Исход

IV ОТКРЫТОЕ ЗАБРАЛО

Три листа желтоватой бумаги смарагдского производства были покрыты ровными строчками убористого текста с по-девичьи круглыми буквами. И пахло от письма лучшим ароматом в мире: песочным печеньем и алхимией.

«Хороший мой Рем! Я не знаю, как правильно надо к тебе обращаться. Слишком у нас все с тобой странно и интересненько, и я не хочу писать тебе "дорогой Тиберий», или что-то ужасненько банальное, как «любимый» или «ненаглядный». Хотя я чем дальше думаю, тем больше становлюсь уверена, что ты действительно для меня и то, и другое. Я не знаю, что для меня сейчас дороже, чем знать, что есть такой замечательный и только мой Рем, которому я могу писать письмо. У меня раньше никогда не было никого такого. Это ведь в конце концов просто романтично: я сижу за столом, в окно светит луна, рядом со мной стоит чашка с травяным настоем, и перо скрипит по бумаге, а я о тебе думаю. Ой, я вспомнила: в Аскероне делают металлические перья! Мне срочно нужно такое, потому что очинять гусиные — сущая морока. А у меня добавилось писанины, так как я все время думаю про твоё САМОЕ ГЛАВНОЕ ДЕЛО и как я ещё могу тебе помочь, и ставлю эксперимент с плесенью.

Ты ведь знаешь легенду о Чуде Святого Флеминия и святой Ермолии? Прости, если я умничаю, но мы ведь договорились писать все подряд и вообще — я знаю что ты ужасненько много читаешь, и не можешь не знать о Флеминии. Мориц Жеральд, тот студиозус, что работает у меня на зале — он принёс мне пару книг по истории медицины, как раз про Флеминия и Ермолию за авторством ПЕРВОЙ! И я подумала — если ОНА писала, что плесень может помочь против заражения и инфекций (ты же знаешь про инфекции, да?), то почему в нас так мало веры? Великие умы и именитые медики прошлого делали десять, двадцать, пятьдесят экспериментов — но сдавались, не доводили дело до конца. Я сделаю сто пятьдесят! Двести! У меня есть все время жизни! ПЕРВАЯ пишет, что использование снадобий на основе особого вида плесени снижает количество ампутаций на тридцать процентов, а выживаемость при ранениях с инфекциями — на восемьдесят! Рем, восемьдесят процентов выживших раненых бойцов! Я клянусь тебе, что у нас будет это снадобье, и Зверобои получат его первыми. Ведь ранить могут кого угодно, и тебя — тоже, а я очень хочу чтобы мы с тобой вместе провели ещё много, много вечеров, таких как те наши три вечера…

А ещё — Смарагда стоит на ушах, особенно ортодоксы. Все только и говорят, что об Арканах и Деспотии, многие наши единоверцы как будто с ума посходили: считают Аскерон землёй обетованной, а Арканов — кем-то вроде новых пророков… От этого страшно: папа думает, что надо готовить фургоны. А я люблю Смарагду. Я бы хотела иногда приезжать сюда, после того как мы поженимся. И да-да-да. Тысячу раз да, я не передумала, я вообще чем больше времени проходит с нашей последней встречи, тем сильнее я по тебе скучаю и тем отчетливей понимаю что это никакая не блажь, а потребность моей души — быть рядом с тобой, хоть в Смарагде, хоть в Аскероне, хоть на Низац Роск или за Наковальней Солнца. Ой как хорошо получилось, почти как в куртуазных романах, да? В общем так и знай: я продолжу эксперименты и когда мы наконец увидимся, я подарю тебе самый лучший свадебный подарок в мире — плесень!…"

Аркан запрокинул голову и захохотал как безумный, до слез, так громко что его соратники стали просыпаться, очумело вертя головами и пытаясь понять, что происходит.

— Чего орешь, монсеньёрище? — борода Ёррина была всклокочена, а глаза — опухшими и налитыми кровью спросонья, после галлона пива.

— Спите, спите друзья! — Рем давил улыбку. — Просто — когда закончим весь этот бардак, — поедем свататься. Я женюсь, точно!

