Князь Пушкин

Глава 1

С утра шёл мелкий дождь, но после обеда распогодилось и сейчас даже солнце временами выглядывает. Тем не менее, воздух сырой и густой словно кисель. Под ногами опавшие листья да пожухлая трава. На одинокой раскидистой осине сидит стая ворон и наблюдает за разворачивающимся действием.

— Судари, не желаете ли примириться? — в очередной раз задаёт один и тот же вопрос распорядитель, выбранный из среды секундантов.

Киваю на противника, мол, что он ответит. Соперник, молча, мотает головой.

— Ну, на нет и суда нет,– тяжело вздыхает распорядитель, и мы с противником берём в руки по пистолету, — Напоминаю условия. У барьера стоите неподвижно, по команде «раз-два-три» на счёт «три» стреляете. К барьеру.

Барьер обозначен двумя саблями, воткнутыми в землю на расстоянии пятнадцати шагов. Условия дуэли самые худшие, какие только можно придумать, поскольку при одновременном выстреле погибнуть могут сразу двое. Пистолеты новые и не пристрелянные, так что шансы куда-нибудь попасть у нас обоих примерно одинаковые.

Подойдя к сабле, встаю по направлению к противнику правым боком и кивком даю знать, что готов. Соперник делает то же самое.

— Раз,– слышится голос распорядителя, я разгибаю локоть и навожу ствол пистолета на цель.

— Два,– выдыхаю и готовлюсь выстрелить.

— Три,– нажимаю на спусковой крючок, собачка высекает искру на пороховую полку и слышится два выстрела.

Стая ворон, с громким карканьем медленно и вальяжно взлетает с дерева и набирает высоту. Вокруг меня дымище и запах сгоревшего пороха. Судя по ощущениям, я не ранен. Сквозь дым смотрю в сторону лежащего на земле противника.

Хоть я и не спешил, но всё равно раньше секундантов и врача оказался около уже бывшего соперника:

— Кюхля, хорош валяться. Я тебе всего лишь каблук на сапоге отстрелил.

Приятель посмотрел на свою обувь и поднял на меня глаза, в которых читался всего один вопрос: «Как?»

А вот так. Перед выстрелом я от ствола пистолета до каблука сапога Кюхельбекера создал воздушный тоннель, по которому и летела пуля. Этот трюк вместе с Серёгой я целых три часа за Фонтанкой осваивал. Извёл почти весь запас пороха и пуль, что мне с пистолетом в подарок достались. Стрелял в мишень на берёзе до тех пор, пока пять подряд выпущенных пуль не легли одна в другую. Не хватало мне ещё приятеля подстрелить.

— Вставай уже, — подал я руку однокласснику, — Простынешь.

Вилли не отказался от помощи и уже через мгновение я очищал его от налипшего мусора.

— Ну что? Мир? — протянул я ладонь приятелю в тот момент, когда к нам уже подошли наши однокашники.

— Конечно, мир, Сашка! — воскликнул Вилли, и начал меня обнимать.

— К Талону, обмыть мировую? — предложил я во всеуслышание, и, спохватившись, тут же добавил,– За мой счёт.

— А, поехали! — махнув рукой, согласился приятель под одобрительные возгласы одноклассников.

Рассаживаясь по каретам, я попросил друзей, чтобы позволили нам с Кюхлей доехать до ресторации наедине — уж очень мне хотелось поговорить с приятелем тет-а-тет. Однокашники прекрасно всё поняли и расселись в две оставшиеся кареты.

В двух словах произошло следующее.

В пятницу вечером в ресторане, Кюхле по-пьяни какие-то мои слова показались оскорбительными. Все друзья встали на мою сторону и принялись убеждать пьяного Вилли в его неправоте, но, тем не менее, вызов мне был брошен. Я, как мог, пытался успокоить друга, но он только и знал, что твердил о дуэли, а затем и вовсе убежал из ресторана.

На следующее утро ко мне пришли Иван Пущин с Антоном Дельвигом, и сообщили, что Кюхля настроен серьёзно и ничего не хочет слышать о примирении без поединка. Я готов был на всё, лишь бы Кюхельбекер отменил вызов. Даже оставил за ним выбор оружия и правил поединка. Всё утро друзья бегали от меня к Вилли в надежде, что тот передумает, но приятель всё глубже и глубже закапывал себя в яму, затребовав под конец поистине самоубийственные правила дуэли.

Завершилось всё тем, что Иван вызвался стать моим секундантом и заверил, что привезёт на дуэль своего полкового доктора с хирургическим перлом. Дескать, офицер проверенный, не болтливый и спас жизнь не одному дуэлянту. Антону ничего не оставалось, как стать секундантом Кюхельбекера.

