Федор Годунов. Интервенция

Глава 14

16 июня 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

Массивные створки Петровских ворот нехотя разошлись в стороны. Стрельцы, выглянув за стену, шикнули, согнав с десяток груженных мешками телег на обочину, замерли истуканами вдоль стен деревянной арки. Я слегка прищурился, всматриваясь в уходящую в даль дорогу, шумно выдохнул, стараясь погасить поднимающуюся в душе тревогу.

— С Богом!

Архип кивнул, разворачивая коня, тронулся, выезжая в авангард конной полусотни.

— Федя!

Соскакиваю с коня, прижимаю к груди выскочившую из возка сестру.

Опять всё сначала! Да сколько же можно мне сердце рвать⁈ Я и так её из Москвы уехать полдня уламывал. Всё поверить не могла, что мы город можем не удержать. А когда поверила, в другую крайность кинулась. Теперь сестре в голову втемяшилось, что меня непременно убьют и она снова одна остаться. А тут ещё и молодой жених в самое пекло первым голову сунет. Есть отчего заистерить и в родного брата мёртвой хваткой вцепиться.

И это ещё хорошо, что её наперсницы из возков нос высунуть боятся. Всё же допекли они меня вчера, выступив единым фронтом с царевной: одна мужа бросать не хочет, другая всё время в Козельск рвётся (туда Валуев из полусожжённого Брянска перевёз Якима), третья вообще непонятно чего хочет и только глазками в мою сторону зыркает.

Хотя, чего я себе вру? Чего Мария хочет, как раз понятно. С тех пор как Иван Годунов о предстоящем осенью смотре невест объявил, мне Ксения с Настей весь мозг вынести успели, свою подругу на все лады расхваливая.

Впрочем, чего я на девушек грешу? Тут хоть понять можно. Скучно им. А вот потянувшиеся со всех сторон в Москву дворяне с дочерьми, это уже отдельный разговор. На дорогах, по-прежнему, не спокойно, с Запада польское войско над городом нависает, а они всё равно со всех сторон прут и прут. Даже из тез южных городков, что мою власть признавать не спешат, представители есть. По Москве даже байки пошли, что одного из этих папаш с дочерью панцирные самого Жолкевского задержали, так мой «будущий тесть» так разорался, что гетман велел пропустить, решив не связываться, «от греха». Выдумки, конечно. Но дыма без огня не бывает. Во всяком случае, даром, что до озвученного события ещё месяца три есть, подковёрная борьба уже сейчас разгорелась нешуточная. Вон, даже Грязного посулами и взятками завалили, (не дают старику поболеть спокойно), а Ивана Годунова о том лучше и не спрашивать. Вернее уже спросил как-то в шутку, так на дворецкого смотреть больно было; только рот как рыба открывал да глаза пучил.

Ладно, что-то отвлёкся я. Тем более от этих «шалых», что в Москву как тараканы набежали, всё же польза есть. Дороги, и впрямь, небезопасны, а потому выезжали дворяне из своих поместий во главе небольших отрядов которыми пополняли московский гарнизон.

— Ну, чего ты, Ксюша? — заглянул я сестре в глаза. — Люди же смотрят. Невместно царской сестре прилюдно слёзы лить.

— Может, я всё же останусь?

Ну вот, она опять за своё! Ведь договорились уже! Вроде убедил вчера, что в случае чего и мне, и Михаилу её ненаглядному в одиночку намного проще спастись будет. Вон в прошлый раз, когда мы оба из Москвы убегали, её поймали, а меня нет.

— Ты нам здесь ничем не поможешь. Решено всё. Может, до Костромы даже доехать не успеешь и весточка о нашей победе в дороге догонит.

— Поеду, — кивнула Ксения и, пересилив себя, попросила: — Обещай, что Михаила в беде не бросишь.

Мда. Прикипела сестра к князю. И видела его всего пару раз, когда тот с войском к Москве отступил, а сердцем уже прикипела. Хотя, ей ведь уже 27 лет. По нынешним временам — перестарок. Да и отчаялась уже Ксения за годы проведённые в монастыре, поставив на замужестве крест. А тут жених; молодой, красивый, знатный. Ещё и знаменитый полководец к тому же! Тут любая голову потеряет.

— Да куда я его брошу? — покачал я головой. — Мы с князем Михаилом теперь как нитка с иголкой; он на Москву смотрит, я в сторону Поклонной горы оглядываюсь. Порознь не победить.

Усадил сестру обратно в возок, поцеловав на прощание в щёку, махнул рукой Михайлову и долго потом смотрел вслед, Должны добраться. Архип, хоть и молод, а командир справный и лично мне преданный. Недаром я его в полусотники вывел. Из кожи вон вылезет, а царевну довезёт.

