Как повываешь?

Глава 34Уитли Уитт



Будь со мной полегче, кексик.⁹⁴

Когда я не сразу выхожу из тайной библиотеки, Коннор терпеливо ждет, пока я не прошмыгну мимо него. Его когти рвут перчатки дворецкого.

— Ты знала все это время, что происходишь из рода Ван Хельсингов, — его голос звучит низко и угрожающе.

Каменно-холодное выражение его лица говорит, что раньше я только думала, что он меня ненавидит, но вот она — настоящая ненависть. Сейчас его эмоции полностью скрыты, и он совсем не похож на мужчину, которого я люблю.

Я сглатываю ком в горле, не зная, что сказать. Я хочу выпалить, что понятия не имела, насколько это важно, но глубоко внутри знала… Я знала это с того самого момента, как он упомянул фамилию, но просто была так напугана. Я встречаюсь с ним взглядом, моя нижняя губа дрожит, руки трясутся.

Я боялась, что он отреагирует именно так, и теперь это подтвердилось.

— Коннор, я не хотела причинить тебе боль, — говорю я, но его лицо мрачнеет, и на нем отражается отвращение. — Я не знала, что мои предки сделали с тобой, клянусь. Я даже не одна из них. Я вообще ничего не знаю об этой части семьи.

Я хватаю его за руку, пытаясь остановить, когда он собирается уйти из библиотеки, но он отшатывается, словно я его ударила. Его взгляд вспыхивает золотом, пылающим от ярости.

— Не трогай меня, — рычит он. — Ты знала, что ты Ван Хельсинг, и когда я упомянул об этом, ничего не сказала.

Мои руки бессильно падают.

— Я не хотела…

Он выгибает бровь и наклоняет голову.

— Ты не хотела сказать мне? Не хотела, чтобы я узнал? Почему ты продолжаешь скрывать от меня правду?

Я снова пытаюсь дотронуться до него, но останавливаюсь на полпути, когда вижу, как его ноздри раздуваются.

— Нет. Я не это имела в виду. Я не хотела тебя обидеть, но хотела тебе сказать.

— Мне нужно, чтобы ты ушла, — его слова звучат резко и безапелляционно, словно разрывают мое сердце на куски. — Я не могу говорить с тобой об этом. Это слишком много для меня.

— Я не уйду, — резко отвечаю я.

Я тщетно стараюсь скрыть дрожь в голосе, но ком в горле никуда не уходит, а слезы жгут глаза. Волосы на голове поднимаются дыбом, как издевка над моими эмоциями — и все из-за того, что он меня укусил.

— Да, уйдешь, — говорит он с такой финальной ноткой, что спорить бессмысленно. — Я хочу, чтобы ты покинула этот замок, мой дом. Кровавой Ван Хельсинг не следовало даже ступать в него, и тех, кто это делал раньше, мы без сожаления убивали. Ты еще легко отделалась, что я просто прошу тебя уйти.

Эти слова — словно удар, но я ничего не чувствую. Я онемела.

Он готов все уничтожить, разрушить нас обоих в тот момент, когда мы только нашли друг друга? Предательство горчит на языке: как легко он меня отвергает за то, что я не совершала, за то, в чем я не виновата! И его угроза звучит так ясно, как если бы сама земля подо мной оказалась проклята.

Я знаю, что, возможно, он лжет от злости, но это не убирает боли, которую его слова причиняют.

Он даже не хочет слушать или говорить, как какой-то упрямый болван!

Желтый свет вспыхивает в сознании, и меня захлестывает решимость.

Пошел он на хуй. Если он хочет, чтобы я ушла, ему придется заставить меня.

— Я никуда не уйду! — кричу я, сжав кулаки, чтобы удержаться от попытки ударить его. Я заставлю его образумиться, потому что это не может быть тем, что встанет между нами. Я этого не допущу. — Ты обратил меня в ликана, а теперь пытаешься выгнать? Я не просила тебя делать это со мной!

— Если бы ты была обычным человеком, ты бы вообще не обратилась, — с отвращением отвечает он, громко смеясь. — Но нет, ты одна из них.

Это больно, но я не поддаюсь. Я даже не знала их, так как я могу быть одной из них?

