Князь Пушкин

Глава 9

За дороги я не напрасно переживал, стоило нам с тракта свернуть на дорожку, ведущую к селу, как начались такие колдобины, что я всерьёз за карету начал переживать.

Село Велье расположилось меж трёх озёр, но лишь одно из них можно считать большим — это озеро Велье, раскинувшее свою водную гладь на более чем четырёх квадратных километрах.

— Проточное озеро Велье богато рыбой, сапропелем, а его вода считается самой чистой во всей Псковской губернии, — докладывал мне доро́гой Виктор Иванович, убедившись, что я в отличии от деда не придремал по пути, — Пока ещё в озере присутствуют маточные стада пеляди и чудского сига, но уже через шестьдесят лет их подчистую изведут.

— Поправь меня, если ошибаюсь, сиг же у нас к семейству лососевых относится? — оживился я при упоминании тех рыбных деликатесов, которые можно приготовить из этой чудесной рыбы.

Этот мир пока ещё не знает достоинств хе по-корейски и строганины. Какое упущение!

— Именно так, как собственно и пелядь. Она тоже из этого же семейства, и по своему очень даже хороша.

— Пелядь… — пощёлкал я пальцами, вспоминая, — Это же вроде такая же некрупная рыбёшка, как вобла? Помню, когда-то под пиво меня ей угощали.

— Местная пелядь вырастает до полуметра в длину и достигает веса в три килограмма, — не согласился тульпа с моим представлением о семействе сиговых.

Ну, так-то да, я же попал в те славные времена, когда рыбы в реках и озёрах водилось столько, что в воду было страшно без трусов зайти, если старикам верить.

Кстати, пока нас дамы не слышат. Где бы ещё их взять, эти трусы. В продаже имеются только кальсоны до колена и исподние штаны, до ступни. У Пушкина — старшего, то бишь моего отца по паспорту, подштанники были представлены и в более сложном варианте — с некоторым подобием корсета выше пояса, позволяющим ему утянуть живот. А вот сами трусы, в любом их проявлении, у торговцев отсутствуют.

Тем временем и само село вдалеке показалось, но перед этим дорога радовала нас шикарным видом озёр и богатым смешанным лесом на их берегах.

— Чем ещё порадуете, Виктор Иванович? — поинтересовался я у тульпы — всезнайки.

— Неплохими запасами торфа за озером Чадо, что буквально в шаговой доступности от вашей будущей усадьбы и тем, что сапропель пока, как удобрение под лён ни кем не используется, и очень зря. Ну, и специалиста по землепользованию не помешало бы вам найти. Сейчас у крестьян трёхполье, и то, в лучшем случае. Переход на пятиполье, с добавлением даже незначительного количества удобрений и сапропеля, может раза в полтора поднять урожайность, если соблюдать элементарные правила агротехники, — дотошно изложил Виктор Иванович.

Вот чем он мне нравится, так субординацией. Он всегда на «вы», не то что та же беспардонная Лариса.

— Так нет же у меня илососов? Опять что-то изобретать? И как эту полужидкую субстанцию потом на поля вывозить?

— Со льда ковшами пусть черпают и на берег свозят, в деревянные короба. За зиму сапропель вымерзнет и влагу потеряет. Станет значительно легче по весу. Так что без особого труда крестьяне поля им удобрят. Даже легче, чем навозом выйдет. А вам бы помол апатитов в муку не помешал. Их не так уж много и нужно, чтобы уже к концу следующего лета результат увидеть. Валковую мельницу для помола я в чертежах хоть на водном колесе, хоть на конской тяге готов представить. Затраты копеечные выйдут, по сравнению с конечным результатом. Да, не суперфосфат, но быстро, просто и дёшево.

— Виктор Иванович, побереги мою голову. Вот когда я найду хоть какое-то подобие агронома, тогда и блеснёшь талантом, а сейчас мне бы понять, не стану ли я банкротом, подписавшись на убыточные земли. Или всё-таки мне от них нужно отказаться?

— Так как тут откажешься? Вы хотя бы на лес посмотрите! — ткнул тульпа пальцем в оконце кареты.

— Да, леса здесь хороши. Наверное, грибов в них полно, — помечтал я вслух, вспоминая, когда я в последний раз в своём мире на «тихую охоту» выбирался.

