Федор Годунов. Интервенция

Глава 21

23 августа 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Проведали мы царь, Фёдор Борисович, об утеснении, что ляхи твоему государству чинят и, собрав круг, порешили на выручку к тебе идти.

Ишь ты, заботливый какой! Выручить он меня пришёл. Вот только об одном упомянуть забыл, что казачий круг вы только после известия о московском разгроме польско-литовского войска решили собрать. С кем теперь воевать, если, возможно, как раз в это время, польский король вместе с гетманами поспешно на Запад отступает? Или борьба с интервентами только повод и лихой атаман по русской земле погулять собирается?

Я не сводил внимательного взгляда с плечистого средних лет атамана одетого в дорогой чекмень с шёлковыми застёжками и с большим трудом сдерживал, кипевшую в крови жгучим ядом ненависть.

Михаил Баловнев (среди донских казаков более известный как атаман Баловень) в той, прошлой истории вовремя соскочил, присоединившись после гибели ЛжеДмитрия II к первому ополчению. И уже позже, после воцарения Михаила Романова, высказал желание послужить, отправившись со своими людьми на борьбу с интервентами. Правда, в тот раз это были шведы, а не поляки.

Впрочем, какая разница? Всё равно Баловень до иноземных супостатов так и не добрался, начав увлечённо разорять русские волости: резал людей и скот, грабил православные храмы и монастыри, сжигал города и деревни. Причём всё это вершилось с такой беспощадной жестокостью, что даже, наверное, сам Лисовский мог удалому донскому атаману поаплодировать. Но стоило только казакам начать терпеть поражения от выдвинувшихся для борьбы с мятежниками отрядов Валуева и Лыкова, как Баловень, вспомнив обещанное, вновь выказал готовность помочь царю в войне со шведскими захватчиками. И снова, так и не дойдя до театра военных действий, развернулся на Юг, затеяв в этот раз поход на Москву.

И зачем мне такой союзник? Он ведь сюда с той же целью пришёл; прикрываясь царской грамотой, ещё неразорённые волости вдосталь пограбить.

И что теперь с этим делать?

Попробовать разгромить? Так со мной в Тулу всего полтысячи стремянных прискакало. Для того чтобы отбить подошедший к городу трёхтысячного отряда казаков, за глаза хватит. Особенно если учесть, что Жеребцов, уходя в поход, полсотни стрельцов и сотню городовых казаков для защиты оставил. Да и посадские людишки в стороне не останутся. Хорошо понимают, какими зверствами падение города им грозит.

Но выйти в чистое поле против пятикратно превосходящего по численности казацкого войска? Сдюжим ли?

Двухтысячный отряд стремянных стрельцов, что при самом государе службу несут, отлично экипирован и хорошо обучен. За этим я лично проследил. А в те пять сотен, что постоянно вслед за мной по городам и весям мотаются, ещё и самых лучших из них отбирали. В общем, сила немалая. Вот только и казаки, что вместе с Баловнем к Туле подошли, тоже не пальцем деланные. За годы Смуты не в одной битве побывать успели.

Стрёмно. Даже несмотря на то, что лично я в битву не полезу, всё равно стрёмно. Отборную драгунскую полутысячу без пользы положить; я себе потом такого ни за что не прощу!

Но и отпускать этих мразей тоже нельзя. Они в прошлой истории основательно так сразу несколько (Тверской, Ярославский, Костромской, Пошихонский, Вологодский, Каргопольский) уездов разорили. Где гарантия, что после моего отказа принять его на службу, Баловень и в этот раз на Север не рванёт? Он ведь сюда не на прогулку трёхтысячный отряд привёл. Ему добыча нужна. Тем более, что основные воинские силы со Скопином-Шуйским вслед за Сигизмундом ушли. Сейчас этому упырю на Руси самое раздолье будет.

— Только исхудали мы, южные рубежи от твоих ворогов охраняя, поиздержались. Ты бы, царь-батюшка, явил милость, пожаловал нас сукном и мехами да денежным довольствием.