— Я не…

— Ты знала, — резко перебивает он, отказываясь слушать. — И, как они, ты предпочитаешь лгать, если тебе это выгодно. Как, черт возьми, я могу быть уверен, что ты моя истинная пара, а не какая-то хреновая уловка, чтобы наконец прикончить меня? Ты просто появилась здесь слишком уж вовремя. Ты просто ждала, когда я ослаблю бдительность, пока не найдешь подходящий момент, чтобы убить меня? Это слишком большое совпадение, что ты оказалась именно здесь, из всех мест в мире.

Он смотрит на меня, как на незнакомку, и мои глаза наполняются слезами, затуманивая взгляд. Боже, я не могу поверить, что он мог подумать такое после всего случившегося.

— Коннор, я бы никогда не сделала ничего подобного, — я яростно моргаю, горячие слезы скатываются по щекам. — Как ты можешь…

— Ты — Ван Хельсинг! — ревет он, поднимая руки, когти сверкают. — Это то, чем вы занимаетесь! Вы жестоки, лживы, отвратительны и способны убить собственную семью! Убирайся нахуй, Уитли. Уходи, пока я не сделал глупость!

— Я не одна из них! Моя фамилия Уитт, ты дубина! — кричу я в ответ, с трудом сдерживая звериное превращение. Я так напугана и расстроена, что меня трясет, а сердце разрывается. Я чувствую связь между нами, все еще сильную, как прежде. Не может быть, чтобы он говорил это всерьез. — По контракту я должна работать еще три недели, и я их доработаю. Если ты не хочешь меня слушать, то хотя бы позволь мне закончить работу, чтобы я смогла открыть свою пекарню!

Я знаю, что это отчаянная попытка остаться, но, возможно, через несколько дней он успокоится, и все будет в порядке.

— Если деньги — это все, что для тебя важно, тогда я, блядь, заплачу тебе и посчитаю твой контракт выполненным. Я скорее отрежу себе руку, чем прикоснусь к тебе снова. Ты буквально то, что я больше всего ненавижу в этом мире, и я даже смотреть на тебя не хочу.

Сердце болезненно сжимается, и печаль проникает в самую глубину души.

Я понимаю, что предала его на уровне, который мне не под силу осознать. И у меня нет способов это исправить. Он был одинок триста лет, и я даже представить себе не могу, через что ему пришлось пройти. Но это не значит, что я хочу оставить его. Я понимаю, что ему больно, но это не тот Коннор, которого я знаю. Мы должны быть в состоянии пережить это вместе.

— Но я люблю тебя…

Янтарные глаза Коннора вспыхивают. Вместо теплоты после моего признания его лицо искажается гримасой отвращения.

— Мне плевать на твои чувства, Уитли. Я даже находиться рядом с тобой не хочу.

Боль пронзает меня насквозь, но я отказываюсь в это верить. Ложь.

— Ну, это твоя проблема. Не моя. У меня еще есть несколько недель по контракту, а у тебя нет причин для увольнения, — я дрожащим пальцем указываю в сторону кухни. — Я остаюсь, и ты не можешь заставить меня уйти.

Сердце пропускает удар, а затем начинает биться с бешеной скоростью, когда он делает шаг вперед и с гневным рыком, от которого по коже бегут мурашки, заставляет меня сжаться от страха.

— Тогда это сделаю я!

Он выходит из библиотеки, даже не оборачиваясь, унося с собой осколки моего разбитого сердца.



Коннор О'Дойл

Я смотрю вниз на мутно-коричневую воду, которая плещется о камни подъемного моста. Руки упираются в бока, пока ветер рвет мои волосы и остатки рубашки с пиджаком. Я разорвал одежду, когда напряг плечи по пути на улицу, и вот уже целый час смотрю на ров, размышляя, какое ужасное преступление я совершил в прошлой жизни, чтобы заслужить этот пиздец. Ответов у меня нет.

К счастью, ни один из оставшихся гостей или сотрудников не стал свидетелем моего срыва в коридоре по дороге сюда. Мне нужно было уйти подальше от проклятого замка и Уитли, прежде чем я сделаю что-то по-настоящему глупое.

