал в лесу малину, упал, ударился лбом, дальше плохо помню. Вроде, ходил по лесу, спал в дуплах, ел грибы и ягоды, искал дорогу домой.»

Димира все мучило любопытство, куда делся Янелькин ребенок. Прямо спросить он почему-то боялся, а вместо этого старался подслушивать разговоры старух. По вечерам они сидели с рукоделием в маленькой роще возле храма, почитающейся священной, принадлежащей добрым духам предков, и рты у них не закрывались, перетирая по многу раз все немногочисленные деревенские новости. Предки были воистину добрыми, раз терпели эти сборища.

Там Димир узнал, что Янелька луну назад преждевременно разродилась мертвым мальчиком, а призванная повитуха, известная всем знахарка Тэш заявила, что Янелька прогневала саму Великую Мать, и если Великую не умилостивить, то больше детей не будет, а может, и еще какая напасть привалит.

Жрец Сег три дня и три ночи колдовские травы курил, в священный барабан бил, с двумя молодыми помощниками вокруг храма до упаду плясал и кружился, пока в корчах не упал. Потом очнулся и всю эту знахаркину болтовню подтвердил, добавил лишь, что на остальных жителей деревни богиня вроде не сердится, но на всякий случай пусть все несут в храм дары получше и каждый день жгут жертвенный огонь перед статуей Великой Матери. А Димирову отцу велел жену бить почаще и глаз с нее не спускать. И сам стал в гости захаживать, следить. А то, говорит, бабы дурят, и всей деревне несчастье накликать могут. Он бы, мол, эту Янельку отдал богам, да жаль, Великая Мать кровавые жертвы от мужчин не принимает. И то, кому эта Янелька нужна, голову только ею дурить Великой Богине!

Янелька ходила тихая, мужу угождала. Жена Сега Ахама приходила учить ее рукодельничать и готовить. Отец, счастливый тем, что единственный сынок в лесу не сгинул, был с Димиром ласков, не ругал, не наказывал и работой не нагружал. Мальчишки принимали во все игры. Даже старшие ребята перестали отвешивать щелбаны и дергать за волосы, смотрели с интересом и расспрашивали о лесных духах. Еще бы! Никто в лесу целую луну не жил и никаких волшебников или там колдунов в глаза не видывал. Разве что знахарку Тэш, и то только те, кому посчастливилось заболеть.

Но чего-то все равно не хватало. Все вспоминался то волшебник с жуткими глазами, то белобрысый парень Эд, корпящий над толстыми, рассыпающимися от старости книгами. Снился каменный дом, увитый розами, башня, светящаяся колдовским синим огнем. Еще было страшно. Ну как Янелька ночью подкрадется и задушит его во сне?! Или порошка ядовитого в кашу подсыплет. Димир, если отца дома не было, убегал и прятался, перебивался диким щавелем, корнями лопуха и рогоза, смородиной у ручья. Ночевал либо на сеновале у соседей, тихо пробираясь туда, когда все укладывались спать, либо у родни: то у бабки с дедом, то у тети. Терхо, заметив наконец, как ввалились щеки сына, с жены взыскал, да так сурово, что она стала сама бегать за Димиром с миской и уговаривать скушать еще кусочек. Но страх не проходил. Димир просыпался ночами. Чудилось ему, что Янелька подбирается к нему с ножом в руках.

Дальше больше. Страшна не только Янелька… От Янельки отец все же может его защитить. А боги, забравшие маму и сестренку?! А старость?! Волшебники не боятся болезней, старости, а самые могущественные, по легендам, умеют договориться и с самой смертью, и с богами. Если бы стать волшебником! Но за обучение надо платить, и, наверное, немало. И жгли обидой то и дело звучащие в ушах слова колдуна: «Уходите! У ребенка нет Дара». Как понял Димир, волшебник и так-то его учить не хочет, а уж без Дара и вовсе учиться бесполезно.

Как же так: «Нет Дара»? А у кого он есть, и как его заполучить? Димиру очень захотелось иметь дар. Был бы дар, он бы нашел клад и заплатил волшебнику за учебу. И не боялся бы Янельки. Вообще никого и ничего бы не боялся. Его бы боялись! И даже болезни, даже сама Смерть…

Он вспомнил, как погасли глаза волшебникова сына, когда отец приказал ему продолжать переписывать колдовскую книгу. Вот дурень! Если бы ему, Димиру, позволили, он бы эту книгу десять раз переписал! На память бы выучил! Жаль, он читать-писать не умеет!

Старый жрец Сег! Похоже, он никого особо не боится! Пляшет с барабаном и отгоняет болезни. С богами запросто разговаривает. Янельку приструнил, вон как она ему и его жене Ахеме кланяется, с дарами бегает. А когда Сегу ее ватрушки не понравились, он спокойно велел их свиньям отдать, а ему что получше принести. И Янелька шустро к печке бросилась, пироги печь с курятиной. Три раза переделывала, лишь бы Сегу угодить.

Сег поможет. Научит читать священные книги, разговаривать с богами. Быть может, он знает, как заполучить Дар.

Димир отправился в храм к Сегу, в свободное время учившему детей постарше читать, писать, считать, молиться богам и предсказывать погоду и виды на урожай по приметам. Из Сеговой школы до сих пор еще больших мудрецов не вышло, но это Димира не смущало.

Сег выслушал просьбу, почесал реденькую бородку и призвал Димировых отца и деда. Они долго разговаривали, отослав Димира. В храме устроили гаданье с жертвоприношением. Из гадального мешочка Сег после обрядов вытащил три фигурки. Они означали Власть, Силу и Смерть. Но Сег рассудил, что сила и власть всегда кстати, а смерти так и так не избежать, и когда это еще будет! И еще неизвестно, о чьей смерти идет речь. Потом можно и задобрить судьбу. Он, Сег, поможет. Вдруг из мальчишки получится графский секретарь или даже сборщик налогов! Какая польза всей деревне! Кроме того, старик редко встречал детей, желающих учиться. Гораздо чаще приходилось гнать их в школу палкой. После долгих переговоров вся родня вскладчину собрала дары жрецу, и Димиру разрешили учиться.