— Александр Сергеевич! Это же мебель! Золотое дно по нынешним временам! Чтобы вы понимали, мебель здесь не покупают, а наследуют, как ценность великую! И так будет продолжаться ещё очень долго.

— Верю. Недаром у Ильфа и Петрова в «Двенадцати стульях» те же мебельные гарнитуры, как именные шли. И ведь лет-то сколько прошло, а мебель так и осталась в цене!

После замечания тульпы про мебель я уже по-другому осматривал окрестности, подмечая, где и какими лесами богаты эти места. Лес в основном шёл смешанный, но иногда сосновый бор шёл целыми участками, а иногда и приличная по размерам берёзовая роща блестела осенним золотом листвы.

Понять меня просто. При наличии мастера, который с пониманием может работать с перлом Материи, заточенным на дерево, с древесиной можно делать, что угодно. Хоть выжать её досуха, как вряд ли какая сушилка сможет, хоть в косичку завить, если фантазия и мастерство позволяют.

— Люди, Виктор Иванович, их же нет! В том смысле, что нет мастеровых, кто на той же лесопилке сможет работать, — поделился я проблемой, которая порой приводила меня в отчаяние, на корню убивая все светлые мысли и идеи.

— У вашего деда лесопилка есть, — пожал тульпа плечами, — Если хорошенько Петра Абрамовича попросить, так он и мастерами и работниками поделится, хотя бы на первое время, а там, глядишь, и свои найдутся, если их правильно заинтересовать. Лучше сразу молодёжь в подручные набирать. Они быстрей всё схватывают.

— И чем я их заинтересую?

— Деньгами и вольной.

— Вольную выписать? Так они тут же разбегутся. Кинутся в город, мечтая о лёгких и быстрых заработках.

— А если договор ряда заключить, по всем правилам? Скажем, отработал парень три года на той же лесопилке, да на хорошей зарплате, и получай вольную. И свободен, и при деньгах.

— Думаете, спасут меня три года? — почесал я в затылке.

— Так половина из них переженится к тому времени. Куда им от семьи потом бежать? Но заработки должны быть хорошие. Такие, чтобы ребята могли с гордостью родственникам в глаза смотреть. Тогда и от работников на любое другое производство у вас отбоя не будет.

— Хех, таким макаром у меня скоро крепостных не останется, а я только полноценной помещичьей жизнью собирался пожить, — пошутил я.

— Так в Велье и нет крепостных, в полном понимание этого слова. Они — государевы крестьяне теперь, как и были до тех пор, пока Велейскую волость наши Императоры своим вельможам не стали жаловать. Но к добру это не привело. Два самых крупных крестьянских бунта в губернии состоялись именно здесь. Армию пришлось подключать, чтобы с двумя тысячами мужиков справиться. Так что вас, помещика новоявленного, местные жители точно в штыки встретят, точней говоря, в вилы. Сейчас-то у них свобод побольше, чем у крепостных, пусть и ненамного, но что есть, то есть. И поверьте мне, даже за эту малость люди готовы будут костьми лечь.

— Да уж, подкузьмила мне Императрица! — только сейчас сообразил я, насколько «радостно» меня народ воспримет, и сколько трудов уйдёт, прежде чем я доверие упёртых крестьян смогу заслужить.

И как назло — никакого инструмента пропаганды в голову не приходит. Нет ни радио, ни телевизора и даже те же листовки бесполезны, так как грамоте далеко не все крестьяне обучены.

— Виктор Иванович, а церковь мне может помочь? — вроде бы нашёл я выход, пусть и не самый дешёвый, но вроде бы вполне действенный.

— Церковь? Может, конечно же. Вот только у вас под боком Опочецкий уезд — один из наиболее подверженных влиянию староверов, а на ваших будущих землях деревня Марфино находится, с раскольничьей моленной при ней.

— Опять не слава Богу… Хотя, что мне эти староверы? Их же немного?

— Так-то, немного, — согласился тульпа, — Вот только очень скоро староверы в купцы пойдут, и довольно успешно станут дела вести. Лет через тридцать, если летописи не врут, вся Велейская волость ими будет выкуплена, и не только она. А сейчас крестьяне стали дворцовыми, так как земли были переданы в удельное ведомство Опочецкого уезда, а «помещиков над крестьянами уже не было, что также способствовало возможности исповедовать старую веру», — процитировал мне Виктор Иванович, выделив цитату голосом.

