Федор Годунов. Интервенция

Глава 3

19 марта 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Ну, с Богом, Давыд Михайлович, — приобнял я Жеребцова. — Надеюсь на тебя. Ворогам спуску не давай да город к обороне готовь.

— Думаешь, не одолеет Скопин-Шуйский татар? — скосил губы в усмешке новоиспечённый тульский воевода.

— Одолеет, — решительно отмёл я его сомнения. — С князем пятнадцать тысяч поместной конницы ушло. И семь тысяч стрельцов. А там ещё Ляпунов со своими рязанцами на соединение подойти должен. Сила! Но если орда по своему обычаю на загоны разделится, какая-то часть татар может и сюда просочиться.

— Не должны, — покачал головой Дмитрий Пожарский. Князь, неожиданно назначенный главой второго царского войска, взлетел на немыслимую для себя высоту. И, тем не менее, он решительно взял бразды правления войском в свои руки, не стесняясь оспаривать мнение царя. — Джанибек прекрасно понимает, что ты, государь, ему войско навстречу вышлешь, а потому до решающего сражения свои отряды в кулаке держать будет.

— Хорошо, коли так. Лишь бы Прокопий опять воду мутить не начал, — задумчиво покосился в сторону городских ворот Жеребцов. Его полуторатысячный отряд, пришедший вместе с ним год назад ко мне на подмогу, уже скрылся за стенами города. — Тот ещё смутьян!

— Я повелел князю Михаилу, сразу Ляпунова под стражу брать, если тот баловаться начнёт.

— Не начнёт, государь. — снова не согласился со мной Пожарский. — Я Прокопия Петровича хорошо знаю. Он татар с ногаями люто ненавидит.

— Даже сильнее, чем меня? — изогнул я бровь, оглянувшись на князя.

Рядом заржал Тараско, потешаясь над впавшим на мгновение в ступор воеводой.

— Про то не ведаю ничего, царь-батюшка.

Ишь ты, дипломат какой выискался. Не ведает он! Зато я ведаю. Другой вопрос, что деваться рязанскому воеводе некуда. Нет сейчас больше претендентов на престол, кроме ещё не родившегося ребёнка Марии Шуйской и королевича Владислава, кандидатуру которого выдвинули беглые бояре во главе с патриархом. Ну, не к Вору же Ляпунову на поклон идти? Тем более сейчас накануне большого татарского набега. Поневоле, хотя бы на время, под мою руку пойдёшь. Ну, а потом, если от поляков с татарами отбиться получится, я Прокопия, к примеру, воеводой в Галиче посажу. Он поддержкой рязанцев силён. Убери эту поддержку и всё; обычный дворянин, которого затем, при желании, в бараний рог согнуть можно будет.

И не только его. У каждого из моих врагов своя «ахиллесова пята» есть. Нужно только знать, где её искать. Так, к примеру, сына Филарета, Михаила Романова, за вину отца лишённого всех вотчин и родового боярства, я взял к себе в Кремль, присоединив к дворцовой челяди. А чтобы не обидел кто невзначай, Грязного за мальчишкой попросил присмотреть. Я думаю, бывший патриарх данный намёк поймёт. Дураком он точно не был.

Мимо нас, чмокая сочащимся грязью снегом, потянулся к городу обоз. Взгляд зацепился за сгорбленную фигуру в иноземной одежде.

— За иноземцем ещё присмотри, — кивнул я Жеребцову в сторону Жана Лоне. — И помоги, чем сможешь.

Бретонец был мрачнее тучи. Умаялся, наверное, по этакой грязюки до Тулы добираться! А тут его впереди много работы ожидало, потому как, если будущий казённый оружейный завод к осени первую продукцию не выпустит, я этого точно не пойму. Мне его поштучные мушкеты погоды не сделают. Мне их как минимум с десяток тысяч уже вчера надо!