Отец Димира в кругу приятелей за кружкой пива рассуждал потом, что хоть мальчик еще мал, но если может и хочет, пусть учится. А станет постарше, будет в работе помогать, тогда будет не до учебы! А маленький много не наработает, пускай пока учится, может, еще выучится на писаря! Сосед, огородник Дынка, поглаживая раннюю лысину, возражал:

— Ты гляди, с учебой этой, Терхо! Я бы на твоем месте сына к скотине бы приставил, пастушком. Выучится, самым умным себя вообразит да перестанет родителей и старших почитать!

Димиров отец хохотал и, подтаскивая к себе сына, отвечал:

— Не перестанет! Пусть попробует только не уважить! — и совал в нос мальчику здоровенный кулак.

Дав наглядеться на кулак, отец легонько тыкал им сына в живот. Димир с визгом и хохотом выворачивался и отбегал подальше, но не слишком быстро и не очень далеко. Отцовы приятели с сомнением качали бородами и налегали на пиво. Притихшая, даже немного похорошевшая Янелька подавала мужчинам запотевшие кувшины с пивом из погреба и блюда с солеными сухариками и со странным выражением поглядывала на пасынка. Великая Мать продолжала гневаться на нее, так что она помалкивала.

Учеба оказалась делом трудным, а Сег — никуда не годным учителем. Рассказывал непонятно, чуть что, злился, а главным учебным пособием полагал прут.

В темной комнатке при храме, при свете коптящей масляной лампы, от которой было больше теней, чем света, Димир разбирал выцветшие руны одной из двух имеющихся у Сега книг, заплесневелых и изъеденных мышами. Руны кое-как складывались в слова, но получившиеся слова ни за что не хотели складываться во что-то осмысленное. Одетый в серую заплатанную мантию из колючей овечьей шерсти, невыспавшийся после ночных разговоров с духами, позевывающий Сег ходил по храму, слушая ответы учеников. Иногда во время чтения он неожиданно и метко хлестал отвечающеего по рукам прутом от священного дерева хэш, под которым отдыхают души предков. Нечего, мол, грязными пальцами по строчкам возить и портить драгоценную книгу. А иногда и вовсе раздраженно отбирал текст и со словами: «Хватит бубнить!» передавал его другому. Большинство ребят занимались в храме уже давно, и, хотя особыми способностями никто не блистал, все равно они знали урок лучше Димира.

Приключения Димира в лесу позабылись, и от соучеников частенько доставались щелбаны и пинки, хоть и шуточные, но чувствительные. Димир вечерами бывало, точил слезы в подушку, но был упорен. На мокром песке на берегу реки, на досках грязным пальцем, на влажной глине он выводил запомнившиеся руны и пытался составлять из них слова и простые фразы.

Отец, увидев эти его мучения, сшил из бересты тетрадку, настоял из сажи чернил, а из пористого, легко впитывающего влагу тростника выточил несколько пишущих палочек. Дело пошло легче, и к концу осени Сег, к зависти всех учеников, отметил успехи Димира и начал заниматься с ним отдельно.

Годы учебы пролетели без особенных происшествий. Все одно и то же: летом покос, огород, по-мощь отцу, Янельке, а более всего — Сегу в храме. Димир полюбил уходить с Сегом далеко-далеко от села собирать волшебные травы. По дороге жрец всегда что-нибудь рассказывал, интересное или полезное, а иногда — волшебную историю. А то еще, раздобрившись, показывал, как творить какое-нибудь маленькое волшебство. Димир подрос, почти нагнав в росте отца, стал очень сильным, гораздо сильнее сверстников. Он думал, что это из-за колдовских отваров, которыми его пичкал Сег. Односельчане уверились, что быть Димиру помощником Сега, а впоследствии, быть может, и жрецом. Терхо гордился сыном, даже Янелька вроде была рада, но Димир хмурился: не о том ему мечталось.

Подумаешь, жрец: молись все время да кланяйся богам, да вставай до рассвета по праздникам, да ночи напролет проси богов за тех, кому самому помолиться лень. Вместо того, чтобы отдыхать на мягкой перине, бей в священный барабан и пляши вокруг храма. Волшебные травы почти все ужасно вонючие, от них у него голова кружится. Собирать их трудно, правила сбора очень сложные, когда собирать, где, все надо помнить. Димир знал, что волшебникам тоже без трав никуда, но у них дело того стоит. А тут… С Сегом гулять по горам и лесам за травами под волшебные истории — одно, а когда придется обо всем заботиться самому — совсем другое. Маски с амулетами тяжеленные. Да еще все недовольны, плохо, мол, тебя боги слышат, недостоин, мол. И на дары в храм жадятся. Во время учебы Димир вдоволь насмотрелся на жизнь Сега.

Нет. Он, Димир, не хочет все время молиться богам, не хочет выпрашивать у односельчан пожертвования для храма. Он хочет, чтобы его боялись, чтобы никто больше не посмел причинить ему зло, как Янелька. Он хочет наказать вредного заику Парму, который завидует ему и от зависти все время дразнится. Хочет, чтобы Парма стоял перед ним на коленях и молил о пощаде. Он хочет, чтобы ему кланялись и просили о милости. Он хочет никогда никого и ничего не бояться. Но как этого добиться?! Дар! Нужен Дар, и все тут. И Димир начал выспрашивать Сега.

Сег долго рассказывал о волшебниках, много и непонятно. Мальчик понял только, что старый жрец относится к ним скорее неодобрительно. Дар старый жрец считал вещью полезной, которая никому не помешает, и жрецу тоже, но, в общем-то, необязательной. У него самого Дар был, но маленький. Поэтому из Сега получился бы очень слабый волшебник, так, колдунишка. Тогда Сег решил стать жрецом. В молодости горевал, не хотел такой доли, но выбора особенного не было. Теперь же очень доволен.

Жрец предавался воспоминаниям еще долго, а когда Димир заскучал и перестал понимать хоть что-то, Сег вздохнул и узловатыми пальцами погладил ученика по голове.

— Жрецом быть хорошо, малыш, почетно. Жрец нужен людям. Иначе как люди узнают волю богов? А если волей богов пренебречь, плохо будет. Несчастья посыплются, неурожай, бо-лезни, земля затрясется, реки из берегов выйдут, да много чего… А волшебники что?.. Вол-шебники только для себя живут. Никого не любят, ни о ком не заботятся. Власть и сила у них есть, это точно. Но никто их не любит.

Старик помолчал, перебирая молитвенные бусины. Дойдя до бусины с руной, посвященной духам предков, пробормотал положенную молитву и продолжил:

— А Дар боги дают. Потому так и называется — Дар. Молись богам.