— Ещё того не легче! — возмутился я появлению столь необычных конкурентов.

Нет, в моей прошлой жизни кого только в конкурентах не было. И чиновники, и олигархи, и чины из силовых ведомств, даже эстрадные звёзды порой встречались, но я же не разорился, а вовсе даже наоборот. Да, порой теряя что-то, но затем с лихвой отбивал потери, присоединяя к своим компаниям предприятия вчерашних недоброжелателей, тем самым увеличивая свою долю в нужном сегменте рынка. Иногда такие схемы приходилось закручивать, что рассказывать долго. Так неужели я, со своим опытом, и со староверами не справлюсь?

— А вот и Велье показалось! — отвлёк меня Виктор Иванович от размышлений.

— Пётр Абрамович, подъезжаем! — толкнул я деда в бок, чтобы он успел привести себя в порядок перед выходом.

Что могу сказать…

Первое впечатление: — красиво у них тут. С природой селянам однозначно повезло. Но всё очень бедненько, неухожено и грязюка на улицах такая, что впору резиновые сапоги первым делом начать изобретать.

— Пётр Абрамович! — радостно проорал мужчина, выскочивший на крыльцо бывшей помещичьей усадьбы, ныне пребывающей в унылом состоянии, и тут же поправился, — Простите, Ваше Сиятельство. Это я на радостях.

— Никифор Иннокентьевич, не так ли? — прищурился дед, явно напрягая память, — Селивёрстов?

— Так, именно так. Вот, только намедни из газеты узнал про ваш титул новый, а тут и вы сами, как гром среди ясного неба. А ведь мы в последний раз виделись, когда вы ещё предводителем дворянства были. Не припоминаете? Вы тогда ещё прощальный званый вечер в Дворянском Собрании закатили.

— Как не помнить. А вы-то здесь каким образом очутились? — свернул дед с явно опасной темы, так как мне было видно, каких усилий ему стоит вспомнить этого человека, достаточно безликого на вид.

— В качестве губернского секретаря исполняю обязанности представителя удельного ведомства Опочецкого уезда.

— О, вот вы-то нам и нужны. Можно сказать, мы прямо в цель с первого раза попали, — обрадовался дед.

— Тогда не изволите ли в дом пройти. Там у меня, правда не прибрано, но насчёт ужина я тотчас распоряжусь, — засуетился господин Селивёрстов.

— И поужинаем, и переночуем у вас, — по-хозяйски тут же нашёлся Пётр Абрамович, — И напитки мои оцените. Вроде весьма недурственные. Как знал, с собой захватил.

Ай да Ганнибал! На ходу подмётки рвёт!

Думаю, и часа не пройдёт, как после дегустации дедовских наливок и водки трёх сортов, губернский секретарь нам выложит всё, как на духу.

Собственно, основное я услышал значительно раньше. Почти в самом начале беседы.

Вельские земли включали в себя сорок шесть с половиной тысяч десятин* пахотной земли. Плюс семьсот тридцать три — неудобья, и больше тысячи — чересполосицы, как здесь называют берега рек, болот и озёр, которые меняют своё положение и учёту не подлежат, а то и границы соседних участков, не привязанные к твёрдым ориентирам.

* 1 десятина земли — это 1,0925 гектара.

Ко всему этому громадному земельному наделу прилагалось пять тысяч сто восемьдесят семь ревизских душ, проще говоря — лиц мужского пола самого разного возраста.

— Твою ж дивизию! — высказал я своё впечатление от услышанных цифр, когда мы разошлись заполночь спать и я остался один на один с тульпой, — Сколько же земли! А я — ни разу не агроном!

— Александр Сергеевич, а вы поля внимательно рассмотрели? — вкрадчиво поинтересовался у меня Виктор Иванович.

— Было бы, на что смотреть. Такие же жалкие колоски, что и у деда на полях. Эх, вот в моём мире пшеница колосилась, так колосилась! А рожь как стояла!

— А какие сорняки на полях растут, запомнили?

— Мы что, сорняки собираемся выращивать? — ехидно поинтересовался я в ответ.

— Конечно нет, но всё же вспоминайте, что вы видели. Это важно.