Чего⁈ Ты бы хоть в зеркало на себя посмотрел, исхудавший! Или, коли зеркала нет, на сотоварищей своих, атаманов Яковлева, Восковского и Карташова, что рядом стоят, оглянись. Рожи как у кабанчиков лоснятся, одеты так, что иному боярину впору, оружию, когда рынды при входе к царю отбирали, даже Никифор позавидовал. Вон он и сейчас на пару с Васькой Грязным за спиной возмущённо сопит да глаза пучит.

Но мне то что делать? Прогнать прочь и тут же гонца в Москву к Ивану Куракину послать? Пусть московский гарнизон и оставшихся стремянных под свою руку берёт и навстречу ворам поспешает. Вот только перехватит ли? А если даже и перехватит, они к Волге на Восток уйти могут. Там стараниями Кузьмы Минина речной торговый путь оживать начал. Будет чем станичникам поживиться.

— А ещё, государь, пожалуй нас свинцом да огненным припасом к самопалам. Тогда и мы ворога будем бить со всем радением.

А вот в этом я как раз не сомневаюсь. Весь вопрос в том; кого вы на тот момент врагами считать будете? Вооружать потенциального противника, так себе стратегия.

Я, сам того не замечая, закусил губу, не зная, на что решиться. И принесло же этого Баловня на мою голову! Как он вообще, совершая марш-бросок с Воронежа к Туле, с Ляпуновым умудрился разминуться? Или рязанец специально, в пику мне, казачье войско «проглядел»?

Я закатил глаза, обдумывая новую мысль.

А что? Прокопий меня, мягко говоря, не любит. И в моих чувствах по отношению к его семейке тоже вряд ли заблуждается. Напрямую против меня он выступить уже не может: силы не те. А вот напакостить исподтишка, не заметив казачье войско; почему нет? И мне лишняя докука, и ему оставленный Баловнем Воронеж сам в руки падает. А там как пойдёт. Если бы, предположим, я войско Баловня не в городе, а на полпути из Тулы в Орёл встретил; могло и до смертоубийства дойти. О свадьбе Скопина — Шуйского с царевной Ксенией уже объявлено. Да и войско за князем Михаилом стоит. Как итог; вместо нелюбимого Годунова на троне вполне лояльный Скопин-Шуйский сидит.

Хотя нет. Это меня уже занесло. Не мог Ляпунов о том, что я из Москвы в этот момент уеду, знать. Весть о том до него ещё не дошла. А для столицы три тысячи донских казаков, даже в отсутствие крупных воинских сил, угроза не фатальная. В прошлой истории в похожей ситуации Баловень и с пятью тысячами на штурм не решился. Да и проскочившие в тыл донцы, могут и рязанские волости разорить. А этого Прокопий, даже при всей своей нелюбви ко мне, допустить не мог. Его рязанцы за то и уважают, что он за свою землю любому в глотку вцепиться готов.

— Государь.

Чуть слышный шёпот Никифора, возвращает меня к реальности. Смотрю на начавшего багроветь Баловня, застывших в напряжённых позах рынд, потчующего в растерянности Куракина.

Так. Похоже атаман донцов, наконец-то, заткнулся, полностью высказав мне все свои хотелки. Вот только я, слишком глубоко задумавшись, этот момент упустил. И, как итог, возникшая пауза затянулась до неприличия.

Вот и занервничали Баловень с товарищами. Уже и держатся не так уверенно.

И правильно делают, что нервничают. Как бы мне не хотелось, но иного выхода просто нет. Что на службу этих кровопийц принять, что прогнать; и в том, и в другом случае кровью умоемся. А, значит, придётся прямо здесь этих тварей резать.