И, не нужно мне говорить, что глупо начинать строительство, когда угроза появления под городом вражеских отрядов полностью не снята. Я и сам это прекрасно понимаю. Просто времени у меня совсем нет. Пройдёт всего с десяток лет и такие мушкеты в других странах появляться начнут. Вот мне и нужно хотя бы на несколько лет раньше свою армию таким оружием вооружить. Тогда и за Прибалтику можно будет пободаться.

Поэтому пусть строят. Я ещё и севернее Тулы, на берегу реки Скниги одному из двух англицких мастеров строительство железопередельного завода поручил. На сорок лет раньше, чем в прошлой истории.

А враги…

Я слишком верю в гений Скопина-Шуйсккого, чтобы появления татарской орды под Тулой опасаться. А с мелкими отрядами и сам Жеребцов прекрасно справится. И Вора теперь, после того как атаман Просовецкий без оглядки из города драпанул, здесь тоже ждать не приходится. Ему бы сейчас в Калуге удержаться. Где уж тут о наступательных действиях думать?

А о запорожском войске пока ничего не слышно. Очень надеюсь, что у Порохни всё получится. Тогда и мне на одну головную боль меньше, и крымскому хану от нас пламенный привет. Пусть на своей собственной шкуре, собака сутулая, испытает, каково это, когда на твою землю с набегом приходят?

Ладно, ехать пора. Сейчас только полдень, даже не спеша изрядный кусок дороги в сторону Калуги проеду. Ночевать в Туле я не собирался. Всё же этот город был второй после Калуги воровской столицей. Здесь начиная с ЛжеДмитрия I всегда самозванцев охотно принимали. И сейчас, даже после дискредитации второго Димки, наверняка у него там сторонников хватает. Пальнёт из-за угла какой-нибудь фанатик и ещё попадёт, не приведи Господь. И зачем мне это шапито, если спокойно мимо города можно проехать?

Единственный минус, эта дорога проклятая! Ведь зарекался же по раскисшим хлябям в поход ходить. Ещё в прошлом году зарекался! А тут ещё и весна, как на грех, пораньше пришла да солнышком припекает. Вот только времени нет совсем! Хочется ещё до появления орды Вора в Калуге успеть запереть и саму орду как можно ближе к окраинам своего государства встретить. Не хочу я, чтобы новые сотни молодых юношей и девушек на Юг по степи с арканом на шеи побрели.

А с дорогами нужно что-то делать. Тут ведь дело даже не в моём удобстве. Дороги — артерии экономики. Если переживу нашествие своих недругов, обязательно начну их строительство по римскому образцу. Там ведь ничего сложного нет. Трудоёмко, долго, недёшево, да. Но зато построенные римлянами дороги уже тысячу лет служат! Мне бы для начала такими дорогами с Москвой оба Новгорода, Смоленск и Тулу соединить, почтовые станции с постоялыми дворами на расстоянии дневного перехода поставить, сменными лошадьми для курьеров озаботится.

Мечты, мечты! Мне уже впору, по примеру Василия Шуйского, царские драгоценности распродавать скоро придётся. Обнищал совсем.

К вечеру солнце скрылось, нырнув в плотную завесу из облаков. С неба посыпал мокрый снег, размазываясь влагой по лицу, начал подниматься ветер.

— Погода портится, государь, — подъехал ко мне Ефим. — Но ты не сомневайся, царь-батюшка, деревенька, что Дмитрий Михайлович для нас на постой определил, уже недалече.

— Хорошо, коли так. Надоела эта слякоть!

— Нужно было в Москве оставаться, — не замедлил с упрёком Тараско. — С Вором мы, Фёдор Иванович, и без тебя бы управились. А ты бы за столицей лучше последил.

— Это зачем же? — тряхнул я головой, стряхивая с шапки снег.

— Ну, как же? — удивился мой друг. — За кем Москва, тот и правит.