— Ромашку видел, — начал я загибать пальцы, — Крапиву, лебеду, местами иван-чай был, но в малом количестве. И что?

— А то, что по сорнякам можно определить кислотность почв. И здесь она очень хорошая. Почти нейтральная.

— Замечательно, но что нам это даёт?

— Были бы почвы кислые, их пришлось бы известковать, но при уровне нынешней техники и транспорта такая задача архисложная и дорогая. Но без этого на хороший урожай можно было не рассчитывать. А так — есть над чем подумать. Ой, как есть! Вы спать ложитесь, а я пока память поворошу. Надо же — какие интересные задачки вам жизнь подкидывает! Я в восторге!

Утром позавтракали, чем Бог послал, а послал он очень даже немало, и пока дед с губернским секретарём качество рассолов оценивали, отходя от вчерашнего, я успел у Селивёрстова про землепользование выспросить.

Оказывается, был тут ещё не так давно агроном, из шибко умных и образованных. Два года он бился, пытаясь сиволапых крестьян приучить, как надо пользоваться инвентарём, закупленным по его заявке, но прошлой осенью послал всех к чёрту, написал докладную записку, да и был таков.

К счастью, второй экземпляр записки у Селивёрстова сохранился и Никифор Иннокентьевич разыскал её для меня, отдав в руки под обещание, вернуть в следующий же приезд.

Так что обратная дорога у меня прошла весело, если кто хочет посмеяться над тем, насколько удобно читать в трясущейся карете мелкий убористый почерк.

Записка эта очень интересна, в ней господин агроном заявляет, что он получил хозяйственное образование в высшем агрономическом заведении, после которого был послан для усовершенствования за границу и, наконец, заведовал хозяйством казенной фермы, где убедился, что у нас «неприменимы те улучшенные способы полевозделывания, которые употребляются за границею, что мы не можем употреблять улучшенные орудия, разумеется, вследствие недобросовестности русского крестьянина. А так же из-за невежества и бессовестности батраков, безответственности и известных нам качеств русского крестьянина относительно его пренебрежения и невнимания к чужой собственности».

Короче, за два года крестьяне всё ему переломали, и не по разу, а также «каждый день теряли детали различных частей снарядов и инструментов».

Агроном, конечно же, свалил все на недобросовестность, невежество и прочие дурные качества русского крестьянина и пришел к убеждению, что с таким народом ничего не поделаешь, забраковав все улучшенные орудия труда.

Затем, на основании различных соображений, агроном пришел к заключению, что у нас неприменима плодосменная система, что мы не можем сеять клевер, не можем употреблять искусственные туки, улучшать скот и так далее.

Апофеозом стал вывод о том, что «все хозяйства должны оставаться при старой трехпольной системе хозяйства, отдавать земли на обработку крестьянам издельно, с их орудиями и лошадьми, вести такое же скотоводство, как прежде», словом, делать то, что делается ныне в падающих год от году помещичьих хозяйствах.

Конгениально!

Виктор Иванович, который читал сей опус, устроившись у меня за плечом, ржал, как лошадь, со смаком декламируя особо вкусные места, и тут же вставляя в них свои ехидные комментарии.

А вот мне вдруг стало не смешно.

Скажу больше того — этот агроном, как узкий специалист, в чём-то даже прав и его рассуждения были основаны на длине того поводка, дальше которого он уже вступит в область вопросов, находящихся вне его компетенции.

Русский крестьянин хитёр и изворотлив. Его жизнь к этому приучила. Недостаток образования и ширины кругозора народ компенсирует смекалкой и житейской мудростью. И ради непонятной и ненужной ему идеи мужик жилы рвать не будет.

Кому охота горбиться на неоплачиваемой барщине?

Положа руку на сердце, я бы и сам поломал к чертям собачьим все эти приспособления, чтобы не кормить овода и мошку весь световой день.

Нет, принудительный рабский труд своё отжил.

И агроном не прав. Дело вовсе не тупом крестьянине, а в отношении к нему.

Но одна только мысль о том, что крепостным крестьянам надо платить за труд вызовет целую революцию в обществе. Почище той, бестолковой, которую попробовали чванливые декабристы изобразить. Они, по сути, пытались стать проводниками буржуазной революции, представляя себя первыми среди равных.