Федор Годунов. Интервенция

Глава 11

27 апреля 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Мария! Поднимайся быстрее! Беда!

— Что случилось⁈ С Ванечкой что-то⁈

Мария Шуйская, едва раскрыв глава, кинулась к резной колыбели, подвешенной рядом с постелью к потолку, склонилась над спящим сыном и лишь затем, убедившись, что младенец сладко спит, обернулась к мечущимся в тусклом свете свечи фигурам, вычленив взглядом хозяйку. И тут же в душе поднялся липкий, застарелый страх, обдав сердце холодом. Вот и свершилось то, неизбежное. Не стала бы к ней в опочивальню Александра Скопин-Шуйская ночью без серьёзной причины врываться.

— Да что с ним сделается⁈ — отмахнулась от вопроса княгиня. — Одевайся быстрее! Спасаться нужно. Воры у ворот стоят!

— Воры⁈ — захлебнулась словом Шуйская. О том, зачем могли прийти сюда воры, у неё не было ни малейшего сомнения. Им её сын нужен. — Да что же нас всё в покое никак не оставят, Господи⁈ Кто там⁈

С того самого дня, как её мужа свергли с престола, а её в Богородице-Рождественский монастырь под строгий надзор сослали, бывшая царица жила в постоянном страхе. Дурой ещё довольно молодая женщина не была; понимала, что её ещё не родившийся ребёнок, прямой угрозой вернувшему себе престол Годунову является. И как в таких случаях этакие угрозы устраняют, прекрасно знала. Каждый день приступая к трапезе, гадала; не отравлено ли? Каждую ночь, просыпаясь, вслушивалась; не идут ли?

Переселение в дом князя Скопина-Шуйского стало истинным благословением. Нет, Мария ни капли не заблуждалась, относительно своей участи. Даже если не убьют, то сразу же после родов в монастырь сошлют и с ребёнком разлучат. Но тут, хотя бы надежда появилась, что девочку не убьют. Князь Михаил ей клятвенно пообещал, что выпросит у царя дозволение взять её дочь на воспитание и после, дав приданное, выдать замуж. Как же она тогда молилась, страстно взывая к Богу, о рождении девочки. Мечтала, чтобы у её ребёнка хотя бы крошечный шанс выжить появился!

Рождение Ванечки, перечеркнуло всё, вновь ввергнув бывшую царицу в пучину страха и отчаяния. Теперь её ребёнку точно не жить! Царь, уезжая в поход, наверняка на этот счёт своему псу распоряжение оставил. Страшный старик! Лишь раз, когда её из дворца в монастырь везли, его видела, а сердце каждый раз при воспоминании от ужаса трепещется. Одно слово, душегуб. Этакому и младенца зарезать, ничего не стоит!

И вновь потекли дни в тревожном ожидании неизбежного. Княгиня Александра утешала как могла, продолжая ссылаться на обещание князя. И даже матушка её мужа, княгиня Елена, суровая, властная женщина державшая в кулаке всё княжеское подворье, пообещала заступничество перед царём. Дескать, помнит о той поре, когда она одна с ребёнком осталась и их Василий Шуйский под свою опеку взял.

И в сердце вернулась надежда, крепчая с каждым новым днём. Не было, по-видимому, никакого распоряжения от царя. Иначе Грязной уже давно бы на подворье пришёл. А вдруг Ванечку не убьют? Вдруг постриг совершат да в монастырь отправят? Пусть лучше хотя бы монахом жизнь проживёт.

И тут эти воры! Теперь, даже если и отобьются, от Годунова милости ждать не приходится! Наверняка послухи Грязного о том, что здесь творится, уже известили.

— Сам князь Мстиславский с оружными людишками за забором стоит. Грозится, что если тебя с царевичем к нему по доброй воле не выведем, то он силой ворвётся. Матушка для виду согласилась, велев немного подождать; мол, негоже мужикам на женскую половину к неодетым женщинам ломится, а сама велела собираться быстрее. Митрошка нас через калитку выведет да в Кремль проводит.

Дальнейшее Мария помнила смутно. Она лихорадочно одевалась, вслушиваясь в нарастающий гомон за окном, вытащила из люльки протестующе заревевшего сына, бросилась вслед за княгиней по тонувшим во мраке сеням и горницам, ткнулась в тени перегородивших им путь воинов.

— Матушка!

— Привела? — выступила вперёд княгиня Елена, строго взглянув на бывшую царицу. — Митрошка.

— Слушаю, госпожа, — шагнула вперёд одна из теней.

— В Кремле бой идёт. Нечего им там делать. На подворье к Василию Головину их отведёшь. Он хоть и отец Сашкин, а у Годунова сильно не в чести. Не должны воры быстро догадаться, где искать. А там к утру уже ясно станет, чей верх.