— А каким богам молиться?

— Любым. Всем богам молись. Глядишь, какой-нибудь бог и сжалится.

Димир вздохнул и посмотрел на широко распахнутую по древнему обычаю дверь храма. Через нее весь молитвенный зал освещали лучи закатного солнца. В потоке света танцевали пылинки. На лужайке перед храмом ребята весело играли в волков и овец. Пронзительно завизжала пойманная «волком» «овца». Давно уже Димир не участвовал в общей возне, все сидел за учебной премудростью. Его даже не тянуло играть, все чувства и мысли поглотила одна идея — Дар. Молиться богам?! Что-то на его памяти боги никого не жалели, лишь на всех из-за всякой ерунды гневались. Но ради Дара стоит попробовать.

— Сег, а какие боги самые сильные?

Димир в общем-то знал ответ, но решил на всякий случай удостовериться поточнее. Старик задумался, почесывая бороду.

— Ну, конечно, Великая Тахэт, мать всего сущего. Она, как всеобщая мать, иногда снисходит и к смертным. Но все же женщин больше жалеет, мужчинам редко помогает. Еще силен бог воинов Гмор, но ты ведь не собираешься стать воином?! А он обычно дарует воинскую славу, или неуязвимость, или талант полководца, или бесстрашие в бою… Очень силен бог небесного, земного и подземного огня Аген. Если он милостив к тебе, то никакой огонь не причинит вреда, и ты сам сможешь повелевать пламенем. Костер, например, из сырых дров без огнива зажечь. Еще Поун, покровитель зверей и птиц, людям он иногда тоже помогает. Хороший, добрый бог. Но помни, ему нельзя жертвы кровавые приносить, разгневается и накажет! И перед тем, как обратиться к нему, целую луну нельзя есть мясо. А больше ты, малыш, пожалуй, и не запомнишь, хватит.

Димир немного обиделся: за кого принимает его старый жрец?! За лежащего в зыбке несмышленыша?! Да рассказы обо всех этих богах он давно заучил на память, слушая по вечерам бабушку и деда. И не только об этих. Так что ничего нового не рассказал ему Сег. Лишь одного бога опасались вспоминать. О нем надо обязательно спросить.

— А Чартеж?

— Чартеж — бог зла. Мы ему не молимся и не о чем его не просим, только задабриваем, чтоб не наслал беды. Никогда ничего не проси у Чартежа, малыш! Он-то часто откликается на мольбы, но очень скоро люди страшно жалеют, что взывали к нему.

Сег приподнял лицо мальчика за подбородок и заглянул ему в глаза, а то что-то ребенок взгляд старательно отводил.

— Ты понял?

Димир кивнул.

— Смотри!

Жрец повернулся и начал было готовить алтарь для вечерних проводов солнца, но Димир по-дергал его за рукав.

— А как молиться богам? Как их позвать и попросить о помощи?

Вроде бы все знали, как, но Димир решил спросить. Наверняка есть какой-то секрет, иначе почему Янелька не попросит, чтобы Великая Мать сделала ее красивой, а мама с сестренкой не вернулись домой, как он не молился? Мальчик не знал никого, кому боги что-либо даровали. Разве что дождь в засуху, после всеобщих молитв и жертв. Но Димир подозревал, что дождь в конце концов обязательно пойдет и сам по себе, иначе бог дождя остался бы недоволен.

— Молиться богам просто. Положи перед изображением бога какую-нибудь жертву, например, немного еды. Мысленно позови бога по имени и почтительно изложи свою просьбу, тоже мысленно. А можно и вслух, как тебе больше нравится. Пожалуй, действительно лучше вслух. Главное, все время представлять себе бога, будто ты действительно видишь его и разговариваешь с ним, Думай о своем желании. Есть еще обычаи. Жертвы Агену бросают в костер или в кратер вулкана. Ах да, ты, наверное, хвала богам, не знаешь, что такое вулкан! Потом расскажу. Жертву Поуну можно оставить на опушке леса, лучше пусть это будет какая-нибудь каша. Но эти обычаи не так уж важно соблюдать. Самое важное — сосредоточение. И еще. Хорошо обдумай свою просьбу. Может случиться так, что боги ее исполнят, и в точности, а тебе не понравится.

Такого Димир еще не слышал и даже рот открыл от удивления.

— Не понимаю, как может быть, что боги выполнили твою просьбу, а ты недоволен?

Сег вздохнул.

— Так бывает, когда человек сам не знает, чего хочет.

Димир, нахмурившись, решительно заявил:

— Только дураки не знают, чего хотят!

Сег смущенно улыбнулся и потрепал мальчика по щеке. Вздохнул.

— Ах, если бы только дураки. Вот пройдешь посвящение в жрецы, люди станут приходить к тебе, просить помолиться богам. Ты удивишься их желаниям. И ведь отговорить от глупых просьб почти невозможно. Хорошо, что боги мудры и глупостей не слушают, разве что хотят наказать…

— А твои просьбы боги выполняют?

Жрец вдруг тяжело вздохнул.

— Иногда. Ступай. Что-то я утомился, пойду полежу.

Старик слегка коснулся волос Димира, подтолкнул его к двери и некоторое время смотрел вслед. Хороший мальчик. Красивый и умненький. Хороший помощник растет. Какой-то чужой голос в ушах вдруг произнес: «Хороший мальчик, хороший, и старым ему не быть!» Сег раздраженно тряхнул головой и нарисовал в воздухе отвращающий зло знак. Опять демоны безобразничают, все нет им угомону.

Увы, боги не обращали никакого внимания на мольбы Димира. Вначале Димир молился богу огня Агену. Его завораживал вид языков пламени, сплетающихся и взмывающих вверх в костре, пляшущих победный танец над поверженными, безвольно лежащими сучьями. Сладкой жутью веяло от гибельного жара, живущего в такой привычной, такой домашней печи, таящегося и притворяющегося добрым, но лишь ждущего своего часа торжества.

В исступлении ритуала он чуть не спалил сначала хлев, а затем и дом, пока разозленный отец не выпорол будущего жреца. И не убоялся ведь гнева Агена, обряд поклонения которому святотатственно прервал.