Мимо заскрипели колёсами телеги обозников, потянулись в город крестьяне из окрестных деревень.

— Государь.

Что-то в голосе Никифора заставило напрячься, отлипнуть взглядом с проглотившего возки горизонта.

Янис⁈

Побратим стоял возле одной из телег рядом с застывшим в ступоре возницей: весь какой-то потрёпанный, в поношенном явно с чужого плеча армяке, с недельной щетиной на подбородке. А сзади, из-за спины литвина настороженно выглядывала… Лизка? Я даже машинально головой мотнул, собственным глазам не поверив. Он полноватой, пышущей здоровьем полногрудой красавицы осталась едва ли половина. И эта худая, слегка сутулящаяся половина с наметившимися чёрточками морщин на осунувшемся лице едва держалась на ногах, бережно поддерживаемая литвином. Как она ещё дорогу до Москвы выдержала, непонятно? Неужто в возке нельзя было довезти?

Я зло закусил губу, почувствовав солоноватый привкус во рту. Ну, как так-то! Я же писал о Янисе Барятинскому, просил стольника Литвинова с невестой под свою опеку взять. Что там дороги от Ярославля до Углича?

Хотя, чего уж там. Хоть самому себе не стоит врать; сам виноват. Скинул заботу о друге на воеводу, а сам за полгода даже не поинтересовался ни разу: как он там? И это при том, что его невесту в тёмную использовал, под ножи и сабли убийц подставив.

Вновь соскочив с коня, бросаюсь к Янису, обнимаю, подхватываю, не дав упасть на колени, княгиню.

— Ты как здесь?

— Устал без дела в Угличе сидеть, — криво улыбнулся литвин. Вот и гадай теперь; то ли он просто на скуку пожаловался, то ли на то, что я о нём забыл, намекнул. — Как Елизавета от раны немного оправилась, в путь и собрались. Спасибо матушке-игуменье: к обозу, что во Владимир шёл, пристроила. А уже по дороги с Владимира на свою беду ватажку разбойников повстречали. Слава богу, Силантий, — кивнул он в сторону крестьянина, — подобрал и, во что было, приодел. Так с Божьей помощью и добрались.

Сам Силантий уже давно стоял на коленях, ошалелыми глазами смотря теперь на Яниса. По всему видно; когнитивный диссонанс у мужика. Наверняка только одна мысль кузнечным молотом в голове бьётся: 'Это кого же я на дороге подобрал, что сам царь с ним обниматься лезет? Никак, боярин какого тати раздели.

— Ещё не боярин, но тоже человек не простой, — заверил я бородача, окончательно вгоняя в ступор. — На, держи за службу, — сунул я ему несколько серебряных монет. Сначала хотел было дать золотой, вот только жалко мужика, пришибут. — Вспоминай в своих молитвах царского стольника Яниса Литвинова и княгиню Елизавету Зубатую.

Яниса с Лизкой я отправил в Кремль, выделив в качестве провожатых пару стремянных. Сам же пообещал приехать чуть позже, сославшись на дела. Смалодушничал, в общем. Не готов я был вот так сразу со своим побратимом серьёзный разговор начать. Нужно было решить; признаться перед другом в том, что я его вместе с невестой «в тёмную» использовал или всё на стечение обстоятельств свалить. В первом случае я мог потерять друга, во втором… Самому от себя потом противно будет.

Так что обратно в Кремль, я не спешил; заглянул в Замоскворечье, осмотрев построенные там острожки, съездил к Крымскому броду, уверившись что здесь из Скородома в Замоскворечье полякам переправиться будет довольно проблематично, затем встретился у Чертольских ворот с Матвеем Лызловым, убедившись, что задуманная мною ловушка практически готова. В кремль вернулся ближе к полудню, незадолго до обеда и велев принести в кабинет бутыль с заморским вином, позвал следом Яниса.

— Садись, — кивнул я литвину на кресло у стола. — Поговорим.

Молча разлил по кубкам вино, молча выпили.

— Я знал, что за Елизаветой будут охотиться людишки Филарета, — неожиданно для самого себя решился я. — И в том, что с ней случилось, моя вина.

Я замер, пытливо вглядываясь в лицо друга. Что ответит? Может ведь и в морду за такое плюнуть. Имеет право. Но Янис продолжал молчать, хмуро высматривая что-то на дне своего кубка.

— Я надеялся через княгиню сообщников Филарета выявить, — начал оправдываться я. — А с княгиней ничего не случилось бы, если бы она зачем-то из возка не вылезла. Она… — я запнулся, с раздражением оборвав сам себя и просто признал: — Моя вина. Прости.

— А стоило ли оно того, чернец? — поднял, наконец, глаза побратим.