— Как повелишь, Елена Петровна, — склонил голову холоп. — Всё исполню.

— Матушка, — сунулась к боярыне Александра. — Дозволь с тобой остаться. Им Мария с царевичем нужна! Нас тронуть не посмеют. Миша им такого не простит!

— Дура! Он и так им того, что на подворье силой ворвались, не простит. А добром я сюда Мстиславского не пущу! Увидят, что Шуйская сбежала, озлятся. Я своё отжила, а за тебя перед Мишей в ответе. Ступай, кому сказано!

Москва не спала. Беглецы выскочили через калитку в темноту узенького переулка, тронулись вдоль забора, настороженно прислушиваясь. Со стороны Кремля всё громче раздавались звуки набирающего силу боя. Гулко бухнул колокол, протяжным стоном стелясь над землёй, ритмично зазвенел, наполняя душу тревогой. Где-то сбоку взревели заговорщики, врываясь на княжеское подворье. Мария нащупала руку идущей рядом Александры, сжала её, прижимая к себе ребёнка.

— Ах ты ж!

Вывалившиеся из-за поворота всадники, похоже, стали для Митрохи неприятной неожиданностью. Те бросили коней вскачь, быстро сблизились, вырвав беглецов из тьмы десятком горящих факелов.

— Ты гляди-ка, — усмехнулся в бороду одетый в дорогой, пошитый из бархата охабень дворянин средних лет. — Прав был, Фёдор Иванович, что за проулочком присмотреть велел.

— А ты кто такой будешь, что смеешь мне, княгине Скопин-Шуйской, поперёк дороги становиться⁈

— Василий Сукин, я, — на мгновение растерялся всадник. — Городовой дворянин из Свияжска, — Василий решительно тряхнул головой, прогоняя прочь сомнения. — Прости, княгиня, но дело государево. Мне сам Фёдор Иванович Мстиславский повелел царицу Марию Петровну вместе с царевичем из-под неволи лютой освободить и в Кремль, где законному наследнику престола и быть полагается, доставить. Лучше добром нам её отдайте.

— Я с вами не поеду! — выкрикнула Мария, ещё сильнее сжимая руку княгини и вздрогнула, обернувшись на вскрик. — Как это⁈

Княгиня уже опускалась на землю, держась за древко стрелы, торчащее из груди. Её рука скользнула вниз, вырвавшись из ладони.

— Кто стрелял⁈ — раненым медведем взревел Сукин, ища среди всадников убийцу. — Сказано же было, княгинь не трогать!

— Княгиню убили! — с не меньшей яростью закричал Митроха. — Без супостатов!

Мария, прижимая к груди вновь заревевшего ребёнка, бессильно опустилась рядом с телом подруги и горько заплакала.

— Ну, сделал дело?

— Прости, господине, — Матвей упрямо набычил голову, но глаз не поднял, всё же не решаясь смотреть Грязнову в лицо. — Я по другому дело повернул. А к добру ли то или худое сотворил, то уж тут, как ты скажешь. Решишь покарать, я в твоей воле.

Грязной приподнялся с лавки, отодвинув недопитую кружку с квасом, склонил голову набок, недобро оскалившись.

— Это что же, Матвейка? Выходит, жив Васькин щенок? И Машка Шуйская жива? Или как?

— Живы, — сглотнул холоп. — А только я не попусту стрелу метнул.

Бывший опричник мгновенно подобрался, оскалившись по-звериному, подошёл к своему холопу, не сводя побелевших от ярости глаз. В руке блеснул нож.

— Это как?

— С беглецами Анастасия, жена князя Михаила была. Вот я и решил, что если её, а не Шуйскую с младенцем люди Мстиславского убьют, то так оно для дела даже лучше будет.

— Жену Скопина⁈ — боярин задумался, анализируя полученное известие, убрав нож, вернулся к столу. — Ну, говори, чем оно лучше, Матвейка, — отхлебнул государев слуга из кружки. — Говори, пока есть чем говорить.

— Младенца убить, пользы не много будет, господине, — облизал губы Матвейка. — Наверняка у Мстиславского с Воротынским другой под рукой есть. Сами бы бывшую царицу следом зарезали да спасённого царевича народу предъявили. Другое дело жена Скопина-Шуйского. Её убийство князь Михаил не простит. А значит, он теперь накрепко к нашему государю привязан. Зубами его ворогов рвать будет. А бояре с младенцем и так никуда теперь не денутся. Тех, кто в Кремль ворвался, порубили, теперь их черёд пришёл.

— Ладно, — кивнул своим мыслям Грязной. — Посмотрим, как оно дальше дело повернётся. Выйдет по твоему, кончится твоё холопство. Поместье с чином московского дворянина выпрошу. А нет — не взыщи.