С Поуном — покровителем животных и птиц было сложнее. Димиру очень нравился этот бог, меньше, чем Аген, но нравился. Он представлял себе, как, впитав силу бога зверей, подружится либо с лесным бером, либо с большой серой рысьвой с огромными клыками, на целую ладонь высовы-вающимися изо рта, точно такой, какую добыл в этом году на охоте старостин зять. Как будет гордо прохаживаться по деревне в компании огромного зверя, и никто не посмеет… Но вот жертва… Мясо никак не годится, а Янелькину кашу Димир достойной жертвой не считал. Ее даже свинья не особенно охотно ела.

Наконец, посоветовавшись с Сегом, Димир начал жертвовать Поуну бусы из ярких ягод и семян. Сам нанизывал на конский волос и надевал на сухое дерево, стоящее на опушке леса сразу за деревней. Искривленное, заросшее мхом, со свисающими клочьями коры, дерево очень походило на согнутого мохнатого человека, особенно в сумерках, когда и надлежало приносить жертву Поуну. В деревне опасливо шептались, что это бог и есть. Притворился деревом и приглядывает за людьми, чтоб скотину и других его подопечных не обижали.

Поун жертвы вроде принимал. Бусы, и даже Янелькина каша, которую Димир все же на всякий случай клал к ногам божества, наутро исчезали. Но делать что-то для жертвователя бог и не думал.

На Великую Мать всего сущего с самого начала большой надежды не было. Но от отчаяния Димир и ей начал приносить жертвы. Великая соизволила откликнуться: явилась во сне пышнотелой рыжеволосой красавицей, гладила по голове и качала на коленях, совсем как мама, говорила что-то утешительное, сулила что-то, вроде как долгую мирную жизнь в счастье и довольстве, жену, детей, почет и уважение, словом, совсем не то, о чем мечталось. Димир проснулся с мокрым от слез лицом и оттого разозлился сильнее, чем злился от пренебрежения Агена и Поуна.

Он корпел над двумя книгами Сега, выспрашивал о других богах. Эти, другие, боги были куда менее могущественными, но, быть может, у них меньше поклонников, и они будут больше ценить нового жертвователя?! Димир изводил себя, совершая ритуалы поклонения по ночам, для лучшей связи с богами голодал, пока ему не начал сниться один и тот же сон.

Димир оказывался в полной тьме, но все же каким-то способом видел, что это огромная пещера, дышащая холодом и гнилью. Под ногами хлюпала скользкая жижа. Пытался кричать — эхо отзывалось зловещей разноголосицей. Ему вторило пронзительное шипение.

В середине пещеры громоздилось что-то ужасное, похожее на огромный клубок черных змей, чешуйки которых, цепляясь друг за друга, издавали непереносимый для рассудка звук. Змеи непрерывно шевелились, подползали ближе. Из середины клубка выглядывало чудовищное лицо, то ли волчье, то ли змеиное, со светящимися зеленым светом глазами без зрачков.

Страшная пасть рывком придвинулась к Димиру, сочащиеся ядом клыки оказались на расстоянии ладони от лица. Головы змей были крошечными подобиями первой, большой головы, все они оказались возле лица, со всех зубов капал яд.

Все разверстые пасти шипели, шептали:

— У меня е-с-с-с-ть в-с-с-с-е, что надо тебе! Прине-с-с-с-и мне ж-ш-ш-ш-ертву!

— Ж-ш-ш-ш-ертву!

— Ж-ш-ш-ш-ертву!

— Ж-ш-ш-ш-ертву! — шипели маленькие змеиные головы.

— Ж-ш-ш-ш-ертву! — повторяли, казалось, сами стены пещеры.

Димир с криком шарахнулся в сторону, заметался, пытаясь найти выход, но выхода не было, он натыкался только на мокрые, липкие стены. Но стены ли это? Пальцы как будто нащупали человеческие тела, лица с широко раскрытыми в крике ртами, выпученными глазами. Чьи-то холодные влажные руки схватились за одежду. Димир в панике забился, вырвался. Стены застонали множеством голосов, мужских, женских, детских. Мальчик в ужасе зажал уши ладонями, но молящие голоса звучали не в ушах, а внутри головы.

Вопя от ужаса, он просыпался, шаря руками в темноте и натыкаясь на занозистые бревна стены и доски кровати. Он стал было спать с маленьким масляным светильником, но Янелька, ничего не говоря, сторожила, и, стоило заснуть, гасила светильник. Масло берегла. Приходилось снова, очнувшись от кошмара, тыкаться в темноте.

Старый Сег тут же заметил неладное, начал совать травяные и совсем непонятно какие отвары, расспрашивал о здоровье, хотел даже послать за знахаркой Тэш. Но Димиру почему-то совершено не хотелось рассказывать Сегу, а тем более малознакомой Тэш, об ужасе, повторяющемся почти каждую ночь.

Со временем Димир, вот удивительно, привык к кошмару. Начал, шутки ради, разговаривать с черным чудовищем, и оно ему отвечало. Разговоры эти похожи были на рассказы Сега, но еще интереснее. Страшилище тоже показывало, как творить волшебство. Димир опробовал его рецепты наяву и, о диво, все получилось. Чудовище обещало все, что угодно, а взамен просило принести ему жертву. Дрожа от ужаса, обливаясь холодным потом, Димир в указанном шипящим голосом месте, в глубоком овраге на камне зарезал черного кролика. После этого его сны стали еще более увлекательными. Скоро мальчик стал догадываться, с кем разговаривает во сне. Он помнил слова Сега о Чартеже и ничего не обещал. Страшно почему-то не было. Все-таки это лишь сон. И он перестал кричать по ночам.

Янелька еще… Кажется, хуже выглядеть некуда, а она ухитрилась еще подурнеть, да стала тяжело ходить. Лицо у нее еще больше округлилось, руки попухлели, ноги перестали влезать в боты. Это при том, что мачеха почти ничего не ела, только все время хлебала квас. И смотреть на Димира стала опять как-то нехорошо, особенно за трапезой. Каждый отправляемый им в рот кусок провожала глазами. Вот напасть! И что с ней делать?!

Димир попробовал пожаловаться отцу, что мачеха его не любит. Терхо сначала отшучивался, потом притянул сына к себе и погладил по голове.

— Чего ж ты хочешь, больше матери никто человека не любит. Мачеха — не мама. Янелька баба как баба. Не самая лучшая, конечно, но все хозяйка в доме. Что делать, когда боги прогневались. Ты на нее внимания не обращай. Вот дите родит и бросит дурить. А пока потерпи. Скоро все наладится. Да ты у меня вон уже какой большой! Скоро меня перерастешь! Зачем тебе мамки-няньки?!