Одно хорошо. Хоть сам по себе захват пришедших проситься на службу атаманов, не очень красиво выглядит, я это деяние юридически обосновать могу. В этой истории Баловень ни в какое ополчение не попал, а значит, и вину свою за прошлые злодеяния не искупил, формально продолжая держать руку покойного самозванца. Нет, понятно, что атаман о втором ЛжеДмитрии уже давно не вспоминает, считая свой отряд самостоятельной воинской силой. Но слова из песни не выкинешь. Публично от воровства не отрекался, повинную мне не принёс, по русским землям без спросу с войском шастает. Тулу опять же «в осаду» взял. Ещё и требования сразу выдвигать начал! Выходит, вор он и есть! Вместе с войском своим, что у Никитских ворот лагерем расположилось.

Вот как с ворами и поступим.

За спиной атаманов открылась дверь, впуская в зал стремянных. Казаки оглянулись, ещё больше помрачнев. Я же мысленно поаплодировал Никифору, удивляясь чутью главного рынды. Я ещё ни единым жестом своего решения не выдал, а он уже на опережение сыграл. За такое ему и его слишком длинный язык простить можно.

— Неужто имать нас решил, государь? — невесело усмехнулся Баловень. — Мы сами к тебе пришли, на зов твой. Обманом взять решил?

— Э, нет, — покачал я головой. — Ты, Мишаня, ври да меру знай. Когда это я тебя звал? Сами сюда пришли, своей волей. И даже загодя спросить; нужны ли вы тут, не удосужились. И ладно бы повинную за те злодеяния, что на Руси творили, принесли. Так нет. Самовольно шли, без дозволения, по чужой земле. Ещё и грабили, поди, по дороге? — я наклонился чуть вперёд, сверля казаков взглядом. — Мои волости грабили. Моих даточных людишек убивали. — с горечью резюмирую в ответ на красноречивое молчание. — Думаешь, не ведаю, о том, что вы замыслили? Гостинцы за свою службу решили встребовать да грамоту царскую. А после, прикрываясь той грамотой, дальше на земле русской грабить, убивать да сильничать?

А ведь угадал! Вон как Яковлев с Карташовым переглянулись.

— Прости, царь-батюшка, — попробовал исправить ситуацию Карташов. — Думали службою свою вину искупить.

— На колу искупите.

Налетевшие стремянные быстро связали четырёх атаманов, уволокли, попутно награждая тумаками. Я глубоко вздохнул, стараясь заглушить ставшие бессмысленными сомнения.

Жребий брошен. Отступать теперь всё равно некуда.

— Что смотришь, Василий? — невесело усмехаюсь Куракину. — Донцы сюда воровать пришли. И войско, что под городом стоит, воровское. А потому, воевода, нам его нужно разгромить. Да так разгромить, чтобы другим неповадно было в царство русское с разбоем приходить.

— Так больше их, государь, — засомневался Куракин. — Осилим ли? Иль ты гонцов в Москву послал?

— Гонцов я пошлю. Да только пока твой дядя из Москвы сюда придёт, донцы далеко уйти могут. Нет у нас сейчас сил по всем уездам за ними гоняться. Здесь, пока они атаки не ждут, бить нужно, — я задумался, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. — Сколько конных людишек у тебя под рукой.

— Если всех собрать, около трёх сотен наберётся.

— Вот и собери. А как соберёшь, через южные ворота свой отряд выводи. Как только бой начнётся, с той стороны на воров всей силой и ударишь.

— Как прикажешь, государь.

— Поспеши. Медлить нельзя. Нужно до того как казаки об аресте их атаманов узнают ударить. Чтобы к бою подготовится не успели. Никифор, — отпустив воеводу, обернулся я к рынде. — Что с казаками, которые вместе с атаманами в кремль въехали?

— Никто не ушёл, Фёдор Борисович.

— То дело. Тогда стрелецкого полусотника и пушкарского голову ко мне покличь. Воры прямо у стен рядом с Никитскими воротами свой лагерь разбили. Если из пушек и пищалей разом вдарим, большой урон нанести сможем. И стремянных у Успенских ворот собери. Если Куракин с Юга, то мы с Севера со стороны Упы ворога бить начнём.