8 мая 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Государь, Ефим вернулся!

— Да, ну⁈ — я развернулся к Никифору, забыв об инспекции оборонительных сооружений вокруг кремля. — Сколько воинов с собой привёл⁈

— Да уж не мало! — расцвёл улыбкой обычно мрачный рында. — Оно, конечно, не полная тысяча, но семь сотен рейтар будет. И ещё много охочих людишек к нему по пути пристало!

Я лишь головой покачал.

Ишь ты, пристало! Всё-таки умом русский народ не понять! Я, когда в прошлом году на московский трон сел, что только не делал, чтобы южные области от ЛжеДмитрия оттолкнуть и на свою сторону перетянуть: сотнями разоблачительные грамоты по всей/м уездам рассылал, публичное признание ЛжеМаринки на Красной площади организовал, отлучение Вора от церкви от патриарха Иакова добился.

И всё бестолку. Вроде уже и самого Дмитрия окончательно прибили, и публичную демонстрацию причастности к еврейскому исповеданию продемонстрировали, но даже потеряв «символ», консолидировавшее вокруг себя все слои населения, на мою сторону южане переходить не торопились. Тот же Козельск это наглядно показал. Да и из других городов (за редким исключением навроде Болхова и Карачева) посланцы с изъявлением покорности перед моим шатром не толпились. Но стоило по окрестностям разнестись слухам о том, что ляхи царское войско разбили, как отношение ко мне местного населения кардинально изменилось. Даром что жители Болхова, несмотря на малочисленный отряд и угрозу появления вслед польского войска, с распростёртыми объятиями приняли, так ещё, в ответ на разосланных во все стороны гонцов, уже вестники из Мценска, Белёва и того же Козельска, своих посланцев с изъявлениями покорности и обещанием выслать воинскую подмогу прислали. А главное, что и жители Орла, ворота перед Ходкевичем закрыв, неожиданно заявили гетману, что: «Царь у них теперь один — Фёдор Борисович, а других воров, будь то Петрушка, что в Белгороде сидит или иноземный королевич, им не надобно».

Так что Ходкевич, выиграв битву, в итоге проиграл компанию. Юг страны, до этого одинаково враждебно смотревший на обе противоборствующие стороны, начал переходить на мою сторону. Хотя, может и не весь. Я, пока, только от близлежащих городов весточки имею. Как в более отдалённых регионах отреагируют, ещё неизвестно.

Впрочем, Ходкевич, ещё надеется переломить ситуацию в свою пользу, рассчитывая разгромить теперь армию Скопина-Шуйского, по последним данным как раз подошедшего к Орлу. Вот даже вслед за мной к Болхову не бросился, хотя наверняка весть о том давно до гетмана дошла.

Хотя в этом литовский полководец, пожалуй, прав. Сунься он вслед за мной, на быструю победу рассчитывать не приходилась.

Болховская крепость построенная на высоком холме (Красная гора), расположенном у впадения реки Болховки в реку Нугрь, несмотря на деревянные стены, была довольно крепким орешком. С трёх сторон водные преграды пусть и не очень широких рек, на берегу у основания холма «глухой» шестиметровый частокол с заострёнными толстыми брёвнами. И уже дальше на высоком холме, если, конечно, ты к нему прорвёшься, «рубленый город» (крепостная стена в основании которой широкие срубы доверху наполненные землёй с камнями).

С северной же стороны, единственно не имевшей водной преграды, осаждающим сначала было нужно взять посад, расположенный на соседнем холме и так же окружённый частоколом со рвом, и лишь затем, преодолев глубокий ров, вновь упереться в крепостные стены на вершине Красного холма, с их сторожевыми башнями и пушками.

В общем, быстро взять этакую крепость без серьёзной артиллерии, можно только забросав телами своих воинов, что Ходкевич себе позволить не может, а несколько 3-фунтовых пушек, что гетман притащил с собой, на роль осадных орудий никак не тянут.

Вскочив на коня, через Никольские ворота, въезжаю в город, спускаюсь с холма к суетящимся на склоне мастеровым. Потянувшиеся с окрестных деревень крестьяне вооружены были кое-как и в военном плане серьёзной силы не представляли. Поэтому наиболее боеспособных из них я отдал под командование Кузьмы (Кривонос был, пока, единственным воеводой, что появился вслед за мной в Болхове), который собрал под своей рукой около тысячи выживших стрелков. Вокруг старожилов и формировался новый отряд. Мушкетов у меня лишних нет, а вот простенькие пики сделать можно. Вот пусть и обучает. Остальных новоприбывших я отправил на строительство дополнительных укреплений. Пусть хоть так свой хлеб отрабатывают. И так с прокормом этакой оравы начали проблемы появляться.