— Правит тот, за кем войско, — не согласился я. — Помогла мне та Москва, когда войско под руку Отрепьева переметнулось? А был бы я сам с войском, может и сумел бы измену пресечь. Вон Васька Шуйский, — продолжил я, шмыгая носом, — когда сам войско возглавил, смог Болотникова одолеть, а стоило на других воевод положится, и где он теперь, тот Васька? В аду кости греет. Вот и я, лучше уж здесь с войском побуду. Даже если москвичи мне изменят, с войском всегда есть надежда столицу обратно вернуть. Изменят служивые и всё. Можно опять на чужбину без оглядки бежать. Только в этот раз навсегда.

— Да как же то может быть, государь! Батюшка измены не допустит!

Я оглянулся назад, смерил насмешливым взглядом одного из рынд.

Ну, надо же, заговорил! А то с самой Москвы, кроме «будь здрав, государь» от Бориса Грязнова ничего и слышно не было. Только держится сзади как приклеенный и в спину дышит. И что характерно, даже Никифор между нами не лезет. Видимо, перед отъездом из Москвы, успел со всесильным Слугой государевым пообщаться. Василий Грязной, при желании, умеет очень убедительным быть.

В принципе, против дополнительного охранника я и сам был не против. Понятно же, что случись что, внук бывшего опричника, не раздумывая, за меня жизнь отдаст. Но само постоянное присутствие хмурого, немногословного жильца немного раздражало.

— Государь, — не дал мне ответить Никифор, с тревогой всматриваясь в снежную завесу. — Вроде дозор возвращается.

— Где?

—.Да вон, прямо через поле ломятся!

К нам подъехал десяток всадников из отряда Подопригры, расступились, пропуская вперёд смертельно уставшего, с торчащим из плеча обломком стрелы молодого воина в видавшим виды тегиляе.

— Так это же Петрушка Колупаев, государь, — во второй раз за этот день соизволил открыть рот Грязной. — Сын боярский из Одоева, — пояснил он мне.

— Государь⁈ — неверяще уставился на меня дворянин. Впрочем, за Грязным привычки шутить явно не водилось, поэтому Колупаев, быстро сориентировавшись, буквально сполз с коня, ухнув коленями в белую жижу. — Спаси, государь! От всех жителей Одоева тебе челом бью!

— Это от кого же я их спасти должен? — невесело усмехнулся я. — От их собственной измены? Да и ты, выходит, руку вора держал.

— Колупаевы тебе завсегда верны были, царь-батюшка, — не вставая с колен, поднял голову воин. — Моего батюшку за это Вор, что царевичем Петром себя величал, велел смерти предать!

— Это правда? — оглянулся я на Грязнова. Раз он здесь самый признанный эксперт по одоевскому дворянству, пусть и докладывает.

— Правда, государь, — подтвердил тот. — Сына боярского Никитку Колупаева самозванный царевич три года назад повелел со стены одоевской крепости сбросить.

— Ну, поднимайся, Пётр Никитич, коли так, — усмехнулся я. Двое рынд, соскочив с коней, помогли подняться раненому. — Что там с Одоевым такого случилось, раз ты со стрелой в плече по окрестностям Тулы скитаешься?

— Ногаи, царь-батюшка. Пять сотен к городу подошло. А у нас добрых воев и сотни не наберётся. Кто к Калуге ушёл, кто на Дон подался. Не выдержать нам доброй осады.

— Пять сотен, — протянул у меня за спиной Никифор. — Видать какой-то бей решил впереди орды со своим отрядом проскочить да вволю пограбить.

— Ну, и пусть грабит! — зло поджал губы Тараско. — Раз жители Вору поклонились, пусть Вор их и защищает. Иным впредь урок будет!

Я тяжело вздохнул, наблюдая как гаснет надежда в глазах гонца. В чём-то, конечно, Тараско прав. Именно на Юге русского государства горячо поддерживали всякого рода самозванцев и воров. Именно они стали той базой, в которой черпали силу эти проходимцы. Но это были мои земли, мои города, мой народ. И ещё у меня были личные счёты с ногаями.

— Найдите мне Подопригору. Хватит ему без дела по лесам шастать!