Через два часа я уже стоял на городской стене, наблюдая за разгромленный лагерем донских казаков. И дело тут было вовсе не или слабой выучки казаков. Просто пришедшие под Тулу станичники, мирно расположились под стенами города, совершенно не ожидая нападения. К тому моменту, когда со стороны реки Упы к Никитинским воротам вывалился монолитный отряд стремянных стрельцов, а затем со стен пушки да пищали палить начали, в лагере горели костры, паслись рассёдланные лошади, ставились шатры. Похоже, пришедшим на службу донцам даже мысль о возможность отказе в голову не приходила. Слишком привыкли за годы Смуты к своей незаменимости и заискиваниям очередного самозванца, слишком уверены были в собственной значимости и силе. Ну, и этакой подлости от молодого царя не ожидали.

Да что говорить? Я сам такого от себя не ожидал! И даже от сознания правильности принятого решения, на душе менее гадко не становится. Нужно привыкать…

— Ну, вот и всё, — попытался я подбодрить самого себя. — Нет больше на Руси серьёзной вражеской силы. А мелкие ватажки, узнав о произошедшем, сами на Дон или Днепр разбегутся. А нет, так вслед за этими в землю лягут. Кончилось Смутное время.

— Так ляхи же ещё не ушли, государь.

— С ляхами мы покуда мир попробуем заключить, — оглянулся я на Никифора. — Они мне для дела нужны. Ну, а потом, глядишь, и их время придёт. Всему своё время.

— Брат Барч? — Лаврентий Гамбицкий встал со скамьи, удивлённо взирая на появившегося в дверях священника. Но в следующий миг он, решительно сдвинув на угол стола стопку документов, подошёл к иезуиту. — Что-то случилось?

Вопрос был непраздным. Просто хелминский епископ и с недавнего времени великий коронный канцлер, отец Лаврентий и королевский духовник, отец Барч уже который год вели непримиримую борьбу за влияние на польского короля и визит последнего без веской на то причины, был попросту невозможен.

— Что может случиться важного, после неудачного похода на Московию, брат мой? — иезуит привычно прошествовал к камину, даром, что за окном стояло лето и в нём не горело пламя. — Моё сердце полно скорби из-за того, что христианское воинство не смогло победить этих еретиков и мы не смогли склонить московитов к истинной вере.

— Я сам полон скорби, брат мой, — вздохнул епископ. — Я решился пуститься в этот нелёгкий путь, надеясь присоединится к светлому воинству в Москве, а между тем встречаю короля здесь, в Мстиславле. И тоже скорблю вместе с тобой о заблудших душах этих восточных варваров. Хотя, одну душу, полагаю, ты всё же сумеешь спасти, брат Барч, — намекнул он на отца Филарета, которого иезуит таскал повсюду с собой.

— Этот закоренелый еретик упрям и не хочет покаяться в своих заблуждениях, — скорчил кислую рожу духовник короля. — Но я пришёл к тебе совсем по другому поводу, брат Лаврентий.

— Слушаю тебя, брат мой.

Отец Лаврентий вернулся к столу, сел, настороженно посматривая в сторону оппонента. Он всё пытался понять, что настолько важное хочет сообщить ему один из влиятельных братьев общества Христа (иезуиты). В последний раз, когда отец Барч предложил объединить усилия, речь шла о подготовке похода в Московию. Чем неугомонный старик хочет удивить его в этот раз?

— Ко мне прибыл посланник от московитского царя.

— От Годунова⁈ — вновь привстал со скамьи канцлер, не веря своим ушам. — Как это возможно!

— Он прислал ко мне одного из шляхтичей, попавших к московитам в плен. Некоего пана Мацея Домарацкого. Но главное даже не то, что он выбрал такого странного посланника. Главное, что он послал его ко мне, а не к королю, — причмокнул губами иезуит. — Мальчишка решил поиграть в большую политику.