Моя пара — Ван Хельсинг.

Горький смешок срывается с моих губ, даже несмотря на то, что от этой мысли мне хочется колотить кулаками по чему-нибудь, пока я не перестану чувствовать эту ярость. Жгучая ненависть бурлит внутри, как вулкан, разъедая, даже когда я пытаюсь осмыслить то, что не могу принять. Как она могла скрыть это от меня?

Я не знаю, как теперь могу ей доверять, когда она происходит из самой ужасной семьи, известной монстрам. Им было все равно, насколько невинны существа, которых они убивали. Они пытали меня и уничтожили так много моих дорогих друзей.

К тому же она не только солгала мне и умышленно держала в неведении, но и решила довериться Одетт. Это ощущается, как второе предательство, и я ненавижу это чувство.

Тот факт, что она до сих пор мне не доверяет, тоже начинает гноиться, как незаживающая рана. А теперь еще и этот кошмар с ее происхождением. Я оправдывал ее неуверенность во мне тем, как ужасно обращался с ней вначале, но она все еще скрывает что-то важное, даже после всего, через что мы прошли. Мне хочется рвать на себе волосы и преследовать ее, как зверь, которым я и являюсь, а затем потребовать объяснений. Но одна только мысль о том, чтобы быть рядом, вызывает в моем воображении ее лицо в грязи, пока я трахаю ее до полного подчинения. Ее предательство никак не уменьшает реакции моего тела, даже если ярость и ненависть говорят лучше оторвать себе член, чем поддаться влечению. Будто две стороны меня ведут войну.

Я напрягаю мышцы спины и рук, борясь с собой, чтобы не сорваться.

Я настолько зол, что мог бы причинить ей боль, а этого не хочет никто из нас, несмотря на ее сопротивление.

Моя пара. Моя единственная истинная пара — из семьи, на которую я охотился веками. Я не думаю, что она действительно планировала меня обмануть — наша связь слишком сильна, но это была первая мысль, которая пришла в голову. Теперь, когда я немного остыл, я чувствую себя ослом из-за сказанного.

Вода с шумом ударяется о камни, напоминая, почему я здесь. Если Лахлан знал, что она Ван Хельсинг, и не сказал мне…

Телефон вибрирует в кармане, отвлекая от желания швырнуть что-нибудь тяжелое в ров, желательно прямо на его толстую голову. Я выхватываю устройство из кармана и не сдерживаю рычания.

Влад:

Позвони мне. Это важно.

Я:

Что? На данный момент немного занят.

Сообщение отмечено как доставленное и мгновенно «прочитанное», так что я знаю — этот ублюдок его видел. Я собираюсь убрать телефон, но раздражение нового рода заставляет меня ощетиниться.

Телефон звонит, имя Влада мигает на экране крупными буквами, и я, вопреки здравому смыслу, отвечаю.

— Что?

— Что может быть важнее, чем новость о том, что мы с Обри возвращаемся завтра? — спрашивает Влад в своей традиционной эгоцентричной манере. — Убедись, что твоя маленькая вечеринка с чаепитием к тому времени закончится.

— А как насчет того, что моя пара — Ван Хельсинг? Уверен, это перебивает твою новость, ты — паразит переросток.

— Что?! — восклицает он, его голос переполнен возмущением.

Я легко представляю, как его глаза загораются красным от этой информации.

— Именно, — выплевываю я.

— Я думал, они все были убиты или вымерли.

Такие слухи действительно ходили, но в то время мы были слишком заняты тем, что убегали от разных охотников и пытались адаптироваться к обществу, чтобы выяснять, так ли это. Мы просто надеялись, что это правда. Триста лет назад их численность, как и наша, была намного больше. Теперь сверхъестественные существа приспособились скрываться, а охотники исчезли, превратившись в сказки, как и все остальное из паранормального.

Влад стонет.

— Ну, случались и более странные вещи. Где она?

— Я не знаю, — отвечаю я, переминаясь с ноги на ногу и глядя на замок.

Если бы она не попыталась поговорить с Одетт, сколько бы мне пришлось ждать, чтобы она сказала правду? А что, если бы она вообще не сказала?