— Ну, поздравляю, — сказал гном и рухнул обратно на тюфяк.

Остальные, утомленные полным забот на благо герцога и ордена днем, тоже по ворчали некоторое время и легли спать, только Скавр, поднялся, сунул ноги в ботфорта и, шаркая, двинул в нужник. Передовой отряд аскеронцев так и квартировал в Гетто, у сородичей Ёррина, так что туалеты, пусть и специфический конструкции, можно было найти внутри здания. Гномские нужники, которые подгорники устраивали даже в своём квартале в Кесарии, по мнению Рема заслуживали отдельного научного исследования, ибо и в городских условиях привыкшие к тесноте и бескормице подземелий кхазады очень бережно относились к любой органике. Но нужники были совсем не тем, о чем сейчас хотелось думать.

Сейчас Аркан думал о плесени. Ну и о любви, конечно.

Когда Цирюльник вернулся, он спросил:

— Это та девушка, из Смарагды?

— Мгм, — утвердительно промычал Рем, дочитывая письмо.

" … а еще я надеюсь, что волосы у тебя уже выросли, они мне всегда нравились. Но и без волос ты всегда будешь самым лучшим в мире. Очень жду твоего письма и тебя всего. Твоя Зайчишка".

Почему-то именно эти слова вселили в душу молодого Аркана уверенность: он все делает правильно.

Это — война за будущее. Будущее для него раньше было абстрактным: торжество ортодоксальной веры, процветание Аскерона, в глобальном плане — безусловный ренессанс Империи. Когда у Децима родились дети — замечательные аркановские разбойники Прим Тиберий и Секунд Тиберий, абстракция постепенно начала обрастать плотью: он сражался за будущее своего рода. За этих двух черноглазых мальчишек, и многих других, которые родятся спустя годы, десятилетия, даст Творец, века. А теперь, с Зайчишкой, он понял — он сражается и за свое будущее, и будущее своей, пока ещё несозданной семьи. И его семья будет жить в чистой, богатой стране, где на улицах не нападают на прохожих за другой фасон одежды или форму бороды, от людей пахнет дегтярным мылом и здоровым потом, а не дерьмом, гноем и духами, где мужчины похожи на мужчин, а женщины — похожи на женщин. Где верят в Бога, умеют сражаться, работать и веселиться. Где плесень — при определённом стечении обстоятельств — действительно может стать самым лучшим свадебным подарком. Если для этого нужно, чтобы половина Империи горела огнём — плевать. Он не станет поджигать, но горе тому, кто первый поднесет факел. Горе ему и всем его присным — до седьмого, десятого, сотого колена.

— Потому что жизнь одного аркановского мальчишки, да что там — любой ортодоксальной сельской девчушки, — Аркан замер, боясь договорить даже про себя эту страшную, но правдивую мысль до конца. — Их жизни для меня дороже всей Кесарии и Центральных провинции вместе взятых. Если хотят гореть — пусть горят.

— Пусть горят, ваше высочество, — проговорил Скавр, который, оказывается, не спал и слышал его рассуждения вслух. — А мы подбросим дровишек.

Рано утром кавалькада всадников в плотных кожаных плащах с капюшонами и с замотанными шарфами лицами, покинула Кесарию через ворота Благородной стороны. По прибрежной дороге таинственные маэстру промчались вдоль Рубона, вниз по течению, и, удалившись верст на пять, у грязной пристани безымянной рыбацкой деревушки остановили бег лошадей.

— Что ж, маэстру, а вот и наш транспорт, — проговорил Скавр, который и являлся организатором этого побега. — Капитан Долабелла- наш человек. Ортодокс!

На самом деле, опрятная речная плоскодонная барка выгодно отличалась от окружающей замызганной и пошарпанной действительности. Свежеокрашенные борта, чистота на палубе и молодцеватые члены экипажа в добротной одежде и кожаных доспехах — все это представляло собой предмет гордости для матерого речного волка, капитана. Он явно любил свое дело, свой корабль и своих людей.

Этот суровый мужчина с обветренным лицом, колючей седой бородой и коротко стриженой головой встречал Аркана и его свиту у сходней, на деревянном, почерневшем от времени причале.