Ещё до меня дошли вести о прибившихся со своими отрядами к Скопину-Шуйскому Тараске и Ефиме, о ранении попавших в плен Пожарском, Татищеве и Борисе Грязном, гибели Мизинца, Дмитрия Трубецкого, Татева, Шереметева и недолго побывшего в чине окольничего Тимофея Грязного. Такая вон печальная арифметика по результатам сражения получилась.

Ефима перехватываю на въезде в город. Рядом с десяток рейтар и, я мысленно кривлюсь, поминая чёрта, Захарий Ляпунов!

— Государь.

Соскочив с коня, поднимаю с колен Ефима, обнимаю, похлопывая по спине.

— Рад, что живой.

— Да что мне сделается, Фёдор Борисович, — сконфуженно затоптался воевода, не ожидавший такой чести. — Кони у нас резвые. Как Дмитрий Михайлович повелел уходить, мы и утекли. Там, правда, черкасы вслед погнались. Очень уж их Тараско со своими кирасирами шибко обидел. Так мы их, версты через три развернувшись, в сабли встретили. А потом уже на Юг, навстречу князю Михаилу пошли.

— Выходит, уже была битва? — моё сердце сжалось в радостном предчувствии. Просто не отпустил бы Скопин-Шуйский рейтарский полк до сражения. А на беглеца после поражения Ефим со своими рейтарами не походил. — Разгромили Ходкевича?

— Не то чтобы разгромили, царь-батюшка, — замялся воевода. — Два дня бились да наскоки его конницы отбивали. А потом гетман со своего лагеря снялся и обратно в сторону Брянска ушёл. Князь Михаил Васильевич следом пошёл, а мне разрешил к тебе, государь, в Болхов уйти. И вот Захария Петровича с сеунчем (послание с известием о победе) к тебе послал.

Нехотя оборачиваюсь к Ляпунову, кивком головы, поднимаю с колен. Из братьев Ляпуновых я больше всего не любил именно Захария: и сам Захарий славился шебутным, неуживчивым характером, и осадочек после нашей прошлой встречи под Коломной остался. Но сейчас, после поражения от Ходкевича, мне помощь рязанских полков была нужна как никогда. А потому, и свою антипатию на время усмирить можно, и брата рязанского воеводы радушно принять.

— Здрав будь, государь, — с поклоном протянул он два свитка. — Послание тебе привёз, царь-батюшка, от князя Скопина-Шуйского и брата моего воеводы рязанского Прокопки Ляпунова.

— И ты будь здрав, Захарий, — кивнул я Никифору. Тот выступил вперёд, забирая свитки. — Знаю о том, что вы с братом Прокопием князю Михаилу изрядно супротив татарвы помогли. За то обоих золотым жалую.

— Благодарствую, государь, — вновь падает на колени Ляпунов. — Мы отслужим.

Отслужите, куда вы денетесь. Вот от поляков отобьёмся и я вас воеводами в Воронеж и Белгород пошлю; к так ненавидимым вами татарам поближе, а от Переяславля-Рязанского — подальше. Глядишь, и для дела польза, и мне спокойнее.

— Ладно — махнул я рукой. — поехали в Кремль. В честь первой победы над ляхами можно и попировать.

По дороге вновь подозвал к себе Ефима.

— Как князь Михаил? Шибко по жене убивается?

— По виду не скажешь, — пожал плечами воевода. — Но думаю, да.

— Дела.

Весточку о неудачной попытке переворота мне привёз всё от же Матвейка, по-видимому, ставший персональным гонцом ко мне от Грязного. Сам государев слуга узнал о готовящемся перевороте от князя Куракина, для виду согласившегося поддержать заговорщиков, но сохранившим верность мне. Вот только времени у моих воевод осталось совсем мало. И если в Кремле ворвавшимся туда боярским холопам и примкнувшим к восстанию полторы сотни стрельцов, устроили тёплую встречу, то отправить помощь на подворье Скопина-Шуйского, Грязной уже не успел.

И ладно бы заговорщики просто уволокли с собой Марию Шуйскую с сыном. Не сильно им это помогло. Еле ноги потом из Москвы унесли. Но они ещё зачем-то княгиню Александру убили.

По мне, так глупость несусветная. Мстиславский с Воротынским заклятого врага таким образом себе заполучить умудрились. Да и того же, Бельского, схваченного в Кремле на самосуд Скопину придётся отдать. Глупость, говорю же. Видимо, либо не признали её в потёмках, либо сгоряча кто-то застрелил.

Ладно, посмотрим, как оно дальше повернётся. Особенно, если учесть, что по слухам, бояре с бывшей царицей и новоявленным царевичем в Смоленск сбежали. Сильно мотивированный воевода у меня теперь есть, а я теперь со стороны на это безобразие посмотрю. К руководству армией лезть не буду.