Ничего себе «Не обращай внимания»! Того и гляди, подсыплет яд! Совсем рядом с порогом дома растут такие травы, которые стоит правильно собрать и приготовить, и тому, кто прикоснется, понюхает или попробует их в похлебке, спасения не будет. Одна надежда, что Янелька тайным знаниям не училась. Да куда ей! Ведь дура дурой! Хозяйствовать никак не научится! Но Димир не собирался полагаться на «авось она не сумеет». Надо что-то делать с опасной, хоть и дурной бабой, и скорее, пока она не добралась до него. Шипящий ночной друг в первом же сновидении выполз с практическим советом, но совет, ночью, во сне, разумный, утром, при свете солнца, показался жутковатым, и Димир колебался.

Янелька придирчиво рассматривала свое лицо в зеркале в зеркале. Выдернула седой волос, поскребла ногтем прыщик на носу, но выдавить его побоялась, а то еще нос распухнет. Кажется, проклятые оспины действительно слегка сгладились и побледнели. Вроде, помогает мазь старой Ахемы. Ахема баба добрая, но дурная. Надоела уже со своими рецептами. Видано ли дело: кашу вари на молоке, добавляй мед, сушеные фрукты, орехи! Расход какой! И съедят такой каши гораздо больше. Ну, на праздник, понятно, можно так сготовить, да и то… Разбалуются мужики, каждый день начнут лакомства требовать. Ясно, мужу не поперечишь… А вообще-то в дому муж должон жену слушать. Потому как что мужики в стряпне да в хозяйстве понимают?!

Еще Ахема учит, чтобы перед мужем и пасынком наряжалась, платье чтоб красное с вышивкой, платок цветастый, по-особому красиво повязанный, получается, будто кочан капусты на голове. Да пока у печки возишься, да руки по локоть в помоях, красное платье вмиг черным сделается!

Глаза сажей велит подрисовывать, брови. Ногти велит охрой красить. Тоже придумала! Охра-то сразу стирается! А ты, говорит, снова накрась! Не отвалятся пальцы-то!

Вот сейчас прямо! Будто других дел нет!

Янелька сдуру раз так разоделась, раскрасилась. А Терхо, муженек любимый заявился в дом уже темной ночью, пивом налитый по самые глаза. Спать сразу завалился, на нее, в красное платье разодетую, и не глянул. А ночью опять с женой своей мертвой разговаривал. С ней, с живой, так никогда не разговаривает. И какая она краса, и какая она любая, и как они с ней на ярмарку осенью поедут, и какой сын у них справный…

Да уж, Димир этот… Смотрит волчарой. В лесу не сгинул, волчара и есть. А жрет как! Десятерых можно накормить, сколько он один сжирает. Еще повадился еду из дому таскать. Жертвы богам он, видите ли, приносит! Хоть бы путное чего у богов вымолил!

Янелька сердито, рывками, распустила косицу и начала драть ее гребнем. Тонкие волосы облачком окружили лицо, и оно показалось в зеркале милее. Янелька улыбнулась. Щеки вдруг запылали, все тело охватил жар от вдруг припомнившегося вчерашнего сна. Ее обнимал и ласкал смуглый красавец в одежде из змеиной кожи, шептал на ухо обещания. Называл желанной, красавицей, принцессой… Эх, если б так же наяву!.. Что-то было еще в этом сне такое… Очень важное… Ах да, этот доб-рый дух предостерегал ее. Пасынок может причинить вред малышу… Какой ужас! Да ладно, глупости, это лишь сон! Димир никогда не сможет повредить маленькому! Она ни на минуту не отойдет от колыбельки, не даст в обиду чадо!

Надо бы все-таки как-то избавиться от мальчишки, что бы там не говорили Сег с Ахемой. Вдруг у него дурной глаз? Да наверняка! Пусть Терхо его в учение отдаст, да подальше отсюда, в Ахт, например. Жрецом он, видите ли, будет! Как же, дожидайтесь! Жрецами становятся дети жрецов, а не бочаров. Нечего и мечтать!

Янелька заплела волосы в тугую косицу, сколола в узелок на затылке и завесила нелюбое зеркало полотенцем. Заглянула в чугунок на печи. Каши осталось чуть на донышке. Она наскребла со дна пригоревшие остатки, шлепнула на блюдце и поставила на алтарь перед Великой Матерью. Зажгла сальную свечку, заученно произнесла слова молитвы.

Да уж, богам хоть молись, хоть не молись, все едино. Вот смилостивилась Великая Тахэт, послала второе дитя вместо мертворожденного, а муж все равно не глядит. Не люба, так зачем брал?!

Янелька грязным мешком, повязанным вместо фартука, втерла обратно в глаза брызнувшие вдруг слезы. Была б она краше!.. Да толку от красы той… Вот сестрица уж какая пригожая была, а в один день красоты и жизни не стало. Злая сестра Агена Нега ее до смерти сожгла. Нега завистливая, сама некрасива, и красавиц не любит. Потому ее, Янельку только огненными пальцами попятнала, не до смерти, что она и так нехороша была.

Димир выпроводил из храма малышей, велев им приходить завтра в полдень. Подмел зал перед алтарем, разложил приношения перед богами, кому — пищу, кому цветные ленточки, кому ягоды или цветы, кто что больше любит. Заменил увядшие букеты и цветочные гирлянды свежими. Долил душистое масло в светильники. Достал чистые мантии для Сега и для себя, вытащил из сундука нужные амулеты и символы, положил на специальный столик неподалеку от алтаря, чтобы были под рукой. Туда же и барабанчики, и смеси трав для курильницы. Выставил на алтарь фигурки Великой Матери, Отца Небо и божков-покровителей заливного луга к северу от деревни и озера, где растили форель для графского стола. Им сегодня нужно было поклониться особо. Ну вот, вроде все готово. А если что и позабыл, обойдемся. Фигурки, амулеты — не это главное. Главное — устремление и сосредоточение!

Теперь осталось дождаться Сега.

Он сел в молитвенную позу перед алтарем, но мысли все никак не устремлялись к богам. Мучили сомнения.

Вот уже четыре года он служит в храме. Научился читать, писать, считать. Знает обряды поклонения всем богам, чьи изображения стоят в храме. А изображений этих больше полусотни. Он выучил на память две имеющиеся у Сега книги. В первой книге описывались обряды поклонения богам и божественные истории, во второй — приметы погоды, и когда что сеять. За четыре года Димировой учебы эти приметы ни разу не исполнились, он нарочно следил.