Стреляться договорились на воскресное утро, а в случае непогоды перенести дуэль на послеобеденное время. Что впрочем, и произошло. Разве что перед самым отъездом к доктору, к Пущину и Дельвигу присоединились Николай Корсаков и Александр Бакунин. Откуда эти двое взялись, я не спрашивал, но думаю, что Антон постарался.

Знал ли я, что Вилли не выстрелит в меня или будет намерено стрелять в молоко? Знал, но не был уверен. Поэтому на всякий случай прикрыл голову плотным воздухом.

Мог ли я не стрелять в Кюхлю? Конечно, мог, но нужно было дать понять приятелю, что и лучшего друга порой можно разозлить. А заодно и остальным столичным бретёрам их место показал. Пусть попробуют мой выстрел повторить, на заказ отстрелив у друга каблук.

— Вилли, — начал я, — Объясни мне, что с тобой случилось? Нормально ведь сидели. Веселились. Болтали. Ананасы с рябчиками шампанским запивали. Какая муха тебя укусила?

Как и ожидал, Кюхля не проронив ни слова, только губы кусал. Не люблю читать нотации, но придётся. Иначе с таким отношением к жизни она быстро закончится.

— Вилли, ты мой и друг, а про друзей я никогда слова плохого не скажу. Не знаю, что оскорбительного ты услышал, но я ведь готов был перед тобой извиниться, даже зная, что ни в чём не виноват. Зачем ты дело до дуэли довёл? Жить надоело? Так я тебе одну вещь скажу, о которой из молодёжи мало кто знает — дуэлянтов не отпевают в церкви и хоронят за погостом. Знаешь почему?

— Потому что церковь приравнивает дуэль к самоубийству? — поднял на меня глаза приятель,– Почему же тогда сам не отказался?

— А ты посмотри со стороны, как бы выглядел мой демарш. Кавалер золотой медали «За храбрость» испугался брошенного вызова. Что мне оставалось делать, если все наши одноклассники не смогли отговорить тебя от поединка?

— Прости меня, Сашка,– уставился в окно Кюхля.– Я ещё в субботу понял, что вспылил без причины и не достойно повёл себя в ресторации, но отступать было стыдно.

— И решил, что будет нормально, если друг тебя пристрелит, а потом вместе с секундантами сядет за это в тюрьму, — хмыкнул я, — Так что ли, по-твоему?

— Я думал, что ты в меня не станешь стрелять, — вздохнул Вилли.

— Зачем тогда весь этот фарс с дуэлью был нужен? Можно же было просто сказать, мол, извини, Сашка, я был не прав. И на этом всё бы закончилось.

— Согласен,– кивнул Кюхля, — Глупо вышло.

Ох уж мне это дворянство, с её обострённым чувством достоинства, которое в нужное время засунуто в задницу и выставляется напоказ там, где это вовсе не нужно. Если ты за справедливость, то иди в судьи или адвокаты, а если смерти ищешь — то можно на Кавказ отправиться к генералу Ермолову. Зачем к друзьям-то цепляться?

До самой Мойки мы ехали молча. Злость на приятеля давно сошла на нет. Да и не было её, как таковой этой злости. Скорее не понимание того, что творится в голове у одноклассника.

— Вилли, следующий раз, если меня на дуэль вызовешь, я тебе ухо отстрелю, — в шутку ткнул я локтем в бок приятеля, когда мы въезжали на Полицейский мост. — И будешь ты после этого носить двойную фамилию Кюхельбекер-Безухов.

— Не-е, больше я друзьям вызовы не буду посылать, — заверил меня Кюхля.

— Ну, слава тебе, Господи, — перекрестился я, — Друзья Вильгельма Кюхельбекера отныне могут спать спокойно.

Утром следующего дня я вернулся с места бывшей службы, где оформлял своё увольнение. Процесс оказался недолог. Мне выдали обходной лист из шести пунктов, и уже на третьем пункте я потерял сто двадцать восемь рублей, возвращая в кассу ранее выданные мне подъёмные, потраченные на построение формы. С полностью подписанным обходным листом и распиской кассира о возврате денег я пришёл правителю канцелярии Коллегии иностранных дел Василию Алексеевичу Поленову.

— Увольняетесь? Жаль, Александр Сергеевич, очень жаль. Читал я ваши переводы. Тонкая работа, хочу заметить. Я и сам переводами грешу, так что имел возможность оценить, — сетовал он, накладывая на документы необходимые резолюции, — Не знаю причины, что на увольнение вас подвигла, но надеюсь — это взвешенное решение, а не юношеская блажь.