— Это честь для меня, ваше высочество, — маэстру Долабелла коротко кивнул и сделал широкий жест рукой. — Я, мой корабль, мои люди — в вашем распоряжении. Виват, Аркан!

Буревестник спешился, не чинясь подошел к единоверцу, крепко пожал ему руку и хлопнул речника по плечу:

— С нами Бог!

— С нами Бог, а мы — с герцогом, — ухмыльнулся капитан. — Добро пожаловать на борт.

Рубон не зря прозвали Великим. Главная имперская река имела ширину от двух до четырех верст, изобиловала островами, глубокими омутами, быстринами… По-весеннему полноводный, Рубон был пригоден для судоходства, хотя и представлял собой опасность для неопытных корабельщиков. Однако и маэстру Долабелла, и его команда, состоящая из двух десятков воинственных и умелых ортодоксов, дело свое знали туго.

Искусно пользуясь парусом и, где надо, веслами, речники вели судно к противоположному берегу.

— А ну-ка! — Рем, убедившись, что лошади надежно устроены в трюме, скинул с плеч плащ и подошел к гребной скамье, где веслом орудовал крепкий светловолосый парень, чьи щеки еще не знали бритвы. — Подвиньтесь, маэстру!

Скавр, Сухарь, Ослоп, Гавор и Тимоня переглянулись, а потом старый каторжанин, который знал Аркана с той самой злосчастной ночи в трюме корабля популярских вербовщиков коротко выдал:

— Пст! — и двинул к соседнему руму — гребной скамье. Он просипел: — Мы на корабле, маэстру. Такое правило — гребут все!

Капитан Долабелла уважительно хмыкнул, когда герцог и его охрана расселась рядом с членами экипажа, а потом Аркан хохотнул и прокричал:

— Хоп!

— Давай-давай! — откликнулась вся команда и пассажиры, наваливаясь на весла. — Веселее загребай!

— Хоп!

— Давай-давай!

— Герцога на рум сажай!

— Хоп!

— Давай-давай!

— Оптиматов унижай!

— Хоп!

Барка Долабеллы пересекла Великий Рубон, прошла вдоль заросшего лесом берега примерно полверсты вниз по течению, и, ведомая крепкой рукой капитана, свернула в скрывающийся в зарослях затон. Пассажиры барки оставили весла и встали у борта. Рем первым увидел черные знамена с оскаленной рожей Красного Дэна Беллами, которые реяли над ровными рядами воинов в шапелях и черных коттах. В глазах у него защипало: его люди были здесь! Пять сотен отборных дружинников, настоящих зверобоев — они пришли к своему герцогу и своему Командору в самое сердце Империи!

— Бар-ра!!! — клич ортодоксов разнесся над речной гладью.

Воины заколотили оружием в щиты, затопали ногами, вызывая дрожь земли. Патрик Доэрти, все-таки не усидевший в Цитадели, привел отряд к условленному месту, выдвинулись вперед. Два старых служаки — Шарль и Луи не медля набросили на плечи Аркана черный плащ с багряным подбоем, южанин — водрузил на его голову герцогский обруч.

Один из офицеров подвел под уздцы Негодяя, который прядал ушами и топтался на месте, косясь дурным глазом на своего блудного хозяина.

— Орра, мы были молодцами, — сказал Доэрти. — Восемнадцать дуэлей, две — от твоего имени. Мы всех убили. Одно нападение разбойников — и мы вычистили целое лесничество в герцогстве этого, как его… Краузе? Развесили вдоль дороги полторы сотни оборванцев, которые посмели тыкать в нас своим дрекольем…

— С табличками? — невесело усмехнулся Буревестник, поправляя на голове обруч.

— А как же! — вернул мрачную улыбку Патрик. — Через каждые пятьдесят шагов на дереве — труп. У каждого трупа — дощечка. На дощечке всякий может прочесть: «Он посмел напасть на Арканов»… А, маэстру, а что дальше там написано?

Южанин с веселой улыбкой смотрел на дружинников-ортодоксов.

— И так будет с каждым! — рявкнули воины.