Травы Сеговы — ничего тайного или волшебного. На самом деле есть травы и тайные, и волшебные, и Сег их всех знает, и Димира научил, да только почти никогда не использует. Берет те, что для запаха: полынь да мяту. Он говорит, что богам нужно поклонение, почтение, а шибко наседать на них с колдовством и моленьями нехорошо. Тут Димир был с Сегом полностью согласен. Простому человеку лучше на волю богов полагаться, своим умом жить не надо. Вредно.

Вот, например, огородник Дынка насчет баб очень уж неуемен. Мужики его за это били что ни год почти что до смерти, бабы от ревности морду ему когтями драли. Жена бесится, то и дело с детьми к родителям убегает, забрав приданое. И при каждой очередной напасти Дынка несется в храм, богов о помощи молить. И лучше всего для него было бы, если бы боги забрали у него мужскую силу. Тогда беды Дынки закончатся. Неоткуда им будет браться, бедам! Но тогда уж Дынка взвоет!

Или красотка Лиска. Она хоть еще совсем молоденькая, но вольной жизни ей осталось года два, не более. Все девчонки ее возраста уже на парней глазками постреливают, между собой шушукаются. Из-за красоты своей жениха найти не может. Боятся парни к ней свататься, боятся, что не уберегут, и что гордая красотка хозяйство вести не станет. Подружки злятся, завидуют. Все беды у Лиски от ее красы. Тоже молится, дары в храм несет. А если боги решат помочь, отберут красоты хоть чуточку — слезами обольется.

Никто своей пользы не понимает!

Лиска… А в детстве какая была! Глазищи серые на пол-лица, волосы белые пушистые, такие… Будто девчонку везде сопровождает знакомое облачко… Он подкрадывался и дергал за невесомые пряди, а Лиска никогда за это на него не сердилась. Обернется, глянет серыми глазищами и скажет:

— А у меня яблоко есть. Хочешь половину?

Лиска и сейчас на него поглядывает, на танцах и в играх всегда его выбирает. Как он раньше не замечал этого?! Не думал совсем о девчонках, о Лиске. Поиски Дара весь мир загородили. Что если Лиску позвать помогать в храме? Вот Ахема помогает ведь Сегу! Жрецу нужна жена… Но нет! Слишком многие захотят увидеть Лиску вдовой. И вообще… Мало ему забот, не хватает еще только отгонять ухажеров от жены-красавицы! А если еще удастся обрести Дар… Магу жена — лишь обуза. Маг может надеяться лишь на себя. Он не должен зависеть ни от кого, даже (и особенно) от любимого человека. Никто не сможет приказывать ему, держа нож у горла Лиски.

Сег уже старый стал, с двумя костылями ходит. И то — хорошо пожил, долго. Димиров дед его уже только старым помнит. Димира жрец очень привечает, все почти дела ему перепоручил. Говорит, что выучил всему, что сам знает. Старшие помощники Сега, оказывается, и не думали в деревне оставаться, у них в Ахте дядя — главный жрец в храме Агена. Здесь они опыта набирались и скоро в Ахт уедут насовсем. Так что быть Димиру младшим жрецом, помощником Сега, а там и вовсе заменить его. Скоро уже, по всему видать.

Но что-то Димир совсем этой доле был не рад. Отец гордится им и хвастается, односельчане как взрослому кланяются, советов спрашивают. Но это все не то. Старый Сег жизнь прожил в страхе. От него ничего не зависит, а спрашивают с него. Старосту он не боится, но опасается, графского управляющего тоже. Жизнь у него не намного длиннее жизни обычного человека. Болезни опять же, заботы. И только на богов можно надеяться. Своей силы у Сега почти что и нет. Опыт есть, ум. Только на уме и опыте Сег выезжает, да когда у богов чего вымолит. Димир видел, чего это стоит — у богов милость выпросить.

Все, что Димир узнал у Сега ценного, он узнал за первые два года учения. А следующие два года уже ему помогал. Не так уж много узнал. Не сравнить с тем, что нашептывают ему во сне жуткие змеиные головы.

О дивных странах, до которых не надо месяцами ехать с торговым караваном на верблюдах, изнемогая то от жары, то от холода, то от жажды, страшась разбойников, на каждом шагу отдавая часть за частью свое добро сборщикам подати.

О тайных тропах, по которым можно за пять ударов сердца до Ахта дойти, а за десять — до столицы. Рядом эти тропы, совсем близко, только шаг один сделать. Но надо знать, как шагнуть.

О травах, цветущих ночью, убивающих живых и воскрешающих мертвых — по выбору. О жутких чудовищах, и как заставить их верно служить. Многое рассказали змеиные головы, и все рассказанное словно раскаленным ножом на сердце и в мозгу вырезано — болит, и ничем не стереть, не забыть.

Димир знал, что за все придется когда-то заплатить. Тогда, давно волшебник сказал — за учебу надо платить. Сегу он платит сейчас — помощью, заботой на старости лет. А чем придется заплатить змеиному шипению? Димир догадывался — чем.

Скрипнула дверь. Это Сег вылез из крошечной боковой каморки, где всегда отдыхал перед вечерними обрядами. Он старался видеть вещие сны, да не очень-то получалось. Приснится что-то, рассказывает — ясно, вещий сон, по всем приметам вещий. Непонятно лишь, что сулит. И только когда что-то случится, ясно становится, что предвещал сон. Но тогда уж поздно.

Сег тихонько закряхтел, осторожно протукал костылями, стараясь не потревожить ученика, не отвлечь от молитвенного бдения. Но пора, пора… Солнце садится, наступает время обряда. Сег с неожиданным чувством взглянул на мальчика. Что б он без него делал?! Еще и не сразу решился брать его в ученье, сомневался. Обычно-то брал учиться всех, даже самых тупых. А тут вдруг сомнения одолели. Чудилось ему в ребенке что-то странное. Именно что чудилось. Сидит, молится. Но пора.

Сег стукнул костылем погромче. Димир вздрогнул, вскочил. В единый миг подлетел к Сегу, взял под руку, подвел к алтарю. Подал мантию, амулеты, кадильницу. Стул подал. Сег все время обряда уже стоять не мог, садился. И то — зачем стоять?! С барабанчиком плясал Димир. Он же пел гимны. Сег лишь разжигал травы в кадильнице и подсказывал иногда, что делать дальше. Да и эти подсказки уже не были нужны.