Василий Алексеевич и впрямь личность неординарная. Академик, писатель, биограф, талантливый переводчик стихов. Прямо гордиться можно, с какими людьми Пушкина жизнь сталкивала.

— А позвольте, я вам стих прочту. Тогда и причина станет понятней, и ваше мнение о стихах мне будет крайне любопытно услышать.

— Стихи? Нуте-с, попробуйте меня удивить, — вольготно раскинулся правитель канцелярии в кресле, что себе крайне редко позволял, будучи при исполнении.

Оду, написанную братом, я помнил наизусть, и с декламацией у Пушкина полный порядок, так что презентация стихотворения получилась вполне на уровне. Пожалуй, даже лучше получилось, чем перед друзьями в ресторане.

— Замечательно. Но рваный размер… Хотя — это тоже находка. Критики будут перья ломать, защищая или нещадно ругая столь вопиющее нововведение. Стихотворение сами сочинили?

— Брат постарался.

— И где же он служит? Отчего не у нас?

— Только поступать в пансион собрался. Мал ещё для службы, — позволил я себе лёгкую улыбку.

— Удивительное дело… Но вы говорили, что это произведение как-то с вашим увольнением связано?

— Государь высоко оценил наши старания в поисках затонувших сокровищ, приобретённых Екатериной Второй. Род Ганнибалов за удачно проведённую экспедицию получил княжеский титул, что и меня коснулось, а так же нам поручено довести дело до конца. И будьте уверены, мы не подведём. Вернём России ценнейшие полотна известнейших художников.

— Достойно, молодой человек! Очень достойно. Извините, что я в вас было засомневался, — промокнул Поленов платком уголки глаз.

Боже, сколько пафоса с моей стороны!

Зато какая красивая легенда пойдёт вскоре гулять по петербургским гостиным. Дверь-то у нас приоткрыта осталась, а за ней наверняка любопытные слушатели стоят. Ещё бы. Не каждый день в кабинете правителя канцелярии стихи с выражением читают.

Домой я вернулся за час до обеда. А там меня два письма поджидают.

Да каких!

Одно из Имперской канцелярии, а второе от Строганова.

Даже растерялся, не зная, за какое из них в первую очередь хвататься.

Начал с казённого. А там сухим канцелярским языком написано, что мне надлежит явиться в Канцелярию с документом, удостоверяющим личность, и иметь при себе сто рублей для оплаты пошлины за выдачу лицензии.

Эх-х, опять дилемма — то ли лезгинку броситься танцевать, то ли вприсядку пройтись…

Вместо танцев я выдохнул и подошёл к окну, настежь распахивая раму, чтобы промозглый воздух с Балтики охладил моё раскрасневшееся лицо.

Следующий конверт вскрыл, когда полностью отдышался.

Сергей Григорьевич был по-военному краток. Всего лишь сообщил, что заказанные им деньги к нему поступили и он готов к продолжению разговора.

Вот же конспиратор! Попади это письмо в чужие руки, и не понять будет, о чём идёт речь.

Понятно, что мы бы оба рискнули. Он — приобретением незаконного перла, а я — его изготовлением. Но тут большое спасибо государыне Марии Фёдоровне. Избавила она меня от деяний, способных привести к разногласию с Законом. Так что к изготовлению перла я уже завтра могу приступать вполне себе легально, не опасаясь дурных последствий.

Так-то у меня сложный период. Настало время сделать шаг в неизвестность, и осторожность должна была сослужить мне добрую службу. Я нырнул в мир редких материалов и необычных технологий, о которых прежде только слышал шепотом.

Создание столь могучего перла, который мы обсуждали со Строгановым — это не просто ручная работа, это настоящий искусство, требующее терпения, высочайшей концентрации и мастерства.

И я вовсе не через открытое окно почувствовал, как в воздухе повеяло вкусом свободы. На этот раз мне предстояло отказаться от многих условий и условностей, навязанных обществом, но я был к этому готов.

В ответном письме, которое я отправил нарочным в Строгановский дворец, по иронии судьбы находившемся в двух шагах от того ресторана, где мы недавно с приятелями отмечали получение мной княжеского титула, я предложил Сергею Григорьевичу встретиться в этом же ресторане для уточнения деталей, и желательно, не поздней среды.

Через несколько часов он ответил запиской, что отдельный кабинет в ресторане им заказан на среду, на восемь вечера.