— Мальчишка? — иронично улыбнулся епископ.

Сам великий коронный канцлер уже давно пришёл к выводу, что за Фёдором Годуновым кто-то стоит. Кто-то значительно более опытный и искушённый в дворцовых интригах и нюансах подковёрной борьбы, чем неопытный юноша. Иначе как можно объяснить все эти неудачи, что постоянно преследовали игнатианцев (иезуитов) в Московии? Именно этот кто-то, не только сумел разрушить так удачно начатую ими интригу с появлением в Московии самозванца, но и довольно быстро сумел вывести страну из Смуты, сведя все их усилия на «нет».

— Мальчишка, — твёрдо заявил отец Барч. — Я понял, что ты имеешь в виду, брат Лаврентий. Годунов лишь кукла, которую дёргал за ниточки более опытный кукловод. Но кукловод умер. И кукла теперь обречена совершать ошибки.

— Умер? И кто же это?

— Грязной, — впервые, насколько помнил Гамбицкий, улыбка королевского духовника превратилась в злобную гримасу. — Братья тщательно изучили всё окружение московитского царя. Больше просто некому. Именно с Грязным этот щенок вернулся в Московию. Он же, вернувшись в Москву, сообщал змеёнышу о всех начинаниях Шуйского, он подготовил возвращения Годунова в столицу, собрал сторонников, открыв ворота в город. И именно он, выведав через своего человека план штурма Москвы, является виновником последовавшего затем разгрома. Но теперь он мёртв! И если мальчишка решил поиграть самостоятельно, тем лучше. Он очень скоро об этом горько пожалеет.

— Пожалуй, ты прав, — хмуря брови, согласился епископ, — Я тоже рассматривал Грязного как наиболее вероятного кукловода. Но там ещё был патриарх московитов. Тоже не самый простой старик. Так что хочет он нас царь?

— Он предлагает нам союз! — с апломбом заявил отец Барч.

И вновь хелминский епископ опешил, ошеломлённый неожиданной новостью

— Нам⁈ Против кого⁈

— Хороший вопрос, ваше превосходительство, — широко улыбнулся отец Барч. — Этот мальчишка предлагает забыть наши разногласия и объединиться против Густава Адольфа. Швеция сейчас ослаблена неудачной войной с Данией. Большая часть воинских сил переброшены в Скандинавию. В городах Эстляндии оставлены лишь небольшие гарнизоны. А тут ещё почти ребёнок на троне. Более удобного момента сбросить шведов в море, просто не найти. Тем более, если, ударив с Востока, нас поддержат московиты.

— Заманчиво, — задумался отец Лаврентий. — А что хочет получить царь?

— В Эстляндии только Нарву, — пожал плечами иезуит. — И возможность захода кораблей московитов в Ригу, — иронически фыркнул он.

— Откуда у московитов корабли⁈ — искренне удивился канцлер. — Ну, раз царю так хочется, пусть заходят! — рассмеялся он.

— И, конечно же, Годунов требует признание королём его царского титула и выдачи — веско заявил отец Барч. — И выдачи Марии Шуйском с царевичем и Филарета.

— Сигизмунд никогда на это не согласится. Ты же сам знаешь, каким упрямым он может быть!

— Именно поэтому царь и отправил пана Домарацкого ко мне, а не к королю. Но разве мы вдвоём не сможем его убедить? В конце концов, наше дело в Московии проиграно. Для того чтобы подготовить новую интригу, нужно время. И это время мы можем потратить с пользой, вернув Эстляндию в лоно католической церкви, — отец Барч поднялся со скамьи и добавил: — В конце концов мы можем пообещать Сигизмунду вернуть ему шведскую корону. Густав Адольф так молод

«Они оба слишком молоды: шведский король и царь московитов», — подумал епископ, проводив духовника короля. — «А, значит, ничего ещё не закончено».