Димир подошел с подносом, уставленным жертвенными подношениями, чтобы Сег перед обрядом все проверил. Сег принял поднос, мимолетно взглянул в лицо мальчика и вздрогнул. Синие глаза Димира вдруг стали желтыми, с узким вертикальным зрачком, будто глаза зверя или ящерицы. Старик моргнул, и все исчезло. Эх, старость пришла. Из ума начинает выживать, вот и мерещится всякая дрянь. А может, это злые духи одолевают, потому как сил противостоять им почти не осталось. Духам нравится пугать и смущать людей. Надо же им как-то развлечься в своем бессмертии.

Вдвоем вечерний обряд завершили очень быстро. Димир снова тщательно убрал зал, зажег светильники и отпросился у Сега сходить домой. На улице было еще совсем светло, до ночных обрядов времени оставалось достаточно. Надо хоть чем помочь отцу в хозяйстве. Совсем он дом забросил: день и ночь в храме. Скорей уж родила бы Янелька отцу помощника. Да когда еще этот помощник подрастет?! Толк от него будет очень нескоро. Долго придется разрываться между богами и семьей.

Димир вздохнул. Все видят в нем преемника Сега, а сам он до сих пор колеблется. Думает об этом почти все время: дома бессонными ночами, в храме во время обрядов, отчего обряды становятся пустым действом, причем, похоже, Сег это замечает. Недаром он иногда так пытливо вглядывается в своего молодого помощника. Смотрит, но пока молчит.

Да что толку думать да сомневаться?! Каждому понятно, что лучше быть жрецом, чем небогатым ремесленником или крестьянином. Прыгать от радости надо, а не мучиться сомнениями. Во всем зависеть от богов? А разве крестьянин от богов не зависит?! Гораздо больше, чем жрец! Димир мотнул головой, решив прекратить бесполезный спор, который он долгое время вел с самим собой.

Тоска запустила когти в самое сердце. Он совершенно беззащитен. Перед болезнями, старостью, смертью. Перед богами, перед графским управляющим. Может достаться глупая, неумелая жена, могут родиться непутевые дети… Град, неурожай, да мало ли еще что! Эта тоска не давала спать по ночам, заставляя кусать подушку, чтобы домашние не слышали стонов. Но при свете уходящего дня тоска не обрела полную силу, и Димир с ней справился, несколько раз глубоко вздохнув.

Оказалось, он зря торопился домой. У отца закончились доски, и он ушел в лес, чтобы выбрать подходящее сухое дерево. Янелька, только заслышав его возню в сенях, отскочила от зеркала и немедленно заныла, что, вот, неизвестно, то ли получится из Димира жрец, то ли нет, и скорее всего, что не получится. А Терхо дома нет, и пасынка дома нет никогда, а дел полно. Не может она, слабая женщина с дитем в животе всю тяжелую работу делать!

Димир, немедленно наполнившись злостью, нарочно загремел ковшом в ведре с водой и про-ворчал сквозь зубы:

— Для работы и пришел! Что делать надо, говори скорей!

Янелька кивнула на бельевую корзину в сенях.

— Отполоскать надо. Донеси корзину до реки, а я уж отполоскаю. Подождешь меня там малое время, и обратно корзину принесешь.

Димир разозлился еще больше, но укорил себя, сделал глубокий вдох и сказал, как ему показалось, очень убедительно:

— Поздно уже. Пока дойдем, пока будешь полоскать, совсем стемнеет. Обратно в темноте идти по обрыву долго, да и опасно, споткнешься еще. А я на ночной обряд могу опоздать. Сегодня канун рождения луны, надо светильники жечь, небесным повитухам светить. Завтра давай, с утра.

Янелька сразу завизжала:

— Завтра! Всегда завтра! Да завтра утром ты после ночного бдения спать завалишься и до обеда продрыхнешь! Знаю я тебя! И папашка твой небось в лесу у костра заночует, а оттуда прямиком к Дынке порысит, пивом наливаться! Никто мне не поможет! И белье закиснет, еще плесенью покроется! Ваше же, штаны да рубахи! Вот не стану ничего делать! И кормить не стану! И хоть провалитесь!

Димир поморщился от пронзительного голоса мачехи. Нахлынувшую ярость превозмогало трезвое рассуждение о том, что вот сейчас эта дура оборется, да еще сама схватится за корзину, и, обереги боги нас от этого, повредит ребенку. А виноват во всем будет он. Уж Янелька распишет как надо, нажалуется и отцу, и Сегу. Нечего делать, придется тащиться с ней на реку. Но тогда в храм ни за что не поспеть!

Он подумал, потом нашарил к кармане клочок бересты, уголек и торопливо нацарапал записку старшему помощнику Сега, униженно прося того помочь сегодня старику провести обряд. Хлопнув дверью, вышел на улицу, подозвал и озадачил соседского ребятенка. Вернулся в дом, молча подхватил корзину, рванув за одну ручку так, что крышка отлетела и ручка чуть не оторвалась. Водрузил на плечо и вышел, зацепившись в дверях за косяк, так что из корзины что-то вывалилось. Его переполняла досада. Теперь он будет заниматься стиркой с Янелькой, и это вместо красивой, торжественной церемонии, вместо общения с богами! Он был готов убить мачеху.

Визжащая Янелька на полуслове заткнулась, подхватила упавшие вещи, и припустилась следом. Димир шагал очень быстро и не оглядывался. Как там за ним Янелька поспевает, ее забота.

Янелька, пыхтя и непрерывно вопя, пыталась его догнать. Платок ее сбился набок, волосы растрепались. Она охала и задыхалась.

Тропинка к реке петляла по крутому берегу. Димир на повороте остановился поудобнее пере-хватить корзину и перевести дух. Тут Янелька наконец его догнала и налетела, как недавно окотившаяся кошка на собаку. С искаженным от ярости лицом она завопила:

— Ты меня нарочно убить хочешь?!

Димир, злость которого от быстрой ходьбы и возни с тяжелой ношей немного улеглась, с удивлением спросил:

— Ты же сама хотела скорей, чтоб до темноты управиться?!