Они явно готовились! Рем почувствовал себя так, как будто он вернулся домой после долго путешествия. Немного поразмыслив над этим, он подошел к своему скакуну, хлопнул его по морде — и мигом взлетел в седло. Негодяй, показывая норов тут же взвился на дыбы и громко заржал, взбивая воздух передними копытами. Аркан сжал ногами его бока, крепкой рукой заставил успокоиться и недрогнувшим голосом проговорил:

— Каждый из нас скучает по дому, маэстру… Но дом — это люди! Я дома, маэстру! Вы — мой дом!

Зверобои несколько секунд переваривали то, что услышали. Эти пятьсот человек шли в самое логово исконного врага — Синедриона, и при этом не сомневались ни секунды: они ведь следовали за своим герцогом! За Буревестником каждый из них готов был отправиться хоть к черту в пасть, хорошенько там набедокурить и вернуться обратно — с очень ценной добычей, конечно.

— Виват, Аркан! — выдохнули аскеронцы, салютую своему герцогу.

Негодяй выплясывал под своим седоком, ветер трепал плащ за спиной Буревестника, волосы Рема Тиберия Аркана развевались, глаза — горели мрачным пламенем.

— Маэстру! Не буду обещать вам легкой прогулки. Пока мы здесь, на пустынном берегу Рубона Великого — скажу вам истинную правду: нас ждут жестокие испытания. Мы — в лагере врага. Нас будут хотеть убить оптиматы, туринн-таурцы, популяры, и, возможно, наши братья-единоверцы — ортодоксы, — послышался ропот, но Аркан поднял вверх руку: — Тихо! Тихо!!! Мы войдем в Кесарию как на свадьбу, с песней и развернутыми знаменами, с открытым забралом, марш от Ремесленной стороны до Благородной ясно покажет, кто нам друг, а кто враг… Готовьтесь, братья, мужайтесь — будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить, за меня и за вашу веру. Но сторонников в Кесарии у нас тоже хватает, и мы запомним всех — и друзей, и врагов, и каждому воздадим по заслугам, когда настанет судная ночь… Будут проклинать вас — молчите. Будут лжесвидетельствовать на меня — молчите и терпите! Будут клясть нашу веру, орден и Аскерон — бейте в ответ так, чтобы слышали во всей Кесарии плачь и скрежет зубов нечестивцев! Помните — мы пришли сюда не за славой мирской, и не за императорской властью. Мы здесь, чтобы спасти тех, кто захочет быть спасенными! И с Божьей помощью и по своему собственному разумению мы сделаем это. С нами Бог!

— С нами Бог! — откликнулись зверобои.

Буревестник принял из рук Патрика Доэрти черное знамя с Красным Дэном. Все-таки, прежде всего он был ортодоксальным баннеретом, а уж после того — герцогом, Командором и кем угодно еще… Удерживая древко штандарта на плече, Рем тронул поводья, и Негодяй сразу же взял бодрый темп, крупной рысью рванув вперед вдоль берга Рубона. Следом за сеньором с места двинулся ближний круг

Конный отряд в пять сотен бывалых, закаленных в боях воинов — мощная сила. Однако — герцогу и не подобает путешествовать с эскортом в пару дюжин охранников, особенно — на Magna Electio, Великие Выборы… Каждый из владетелей, имеющих статус принцепс электор постарается Кесария будет полна вооруженных людей, отборных бойцов во время процедуры голосования… А учитывая ворох противоречий между аристократическими семьями — городская стража и люди бургграфа Штадлера, Кесарийского коннетабля, с ног будут сбиваться, пытаясь предотвратить конфликты… Да и захотят ли?

Аркан горделиво подбоченился и тряхнул головой: все-таки — не каждый из имперских владетелей сможет привести за собой такой отряд, не опасаясь оголить рубежи своего домена! Даже Краузе — и тот проходя сквозь Благородные ворота продемонстрировал всего четыреста шестьдесят латников в своих цветах! Конечно, были еще богачи-популяры Вермалены из Тимьяна, они тоже привели с собой настоящую армию, но… Появление Арканов запомнят надолго!