— Просыпайся, Богдан. Ну, и горазд же ты спать! И не добудишься никак!

— Чего тебе, Ослоп.

— Да Сагайдачный Раду сзывает, — высокий тощий как жердина Остап, за свою худобу и рост получивший от сечевиков меткую кличку «Ослоп», продолжил тормошить товарища. — Хлопцы сказывают, что королевский универсал с призывом на московитов в поход идти, на Сечь привезли. Поднимайся скорее, в шинок сначала забежим. Там Порохня всех товарищам по чарке горилки наливает. Выпьем да пойдём послушаем, что кошевой лыцарству сказать хочет.

При упоминании о горилке Богдан оживился. Пожилой сечевик, кряхтя, поднялся с ложа, нашёл мутным взглядом кадку, припал к ковшу, всасывая в себя тепловатую влагу.

Порохню Богдан уважал. Да и кто на Сечи не слышал об удачливом атамане, отголоски подвигов которого и сюда уже давно долетели? Подняться до царского воеводы, одержать несколько славных побед, встать рядом с правителем огромной страны. И это после неудачного похода в Крым и попадания за рабское весло на галере?

Среди лыцарства очень ценилась удача. Большинство отправлялось на Сечь, втайне мечтая о славе и богатстве. Порохня стал этаким символом, доказывающим, что их мечты реальны. А его отказ, во имя лыцарства, от боярского чина, места рядом с царём и богатого поместья, подняли престиж, вернувшегося на Сечь атамана, на недосягаемую высоту.

Но, кроме всего прочего, Порохня оказался ещё и небывало щедр, угощая, уже который день сечевиков на свой счёт. Вот и Богдан вчера после этакого угощения еле по кровати дополз.

— Ну, пошли, раз на Раду кличат, — решительно тряхнул головой Богдан. — Послушаем, что нам Старши́на скажет.

Запорожская Сечь бурлила. Полупьяные сечевики свирепо кричали, потрясая саблями, грозили друг другу кулаками, палили из пистолей. Богдан бесцеремонно вклинился в бурлящую толпу, выдвинулся в первый ряд.

— О чём ты говоришь, кошевой⁈ — проревел в этот момент Яким Бородавка. — Зачем нам нужен этот поход на Московию? Реестр? Там мы запорожцы низовые. Нам до увеличения реестра дела нет!

— Нам нет, так братья наши в него попадут, — возразил ему Сагайдачный. — Но тут не только о реестре речь идёт. Король большой поход на Московию затеял, а сейм ему на найм войска деньги выделил. Сила великая! И против такой силы московитам нипочём не выстоять! А значит, все, кто примет участие в этом походе, такую добычу взять смогут, что даже с той, что мы в Варне взяли, не сравнится. Мы заберём все богатства московитов, сожжём их дома, возьмём их жён и дочерей. И нет той силы, что сможет нас остановить!

— Правильно батьку, веди нас на московитов!

— Засиделись без дела! Давно в поход пора!

— Иди прочь, Бородавка! Уходи, пёсий сын, пока саблями не посекли!

Присоединился к крикам и Богдан. Пожилому сечевику в последние годы не везло. В знаменитый поход на Варну он не попал, а добыча, взятая в прошлом году в Перекопе, оказалась скудна и быстро закончилась, осев в загребущих лапах шинкаря. Поэтому идея поправить своё благосостояние, хорошенько пощипав северных соседей, нашла в его душе горячий отклик.

— Правильно, товарищи! — одобрительно потряс булавой кошевой атаман. — Значит так и порешим; походу на Московию быть!

— Ты погоди решать, Петро. Дай и другим своё слово лыцарству сказать.

А вот и Порохня. Богдан завистливо вздохнул, рассматривая богатый наряд запорожца. Сафьяновые сапоги, парчовый кафтан подпоясанный широким поясом с золотыми нитками, соболья шапка. Из-за пояса торчала сабля в богатых ножнах и два дорогущих колесцовых пистоля. На Сечи ходили слухи, что те пистоли своему воеводе сам царь на прощание подарил.