Он глянул в белые от ярости глаза Янельки и попятился. Она потрясла кулаками перед его лицом и изо всех сил толкнула в грудь. Димир по всему должен был рухнуть с обрыва вниз, но ему удалось схватиться за ветки небольшой ивы и устоять на ногах. Янельке повезло меньше. Изпод ее ног обвалился пласт земли, и она повисла над обрывом, зацепившись одной рукой и юбкой за ту же несчастную иву, корни которой теперь наполовину торчали наружу. Пальцами другой руки она скребла край тропинки и истошно орала на пасынка:

— Что замер?! Руку давай, руку, дурак! Ты нарочно меня столкнул! Все отцу твоему скажу, скотина, мерзавец! Убить меня хотел!

Димир, оцепенев, стоял и смотрел на злобное лицо мачехи, на ее разинутый рот и выпученные глаза, на пальцы, царапающие землю, словно старающиеся добраться до его горла. Вспомнилось вдруг одиночество в ночном лесу, тычки, оплеухи, горелые корки, торопливо проглоченные в углу, страх. Он словно раздвоился: одна половина осталась здесь, на речном берегу, а вторая перенеслась в знакомую, не страшную теперь сырую пещеру. Тьма задвигались, зашуршала чешуей, зашипела, засверкала сотнями зеленых глаз.

Димир глубоко вздохнул и с отчаянным криком:

— Прими эту жертву, Чартеж! — изо всех сил ударил ногой под корни еще цепляющейся за землю ивы.

Ужасный вопль сорвавшейся вниз Янельки слился с торжествующим ревом змеиных голов. И в этом реве и крике еле прозвучал слабый детский плач, тут же замолкший. Димир совсем забыл про Янелькиного ребенка. Как он мог?! Он стоял на краю обрыва, оторопело смотрел вниз и думал об этом, пока внизу не зазвучали тревожные восклицания припозднившихся на реке женщин. Тогда мальчик повернулся и побежал. Он бежал, не видя, куда ставит ноги. В его глазах кружилась тьма, заполненная торжествующим шипением.

Когда колотящееся от бега сердце выпрыгнуло из груди и начало судорожно пульсировать во рту, уже стемнело. Не поняв толком, куда привел его безумный бег, Димир забился в какую-то нору, в узкое углубление в земле, окруженное с трех сторон кустами и высокой травой, а с четвертой стороны вроде бы поднимался холм или гора. Скорчился, обхватил себя руками и привычно вгляделся во тьму. Вот что в последние дни у него в избытке. Тьма была и вокруг, и внутри. Огромная змеиная голова придвинулась к самому лицу, зубастая пасть дохнула зловонием, сверкнули зеленые глаза. Все, как обычно. Только сегодня голова улыбалась. Надо же, она и улыбаться умеет! Но что это была за улыбка…

Димир собрал все свое мужество и, с трудом совладав с трясущимися губами, спокойно спро-сил:

— Ну, теперь доволен? Помнишь, ты обещал мне Дар?!

Жуткая пасть затряслась в шипящем хохоте.

— Раз-с-с-с-зве я ч-ч-что-то обещ-щ-щ-щал? Я говорил, ч-ч-что у меня ес-с-с-сть вс-с-с-се, ч-ч-ч-что тебе нуж-ш-ш-ш-но! Но я ни-ч-ч-чего не обе-щ-щ-щал!

Димир похолодел, сжал от ярости кулаки. Попытался ударить по чешуйчатой харе, но кулак прошел насквозь, не причинив чудовищу никакого беспокойства. Крикнул угрожающе, хотя голос прерывался рыданиями, а губы неудержимо прыгали:

— Ты… Ты поплатишься! Я… Я тебе отомщу!

— Да бро-с-с-сь! Ч-ч-что ты мне с-с-сделае-ш-ш-ш-ь?! Не надо с-с-со мной с-с-сориться! Вырази мне поч-ч-ч-тение. Я ведь могу и разгневать-с-с-ся!

— Убирайся! — нахлынуло равнодушие. Димир уткнул голову в колени и замер.

Ухо обожгло горячее смрадное дыгание.

— Не пла-ч-ч-ч-ь. Ж-ш-ш-ш-ертва бож-ш-ш-ш-еству — благое дело. Не бой-с-с-с-я. Я тебя не покину.

Димир оттолкнул лезущую в лицо морду.

— Уходи. Я отрекаюсь…

Зашипело в другом ухе.

— Не торопи-с-с-с-ь отрекать-с-с-с-я! У тебя е-с-с-с-ть Дар! Он был у тебя в-с-с-с-егда! Ина-ч-ч-ч-е вы с-с-с ма-ч-ч-ч-ехой не на-ш-ш-ш-ли бы дом вол-ш-ш-ш-ебника. Неуж-ш-ш-ш-ели ты думал, ч-ч-ч-то любая деревенс-кая ду-ра мож-ш-ш-ш-ет вот так, запро-с-с-с-то, без пригла-ш-ш-ш-ения, завалиться в го-с-с-с-ти к Рахту?!

— А как же волшебник? Он сказал…

— Никому не верь на с-с-с-лово!

Большая змеиная голова вновь закачалась-захохотала, зашипела сотней голосов. Или это было эхо?

— С-с-с-луж-ш-ш-ш-и мне! Иначе погибне-ш-ш-ш-ь! Домой возвращ-ш-ш-ш-ать-с-с-с-я нельзя. Я помогу! Иди с-с-сейч-ч-ч-ч-ас-с-с к Рахту. У него беда, ему нуж-ш-ш-ш-ен помощник. Он тебя примет, девать-с-с-с-я ему некуда, примет! С-с-с-ынок — то его бес-с-с-таланный с-с-сбежал!

Димир вновь оттолкнул чудовище.

— Какой из меня помощник? Я ничего не могу. Я не умею пользоваться Даром, который, как ты говоришь, у меня есть!

Из темноты на Димира надвинулись сотни разъяренных глаз и оскаленных пастей.

— Не разочаровывай меня, мальч-ч-ч-и-ш-ш-шка! Я с-с-сам тебя уч-ч-ч-ил! Попробуй только опозорить меня, и ты пож-ш-ш-ш-алееш-ш-ш-ь! Ш-ш-шевелись!

Стены пещеры стонали и плакали. Среди множества голосов мальчик различил один, такой знакомый, и вместе с тем непривычно жалобный, молящий. И еще тихо пищал младенец.

Димир вытолкнул из себя шипящую, шуршащую тьму. Долго сидел, обхватив себя руками. Когда начало рассветать, встал.