За лицензией на производство перлов я поехал сразу же после обеда. Удивительное дело, но много времени хождение по Императорской канцелярии не отняло. Тут или графа Аракчеева заслуга, который всю свою жизнь с задержками и очередями боролся, или распоряжение обо мне поступило с такой резолюцией, против подписи под которой никто рисковать не захотел.

Как бы то ни было, а чуть больше, чем через час я вышел на Литейную и махнув извозчику, велел везти меня к ресторану на Мойке.

— Зачастили вы к нам, Ваше Сиятельство, — склонился в поклоне импозантный швейцар в ливрее.

Надо же, запомнил.

— Кухня понравилась, — щелчком пальца запустил я в воздух серебряный полтинник, тут же им легко пойманный без всякого применения магии.

В зале было пустовато, отчего я легко нашёл взглядом столик на четыре персоны, стоящий у окна. Самое то, что надо. Пей себе кофе со штруделями, и поглядывай на неспешную жизнь Невского проспекта.

Моя спокойная жизнь продлилась недолго. Не прошло и десяти минут наслаждения дорогой жизнью аристократа, как в зал ворвалась раскрасневшееся девушка и начала испуганно озираться по сторонам. Из-за её спины выглядывал швейцар, чего-то явно ожидая.

— А хороша, чертовка, — оценил бы её тот Пушкин, что был до меня, и Серёга наверняка бы с ним согласился, а я скептик.

Так, на четвёрочку барышня. И то плюс балл из-за худенькой фигуры и какой-то необъяснимой лёгкости движений. Так-то, задрали меня уже своим видом помещичьи дочки, которые зачастую пребывают в телесном состоянии, которое вот-вот предусматривает переход к дамам с картин Рубенса. И это с учётом того, что без корсетов я их не видел.

«Красавица на четвёрочку» явно была в панике, судя по тому, как растерянно она начала оглядываться, сначала на зал, а потом на двери за своей спиной. И не зря.

Мужчина, который вскоре вслед за ней появился, был настроен крайне решительно.

Пришлось мне вмешаться.

— Мадемуазель, как я рад, что наша встреча всё-таки состоялась, несмотря на все препоны, — обратился я к ней на французском, поднимаясь из-за стола, и едва заметно подмигивая.

— Мерси боку, — чуть слышно отозвалась она, принимая моё приглашение, — Я соврала швейцару, что приглашена. Сюда без мужчин обычно не пускают.

За свой столик я её усадил со всей положенной галантностью, и щёлкнув пальцами, подозвал к нам официанта.

— Заказ у барышни примите, — кивнул я ему, краем глаза отслеживая движения её преследователя.

— Мне стакан сельтерской, овощной салат и пару тарталеток с икрой, — на последнем, глянула на меня девица с вопросом.

— И на меня полдюжины тарталеток добавьте и пусть нам подготовят десерт. Вам какой нравится, голубушка?

— Вишнёвый, — прошептала барышня, глядя на меня вытаращенными глазами.

Ещё бы, обхаживаю незнакомку так, словно она у меня в лучших подругах числится. И про тарталетки догадалась, что я их для неё заказал.

— Значит вишнёвый, — жестом отпустил я официанта, — А теперь пришла пора знакомиться?

— Авдотья Истомина, балерина, — с некоторым вызовом глянула она на меня, слегка освоившись и выпрямив спину.

— И кто же вас преследует? — кивнул я на один из соседних столов, куда грузно опустился мужчина, скорей всего уже изрядно принявший на грудь.

— Это же камер-юнкер, граф Завадовский, — с придыханием сообщила мне юная особа, для которой и звание и титул преследователя имели ого-го какой вес.

— Он вам интересен?

— Губернский секретарь Грибоедов намедни утверждал, что он мне готов сто рублей заплатить за приватное выступление у них на квартире. И двести, если я ещё на день у них задержусь.

— Вы голой танцуете?

— Случается иногда, — потупила барышня очи, — Так-то для нас, тех, что из театрального училища, дело привычное. Нас как только баре не осматривали, когда мы в начинающих ходили. Одних только разных шпагатов по несколько раз приходилось делать по их распоряжениям, — простодушно поведала мне барышня

— Понятно, а сейчас вы почему от него бежали? — кивнул я на кипящего от гнева мужика, готового вот-вот ринуться в мою сторону.

— Похоже, он перепил и лишнего возжелал. Причём, прямо там, где меня нашёл, — на голубом глазу выдала балерина, словно она не понимает, что визит на съёмную квартиру, снимаемую парой молодых людей, в любом случае для неё закончится групповушкой.

— Но вы, как я вижу, не против?