— Ну, ты то Порохня — известный сторонник царя московитов. Столько лет ему служил, аки верный пёс! Тебя и слушать теперь незачем!

Но если и хотели сторонники Сагайдачного заткнуть рот Порохне, у них ничего не получилось. Слишком популярен был бывший куренной атаман на Сечи, слишком многих успел перетянуть на свою сторону, угощая в шинке или помогая деньгой.

— А ты почто, Барабаш, сечевику слово сказать не даёшь?

— Каждый на Раде слово сказать может. На том наше лыцарство и стоит!

— Говори, Данила!

— Пусть говорит. Порохня — казак добрый, — поддержал эти выкрики и Богдан. Успев перед началом Рады пропустить за счёт щедрого казака чарку горилки, он в своих словах нисколько не сомневался. — Говори, если есть что сказать!

— Был бы я псом, Барабаш, здесь бы перед тобой не стоял, — жёстко ответил войсковому писарю Порохня. — Однако я здесь, а не в боярских хоромах мёд пью. А всё потому, что я казак! Мне вольный ветер, сабля да верные товарищи рядом любого злата и почестей дороже! И нет надо мной ни русского царя, ни польского короля, ни турецкого султана. А вы с Сагайдачным нас как раз на службу к польским панам зовёте. Неужели вы забыли, товарищи, как оно раньше не раз уже бывало⁈ — повысив голос, оглядел он примолкших сечевиков. — Покуда есть у панов нужда в силе казачьей, они и реестр увеличить готовы, и наши вольности признать пообещают, а кончится война и вновь не казаки мы для них, а быдло бессловесное! Или не так я говорю, товарищи?

— Так!

— Правду, Порохня, говорит!

— Хуже, чем к собакам к нам шляхта относится!

— Так зачем же нам за эту шляхту свои головы класть? — продолжил Порохня. — Тут кошевой нам лёгкую победу и богатую добычу обещал. Так вот, товарищи. Я сам воеводой у царя Фёдора несколько лет был. Мне ли силу его полков не знать? Не будет для нас там лёгкой победы. Многие из того похода не вернутся.

— А хоть бы и так, — перебил Данилу Сагайдачный. — Кто на Сечь пришёл, тот завсегда к смерти готов. Здесь трусам не место, а смерти боятся, в походы не ходить. Или ты предлагаешь, Порохня, нам сиднем на Сечи сидеть, да носа за пределы острова высунуть страшится? Так тебе тогда лучше жинкой обзавестись да возле её юбки сидеть!

Рада взорвалась смехом, дружно веселясь над удачной шуткой кошевого. В сторону Порохни полетели обидные выкрики, насмешки, советы, в каком месте лучше поискать жинку.

— Да нет, атаман. Сидеть в Сечи я не предлагаю. — спокойно заявил Порохня, переждав смех. — Только зачем же нам свои головы в Московии класть, если в другом месте можно не менее богатую добычу взять да почти без потерь на Сечь вернутся?

— Это ты о чём? — выкрикнули из толпы.

— А разве никто из вас, товарищи, не слышал, что кроме поляков ещё и крымчаки большой силой на московитов идти собрались. Джанибек чуть ли не всех, кто на коне может держаться, с собой в тот набег забирает.

— Ну, слышали. И что?

— А то, что как только они уйдут, Крым без защиты останется? Если мы неожиданно там высадимся, кто нас встретит? Старики да сопляки. Если зевать не будем, до самого Бахчи-Сарая быстро дойти можно. К хану в гости заглянуть да горилкой его напоить.

— Так он же не пьёт! — выкрикнул Богдан. — Ему вера не велит!

— А кто его, собачьего сына, спрашивать будет?

Богдан весело рассмеялся, оценив шутку. Идея нападения на оставшийся без защиты Крым, ему понравилась гораздо больше, чем набег на земли воинственных московитов.