За полверсты до въезда в Кесарию Аркана встречал бургграф Штадлер с небольшим отрядом рыцарей в богато украшенной броне. Конечно, его предупредили о приближении к столице еще одного делегата. Каждого из принцепс электор кесарийский коннетабль должен был встречать лично — такова традиция.

Квадратная челюсть Штадлера была гладко выбрита, доспехи — сверкали, знамя стольного града Кесарии — пурпурный штандарт с золотыми ключами и короной — полоскалось за его спиной. Холодные синие глаза оптиматского аристократа не выражали ровным счетом ничего. Ни презрения, ни радушия, ни удивления от многочисленного и грозного эскорта Рема Тиберия Аркана.

— Ваше высочество, — сказал он. — Мы ожидали вас с Благородной стороны. Все делегаты прибывают туда.

— Мы малость заплутали, — ухмыльнулся Аркан. — Ваше сиятельство.

— Так, что перепутали берега Рубона Великого? — бургграф прекрасно понимал, что над ним глумятся. — Вам теперь придется проследовать через весь город!

— Проследуем, — кивнул Буревестник и испытующе уставился на Штадлера. — Будете нашим проводником?

— Довольно будет и герольда, — наконец презрительная гримаса прорвалась сквозь флегматичную маску кесарийского коннетаблья. — Йоганес! Сопроводите делегацию Аскерона на Благородную сторону. Клаус! Скачите вперед, предупредите стражу, пусть расчистят дорогу, освободят улицы… Вынужден откланяться, ваше высочество, дела не ждут!

— Храни вас Господь, ваше сиятельство, — смиренно склонил голову аскеронский герцог. — Свидимся на церемонии голосования…

Кто фыркнул — бургграф Штадлер или его каурый жеребец — понять было решительно невозможно. Вельможа развернул своего скакуна на месте и, задав коню шенекелей, сорвался в галоп вдоль городских стен. Его свита, горяча лошадей, последовала за своим господином.

— Орра! — выкрикнул Патрик Доэрти. — Войдем в Аскерон как на свадьбу⁈ С Богом — и с герцогом!

Ворота были раскрыты, изнутри, с улиц, площадей и переулков Ремесленной стороны доносился неясный гул. Гавор Коробейник негромко проговорил:

— Они знают. Они ждут вас, мой герцог.

Аркан тронул поводья, резким движением расправил знамя — и двинулся вперед.

— Всем смолкнуть, шапки снять с голов,

Он молится за нас!

Первым запел южанин, и Буревестник был ему благодарен: от кого-нибудь из старых ортодоксов, например, от Скавра Цирюльника, можно было ожидать скорее псалма «На реках Аскеронских», или еще чего-нибудь такого-же, мрачного и воинственного. И неуместного в данной ситуации. Все-таки они Кесарию не штурмом брать собрались… А Доэрти вовремя перехватил инициативу, и теперь пять сотен луженых глоток выводили «Путь герцога»:

Заткните шумных дураков,

Бог с нами — в добрый час!

Он с нами, с бурей за плечом,

И мы до смерти с ним!

Нам все невзгоды нипочём,

Мы знаем — победим!

Ворота были открыты, и на Ремесленную сторону Аркан въехал первым и на секунду ему захотелось протереть глаза: кажется, все ортодоксы Кесарии, вместе с женами и детьми высыпали на улицы, выстроились живым коридором и теперь — приветствовали аскеронцев!

Рем ожидал чего угодно: тишины на улицах, проклятий, комков грязи и отбросов, летящих из толпы… Конечно — он надеялся, что люли Гавора сработают, и хотя бы столичные ортодоксы примут его благожелательно, но — того, что на встречу выйдет вся община единоверцев, и вместо грязи девушки будут бросать зверобоям цветы, а взрослые матроны — протягивать свежий хлеб… Буревестник второй раз за этот день почувствовал себя дома.

— Дом — это люди, — тихо проговорил он.

А «Путь герцога» продолжал звучать в сердце оптиматских земель, и, кажется, кое-кто из толпы прекрасно знал слова!

— О дева, Господу молись,

Жена — люби и жди.

Вдова — чти память и гордись!

Мы с герцогом в пути!