— Стоило, — твёрдо заявил я. — Филарет всё равно бы княгиню не простил. Очень уж она ему своим признанием подгадила. Голландия далеко, но всё же это не конец света. Пообещал бы вознаграждение за её голову, охотники среди латинян нашлись бы. А так я Романовым руки окоротил. Теперь ему до вас добраться труднёхонько будет.

Литвин кивнул, вроде бы согласившись с моим доводом, вот только в его глазах я себе прощения не находил.

Разливаю по кубкам остатки вина, жадно пью, собираясь с духом перед исповедью.

— Я должен был тебе всё рассказать. Но я тогда как раз только что себе московский престол вернул. Казалось, горы теперь свернуть могу. Все задумки воплотить по силам, любое дело могу свершить. Людей за своими прожектами замечать перестал, — покаялся я. — Вот и ту опасность, что Лизе по пути из Ростова грозила, в расчёт брать не стал. Тогда казалось, что невелика она — опасность эта. А оно вон как вышло…

— Но теперь Елизавете ничего не грозит?

— Не знаю, — честно признался я. — Филарету сейчас точно не до неё. Вот если Сигизмунд победит и его на патриарший стол посадит, тогда может и вспомнить. Ну, и про иезуитов забывать не нужно. Княгиня их ордену тоже изрядно насолила. Переждать вам в безопасном месте нужно, пока не уляжется всё.

— Я думал самое безопасное место в Москве, рядом с тобой, — удивился Литвинов. — Или опять за границу пошлёшь?

— Говорю же, польское войско к Москве идёт. Отобьёмся ли, нет, не ведаю. А тебя с княгиней я в Астрахань пошлю, — твёрдо заявил я. — Мне Хворостинин недавно письмо прислал. Голландский мастер на Джомбайском острове верфь уже достроил и флейт и фрегатом заложил. Дело то, конечно, не быстрое. Остров хоть от Астрахани и недалеко, но всё туда добираться хлопотно. Зато ногаи дотянутся не смогут. Вот ты за строительством кораблей и проследишь. Чтобы заминки никакой при строительстве не было да всё что нужно для этого, на тот остров исправно поставлялось. Ну, что, возьмёшься?

— Возьмусь, Фёдор Борисович, — кивнул мне в ответ литвин. — Вот только не сразу. Сначала Москву от ворога обороним, а после и в дорогу можно будет собираться.

— Вот, значит, как…

Василий Григорьевич Грязной разжал пальцы, позволив измятому листку упасть на одеяло, устало закрыл глаза.

— Квасу дай.

Матвей Лызлов, вскочив с лавки, зачерпнул из стоящей в углу кади, поднёс ковшик к губам боярина. Василий пил долго, небольшими глотками цедя влагу, затем провёл рукой по слегка подмокшей бороде, вновь потянулся к листку.

Эх, тяжка государева служба. Тяжка. Сначала единственного сына потерял, теперь одного из внуков к лютой смерти собственноручно приговорить придётся. И ничего тут не поделаешь. Нельзя иначе! Он по другому служить не умеет, потому и Ивану Васильевичу на глаза попал. Теперь надежда только на другого внука, Васятку, осталась. Пусть хоть он род продолжит. Иначе зачем всё это?

— Что за человек, ведаешь?

Вопрос был задан так, для проформы. Не очень то бывшего опричника интересовала личность посланника, что письмо от отца Барча ему принёс. Наверняка один из рядовых членов общества Иисуса (иезуиты), которого святым братьям было не жалко отдать на растерзание государеву псу. Да и откуда он может быть ведом Матвею? Мало ли людишек по Руси бродят? Этим вопросом, вдаваясь в несущественные подробности, бывший опричник просто оттягивал момент принятия решения, которое обернётся неминучей смертью любимого внука.

— Ведаю, Василий Григорьевич, — неожиданно заявил Лызлов. — Я его в Ярославле, когда государю весточку об его отлучении Гермогеном привозил, видел. То Понкрат, пушкарский полуголова.

— Тот самый, что свейскому королевичу отравленную книгу принёс? — не поверил своим ушам царский ближник.

— Он, господине.

— Храбёр!

Грязной стиснул кулаки, представляя как сдирает кожу проклятому слуге схизматиков, как ломает рёбра, выдирая их вместе с мясом раскалённым крюком. Вор, что на самого государя худое замыслил, лёгкой смерти не заслуживает!

Нельзя! Нельзя этого Иуду даже пальцем тронуть! Кто тогда его ответ латинянину отвезёт?

— Пусть его, — со вздохом отказался от соблазна Грязной. — Пусть латинянин думает, что я его угрозы испугался. Борису потом не несдобровать, зато волю государеву выполним. И ты, глядишь, во главе приказа сядешь. Одному Черкасскому веры не много будет. Иное дело если королю о том же самом, его духовник скажет.