— Они мне двести рублей за два дня предложили. А я сейчас у подруги живу, с Шереметевым рассорившись. Уже модисткам тридцать рублей задолжала, — продолжила печалиться балерина, вовсе не понимая того, что не вызывает у меня ни капли сострадания.

— Так давайте я его к нам позову, и вы все свои вопросы между собой мирно решите?

— Он точно меня бить не станет?

— При мне — никогда.

— Тогда зовите. Согласная я.

— Как его зовут?

— Александр Петрович Завадовский — граф. А Грибоедов — мой давний приятель и поклонник. У нас с ним ещё ничего не было, — откровенно поведала мне девушка из балетных.

Грибоедов мне знаком. В одной коллегии служили, и оба в переводчиках числились. До близкой дружбы дело не дошло, но при встречах раскланивались.

— Александр Петрович, а не выпить ли нам шампанского? — обратился я к Завадовскому, обращаясь к нему, как к приятелю.

— Вы к барышне Истоминой имеете отношение? — поднялся Александр Петрович из-за своего стола, ревниво поглядывая на балерину.

— Пока, ни в коей мере, — заверил я его, — Разве, что из почитания и любви к балету. Интересуюсь, чисто как ценитель. Позвольте представиться — князь Ганнибал-Пушкин, Александр Сергеевич.

— Граф Завадовский, Александр Петрович, — по инерции ответил мужчина, но тут же поправился, — Хотя откуда-то вы меня и так знаете.

— Земля слухами полнится, — неопределённо ответил я, поднимая бокал, — За знакомство!

— Но согласитесь, неплоха девица, — перешёл на откровения Заводовский уже после второго бокала шампанского, говоря про Истомину так, словно она не рядом с нами сидит.

— Хороша, слов нет, — не стал я с ним спорить.

— Грех, чтобы такая, да одному доставалась. И Шереметеву она вроде бы уже надоела. А вы, как я понял, балетом увлекаетесь?

— В меньшей степени, чем магией, — давно заметил я у графа кольцо с жёлтым перлом, который меня заинтересовал больше, чем балерина, но никак удобный момент не подворачивался, чтобы разузнать про него побольше.

— В перлах разбираетесь?

— И смею заметить, весьма неплохо.

— Тогда попробуйте определить сами, что у меня за перл, — стащил он кольцо с пальца и подал мне.

Вот это совсем другое дело. Сколько книги не читай, а вживую посмотреть, как и что другие Формирователи сделали, куда как наглядней. Изучал я перл недолго, меньше минуты. То же самое Движение, но запущенное наоборот. Тонкостью работа не блещет, на за смелость идеи можно многое простить.

— Полагаю, перл даёт эффект холода, и очень похоже, что завязан он изначально был не на вас, — возвратил я графу кольцо.

— Так и есть, — чуть скривил он губы, — Перл наследный, а для меня такой никто делать не берётся. Очень обидно, знаете ли. Я к своему привык и работать с ним научился вовсе даже неплохо. Вот только он у меня дай Бог, если в полсилы работает.

— Думаю, я бы смог вам помочь. Вопрос лишь в том, о каком размера перла мы говорим и в какие деньги вы рассчитываете уложиться. И ещё, вы не могли бы показать мне перл в работе? Так его лучше можно понять.

— Здесь? — насмешливо оглянулся Заводовский, — Как вы это себе представляете.

— Любезный, — щёлкнул я пальцами, подзывая официанта, — А принеси-ка нам шампанского. Лучшего, что у вас есть. Только в ведёрко с водой лёд не клади. Мы сами его сейчас сделаем.

— Наш человек! — взорвался смехом граф, довольный моей находчивостью, — А про заказ перла мы с вами обязательно поговорим, но попозже. Сегодня я немного не в том состоянии, чтобы серьёзные вопросы обсуждать.

А неплохо я в ресторан сходил!

И перл заморозки изучил, на который у меня большие планы, так как с кровью заказчиков придётся работать, а крови особый температурный режим нужен, и про себя информацию вкинул в тот круг «золотой молодёжи», куда мой Пушкин пока не вхож.

Моё благостное настроение испортил отец, которого я встретил по пути в свою комнату.

— Александр, ты пил? Посреди бела дня? Иди-ка проспись, а завтра мы с тобой серьёзно поговорим, — довольно грозно начал он вещать во всеуслышание, в ответ на что я лишь фыркнул и дальше прошёл.

Представляю, какой грандиозный скандал они мне с маман завтра закатят, когда узнают и про дуэль, и про то, что я со службы уволился. А в том, что они узнают, я нисколько не сомневаюсь.

Петербург только с виду большой город, но в нём все про всех знают.