— Что значит, ты не знаешь?

Мне не нравится его осуждающий тон, ебаный лицемер.

— Ты не услышал, что она Ван Хельсинг? — спрашиваю я, недоверчиво уставившись на телефон. Любому в здравом уме нужно время, чтобы осмыслить такое, но не то чтобы Влад знал точный тайминг.

— Ты идиот. Почему ты сразу мне не позвонил?

— И чем бы ты помог?! И не вешай мне лапшу на уши. Клянусь богами, я снова засуну тебя в эту кошачью переноску, когда ты вернешься.

— Как будто ты бы смог, — огрызается он.

Я слышу, как он повторяет мое имя, прежде чем отключаю телефон, раздраженно сверкая кожей.

— Он прав, ты же знаешь. Ты действительно идиот.

Я поворачиваюсь и вижу Лахлана, бредущего по воде под краем моста. Он, должно быть, понял, что я пришел сюда, чтобы поговорить с ним, и от желания отправить его обратно в доисторическую эпоху у меня сжимаются кулаки.

— Ты, блядь, знал, что она Ван Хельсинг?

— Какая разница? — спрашивает он, нахмурившись.

— Ты знал? — рычу я, теряя терпение. Мои ногти превращаются в когти — я отказываюсь терпеть еще больше лжи. Я хочу получить ответы.

— Нет, не знал. Она не пахла, как они.

Я замираю. Если кто-то и мог бы вспомнить их запах, так это Лахлан. Он даже помогал мне охотиться на них какое-то время, а его инстинкты безупречны, учитывая возраст.

— Если она и Ван Хельсинг, то это настолько незначительно, что невозможно определить. И какая разница? Она твоя истинная пара, — продолжает он, его взгляд ясно дает понять, что он считает меня полным идиотом.

— Я рассказал ей свою историю несколько дней назад, а она скрывала это от меня.

Слова звучат пусто даже для меня самого, пока в животе не нарастает ощущение провала.

— Ты ведешь себя, как ребенок, которому нужна мама. Если не вытащишь голову из задницы, окажешься в большой беде. Кто сказал, что в конце концов ты не потеряешь ее из-за этого? Уитли любит тебя, я видел это с той самой ночи, когда ты ее укусил. И что с того, что она Ван Хельсинг? Это не она виновата в том, что с тобой сделали.

— Я не знаю, что и думать.

— Да плевать, Ван Хельсинг она или нет. Она красивая, горячая и твоя пара. Один шанс за всю жизнь. Сколько сотен лет ты ждал, думая, что у тебя никогда не будет пары из-за того, как тебя обратили? Судьба свела вас, и, возможно, это был единственный способ.

Раскаяние.

Оно разрастается в груди, когда я вспоминаю, какой разбитой выглядела Уитли, когда я велел ей уйти, и какие ужасные вещи я сказал, не справившись с тем, через что прошел за последние триста лет.

Стыд захлестывает меня за то, как я поступил со своей женщиной. Я связал ее с болью из прошлого, которая не имеет к ней никакого отношения, и позволил ярости затуманить разум.

В животе разверзается бездна, и все внутри скручивается от ужаса при мысли о том, что она могла уйти, уже могла покинуть меня. Черт. Следом пронзает страх.

А что, если она уже ушла из замка, потому что я практически заставил ее это сделать?

Уитли — моя истинная пара, и она идеальна для меня. Я вел себя как полный идиот, потеряв над собой контроль, хотя она не была в этом виновата. Я был настолько ослеплен шоком и неверием, что она вообще могла хоть как-то быть связана с семьей, с которой я столько лет сражался…

Но Лахлан прав. Я люблю ее. Так какого хрена я все еще здесь? Почему прошлое, которое не имеет к ней никакого отношения, вообще должно что-то значить? Почему я позволяю Ван Хельсингам продолжать мучить меня, забирая единственное хорошее, что они мне дали — ее — из-за старых ран?

Мое лицо искажается гримасой, когда гнев, наконец, спадает.

— Блядь.

— Иди скажи ей, что ты придурок, и что я передаю привет, идиотина, — говорит Лахлан, прежде чем развернуться и уплыть прочь.