Матвей кивнул соглашаясь. Очень непростое задание ему царь-батюшка дал; польские отряды в нужное место заманить. Решится Сигизмунд на штурм Поклонный горы или просто блокирует войско Скопина-Шуйского, не так уж и важно. И в том, и в другом случае, удара интервентов по самой Москве не избежать. Ведь по мнению польских полководцев, все основные воинские силы сосредоточились под рукой князя Михаила, а в Москве большая часть защитников состояла из ополчения и немногочисленных стрелецких и казачьих отрядов. Одним решительным ударом захватить столицу московитов, уничтожить ставшего костью в горле Годунова, посадить на трон младенца-Шуйского, объявив регентом одного из предателей-бояр или самого короля; соблазн слишком велик. Получится, и все московиты склонят голову перед новым правительством, а там, со временем, младенец может умереть, освободив престол либо для королевича, либо для самого Сигизмунда.

Вот государь и хотел, раз вражеской атаки на город не избежать, чтобы поляки нанесли главный удар через Чертольские ворота, где их будет ждать горячий приём. И будущего главу тайного приказа этой проблемой озадачил. Что хочешь, мол, делай, хоть сам перебежчиком становись и польского короля убеждай, а результат вынь да положи.

Впрочем, Матвей унынию предаваться не стал, тем более, что его бывший хозяин, боярин Василий Грязной, несмотря на болезнь и немочь, в стороне от этого дела оставаться не пожелал, найдя выход из трудной ситуации.

Князь Иван Борисович Черкасский, племянник самого Филарета, ещё в конце прошлого века будучи деятельным участником заговора Романовых, едва не погиб, чудом не оказавшись в Пелыме в одной избе с сидевшими на цепи Иваном и Василием Романовыми. С тех пор Черкасский (как и Иван Романов), ни в каких заговорах больше не участвовал, стараясь не отсвечивать. Не предавал Бориса Годунова, никак не отреагировав на появление ЛжеДмитрия I, не участвовал в свержении самозванца на стороне Шуйских, не отъезжал в лагерь второго самозванца, отклонил призыв к восстанию Богдана Бельского. Тихий такой, в общем, товарищ, не проблемный, что, впрочем, не мешало мне относится к племяннику Филарета с большим подозрением и по карьерной лестнице не продвигать.

Вот к нему и обратился всесильный государев слуга, предложив породниться (Грязнов, мысленно похоронив Бориса, решил срочно женить своего последнего внука, а сестра князя Черкасского Ирина, как раз подходила по возрасту) и будущему родственнику свою протекцию при государе. Ну а то, что князь за это должен был написать письмо Филарету с обещанием открыть Чертольские ворота и помочь полякам ворваться в белый город, так чего ради счастья сестры и своего благополучия не сделаешь? Предавали и за меньшее.

— Порох под воротами заложили?

— Да, Василий Григорьевич, — кивнул в ответ Матвей. — Я было и человека фитиль поджечь, когда ляхи через ворота в город войдут, нашёл, да у государя свой на примете есть.

— Пусть и твой будет, — подумав, решил боярин. — Мало ли что с государевым человеком может случиться. Кто первый доберётся, тот башенку над воротами и взорвёт. Только вот что я скажу тебе, Матвей. Получится часть польского войска под нашими пушками в Скородоме запереть, то дело хорошее. А только справимся ли? Сила у ворогов немалая, а воевать они умеют. Здесь рисковать нельзя. Поэтому я думаю, ещё нашим воям помочь.

— Это как?

— А так, что спрячем верных людишек в домах, что вдоль городской стены стоят. Ляхи к Белому городу рваться будут, не должны быстро найти. А как взрыв у Чертольских ворот услышат, так и вылезут. И дома те подожгут.

— Да как же так, милостивец, — отшатнулся от старика Лызлов. — Собственными руками Москву поджечь! Это же полгорода выгореть может!

— И пусть горит, — пресёк все сомнения Грязной. — Фёдор мне не раз говорил, что хорошо бы все эти избушки снести и по уму, по новой земляной город отстроить. Вот мы ему нечаянно и пособим, — захихикал старик. — А заодно и всех ворогов, что в город ворвутся, погубим. Штурмовать стены, когда за спиной пожар пылает, не шибко сподручно. Тут главное всё тайно сделать, чтобы государь не поведал. Узнает; ни тебе, ни мне не здобровать. Пусть думает, что это поляки с огнём баловаться удумали. Потому всех людишек, кто после этого дела выжить сумеет, ты в моем поместье собери. А дальше сам ведаешь, что делать нужно.

— Как повелишь, Василий Григорьевич, — проглотил застрявший в горле комок Матвей. — Никто о том не проведает.